Одиночество зверя

– Думаете, леваки шестьдесят восьмого не имели внешней поддержки?

– Уличные активисты точно не имели. Просто шли на баррикады ради своих идей. Наша главная проблема – не валить надо из страны, а бороться за неё. В девяностых ведь коммунисты упорно продолжали дудеть в свою дуду, практически не имея доступа на федеральное телевидение и располагая только парой газеток. И вот – успехи налицо. Сталин теперь – величайший государственный деятель, диссиденты – западные агенты, Брежнева вспоминают благостно. И откуда что взялось?

– Как откуда? Просто Покровский с ними согласен, – удивился Худокормов.

– Вот и я о том же. Откуда взялся согласный с коммунистами Покровский? Он пообещал победы, а не продолжение череды поражений, вот в чём дело. И получил широчайшую общественную поддержку. Нам тоже давно пора перестать нюнить и начать движение к победе. А начать его можно при одном условии: каждый должен молча и упорно делать своё дело, без оглядки на вознаграждение и даже на воздаяние при жизни. Вот вы, Наташа, например, какие цели перед собой ставите?

Последняя фраза Ладнова застала активистку врасплох и даже немного испугала своей внезапностью и категоричностью. Чего он хочет, чтобы она взялась за отстранение Покровского от власти?

– Хочу стать юристом, – неожиданно услышала она собственные слова и чуть не засмеялась от раздвоения личности.

– Правильно, – кратко и решительно прокомментировал Ладнов. – Но трудно. Хотите взяться за адвокатскую карьеру?

– Наверное.

– Желаете защищать от произвола невинных?

– Вы так говорите, что мне даже неудобно согласиться.

– Ничего страшного. А не приходила в вашу молодую голову, дорогая Наташа, мысль, что в органах следствия вы могли бы вести конкретные дела конкретных людей, пусть даже виновных, изначально не допуская этого самого произвола?

– Пётр Сергеевич, вы её в органы вербуете? – в крайней степени изумился Худокормов.

– Вербую. А вы Леонид, не хотите видеть в следовательском корпусе честных молодых людей, готовых противостоять давлению денег и вышестоящей власти? Думаю, им стократ труднее, чем адвокатам – можно ведь и самому загреметь по статье, там с внутренними диссидентами не церемонятся. Положим, от взятки вы откажетесь, просто как честный человек. Но если на вас станет давить вышестоящий начальник, одной только порядочности для противостояния ему мало, требуется гражданское и просто человеческое мужество. И такие люди есть, я знаю. Борются всеми силами, игнорируют незаконные команды своего ангажированного руководства, но вот привлечь его к юридической ответственности даже они не могут. Необходима команда откуда-то с ещё более высокого верха, а она поступает только в случае политической необходимости. Как результат – не работает механизм самоочищения.

Ладнов замолчал и некоторое время думал о неизвестном, рассеянно глядя в мировое пространство.

– Хорошо, я попробую, – робко заметила Наташа и испугалась: вдруг её старательные слова прозвучали глупо.

– Попробуйте, Наташа, попробуйте. Вам ещё долго жить, не мне чета. Знаете самую смешную сторону нынешней политической жизни?

– У неё есть смешная сторона? – удивился Худокормов.

– Ещё какая смешная! – уверенно подтвердил Ладнов. – На нашей стороне закон, в том числе Конституция, постоянно и привычно попираемая властью, но она остаётся властью, а в оппозиции – мы. Здесь требуется работа юристов, а не революционеров. Осознаёте ли вы, например, что у нас уже давно существует правительство парламентского большинства?

– Вы серьёзно? – продолжал удивляться внезапному приступу наивности бывалого политборца Худокормов.

– Совершенно. Разве Единая Россия не поддерживает правительство Покровского, как раньше поддерживала правительство Саранцева?

– Поддерживает и поддерживала, но ведь природа отношений Единой России с правительством и президентом носит не политический, а административно-режимный характер.

