Великий полдень. Роман

В настоящий момент меня больше интересовало, действительно ли Папа способен ради изумрудноглазой девушки на некие «радикальные шаги».

– Мало ли, на что он способен, – отрезала Наташа, когда я ее об этом спросил, – последнее слово все равно останется за Мамой!

– Ты так думаешь?

– Тут и думать нечего.

Поразмыслив, я решил, что так, пожалуй, оно и есть.

Мы с Наташей первыми вернулись с прогулки и, пройдя к нашим гостевым комнатам, обнаружили, что наша дверь заперта изнутри. Я несколько раз дернул за ручку.

– Александр, ты здесь? – застучала в дверь Наташа.

– Чего это ты там заперся? – удивился я.

После долгой паузы мы услышали голос сына:

– Это вы?

– Мы. А кто же еще.

Прошло еще с полминуты, прежде чем он открыл. Он сразу развернулся и поспешно отправился в свою комнату, но я сразу заметил, что что-то не так. На его бледных щеках алели пятна, а глаза сверкали.

Наташа первым делом сбросила лыжный костюм, направилась к трюмо, где лежала ее косметика, и принялась приводить себя в порядок. Я же отправился следом за Александром. Он прилег на кровать, повернувшись ко мне спиной, в обнимку со своим Братцем Кроликом, словно хотел его от меня спрятать.

– Что там у вас случилось, Александр? – послышался из соседней комнаты Наташи. Было понятно, что она растянула губы и красит их помадой.

Я сел к сыну на кровать и молчал. Александр сопел, но тоже молчал. Было слышно, как Наташа перебирает коробочки с пудрой, тушью, кремом. Наконец Александр повернулся ко мне и, по-прежнему не говоря ни слова, показал Братца Кролика. У симпатичной мягкой игрушки не доставало правого уха. Оно было вырвано с корнем и лежало рядом на подушке.

– Ну это поправимо, – сказал я. – Попросим маму, она пришьет так, что и заметно не будет. «Какой он еще малыш, наш милый Александр!» – подумал я с нежностью.

Мы еще помолчали.

Я взглянул в окно и увидел, что компания ребят с Косточкой во главе высыпала на улицу и направляется на горку. Почему Александр не пошел с ними?

– Я не дал им его убить! – вдруг сказал мальчик звенящим шепотом.

– Ты что, Александр? О чем ты говоришь?

– И не дам! Ни за что не дам! – сказал он и упал лицом в подушку.

Сколько я не пытался его расшевелить, заставить рассказать, что произошло, мальчик  упорно молчал.

– Что случилось, милый? – спросила Наташа, подсаживаясь к нам и ласково проводя ладонью по острым лопаткам сына.

– Поедем домой! Я хочу домой! – прошептал Александр, едва сдерживая слезы.

– Но сейчас мы будем все вместе обедать, милый, – сказала Наташа. – Вечером опять будет много вкусного. Потом ты еще поиграешь с друзьями. А завтра поедем.

– Нет! Поедем сейчас! – требовал он.

Жена сделала мне знак, чтобы я вышел, и принялась успокаивать сына.

Я шел по пустынному коридору первого этажа. По коридору слонялись мастино. Флегматичные и толстомясые. Пару лет назад Мама взяла щенков на забаву ребятишкам, теперь они выросли, разжирели и в вразвалочку слонялись между гостями, путаясь под ногами и тычась тяжелыми мордами между ног и в ягодицы. Полированные дубовые двери по обеим сторонам, белоснежные фарфоровые пепельницы, на стенах, отделанных дубовыми же панелями, старинные барометры, астролябии, компасы и хронометры. В узких нишах плоские аквариумы с экзотическими морскими рыбками, гадами и водорослями. Золоченые дверные ручки сверкали, словно на «Наутилусе» или в первом классе «Титаника». Красные ковры гасили звук моих шагов. Интерьер особняка был плодом собственных Папиных фантазий. В непосредственной близости от зимнего сада имелся еще и флигель, обставленный точь-в-точь, как охотничий домик авиатора Геринга, т.е. с тирольскими сувенирами, охотничьими трофеями – чучелами и головами медведей и оленей, убитых, слава Богу, не Папой, у которого на такие чудачества просто не хватало времени. Этот флигель Папа занимал единолично, здесь у него располагался «деревенский» офис.

