Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

«Натаниэль». «Дар Божий». Это ведь даже само имя ее ребенка. Она все знала. Она все знает. «Создания принадлежат одному Создателю: Он – их Бог и Владыка. Твое, Господь мой, отдаю Тебе: себе присвоил я их неправильно и напрасно»[210].

А потом она подойдет к окну. На небе уже зажгутся звезды. Она не знала, как все было. Но она знала своего Натти Лэйса. Он стоял со своими капитанскими погонами и его серо-голубые глаза сияли спокойным светом стали, а он просто стоял, как стоял всегда на Херувимской. «Дориносима»… «Аллилуиа…» «Слава Богу за все». Как серебристым переливом и звоном легендарной лебединой песни[211] на самом деле вырывается последний вздох и клекот боли и муки насмерть пристреленного лебедя, так же стоял и он. Все равно. Слава Богу за все.

Мэдилин будет смотреть в темноту и вытирать все новые и новые слезы. Прижмет к себе томик Псалтири. Нат любил эту книгу. Книгу великого полководца и царя Давида. Они с ним вместе. Они все равно вместе. «Смерти нет, смерть – это только разлука, но и ее преодолевает молитва» (Рафаил (Карелин) «Помянник, о помяннике»).

Она знает. Она все знает. «Свое Бог дает человеку: и делаются человеку человеки своими, на время по плоти, на веки по духу, когда Бог благоволит дать этот дар человеку…» (Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. О любви к ближнему).

«На время по плоти, на веки по духу…»

«Лейтесь токи слезные в отраду и утешение оставшимся и почившим! В слезных каплях да светится молитва, как в каплях дождя разноцветная радуга, этот образ или, правильнее, символ мира между Богом и человеками. Разными цветами в молитве да будут: исповедание, сокрушение сердца, раскаяние, умиление, радость»[212].

А смерть – это так надо. Так должно быть. «Яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа…»[213]

IX

Мэдилин Лэйс не узнает этого испытания. Текамсех рванулся вперед и встал, загораживая Натаниэля своим плечом.

– А теперь послушайте меня! – прорезал его голос внезапно наступившую сейчас полную тишину. – Я и мой друг – братья по крови. Вы знаете закон прерий. Жизнь за жизнь и кровь за кровь. Вы возьмете мою жизнь вместо его. Я сказал.

Он повернулся теперь к Натаниэлю. Наверное, Натаниэль был бы рад. Но не такой ценой. «Чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пити ея?» (Ин.18:11) – это была не память, это было сейчас словно само его сердце.

– Нет, Текамсех. Не делай так.

Текамсех мгновение молчал. Ух, какими стальными сейчас стали эти глаза Натаниэля. И на кого, на своего лучшего друга. Конечно, его можно понять. Но и он должен понять тоже.

– Я все сказал, Натти. Я тебе за старшего брата, и я давал слово твоей матери.

Сколкз. Сколкз Крылатый Сокол пробирался к ним. И потянул Натаниэля за руку. Потянул вперед. Никому не нужна месть ценой жизни своего лучшего друга. Сколкз поднял руку, требуя внимания. Никто не понял, и только он знал. Он был убедителен, когда требовал гибели этого врага. Но он должен найти убедительные слова и сейчас.

– Бледнолицых слишком много, словно в лесу листьев на деревьях. Я не думаю, что так уж важно – одним нашим врагом больше, одним меньше. Но кровь ни одного воина дакота не стоит крови бледнолицего. Кровь нашего товарища не должна пролиться. Никак. Оставим все так, как есть. Встанем все и заступимся за Текамсеха перед законом крови. Он сказал свои слова, но мы не принимаем их. Мы принимаем другие. Жизнь Маленькому Сыну Волка! Тогда нечего будет решать. И не о чем спорить.

Они переглянулись. Друзья и враги, они сейчас ждали одного, только одного решения. Одного на всех.

А потом Текамсех потянул Натаниэля за рукав. Вамбли-Васте и Митег пошли следом. Текамсех уводил его с поляны, уводил от остальных дакотов, и наконец они остались одни. Они оказались там, где поселок только начинался и где они оставили лошадей. И Натаниэль подошел к своему мустангу.

– А теперь ты наш гость, Натаниэль, – заметил Вамбли-Васте. – Но ты хочешь просто вот так сразу взять и уехать?

– Я видел сегодня ваше хваленое гостеприимство дакотов, – отозвался Натаниэль. – Спасибо, с меня хватит, чтобы еще и оставаться.