– С правовой точки зрения – никакой разницы. Конституция устанавливает в России правительство парламентского большинства (ведь кандидатура премьера утверждается Думой), и данное положение основного закона безукоснительно соблюдается. Нет предмета для запроса в Конституционный суд. Я знаю множество людей, готовых положить жизнь на переход от президентской республики к парламентской, и я не устаю их спрашивать: вы понимаете, что в парламентской системе власти самодержцем станет премьер, и в конечном счёте ничего не изменится? Даже изменится в худшую сторону, поскольку президент перестанет уравновешивать премьера. Между тем, в президентско-парламентских системах, вроде французской, избиратели, наделив кого-нибудь президентской властью, через пару лет в большинстве случаев отдают парламент его политическим противникам. И во Франции, и в США в общей сложности только пятую часть всего периода их демократической истории, с перерывами, разумеется, одна и та же партия контролировала одновременно и президентство, и парламент. Мы сейчас всеми силами высмеиваем Думу, которая с сервильной и даже рептильной готовностью штампует законопроекты, если они являются из правительства или администрации президента. Но в парламентской республике большинство парламента по определению политически поддерживает правительство – думаете, такой законодательный орган не будет штамповать правительственные законопроекты?

– По всей Европе парламентские республики, даже если юридически они вроде бы монархии – и описанных вами проблем там нет, – заметил Худокормов.

– Вот именно – в Европе, – не унимался Худокормов, – где гражданское общество существует веками и местами чуть ли не тысячу лет. И даже там случались незадачи. Приходило вам когда-нибудь в голову, что, будь Веймарская республика президентской, Гитлер никогда бы не стал диктатором Германии, со всеми вытекающими из этого последствиями? На свободных выборах нацисты никогда не получали больше трети голосов избирателей, но в парламентской республике относительного большинства оказалось достаточно, чтобы Гинденбург поручил будущему фюреру сформировать правительство. Тот самый законный приход к власти нацистов, о котором у нас любят вспоминать всякий раз, рассуждая об опасностях демократии. Так вот, в президентской республике премьер-нацист не смог бы законными средствами ничего поделать с главой государства. Для того же, чтобы занять его кресло, Гитлеру потребовалось бы получить на прямых выборах более половины голосов, к чему он никогда в своей биографии не приближался.

– Вы считаете президентскую республику лучшей гарантией от произвола? – съехидничал Худокормов.

– Леонид, я стараюсь без крайней необходимости ничего никогда не обобщать, – возразил Ладнов. – Лучшая гарантия от произвола – зрелое гражданское общество. Я говорю только, что парламентская республика сама по себе вовсе не гарантирует прекращение произвола. Как и президентская, впрочем. Возьмите другой ходовой пример: Сальвадор Альенде в Чили. Тоже без конца повторяется: мол, демократически избранный президент был свергнут кровавым антинародным диктатором. Пиночет, конечно, кровавый диктатор, но и Альенде ведь получил на выборах только чуть больше трети голосов избирателей, а развернул масштабные социалистические преобразования, для которых, по идее, требовался мандат доверия минимум от двух третей избирателей, если не от трёх четвертей. Национализация меднорудной промышленности повлекла не улучшение финансового положения государства, а ухудшение, аграрная реформа упёрлась в бюрократические и коррупционные злоупотребления на местах, когда одним землевладельцам оставляли участки, превышавшие по площади установленный реформой максимум, а у других отбирали больше, чем следовало. Там ведь и леваки орудовали, создавали в сельской местности пресловутые «освобождённые районы», чуть ли не по маоистской схеме, и власти с ними тоже чичкались – свои ведь, не правые, а братья по крови. Устроил чехарду правительств, сменяя их чуть не каждую неделю. Одним словом, полностью дезорганизовал жизнь государства и проложил дорожку диктатуре, пусть даже и не своей собственной. Единственный военный переворот в истории Чили. Закономерный результат: Пиночета давно уже нет, но и опытов Альенде свободно избранные власти Чили больше не возобновляют. И, кстати, ввели на президентских выборах второй тур голосования, если в первом никто не набрал больше пятидесяти процентов.