Из окна я увидел, как Папа заходит в него в сопровождении дяди Володи, на котором снова были шуба Деда Мороза и растрепанная белая борода, и который, как мне показалось, находился в чрезвычайном возбуждении, забегая то справа, то слева, как будто что-то объяснял или докладывал на ходу.

Я вошел в гостиную, где вчера мы веселились около елки, и был сражен варварской картиной. Зловещая гора черепов на известном полотне Верещагина, под елкой были грудой свалены детские игрушки. Те самые, которые вчера ребята получили в подарок от Деда Мороза. И все они были самым зверским образом разбиты, разорваны, расчленены.

Сверху лежали отсеченные головы Русалочки, Розового Слона, Медведя, куклы-невесты и Робота. Словом, всех тех персонажей, за которых с таким жаром молился прошлой ночью мой Александр. Рядом валялись обломки игрушечного оружия и раздавленные каблуками солдатики, еще недавно такие изящные. Елочные игрушки на ветках тоже оказались методично изничтожены: стеклянные шары разбиты, вместо них болтались зазубренные огрызки, а серебристая и золотая мишура разодрана в клочья.

– Господи Боже ты мой! – пробормотал я, не веря собственным глазам.

Ничего не соображая, я вышел из гостиной. Навстречу мне, показался понурый маленький силач Алеша, сынок Толи Головина. Его лицо совершенно расплылось, опухло от слез. Я хотел его остановить, но, едва завидев меня, мальчик опрометью бросился по направлению к оранжерее и исчез. Минуту-другую я собирался с мыслями, а затем сообразил, по какой такой надобности дядя Володя прибежал к Папе и о чем так торопливо ему докладывал. Я тоже поспешил во флигель. Пробегая по двору, я заметил, что компания ребятишек уже на горе, а Алеша, с которым я только что столкнулся в коридоре, уже догоняет остальных.

В дверях флигеля мне заступил дорогу охранник.

– Вам назначено после обеда, – сказал он, корректно выталкивая меня на улицу.

– Да я на минуту!

– Папа сейчас занят.

– По важному делу!

– Занят.

И дверь захлопнулась перед самым моим носом.

– Идиот, – плюнув с досады, проворчал я и полез в карман за табакеркой.

Впрочем, подобное обхождение было у нас в обычае. Папа давно потерял ощущение реальности: для него вообще не существовало никакой разницы, где он находится – у себя ли на фирме или в кругу семьи. Если бы не Мама, он бы, наверное, и орал бы на нас, как у себя в московском офисе на своих «медоносных пчелок»—сотрудников: «Тупицы! Бездари! Лентяи!..»

Потоптавшись перед крылечком, я собрался уходить, но из флигеля вышел дядя Володя.

– Теперь, конечно, совсем другое дело, – заговорил он со мной, словно мы с ним до сей минуты не переставая болтали. – Нет худа без добра. Сегодняшнее происшествие послужит всем нам хорошим уроком. Дети – особые существа, они живут в своем необыкновенном, сложном мире…

– Но зачем они это сделали? – воскликнул я.

– Естественно, в знак протеста, – с готовностью объяснил дядя Володя.

Мы вместе пошли к особняку.

– Какого еще протеста?

– Ну как же, они заявили этим, что не желают, чтобы с ними обращались, как с малышами. Они хотят чувствовать себя взрослыми. Это так естественно.

– Что ты заладил: естественно, естественно! Ты все видел, да, Володенька? Ты был там и ничего не предпринял, чтобы помешать этому вандализму?

– Во-первых, у меня не было полномочий, – начал обстоятельно объяснять «друг детей», – А во-вторых, я и не мог помешать, потому что был заперт в кладовке…

Он рассказал, как было дело. Когда он остался с детьми один в доме, они попросили его снова нарядиться Дедом Морозом. Конечно, он подозревал, что они что-то замышляют, но как говорится не сумел удержать ситуацию под контролем опять же из-за отсутствия соответствующих полномочий, которые ему мог дать только сам Папа, а Папа всегда говорил, что дети достаточно взрослые, чтобы отвечать за свои поступки. В общем, дядя Володя отправился в кладовку за костюмом Деда Мороза и там его вероломным образом заперли. В конце концов ему удалось выбраться через узкое окошко, но дело уже было сделано. Когда он вернулся в гостиную, то увидел, что ему даже приготовили мешок. «Забирай свой хлам, Дедушка Мороз и больше к нам не приходи!»

– В голове не укладывается! – вздохнул я. – Неужели они действительно это сделали?! Неужели им не было жалко уничтожать такие прекрасные игрушки?!