Вамбли-Васте посмотрел на него:

– Зачем ты из-за Сколкза злишься теперь и на нас всех, Натти? Мы-то с тобой друзья.

Натаниэль сам уже понимал, что неправ. Вамбли-Васте ничего ведь не сказал такого, чтобы вот так огрызаться на него. Даже если бы и сказал. «Раздражаться по поводу незначительных случаев свойственно людям малодушным, жестоким и удрученным горем»[214].

– Я не подумал. Прости, – вздохнул он.

– Значит, ты остаешься, – улыбнулся тот.

– Нет. Все равно нет.

Натаниэль прислонился на шею своего коня. Он так устал. Он хотел просто упасть в эту зеленую траву прямо под ноги мустангу и просто лежать. Ему все равно. Ему было все равно. Зачем они вообще, эти слова: «Душу свою за друзей своих…» (Ин.15:13) У него уже нет сил. Никаких сил, а он – должен. Через себя. Через усталость. Через нечувствие. Все равно. Его синяя форма. И его капитанские погоны.

– Мне надо в форт, – продолжил он. – В другой форт со своим донесением из нашего. Я и так потратил время. Меня не должны потерять.

Он достал из-под мундира сложенную и запечатанную бумагу. Его дакотские друзья переглянулись между собой. Никто не подумал и не вспомнил, что капитан ведь, наверное, при задании. Даже Сколкз. Печати остались не сорваны.

– Мы с тобой, Нат, – подошел к нему обычно молчавший и немногословный Митег. – Мы тебя все равно не оставим одного. Пока ты не окажешься в безопасном месте.

Натаниэль улыбнулся. Друзья. Настоящие друзья. А потом форт показался из-за поворота. Натаниэль облегченно вздохнул и спрыгнул с лошади. Уставший, замученный, но счастливый. Отблески алого заката ложились поперек дороги. И приключения на сегодня все-таки закончились. «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний…»[215]

Глава 9. На другом и на этом берегу

I

Безмятежный и тихий индейский поселок раскинулся за рекой. Натаниэль натянул поводья. Значит, вот так он сбился со своим отрядом с дороги. Без проводников и в неизвестной местности. Должен был вывести свой отряд к дальнему форту, куда вот так получил новое назначение, а вышел на индейский поселок. Прямо перед ним лежала река, а дальше – противоположный берег, прибрежная возвышенность и стояли остроконечные вигвамы. Лэйс повернул свою лошадь назад, намереваясь выбраться на прежнюю дорогу. Но широкоплечий и громадный сержант подскакал к нему и преградил путь:

– Я не понял, мы отходим? Но почему?

– Потому что мы вышли не в ту сторону, – сказал Натаниэль.

Но Билл Рассел был пионером освоения просторов прерий и не удовлетворился этим ответом. Это было что-то невообразимое – быть так близко от добычи и повернуть обратно, такого на его памяти еще не было.

– А это? – он неопределенно махнул рукой в сторону вигвамов. – Ведь это индейцы. Это скальпы. Деньги. Уйти и оставить?

Лэйс какое-то мгновение осмысливал услышанное. Да, он знал, он слышал разговоры. Но, наверное, никогда не верил в них. Потому что это было слишком невозможно и слишком жестоко. Он не верил и потому и не мог сейчас так легко и просто осмыслить все сказанное.

– Уйти и оставить, – ответил он наконец теми же самыми словами.

Рассел в ответ насмешливо хмыкнул и повернулся к другим:

– Я вижу, что наш капитан человек новый и не имеет никакого опыта жизни в прериях, – раздался его призывный голос. – Я иду на ту сторону, что бы он мне ни повелел, потому что он все равно ничего не смыслит и не понимает в здешних обычаях. Может, еще кто-то со мной?

Не один только Рассел был недоволен разворачивающимся сценарием событий, таким отличающимся от обычного. Лэйс видел одобрительные, восхищенные взгляды, обращенные на этого непокорного сержанта. Это был новый отряд, с которым он еще не имел дела, это были прерии, и это был мятеж…

Власть. Власть – ничего без силы, и сила тогда берет власть, хотя бы у нее ее и не было. Сила… Есть ли сила у его власти, или его власть – такая же, как власть Понтия Пилата, который искал отпустить праведника и не смог, и пошел против истины и против совести?