– Вы разрушаете классический стереотип восприятия, – заметил Худокормов с лёгкой улыбкой. – Альенде – герой. Он погиб с автоматом в руках, сражаясь с фашистами.

– Да, разумеется, – с охотой согласился Ладнов. Как и Гастелло, Талалихин, Зоя Космодемьянская и Александр Матросов. Люди погибли, а государство устроило на их костях свистопляску, всеми силами стараясь замазать лозунгами свою вину. Лётчики шли на таран в отчаянии бессилия, и не только наши, кстати говоря. Немцы тоже таранили американские и английские бомбардировщики во время ковровых бомбардировок германских городов, поскольку не могли остановить противника другим способом. Боюсь, ни один американец за всю войну не закрыл своим телом амбразуру дота, поскольку наши доблестные союзники не бросали пехоту в лобовые атаки на неподавленные огневые точки, а обходили их или сравнивали с землёй посредством авиации, артиллерии и танков. С Космодемьянской вообще дикий случай. Что за приказ такой – жечь дома, где остановились немецкие военнослужащие? Они ведь солдаты, а не беременные женщины – попрыгали в окошки и пошли в другую избу досыпать, а вот простые русские крестьяне посреди военной зимы остались погорельцами. К тому же, насколько я понимаю, бойцы комсомольского отряда, в котором состояла Космодемьянская, были облачены в некие зимние одеяния без знаков различия. Советскому командованию ведь всё равно – подумаешь, мелочь. А мелочей-то на войне как раз и нет. Согласно женевским конвенциям, статус военнопленного получает лишь тот, кто одет в единую униформу своей армии именно со знаками различия. В противном случае он не солдат, а уголовник, и с ним можно поступать как с преступником по законам военного времени, тем более в прифронтовой полосе.

– Контрреволюционные вещи говорите, Филипп Филиппыч, – съёрничал Худокормов.

– Знаю, – беззаботно отмахнулся Ладнов. – Всю жизнь умолкнуть не могу. На моём счету столько идеологических преступлений, словно я – родоначальник великой теории. А в действительности просто не говорю трюизмами.

– Мой папаша на вас бы с кулаками сейчас бросился, – заметила Наташа. – Хорошо, что его здесь нет.

– Нисколько не сомневаюсь, – согласился с ней Ладнов. – На меня и бросались. Вы не поверите, если я вам начну рассказывать подряд все истории из своей жизни об идеологических боях. Мифы советской эпохи никуда не делись, они до сих пор живы и возведены в ранг национального достояния, а любые посягновения на них воспринимаются как измена родине. Предания о подвигах советских людей – неотъемлемая часть фундаментального общесоветского мифа, а между тем – что такое подвиг? Все солдаты в окопах рискуют жизнью, но ордена всё же дают не всем. Должна сложиться из ряда вон выходящая ситуация, когда угроза смерти возрастает намного более обычного для фронта уровня. Что же означает возникновение такой ситуации? Что кто-то рядом или выше чего-то не смог или не предусмотрел. Другими словами, если один совершает подвиг – значит, кто-то другой ошибся, струсил или предал. Таким образом, массовый героизм в Великую Отечественную, которым так гордился советский агитпроп, означал тотальную профнепригодность военно-политического руководства страны на всех уровнях. И рядовые солдаты заливали своей кровью все многочисленные несовершенства своего Отечества, получив от него взамен после войны много пустых слов и мало помощи. Боевой устав израильской армии разрешает солдатам сдаваться противнику в случае окружения и прочих видов безнадёжных ситуаций, но когда кому-нибудь удавалось окружить хотя бы один израильский взвод, не говоря уже о дивизиях? При этом войны Израиль выигрывает с лёгкостью необыкновенной. В Советской же армии главными виновниками многочисленных окружений были сделаны рядовые, которых доблестные генералы по указаниям Ставки и её Верховного главнокомандующего заводили в «котлы» целыми армиями и фронтами, а порой и бросали там, как в Севастополе, откуда старших офицеров вывезли самолётами.