– Пойми, Серж. Так они договорись, – серьезно сказал дядя Володя. – Это ведь тоже вроде игры со своими правилами. А правила они соблюдают. Не то что взрослые. Половина из них при экзекуции, конечно, отчаянно рыдала. А твой Александр вообще сбежал, прихватив своего Кролика. Я слышал, как они за ним гнались. Я им просто восхищаюсь! Твой сын оказался таким мужественным мальчиком!

– И верховодил у них Косточка… – дошло до меня. – Правильно? И, конечно, не обошлось там без подаренного Косточке непальского ножа.

– Увы, – вздохнул дядя Володя. – Очень самолюбивый мальчик. Я еще вчера начал подозревать, что он задумал что-то в этом роде. Но и другие хороши. Яша и Ваня, например, тоже очень отчаянные.

– Что же это, – проговорил я, – теперь, наверное, Папа в ярости. Он его прибьет!

– Уже нет. Я принял на себя первый удар, – с гордостью сказал дядя Володя. – Уж как он ругался на меня, как ругался! Я и тупой, я и идиот, я и ничтожество. Пусть ругается. Он как выругается, так потом у него и понимания сразу больше и деловой разговор завести позволит. Кроме того, он ведь сам всегда разрешал Косточке делать все, что тот пожелает. Стало быть, чувствует, что не во всем прав. Он еще перед Новым годом начал прислушиваться к моим советам насчет воспитания. А этот эпизод с игрушками, видно, стал для него последней каплей. Игрушки-то ведь немалых денег стоят.

– Значит, у тебя с Папой деловой разговор был? – с усмешкой поинтересовался я. – Насчет воспитания? Ну и что, получил назначение и полномочия?

Но дядя Володя не заметил моей иронии.

– Нет худа без добра, – повторил он. – Назначение я получил и полную Папину поддержку. Теперь, по крайней, мере у меня есть четкие полномочия, и для меня большая честь официально принять на себя такое ответственное дело. Я предупреждал, что педагогическое воздействие эффективно лишь в определенных условиях, при четких полномочиях. Детская душа требует особой атмосферы существования. Эксцессы неизбежны, но теперь мы сможем к ним подготовиться, сгладить последствия, принять меры…

На этот раз я хорошо знал, о чем речь.

Он давно ее вынашивал, эту свою идею. И, пожалуй, именно этой увлеченностью был мне глубоко симпатичен, несмотря на то, что самой его идеи я не разделял. А идея заключалась в том, чтобы устроить в заповедной загородной усадьбе специальный пансион для наших ребятишек. Не просто пансион, а этакий полноценный детский рай на природе. Причем самым строгим образом изолированный от всего внешнего мира – Города и Москвы, в частности.

В этом пункте мы с ним в корне расходились. Первоначально в моем проекте Москвы был предусмотрен специальный детский Луч, в котором должны были располагаться все необходимые детские учреждения. Мы часто спорили на этот счет. Я был убежден, что детям необходимо жить в непосредственной близости к реальному миру взрослых. Более того, это должен быть один общий, единый мир с взаимным духовно облагораживающим и воспитательным влиянием, со всеми своими противоречиями и проблемами.

В свое время, не вдаваясь в градостроительные и педагогические теории, Папа решил, что никаких «детских» Лучей в Москве не будет. Он был закоснелый прагматик и на дух не переносил то, что хоть отдаленно походило на «утопию». Он рассматривал Москву исключительно как плацдарм своей деловой империи с мощнейшей инфраструктурой развлечений. Здесь нет места школам и детским садам. В Москве, дескать, и без того хватает проблем, чтобы еще дети путались под ногами. Папа считал, что в Москве мы, взрослые, можем работать и развлекаться, а жить должны в Городе или в Деревне. Все, что касалось детей, быта, вообще семьи, было удалено из Москвы. Увы, он с самого начала не понял общечеловеческой идеи, заложенной в мой архитектурный проект, и воспринял его сугубо потребительски, даже торгашески и политикански. «Скажи спасибо, что он вообще его воспринял», – успокаивала меня тогда Мама.

– Папа обещал, что в самом ближайшем времени сделает все необходимые распоряжения. Он назначил меня координатором, – с гордостью сообщил дядя Володя, когда мы вошли в особняк. – Кстати, – прибавил он, – может быть ты, Серж, возьмешь на себя проектную работу? Кому же поручить ее, как не тебе, нашему Архитектору и почетному гражданину… Но я вижу, Серж, ты скептично настроен?

