Вкус жизни

– Не отсюда ли дедовщина? Не поэтому ли свекрови издеваются над невестками? «Мне жилось плохо, так почему невестка должна быть счастлива в замужестве? Покаюсь, и Бог простит мои прегрешения. Даже если до болезни или до смерти ее доведу, все равно простит. У него на всех всепрощения хватит». Не видела я искренне покаявшихся сволочных баб и бандитов. Головы в церкви они все лживо преклоняют, – опять ввинтилась в разговор Инна. – Одна знакомая ехидно делилась со мной: «Мой сын хотел купить жене автоматическую стиральную машину, так я не позволила. У меня не было, пусть и она руками стирает. И большую квартиру не разрешила ему получить. Пусть невестка в однокомнатной мается». Даже о сыне и внуках не подумала. Вот что зависть и злость с человеком сделала. Зятю, я думаю, она такого не посоветовала бы.

– Конечно, я категорична, и кое-кто может сказать, что я человек крайностей. Но ведь подарками на Новый год души детей не излечишь. Калечить их не надо. Общество должно высвечивать роль отцов в воспитании детей, чтобы не считали – «наше дело не рожать». Почему, женщину, отправившую ребенка в детдом, осуждают, а об отце помалкивают? Он ни при чем? Он не обязан содержать и воспитывать ребенка? Без участия мужчины дети пока что на свет не появляются. Наверняка, если бы мужчина не бросил женщину, не ждала бы их ребенка злая участь. Невольно «Американская трагедия» вспоминается. У них там женщина даже к врачу на аборт не имела права прийти без виновника своей беды. Все, что я здесь говорю, далеко не ново, только не хотят меня услышать ни на каком уровне… одни отписки… или лживая показуха, – горестно закончила свой рассказ Аня.

– Держи марку старого детдомовца, Аннушка. Ты молодец, мы верим в тебя. Труды твои не пропадут втуне. С такими упертыми, как ты, стронутся с места в нашей стране и эти глобальные проблемы, – уверенно сказала Рита.

Лицо Ани впервые за встречу порозовело и засветилось. Она смущенно опустила глаза, и только кончики алевших ушей выдавали ее волнение и благодарность.

– Больше женщин надо проталкивать в Думу. На государственном уровне решать проблемы семьи и детства, а не отдельными частными «новыми веяниями», – сказала Лиля. – Надо, чтобы на самом высоком уровне и с телеэкрана утверждалось неуважение к пьющему, курящему, оставляющему детей без средств к существованию.

– Вот сижу я раз на лавочке около музыкального училища, внучку жду. – Это Жанна заговорила. – Два парня рядом сидят и вовсю матом ругаются. Я возмутилась: «Прошу при мне, пожилом человеке, не выражаться!» Они умолкли, но ненадолго. «А при маме тоже употребляешь подобные эпитеты?» – спрашиваю я одного из них – красавчика. «Нет», – чуть подумав, говорит. «А при жене будешь?» «Буду», – не задумываясь, влет ответил юноша. «А женишься по любви?» – продолжаю интересоваться я. «Конечно», – сказал он. «Как же можно любимого человека посылать, как сказал Шендерович, «в известном эротическом направлении?» – удивляюсь я заведомому неуважению молодого человека к будущей жене. «Так заслужит…», – неопределенно протянул мой собеседник. «А если ты ее доведешь?» – продолжаю расспрашивать я. «На меня?! Матом? Пусть только попробует!» – грозно, с возмущением вскричал юноша. Мы долго дискутируем с ним. Наконец я не выдерживаю грубого мужского шовинизма юнца и говорю: «Боже, какой ты примитивный. А сколько гонору! И за таких вот… – тут я сделала преднамеренную паузу – нашим благовоспитанным, эрудированным дочкам и внучкам приходится выходить замуж! Моей внучке только двенадцать лет, но она мыслит куда логичней, интересней и умней, чем ты».

«А он бессмысленно прекрасен, она ж – рассудочна, умна», – в заключение своего рассказа пропела Жанна, переделав на ходу что-то из классики. Но шутливая песенка не улучшила ее настроения.

Сложная проблема

– …У нас если отец и борется за ребенка, так лишь затем, чтобы насолить его матери.

– Проблема неполных семей даже не в том, что женщинам одним тяжело растить детей, а в том, что мальчишки, выросшие в условиях женского окружения, по большей части не стремятся к лидерству, в них не чувствуется мужского начала. И дочери теряют женственность.

– …Вот ты, скажем, смогла бы взять на воспитание детдомовского ребенка? – неожиданно напрямую спросила Аня у Риты и осеклась. Наверное, о себе подумала.