– Вы пробовали говорить то же самое простым советским людям? – поинтересовался Худокормов.

– Старался не упустить ни одной возможности, – заверил его Ладнов. – И до девяносто первого года, и позже. Если вас интересует реакция – она не меняется десятилетиями, и сейчас остаётся ровным счётом такой же, как и в семидесятые. Только раньше аудитория возмущалась и немного пугалась – как бы не возбудить подозрения органов в причастности к антисоветской пропаганде. Сейчас только возмущаются и иногда действительно пытаются пустить в ход кулаки.

– И чем вы объясняете такую реакцию?

– Инерцией. «Титаник» погиб, поскольку пытался уклониться от столкновения с айсбергом. Если бы он продолжил движение прежним курсом, то получил бы сильный удар, многие пассажиры насажали бы себе синяков и ссадин, но благополучно добрались бы до дома, так и не узнав, какова была альтернатива. Вот я своими слабыми силами и пытаюсь спасти Россию, шмякнув её физиономией прямо в неприглядную реальность. Жить дальше старыми мифами – самоубийство для страны. Ведь прежний курс однажды уже привёл тогдашний режим к краху, и я почти уверен, что падение Покровского с тех же рельсов приведёт к возникновению моря крови и лишений, следствием которых станет новая дезинтеграция государства, и в чьих руках тогда окажется ядерное оружие, предсказать невозможно.

– Вы ведь сейчас буквально агитировали за Покровского, – удивился Худокормов.

– Видимо, вы меня не поняли, Леонид. Видимо, как и многие. Возможно, я высказывался недостаточно ясно. Генерал сейчас – меньшее зло, поскольку любая реальная альтернатива ему означает только ускорение деградации. Надеюсь, вы не рассчитываете на нашу победу по итогам выборов?

– А кто мог в восемьдесят девятом предсказать запрет компартии Ельциным всего через пару лет? – парировал Худокормов. – Скорее, ждали его ареста и показательного процесса.

– Конечно, в России пророкам трудно живётся. Правильный прогноз сделать проще, чем дожить до его осуществления. Возвращаясь к вашему батюшке, Наташа, и к его кулакам. Почему он не потерпел бы моих крамольных суждений?

– Потому что счёл бы их клеветой.

– Клеветой на кого?

– На героев. И на Советский Союз.

– Разумеется, он и сам подумал бы именно так. Но в действительности он постарался бы отомстить мне за себя. Ведь мои слова – посягательство на его детство, юность, всю его жизнь, построенную на убеждении в величии советского замысла. Он прекрасно знает обо всех его несовершенствах, ведь он жил при коммунистах, стоял в очередях и мечтал как о недостижимом о повседневных благах любого гражданина любой развитой страны. Но одновременно он уверен, что следовало только улучшить советскую систему, а не разрушать её. Сказать ему, что система была порочна в своей основе и не подлежала реформированию, как убедился на собственном опыте и убедил всех нас первый и последний президент Горбачёв, невозможно.

– Почему невозможно?

– Потому что он воспримет такое утверждение как ещё один клеветнический выпад. Можно сколь угодно долго сыпать аргументами, и все они будут неизменно отскакивать, не оставляя ни малейшего следа на его убеждениях, основанных на вере, а не знании, и впитанных с молоком матери.

– Но аргументов всё-таки много?

– Море разливанное. Вся мировая философия, история и экономическая наука на нашей стороне. Марксисты есть везде, даже в Америке, но нигде нет знаменитых марксистов, прославившихся своими достижениями в перечисленных мной областях общественного сознания.