– Как ты сейчас можешь об этом говорить? Я до сих пор не могу прийти в себя после того, что они сделали с игрушками…

– Не стоит так расстраиваться! Теперь мы устроим для них в Деревне райский уголок. Здесь они действительно почувствуют себя детьми. Мы обезопасим их от дурного влияния. Сегодняшнее происшествие – просто несчастный случай.

– Еще один несчастный случай, Володенька? – покачал головой я. – По‑моему, ты зря выгораживаешь его перед Папой.

Я имел в виду Косточку. Дядя Володя замахал на меня руками.

– Это временно, Серж, временно, – смущенно бормотал он. – Все образуется. Главное направить фантазию мальчика в правильное русло.

– А по-моему, Володенька, это явные признаки жестокости и вандализма. Что же касается твоей идеи с пансионом, думаю, другие родители на это не согласятся. Я, например, и мысли не допускаю, чтобы Александр жил не с нами, а где-то в другом месте.

– Почему же? – загорячился дядя Володя. – Вы можете приезжать в Деревню, когда захотите. Здесь природа, красота! Какие-нибудь час-полтора езды. Папа не будет возражать.

– Что еще Мама скажет об этом педагогическом проекте.

– Мама «за». Она давно «за».

– А наши сорванцы? Не думаю, чтобы заточение в твоем «раю» пришлось им по вкусу.

– Здесь будет хорошо, – убеждал он, – очень хорошо!

Мы так и не доспорили. В гостиной уже собралась большая часть родителей.

– Господи Иисусе, – вырвалось в общей тишине у о. Алексея, – помилуй нас грешных!

Понятно все были в шоке. Наши старички отправились пить сердечное. Дядя Володя принялся поспешно складывать в мешок останки игрушек. В этот момент в комнате появились Папа и Мама. Я думаю, они уже успели обсудить происшедшее. Папа окинул нас рассеянным взглядом и тут же удалился, а Мама обратилась к нам со следующим предложением.

– Что сделано, то сделано, – спокойно сказала она. – Пока наши маленькие мерзавцы не вернулись, давайте решим, как на это отреагировать. Если мы начнем возмущаться, кричать, или что еще хуже затеем разбирательство или даже накажем их, они решат, что они добились своего. Лучше уж сделать вид, как будто ничего не произошло. В конце концов это их игрушки. Формально они вправе распоряжаться ими как угодно. Даже разломать. Словом, пусть почувствуют, что навредили только самим себе. Мы должны выдержать характер.

Дядя Володя одобрительно кивал. Мне также показалось, что с педагогической точки зрения это будет логично. В общем, все единодушно согласились. К приходу детей следы вандализма были ликвидированы.

Может быть, мы и выдержали характер, но морального преимущества не ощутили. Все были ужасно угнетены происшедшим. За обедом, несмотря на все усилия Мамы, наша непринужденность была натянутой, а разговоры, которые мы пытались затевать, так или иначе скатывались на банальное морализирование. Дети пришли с горки в прекрасном настроении, и многозначительные, полные молчаливого укора взгляды и намеки взрослых были им глубоко безразличны. Похоже, настроение исправилось и у тех из детей, которые, по словам дяди Володи, рыдали во время погрома. Я не заметил и следа печали в глазах силача Алеши, которого встретил зареванным в коридоре. Косточка же был на редкость скромен и подчеркнуто сдержан.

Заметил я и другое. Было очевидно, что дети решили устроить диссиденту – моему Александру – что-то вроде бойкота. И это резануло меня, как ножом по сердцу. Александр сидел как в воду опущенный, не поднимая глаз. Мне было за него так обидно, что даже горло перехватило. Но Майя и Альга тактично принялись демонстрировать ему свою солидарность, и он, кажется, немного воспрял духом. А вместе с ним и я. Уж как я был благодарен девушкам – и не передать.