Он выехал вперед перед сгрудившимся возле Билла Рассела людьми, перегородив собой путь к переправе на другой берег и к поселку, и его спокойный, зазвучавший стальными оттенками голос прервал начавшийся было митинг.

– Первый, кто попробует перейти на ту сторону, будет расстрелян на месте за неисполнение приказа, – вскинул он револьвер вверх.

Рассел рассмеялся:

– И ты думаешь приказывать нам, капитан, в таком тоне?

– Конечно. Звездно-полосатым флагом и моими капитанскими погонами, – невозмутимо отозвался тот.

Билл придвинулся ближе:

– Оставь, Нат, – произнес он. – Ты здесь всего лишь чужой капитан из Виргинии, а мы сто лет прожили, и не тебе менять здешние порядки, не думай, что тебя кто-то послушает, как всегда было, так все будет и дальше… За меня все ребята.

Он выхватил свой кольт из-за пояса:

– Я ведь могу просто застрелить тебя, и никто ничего не узнает. А мне достанутся твои погоны капитана.

«Дурак», – просто и спокойно подумал Лэйс. «Дурак», – подумал уже и на самого себя. Вот так всегда, как и говорят ведь, дьявол в мелочах. Не заметил и сказал на человека. «А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф.5:22).

Нельзя. Ничего нельзя. Можно только стоять в своем избранном сейчас правосудии до конца. Это уже его капитанские погоны. Так все сказано апостолом Павлом: «ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим.13:4). Но что бы там Билл Рассел ни говорил и ни делал, но он все равно ведь – его ближний. Кесарево кесарю, а Божие Богу… (Мк.12:17)

«Воздавай почтение ближнему как образу Божию, – почтение в душе твоей, невидимое для других, явное лишь для совести твоей. Деятельность твоя да будет таинственно сообразна твоему душевному настроению.

Воздавай почтение ближнему, не различая возраста, пола, сословия, – и постепенно начнет являться в сердце твоем святая любовь.

Причина этой святой любви – не кровь и плоть, не влечение чувств – Бог.

Лишенные славы христианства не лишены другой славы, полученной при создании: они – образ Божий.

Если образ Божий будет ввергнут в пламя страшное ада, и там я должен почитать его.

Что мне за дело до пламени, до ада! Туда ввергнут образ Божий по суду Божию: мое дело сохранить почтение к образу Божию и тем сохранить себя от ада.

И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажу почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за собою, чтоб тебе не иметь недостатка в любви».

Свт. Игнатий Брянчанинов

– Поступай, как знаешь, Билл, – заметил он. – Но, знаешь, мой тебе совет – не поднимать мятежа.

– Мне не нужна твоя кровь, Нат, – сказал Билл Рассел. – За твою кровь не назначена цена, как за скальпы индейцев на том берегу. Просто уступи дорогу.

– Я ведь все сказал, – отозвался Натаниэль.

Ответная усмешка Рассела не предвещала ничего доброго. Лэйс пожал плечами и остался на прежнем месте. Остроконечные верхушки вигвамов поднимались где-то там, за его спиной, мир и жизнь на другом и на этом берегу решались сейчас в этом безмолвном и хрупком противостоянии сил. Сила уступала силе. Он вздохнул. Но они не знали. Мученической православной крови уступает все.

Потому что все равно ведь главное – не власть и не сила. Сказал Понтий Пилат: «Что есть истина?» (Ин.18:38) Не было власти. Не было силы. Нет сейчас и у него. Только цена его собственной жизни. Силой и печалью всех его двадцати пяти лет. Этой зеленой травой. Но Господь с Небесе приниче на сыны человеческия, видети, аще есть разумеваяй или взыскаяй Бога…(Пс.13:2)

– А теперь послушайте меня, – раздался резкий, неожиданный голос откуда-то сбоку и посреди них появился индеец дакота. – Вы или слушаете приказ вашего капитана и уходите отсюда, или мы пускаем в вас свои стрелы. Вы все под прицелом, и шумный сержант будет самым первым, – добавил он.

Наверное, так не бывает в жизни, подумал Нат. Но, оказывается, бывает. Он опустил револьвер. Люди потянулись от реки. Дакота чуть придержал его коня.

– Синяя Стрела всегда ваш друг и брат. Пока вы удерживали переправу, мы как раз успели вовремя. У нас мирный договор, но это не первый раз, когда его нарушают. Но сегодня его только пытались нарушить. Наша признательность.