– И вы можете привести новые аргументы, разоблачающие советские стереотипы?

– У меня ещё много убойных аргументов. Начиная с Гагарина. Какова вся история с советским первенством в космосе? Американцы открыто развивали свою программу, вслух назначали предполагаемые даты первого полёта, а Советский Союз в то же самое время втихомолку лез из кожи вон, чтобы непременно капиталистов обогнать. И обогнали дней на двадцать, только корабль «Восток» трудно назвать настоящим космическим кораблём, поскольку его посадка ни в каком виде вообще не предусматривалась. Как известно, Гагарин и его ближайшие последователи на высоте нескольких километров катапультировались. С точки зрения Всемирной федерации авиации и космонавтики такой полёт нельзя считать завершённым, поэтому она считает первым полётом человека в космос полёт Алана Шепарда на Freedom-7. Кстати, изначально его полёт предполагался на год раньше, аж 26 апреля 1960 года, но затем много раз переносился в стремлении повысить надёжность всех систем до максимально возможных значений. Между прочим, из семи беспилотных запусков, предшествующих полёту Гагарина, четыре закончились авариями, и он полетел наполовину смертником – мысли о сохранении жизни космонавта советское руководство, видимо, совсем не заботили. И даже здесь моё злопыхательство всё ещё не исчерпано. Взять, например, Корейскую и Вьетнамскую войны. Посмотрите любое так называемое политическое ток-шоу на наших федеральных телеканалах, и вы услышите о них как о классических примерах американской агрессии. Но в действительности в Корее американцы действовали во исполнение резолюции Совета безопасности ООН о коллективной обороне Южной Кореи от агрессии Ким Ир Сена, и просто-напросто возглавляли международный миротворческий контингент. А во Вьетнам их пригласили официальные власти Южного Вьетнама, который также подвергался агрессии с Севера. Даже советская пропаганда не скрывала факт существования пресловутой «тропы Хо Ши Мина», то есть канала снабжения оружием, боеприпасами и живой силой коммунистических террористов, действующих против международно признанного правительства в Сайгоне.

– Получается, нужно полностью изменить взгляд целого народ на мир? – удивилась Наташа.

– Получается, ничего не попишешь, – согласился Ладнов. – Вы ведь не станете отрицать благотворное влияние правды на человеческую природу. Нельзя постоянно жить во лжи и ждать всеобщего счастья. Для начала следует осознать себя в реальности, а не в фантазиях властей предержащих, только потом можно браться за совершенствование бытия.

– Но мой отец ответил бы, что именно вы и лжёте, а прав он.

– Разумеется, мне всегда именно так и отвечали. Мы об этом и говорим. Говорить правду всегда трудно, особенно в России. Но обратите внимание, Наташенька, официальная ложь регулярно рушится, и слишком поздно для спасения её блюстителей. Как вы понимаете, я весьма далёк от коммунистических убеждений, но говорю не о своих симпатиях, а о превратностях истории. До семнадцатого года власть преследовала социалистов, да и либералов не жаловала, и так продолжалось до тех пор, пока всё здание монархии не рухнуло. И вчерашние изгои стали властителями жизни. Став же ими, они немедленно стали гнобить монархистов и всё тех же либералов, а также собратьев-социалистов, но уже совсем другими методами, какие царским жандармам и не снились. Вчерашняя официальная правда обернулась кошмарной ложью. Потом рассыпалось так и не достроенное здание коммунизма, и вчерашняя кошмарная ложь вдруг оказалась правдой. Причём, если в девяностые превозносились идеи либерального лета семнадцатого года, сейчас на гребне волны вновь оказались идеалы монархического триединства самодержавия, православия и народности. Есть ли у нас основания рассчитывать на вечность сложившихся ныне принципов официальной лжи?

– Наверное, нет.