Настроение было непоправимо испорчено, и после обеда большинство засобиралось домой. Первым, и совершенно неожиданно, укатил в Москву сам Папа. Никого, разумеется, не предуведомив. Уехал, несмотря на то, что сам звал меня к себе для какого-то разговора. А я-то заготовил целую речь, до мелочей продумал стратегию и тактику беседы, поскольку все-таки решил поделиться с ним соображениями насчет услышанного от горбатого доктора и от дяди Володи. Затем намеревался поставить ребром такой насущный для меня вопрос о местечке в Москве. Следом за Папой отбыл и о. Алексей, забрав чад и попадью. Это и понятно: Папа уехал, а служить в домовом храме батюшка должен был самолично. В общем, к вечеру компания сократилась до самого узкого семейного круга. Кроме наших старичков, для которых не было большего удовольствия, чем просидеть вечерок у камина за карточным столом, остались Мама, я с Наташей и Александром, Майя с Альгой, дядя Володя, маленькая Зизи и Косточка. Я подумал, что это к лучшему: тихим семейным вечером, по-домашнему, по-доброму, можно спокойно поговорить с мальчиками, разобраться – что это у них за такие дикие и несуразные развлечения завелись? Я видел, что Александр, дороживший вниманием и дружбой Косточки, жестоко страдает, и мне, конечно, хотелось поскорее помирить наших ребят.

Праздничный ужин был очень хорош. Эдакая фантазия на сладкую тему. На столе на многоярусных блюдах красовались торты из мороженого всевозможных сортов. В воздухе доминировали ароматы ванилина и свежей малины. К фигурному мороженому были приставлены миниатюрные графинчики с разноцветными ликерами и наливками, а также отдельно сервированы ассорти из цукатов и вымоченные в густом коньячном сиропе фрукты. Нарезанные затейливыми дольками золотистые ананасы и сахарный арбуз словно просились, чтобы их окунули в легкое шипучее вино. Мы даже на какое-то время позабыли о недавних проблемах и, радостно переглянувшись, принялись за лакомства.

– Как жаль, что гости разъехались, – вздохнула Мама.

– И Папа наш очень любит сладенькое, – добавила Майя.

– Сладенькое все любят, – задумчиво согласилась Альга, аппетитно облизывая губы алым языком.

Я удивленно взглянул на девушек. Неужели это они нарочно? Впрочем, Мама и бровью не повела. Только Косточка заметил:

– Ничего, нам больше достанется.

– Как тебе не стыдно! – попеняла ему бабушка Маша.

– Дед, – обратился Косточка к дедушке Филиппу, – объясни бабуле, что такое стыдно.

– Стыдно – у кого видно, – механически отвечал бывший пасечник.

– Очень умно, – поморщилась бабушка.

– Зато правда, – сказал Косточка.

– Смотри, выгоню из-за стола, останешься без сладкого! – пригрозила Косточке Мама.

– А я тогда дом подожгу, – усмехнулся мальчик.

Это было их обычное пикирование. Ничего серьезного.

– А где ж ты жить будешь, если дом спалишь? – вмешался я.

– В Москве, конечно, – не моргнув глазом, ответил Косточка. – Ты бы, наверное, тоже не отказался, а, Серж?

– Еще бы! – кивнул я.

– Могу тебе это устроить, – щедро предложил Косточка.

– Неужели?

– А что, арендую тебе мастерскую. Папа, конечно, большой человек, но это еще вопрос у кого капиталы больше!

Говорил он вполне серьезно. Мне было известно, что у него действительно имелись определенные капиталы, был именной счет в банке, который ему недавно завели родители, а также номерные счета, которые он сумел завести сам, практикуясь в бизнесе. Но, сравнивая себя с Папой, мальчик, конечно, явно преувеличивал и фантазировал.

– Ну спасибо… – пробормотал я.

– Дед! – Мальчик снова подтолкнул старого пасечника.

– Сухое спасибо горло дерет, – простодушно отозвался старик.

– А конкретно? – заинтересовался я. – Чем могу служить?

– Всему свое время, Серж, – сдержанно ответил Косточка. – Еще послужишь.

– Хватит! – распорядилась Мама. – Косточка! Серж! Поговорите о чем-нибудь более умном.

– О чем с вами говорить? – снова усмехнулся мальчик. – У вас ведь одни глупости на уме.

– То есть? – удивился я.

– Знаем, знаем все ваши глупости, – снисходительно сказал Косточка.

– Главное, что ты у нас очень умный, – заметила Мама.

– Да, я умный, – невозмутимо кивнул Косточка.

– Тогда объясни, – напрямик предложил я, – зачем надо было уничтожать такие прекрасные вещи?

– Ты о чем, Серж? – невинно уточнил Косточка.

– Не понимаешь? – возмутился я. – Об игрушках, мой милый, о ваших новогодних подарках!

– А‑а… – протянул мальчик. – А мне послышалось, ты говорил о каких-то прекрасных вещах.

– Вот именно. О подарках.

– Что же в них прекрасного?