Они пожали руки. Натаниэль улыбнулся новому другу. Текамсех Крепкая Пантера, Митег, Вамбли-Васте. Синяя Стрела… Параллельные жизни. Параллельные судьбы. Или же уже – нет? Рано или поздно, но все форта начнут войну против дакотов. Рано или поздно, но все равно ведь когда-то предстоит сделать выбор.

II

В молчании и тягостном безмолвии пробыл притихший отряд на своем последующем пути к форту. Только осыпался песок под лошадиными копытами и шелестела трава. Зеленые травяные дали и синее небо, и лес, эта открытая книга природы, всем своим величием, всем своим великолепием возвещали и славили Бога. И другая книга, Святое Евангелие, приводила на память свои строки. Проходил Иоанн Креститель и Предтеча Господень по всей окрестной стране Иорданской. «Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лк.3:14).

Но другая политика здесь в прериях. «Хороший индеец – мертвый индеец». Дорога сделала поворот. Звездно-полосатый флаг заиграл на флагштоке форта, еще через несколько минут Натаниэль уже оставил своего мустанга у коновязи и пошел представляться коменданту. В наступившем вечере, расположившись на своем месте, положил перед собой лист бумаги. Очинил карандаш.

Наверное, на минуту словно не стало времени. Наверное, на минуту он вспомнил египтянина воина Мину, служившего при царях Диоклетиане и Максимиане[216] совсем так, как если бы тот жил сейчас. Когда-то тогда Мина оставил свое воинское звание и ушел на горы, в пустынные места, желая лучше жить со зверями, нежели с людьми, не знающими Бога. Святой Мина воин служил в войске, находящемся в Котуанской области, под начальством тысяченачальника Фирмилиана[217].

Ночь спустилась над прерией, ночь накрыла своим покровом без снов усталого капитана. А назавтра перед комендантом форта легло написанное вчера прошение об отставке.

Тот подписал и швырнул бумагу в ящик стола, казалось, не задумавшись и не придав значения. А потом выпрямился и посмотрел на него. Лэйс понял, что он все знал. Рассел уже рассказал. Расселу были нужны его погоны капитана.

– Вы, однако же, опередили мое решение, сэр. Может быть, вы и хороший боевой офицер, но здесь в прериях такие, как Билл Рассел, нужны больше и больше стоят капитанских погон. Слишком много честности и порядочности, капитан. Но неужели, когда вы брали Юг, вы там не сжигали, не разоряли и не грабили?

Лэйс промолчал. Тогда бывало всякое. Он слышал. Он знал. Но это был все тот же выбор. Честь капитанских погон или мародерство. Лэйс не стал ничего говорить. «Словооправдание не принадлежит к жительству христианскому», – сказал святой Исаак Сирский. А еще ты ведь просто никогда не знаешь про себя всего, какой ты есть грешник. «Так! Страсти в нас. Это надо знать и знать… В сердце нашем может произойти внезапно самое страшное, самое чудовищное изменение. Искушения не престают стужать даже лежащему на смертном одре, – отступают, когда душа оставит тело»[218]. «Пей поругания на всяк час, яко воду живую, – говорит святой Иоанн Лествичник, – а кто отвергся правильного или неправильного выговора, тот отвергся своего спасения».

Натаниэль простился и вышел. Собрал лошадь и выехал в прерию. Орел распластался в синем небе над зеленой далью. Зеленая даль распахнулась навстречу. Божией волей. Направлением на Висконсин.

III

Но где-то там при дороге была река, и, наверное, Лэйс снова выбрал не тот берег, чтобы спуститься к воде. Потому что он только и успел спрыгнуть с коня на землю.

– Стоять, Натти Лэйс, – услышал он знакомый голос. – Бросай оружие и тогда поворачивайся.

Сколкз. Снова Сколкз. Наверное, только в такие моменты по-настоящему и понимаешь, что же это такое означает на самом деле: «В терпении вашем стяжите души ваша» (Лк.21:19). «Достойное по делам моим приемлю», – вот ведь, подумал Натаниэль. Обессиленный и покорный. Вот точно же грешнейший паче всех человек. Только грешнейшему паче всех человек выпадает всегда вот такое на долю. Он отшвырнул револьвер, выкинул нож и обернулся. Получилась же эта встреча. Не ожидал он, не ожидал Сколкз. И все, что было сейчас вокруг – только лес, только звенящая тишина и никого, кроме них. Лэйс стоял, смотрел, а рядом текла река, совсем близко, совсем рядом, заливались птицы, и спасение было невозможно, и терять было нечего. «Чашу спасения прииму…» (Пс.115:4) «Вот и все», – вспомнил Натаниэль. Твоя готовность ведь пролить мученическую кровь, когда потребуется.