– Очень сложный вопрос, а я не могу принимать спонтанных решений. Мне это несвойственно. При наличии своих детей однозначно – нет. С моей точки зрения, роковое, непростительное заблуждение брать детдомовцев в семью, где уже есть родные дети. Как ни старайся, к чужому ребенку будешь неосознанно относиться чуть иначе, чем к родным. Трудно не сфальшивить. Невозможно себя постоянно контролировать. Дети будут чувствовать эту разницу, она будет их задевать. Надо обладать слишком большим запасом душевной щедрости, чтобы полюбить чужого ребенка, как своего. Когда родной чем-то не устраивает, он все равно свой, ему все прощаешь, а тупость чужого будет раздражать, из себя выводить. Видела я такие примеры. Но самая сложная проблема в такой сборной семье, безусловно, – это муж… А какова твоя позиция по этому вопросу?

– Ты права. Одно время у нас мода на усыновление возникла. Потом возвращать детей стали… Жуть. Что потом с ними было – вспоминать страшно… Хотя, конечно, случались исключения.

– И все же приемная семья лучше детдома, – сказала Лера.

Лиля не смогла остаться равнодушной к разговору Ани с Ритой:

– Трудно воспитывать чужих детей, особенно тех, которые до детдома жили в семьях, где творилось черт знает что. Как говорил в своей проповеди один мой знакомый священник: «Каждый идет своим путем. Чаще эти пути прокладывают родовые генетические программы. Как селевой поток, они обрушиваются на детей в виде хаотических желаний, намерений и порабощают душу. Они творят судьбу, они указывают путь к призрачным радостям и преходящему счастью и еще больше усложняют их жизнь и жизнь будущих поколений. А между тем душа приходит в тело, чтобы постичь истину, просветлиться её Духом и найти высшее счастье… Вкус к высшему счастью – удел немногих. Широки врата и пространен путь, ведущий к спасению, но не многие находят его». Золотые слова! Как они подходят к нашим детям! Я записала проповедь, выучила и при любом удобном случае использую в беседах со своими внуками.

Я и сама-то, выйдя «в свет», в свое время не скоро поумнела, подводила детдомовская прямолинейность. Я ожидала от людей какой-никакой подлинности чувств, а получала от них молчание из чувства самосохранения… А я вылезала со своей идиотской, наивной честностью, с непониманием ситуации и все шишки сполна получала и от умных, и от хитрых. Стремилась что-то доказать, ну и «достремлялась» иногда по самую макушку. Долго еще боялась, что осмеют или обманут.

Но я родилась от нормальных родителей. Я – «дитя войны». А теперь, ты же знаешь, с какой наследственностью попадают в детдома дети алкоголиков и наркоманов. Разве ее перешибешь? Зачиная детей, подобного рода «предки» по большей части уже заранее знают, что не будут заботиться ни о душевном, ни о физическом, ни о материальном благополучии своих чад. Им и до себя-то мало дела: было бы чего глотнуть или нюхнуть. И какие от них дети? Яблоко от яблони. Мне представляется, что в нынешнее насквозь фальшивое продажное время, когда многие считают, что совесть и доброта – рудименты прошлого века, когда в цене наглецы, – детдомовцам не выжить. Многим не избежать бесповоротного превращения в бандитов или нищих. Жалко их. Какое у них может быть сопротивление жизни, будь они хоть стократ прекраснодушны… Помогать им надо.

– А вот если нет своих детей – это категорически меняет дело, тут совсем другая история, – продолжила Рита. – Я бы не взяла ребенка, который помнит своих первых родителей, особенно мать. Больнее всего в этой ситуации то, что, как ни старайся, я никогда не буду для него значить так же много, как она. Даже если он не будет с ней встречаться, она все равно навсегда останется его матерью, какой бы плохой ни была. Боюсь, что с голосом крови не поспоришь.

Как-то наблюдала печальную встречу. Мать через десять лет разлуки явилась к дочери. И я поняла, что голова кругом шла от радости у той девочки не от игрушек, а от того, что их принесла ее родная мать. И ей не было дела до того, что та пьющая, развратная. «Она не забыла меня. Она просто не могла прийти ко мне раньше». А приемная мать, столько лет отдававшая девочке всю свою душу, стояла растерянная, убитая, обливалась слезами и чувствовала себя обманутой… и лишней. Ее моральные и физические силы были на исходе. Только теперь она поняла, что у девочки есть еще одна своя жизнь и ей в ней никогда не будет места. Она осознала, что является только частью ее жизни и явно далеко не самой главной – кормит-поит – и что никогда она по-настоящему не станет ей матерью.

– Не сумела? Не захотела! – неожиданно жестко заметила Аня, и голос ее зазвенел, как лопнувшая струна. (Никто из присутствующих – кроме Киры и Лены – не знал, что приемные родители, разведясь, возвратили ее в детский дом.) – Надо всегда помнить, что за ошибки взрослых расплачиваются дети. Их раны никогда не заживают. Чтобы понимать, надо чувствовать ребенка.