– А кукла-невеста? А Верный Робот? Они были замечательные, такие симпатичные.

– Неужели?.. А по-моему, просто забава для дефективных.

– А оружие! Оно было как настоящее.

– Вот-вот! Значит, все-таки не настоящее. Значит, дрянь, ненужный хлам.

– Ну а Русалочка? А Розовый слон? Они были как живые.

– Если ты, Серж, видел живых русалок и розовых слонов, то я тебе от всей души сочувствую, – усмехнулся Косточка.

– Погоди, я не в том смысле… – смешался я. – Я хотел сказать, что это были замечательные игрушки. Нам в свое время такие даже не снились. Вы могли бы играть…

– Это нам, взрослым, кажется, что дети играют, Серж, – вдруг вмешался в разговор дядя Володя. – А они совсем даже не играют. Поэтому им не нужны подделки и суррогаты. Они хотят, чтобы все было настоящее. В этом все дело. Скорее уж это мы, взрослые, играем в свои взрослые игрушки.

Я уже не первый раз замечал, что дядя Володя выступает в роли защитника.

– Смотри-ка, Володенька, – молвил Косточка, – как ударился головой, так сразу поумнел.

– Ты прав, – ничуть не обидевшись, признал дядя Володя. – На меня как бы просветление нашло.

– Наш Косточка хочет быть взрослым, и потому все время хамит, – улыбнулась Майя. – Вот и весь секрет.

– С каких это пор, – поинтересовался  Косточка, – говорить правду значит хамить? А кроме того, я вовсе не хочу быть взрослым.

– Он не хочет быть таким, как мы, – снова вмешался со своим пояснением дядя Володя.

– Он и не будет таким, – неожиданно высказалась Альга. – Если так пойдет, он будет гораздо хуже.

– Ты слишком много себе позволяешь, дорогая! – обидевшись за сына, возмутилась Мама. – Не тебе об этом судить!

– Да, наверное, – не стала спорить Альга. – Прошу прощения.

– Это другое дело, – сказала Мама.

– Какой есть, таким и останусь. И такой буду хорош, – усмехнулся Косточка.

– Подрастет – и дурь сойдет, – подал голос дедушка Филипп. – А кто подрос, тот уж в дурь врос.

– Как гласит народная мудрость, – прибавил Косточка.

– Косточка хочет быть самостоятельным, как его родители, – примирительно и дипломатично сказала Наташа. – Я была бы рада, если бы наш неженка Александр брал в этом смысле с него пример. То есть, конечно, не в смысле баловства, а в смысле самостоятельности.

– Куда ему, вашему неженке! – презрительно сказал Косточка, даже не глядя в сторону Александра, который, кажется, готов был вот-вот заплакать.

– Если вы поссорились, то лучше всего побыстрее помириться, – предложила мальчикам Наташа. – Косточка! Александр! Пожмите друг другу руки и опять будете вместе играть.

– В самом деле! – с энтузиазмом подхватил я. – Ей-Богу, помиритесь, ребятки!

– Давайте, сейчас же помиритесь, – сказала Мама.

– А мы вообще‑то не ссорились, – дернул плечом Косточка.

– Ты старше, – сказал я, – и должен быть снисходителен. Он еще маленький и, конечно, расстроился, когда ты решил распотрошить его Братца Кролика…

– Я не маленький, папочка! – в тоске воскликнул Александр.

– Конечно, конечно, – испуганно поправился я, – ты не маленький! Я совсем не это имел в виду…

Косточка засмеялся.

– Во-первых, – сказал он, обращаясь ко мне, словно не замечая горестного возгласа и страданий Александра, – я не обязан с ним, плаксой, нянчиться. И не буду… – При этих словах Александр опустил голову, и слезы действительно закапали ему на колени. – А во-вторых, не я решал, что делать с его Кроликом.

– А кто же решал? – удивился я.

– Он сам и решил. А теперь слюни распускает.

– Ничего я у вас не понимаю, – пробормотал я и посмотрел на сына. Тот сжался еще больше.

– А что тут понимать, – охотно объяснил Косточка. – Каждого спрашивали, и каждый отвечал. Еще вчера все решили. А наш первосвященник, патриарх наш, Ваня то есть, это дело даже благословил, освятил…

– Надо же, – заинтересовался я, – значит, у вас в компании даже общественные институты заведены. Это что же, так сказать, параллельные структуры? Духовенство? Гражданские власти? Бюрократия? Репрессивные органы?