– Полностью согласен. Конечно, нет. Только, боюсь, правда вновь сама собой прорастёт через кровь, как и прежде. Между тем, для спасения народа от вечной карусели насилия над инакомыслящими власть должна просто признать за оппозицией право на легальное существование. А самое главное – признать, что оппозиция желает блага своей стране, а не стремится её разрушить на деньги иностранных посольств. Пока я у Покровского подобных идей не замечал. В смысле – в его публичных выступлениях. Понимаете, его реальные убеждения не имеют никакого значения, если он держит их при себе.

– Вы думаете, в действительности он не считает нас врагами народа?

– Размах репрессий меньше, чем в самые вегетарианские периоды советской истории. Хотя, разумеется, хотелось бы избежать их вовсе. Он явно не считает нас смертельной угрозой, но почему? У меня нет агентов в ближайшем окружении генерала, и я не могу тайком пробраться в его сокровенные мысли. Возможно, просто считает нас интеллигентными слабаками-очкариками, которые не знают народа. Лично я подозреваю, что это он с ним не знаком – всю свою жизнь офицер, генерал, губернатор, президент. Да он с детства не разговаривал с людьми на равных. А я помню девяносто первый год и простенькую истину, что народ нельзя вечно держать в подчинении страшными историями о враждебном окружении.

– А вы видели Покровского живьём?

– Почему вы спрашиваете, Наташенька? Неужели тоже подпали под очарование власти? У вас ведь не перехватывает дух от мысли о личной встрече с самим носителем президентских полномочий? Ну да, пока премьерских, но, я думаю, он четыре года терпел унижения в качестве подчинённого своего бывшего подчинённого только ради одной-единственной цели – возвращения.

– У меня не перехватывает дух. Просто интересно. Если вы с Саранцевым спорили, почему бы вам и с Покровским не переговорить?

– Нет, я с ним не переговаривался. Даже по телефону. И письмами мы тоже не обменивались. У них ведь роли чётко распределены.

– У кого «у них»?

– У Покровского с Саранцевым. Генерал – отец народа, а его младший собрат представляет человеческое лицо власти для благополучного общения с Западом и беспокойной общественностью внутри России.

– Я это часто слышу и читаю, но кто может знать такие вещи наверняка?

– Наверняка – никто. Но пройдёт совсем немного времени, и вы убедитесь в моей правоте: Саранцев тихо и смирно отойдёт в сторону, то есть вернётся в премьерское кресло, а Покровский пойдёт на президентские выборы и, разумеется, победит на них, поскольку все остальные кандидаты будут выглядеть смешными чудаками с улицы, посягнувшими на святое.

– Но ведь тогда Саранцев потеряет лицо!

– Конечно. А зачем оно ему? Только лишние проблемы создаёт. Мысли всякие, сомнения, неудовлетворённость собой.

– Почему же вы сейчас, на конференции, совсем другое говорили?

– Вы глубоко заблуждаетесь, Наташенька. Я не говорил ничего другого. Я и сейчас могу повторить: среди всех мало-мальски реальных кандидатов на победу в выборах любого уровня для нас сейчас предпочтительны единороссы и лично господин Покровский.

– Почему?

– Так я же говорил: потому что победить могут только либо они, либо некто, занимающий ещё менее либеральные политические позиции. При возвращении к мажоритарной избирательной системе мы могли бы победить в нескольких округах где-нибудь в глубинке, где люди всегда рады проголосовать за кандидата с общенациональной известностью. Во-первых, престижно иметь такого депутата в парламенте, во-вторых, у него больше возможностей помочь в случае необходимости своим избирателям. Но по партийным спискам наша сверхзадача по-прежнему – только прорваться через процентный барьер и, на втором этапе, попытаться сформировать фракцию.

– Получается, мы должны помогать единороссам?