– Что же ты, не думаешь стрелять? – заметил он. – Но чего тогда ждешь?

– Я не мог стрелять из-за спины. Это была бы подлость. А потом, это ведь слишком простая гибель, – насмешливо улыбнулся он. – Мне все-таки нужна месть, Маленький Сын Волка.

– Дакота не пытают своих пленников, – спокойно сказал Натаниэль, но и все-таки невольно отступил назад.

Это ведь все равно не представить тогда всю боль. Сколько боли было в его жизни, в его жизни обычного висконсинского мальчишки и потом того боевого капитана, отделавшегося во всей войне Севера и Юга ведь всего лишь пустяковым ранением и царапинами? Сколько боли было в его жизни, но сколько ее будет, той, которую он должен будет вынести? Натаниэль удержал вздох. Все равно. Сколько бы ее ни было – но будет столько, сколько он вынесет. Не больше. Господь все знает и Господь рядом. Боль – она все равно одна и та же боль, и великая, и малая. Просто молчать. Все закончится. Все ведь закончится, сколько бы этой боли и ни было. «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить…» (Мф.10:28) Все ведь сказано. Для него все сказано: «Верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести» (1 Кор 10:13).

– Куда ты, Маленький Сын Волка, – усмехнулся Сколкз. – Не думай, огня и железа не будет. Моему отмщению хватит и вот этого, чтобы ты знал, чей нож и чья рука. Теперь ты знаешь.

Натаниэль посмотрел на реку. Зеленая трава, прозрачная вода и блики солнечного света. И цена всей его жизни вот так внезапно вдруг всего в одном мгновении. «Скажи ми, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть. Да разумею ли, что лишаюся аз?..» (Пс.38:4) Наверное, за последнее время было слишком много событий. Он так устал от всех них. Это было слишком больно, слишком невозможно – этот миг, эти неизбежность и обреченность.

– Сколкз Крылатый Сокол, – зазвенел его голос, – ну, что тебе стоит. Оставь мне жизнь!

Сколкз с недоумением посмотрел на него. Казалось, нельзя было произнести этих слов и вместе с тем остаться прежним, равнодушным и бестрепетным капитаном. Но Натаниэль оставался. Всегда оставался. Наверное, у него ведь просто был всегда вот этот ровный, спокойный свет во взгляде и было вот это умение молча и ровно принимать своим сердцем любую боль, любое событие и любую данность. Как сейчас он ведь и примет всякий его ответ.

– Нет, Маленький Сын Волка.

Он и не надеялся. И все-таки… «Кто даст ми криле, яко голубине? И полещу, и почию?..» (Пс.54:7). Лэйс ответил легким поклоном. И отвернулся в сторону. Синяя река. Зеленая трава на другом и на этом берегу. Но это просто слишком зеленая трава. «Вскую прискорбна еси, душе моя? И вскую смущаеши мя? Уповай на Бога, яко исповемся Ему, спасение лица моего, и Бог мой» (Пс.41:6).

«Если верно, что возвратимся в Небесное Отечество, то «вскую прискорбна еси, душе моя»? Ибо безмерное сокрушение сердца о чем-либо чувственном омрачает и возмущает ум. Оно изгоняет из души чистую молитву и умиление, а отсюда жестокость и нечувствие. Если будет тревожить тебя уныние, не падай духом, но помолись Господу да подаст тебе терпение. По молитве же сядь и, собрав помыслы свои, утешай псаломски душу свою. Скажи: «Чего расслабла ты, «душе моя»? Не всегда ведь жить нам в мире этом? Послушай, что говорил Пророк: «пресельник аз есмь на земли, и пришлец, якоже вси отцы мои» (Пс. 38, 13). Преселимся и мы с тобою, когда это будет угодно Богу».