– Ещё чего! Не дождутся. – Ладнов даже улыбнулся наивности юной собеседницы. – Я желаю вам, Наташенька, встретить рассвет новой свободы, где Единая Россия окажется просто одной из нескольких партий, берущих время от времени власть друг у друга. Но даже тогда я буду против политического союза с ней. Поскольку никогда не пойму и не прощу курса на построение очередного культа ещё одной личности, будто нам предыдущей не хватило.

– Но я совсем запуталась! Нам выгоднее их победа, чем любой другой из парламентских партий, но мы никогда не будем им помогать?

– Именно так. Из противоречий такого рода и соткана политика. Агитировать мы должны за себя, а не за кого-нибудь другого, и следует нещадно изобличать беззакония и коррумпированность чиновников, но следует не меньше внимания уделять критике социалистических и, тем более, националистических подходов к решению насущных проблем. Наша парламентская оппозиция способна добить страну с гораздо большей эффективностью, чем кто-либо иной. В её арсенале богатый набор простых и обманных приёмов, вроде национализации всего, что ещё не успели национализировать, и борьбы с инородцами и иноверцами.

– Но ведь на выборах они получают больше голосов, чем мы?

– Бесспорно. Хотите сказать, народ – с ними, а не с нами?

– Так получается.

– Вовсе нет. Общеизвестная истина – государственный деятель отличается от политикана тем, что ведёт за собой общество, а не потакает всем его рефлексиям. Я имею в виду – убеждает и объясняет, а не спекулирует на человеческих слабостях. В некоторые исторические периоды нации должны пройти период испытаний, чтобы выжить. И здесь им следует преодолеть некоторые опасности. Вы знаете, что слова «демагог» и «педагог» похожи не случайно? Первое в переводе с греческого – тот, кто ведёт народ. Второе, соответственно, – тот, кто ведёт ребёнка. Педагогами называли рабов, которые водили детей в школу, а демагогами изначально обзывали властителей народных дум. Не правда ли, занятная аналогия? Народ как бы уподобляется ребёнку, беспомощному и нуждающемуся в покровительстве опытных и заботливых взрослых. Взрослые – сиречь политики. Античные греки тысячи лет назад уже всё знали о демократии, а мы всё равно теперь стучимся лбом о всё те же притолоки. Вы никогда не пробовали сопоставить речь Черчилля после первого назначения премьером и Сталина по поводу начала войны? Сталинская речь всем запомнилась обращением «братья и сестры», а черчиллевская – пассажем о том, что в данный момент он может пообещать народу только реки пота, крови и слёз. Сталин, расстреляв и пересажав почти всех православных епископов и тем или иным способом сведя в могилу самого патриарха, вдруг ошарашил страну церковным обращением, буквально перечеркнув антирелигиозную политику советской власти и отодвинув на задний план проблему партийного мышления. Нынешние эпигоны наших великих идеалов говорят о Сталине только как о тиране и маньяке-убийце, отрицая в нём наличие любой способности хоть к чему-либо, но я подхожу к нему шире. Политический инстинкт у него, вне всякого сомнения, имелся. И в изобилии. Я бы сказал, звериный инстинкт. Да и не я это говорю, до меня много раз сказано. Выжить в кровавом террариуме единомышленников сумел, да ещё и возглавил его – способность к выживанию налицо. И вот, в сложнейшей ситуации, делает резкий финт и двумя словами в ключевой речи смещает, так сказать, основной идейный дискурс двух предыдущих десятилетий в направлении, которого никто не ожидал. Теперь фашистские орды угрожают не коммунистам, а всему народу, со всей его историей и убеждениями. Черчилль же выступил годом ранее, и ему не требовалось поражать сограждан резким изворотом своих убеждений: он к тому времени уже два года громко критиковал примиренческий курс лидера консерваторов Чемберлена, и в своей речи, наоборот, хотел доказать верность своим прежним убеждениям. В переломный момент, период страшного выбора между плохим и худшим, он не заливает свою речь елеем, не ублажает слух аудитории мечтами о лёгкой победе, а гарантирует народу страшные испытания. Почему?