Симеон Новый Богослов, Ефрем.Псалтирь в святоотеческом изъяснении

«Аллилуиа…», – вздохнул Натаниэль. Пусть. Пусть Сколкз решает, как хочет. Ему-то самому что? У него другая забота. У него вот эта печаль и вот эта зеленая трава. И вот этот мир, вот эта тишина, что натянутой струной ведь словно в той же мольбе сейчас вместе с ним и за него: «Веровах, темже возглаголах, аз же смирихся зело…» (Пс.115:1)[219] Веровах, темже возглаголах…

«Нужно «веровать» Божиим обетованиям, подобно Аврааму; он не исследовал дело обыкновенным порядком человеческим, но взирал на силу Обещавшего, и этим особенно прославил Бога. Верующего никакое несчастье не может повергнуть в отчаяние. «Смирихся» не просто, но «зело»: ибо всякий обладающий знаниями должен быть и наиболее знающим человеческую немощь. Знай, что «смирение» есть не что иное, как чтоб всех людей почитать лучшими себя. Твердо содержи в уме своем, что ты виновен во многих грехах. Не воздавай злом на зло, ни оскорблением за оскорбление; ибо этим смиряет тебя Сам Господь, видя, что ты не смиряешься сам собою. Будь готов при всяком обличительном слове говорить: прости мне; потому что такое смиренное прошение расстраивает все козни диавола»[220].

Сколкз все-таки швырнул Натаниэлю его оружие:

– Забирай. И исчезни отсюда. Пока я не передумал.

Лэйс мгновение стоял. Понял.

– Я буду всегда помнить, Сколкз.

Сколкз смотрел на речную излучину. Услышал, как прошелестела трава под удаляющимися шагами, как глухо простучали куда-то прочь копыта. Он знал, что возненавидит Натаниэля теперь еще больше. Но сейчас Сколкз Крылатый Сокол поступил как поступил. Подошел к своему мустангу, погладил его по носу:

– Ты, конечно же, не понял меня, Быстрокрылый. Но он друг дакотов, хотя у него и светлая кожа. Я должен был так поступить. Я должен был поступить не по ненависти, но по справедливости.

Он возненавидит Маленького Сына Волка теперь еще больше. Но все-таки это будет потом. А сейчас было неважно. А сейчас он стоял среди зеленой травы, и желтый песок горел в солнечных лучах на другом и на этом берегу, золотистый песок и зеленая трава…

IV

Тень встречного всадника легла поперек дороги. Наверное, слишком много встреч. Слишком много приключений. Но сейчас это была хорошая встреча. Синяя Стрела.

– Куда же ты держишь путь-дорогу, мой бледнолицый брат?

– Домой, в землю, которая называется Висконсин, – сказал Лэйс.

– А твое имя?

– Натаниэль Лэйс. Но дакота иногда называют меня Маленький Сын Волка. Шон Маинганс.

– Но как тебя зовут твои друзья? – заметил Синяя Стрела.

– По-всякому, – улыбнулся Лэйс. – Нат, Натаниэль, Тэн, Натти. Нафанаил.

Синяя Стрела помолчал:

– Ты ведь, наверное, вырос в прериях, – заметил наконец он. – А еще ты храбрый и честный воин. Оставайся с нами. Нам нужны воины.

Натаниэль не ожидал такого предложения. И никогда не думал о таком выборе. У него была своя кровь, своя череда поколений. Он был другом дакотов, но вместе с тем ведь и таким чужим среди них.

– Не знаю, – сказал он.

– Тогда будешь гостем и другом, – заметил Синяя Стрела. – Я не хочу, чтобы с тобой приключилась какая-нибудь беда. Ты ведь в своей синей форме, Нат. Погостишь у нас, а потом я провожу тебя в безопасный от индейцев предел. Но сегодня нам не по дороге.

Натаниэль улыбнулся и согласился. Новых приключений все-таки тоже не хотелось. Он повернул коня, и они с Синим Стрелой поехали вместе. Трое встречных всадников показались впереди и остановились. Косые лучи закатного солнца лились на дорогу и издалека были видны только нечеткие силуэты в золотистой вечерней пыли.

– Наши разведчики, – сказал Синяя Стрела. И продолжил: – Как ты, наверное, уже и сам все понял, всегда вот так настороже и могут в любой момент появиться везде и всюду, чтобы никакие нападения не стали вдруг неожиданностью. Ты только ничему не удивляйся, – заметил он. – Леса и прерии громадны, и у нас мало воинов для таких просторов. Мы ведь еще должны и охотиться для племени. Поэтому некоторые наши девушки становятся такими же, как и воины, разведчиками, пока они не жены и не матери. – И улыбнулся. – Давай передохнем. Там как раз спуск к реке.