– Неимоверно трудная и ответственная задача – воспитать чужого ребенка. Родному-то не всегда ладу даешь. Бывшему детдомовцу кажется, что какой бы хорошей ни была его приемная мать и какой бы плохой ни считалась его первая мать, родная все равно любит его намного больше, чем чужая. Вот он и ждет эту кукушку, как манну небесную, надеясь, что она будет его баловать, не станет заставлять учиться или работать, как эти новые жестокие, как ему кажется, а на самом деле просто нормальные, строгие родители, – дернула плечами Рита.

– Я бы могла взять только грудного малыша и постаралась бы воспитать в нем чувство благодарности. В противном случае малейшее слово доброхота о том, что мама неродная, в один миг может разрушить то, что я выстраивала бы годами, – довела свою мысль до завершения Рита.

– Не знаю… ждать от детей благодарности?.. Ну, если только уважения… – с сомнением пожала плечами Лера.

– В современном мире есть красота, но мало жалости, – вздохнула Лиля.

– Мать жалеет, она выше красоты. Доброта и милосердие спасут мир. Красоту саму надо спасать… Я имею в виду красоту взаимоотношений людей. Много ли ее в нашем суетном мире? – сказала Аня. – …Да, есть еще одна тонкость в воспитании многих современных детдомовских детей, брошенных родителями-наркоманами или алкоголиками, которую надо обязательно учитывать – это низкий потолок их умственных способностей. Нельзя от них многого ожидать. Я в детдоме сама читать выучилась, и Лариса своим детям при мне один раз показала буквы, объяснила, как из них слова складывать, и проблем с чтением у них не возникало. Заинтересовались, сначала требовали им читать, потом самих за уши было не оторвать не только от художественной, но и от научной литературы. Так и идут по жизни – ни дня без книг. А с современными детдомовцами бьешься, бьешься… Главное, вырастить их добрыми, порядочными и трудолюбивыми. Сколько таких детей ни учи, сколько ни вкладывай, выше запрограммированной планки в своем развитии они не поднимутся. Руками работать у них лучше получается. Это их спасает. Именно это их качество надо использовать на полную катушку.

И сдерживающие центры у них часто не работают, словно атрофированы. Каждый шаг приходится контролировать. То у девочки неожиданно с двенадцати лет проявляется сильнейшая тяга к мужчинам, то у мальчика – к алкоголю и дракам или к воровству. В характерах этих детей очень много плохого набирается от обоих родителей. Много времени, сил, любви и терпения требуется для воспитания таких детей. Но они небезнадежны. Это я точно знаю. Прихожу я от них предельно вымотанная, опустошенная. Долго мне не удается изгладить впечатление, произведенное несчастными детьми. Они такие ласковые… такие жалкие…

Жанне вспомнился старенький тихоня-сосед, его горькие пьяные слезы: «Для кого жил-копил? С собой не унесешь…»

– Не надо о грустном, – попросила она. Слезы стояли в ее глазах.

– Я верю, что добро в природе людей, – тихо сказала Эмма.

– Из наших сокурсников кто-нибудь, – она оглянулась, нет ли рядом Лены, – кто кроме Лены взял ребенка из детдома? – спросила Алла.

– Трое бездетных. По два сына вырастили, внуков имеют. А недавно Света, дочка Кати, под опеку двух девочек взяла. Все нервы за два года вымотала, пока оформила документы. Не рискнула она сразу удочерить.

– Опека – тоже один из способов помочь обездоленным, – сказала Аня. – Все лучше, чем ничего. Как правило, если жена не может родить ребенка, семья рушится, а если муж не способен иметь детей, они берут малыша из детдома.

– Не факт, – не согласилась с ней Мила.

«Инне нечего горевать, она троих племянников помогала сводной сестре поднимать, когда та развелась», – вспомнила Кира.

– Почему Аня не родила себе ребенка, пусть даже вне брака? Как говорится, ей сам бог повелел, – тихим шепотом спросила Жанна у Риты.

Та ответила также очень тихо:

– Ей нравился один учитель, но он побоялся, что Аня ославит его или заставит платить на ребенка алименты. Не поверил в ее порядочность.

– А почему не взяла ребенка на воспитание?

– Посчитала, что за заботами об одном ребенке не сможет сполна отдавать себя остальным подопечным.

– Она не обманулась в своем выборе?

– Похоже, нет. Когда дети повисают у нее на руках, она выглядит такой счастливой! Я думаю, что она еще успеет подобрать себе «внучку» и осчастливить ее.

      Жанна обратила внимание на то, что в комнате нет не только Лены, но и Инны. Она накинула на голову шарф и вышла на площадку перед квартирой. Никого. Спустилась двумя этажами ниже. Инна стояла под лестницей, ссутулившись, обхватив себя руками за плечи и уткнувшись головой в угол, как наказанный ребенок. Она плакала. Жанна увидела бесконечно несчастную, слабую, очень постаревшую женщину. Сердце ее дрогнуло и заныло, к горлу подкатил жесткий комок.

Лена одной рукой обнимала за талию вздрагивающую, безвольную подругу, другой промокала носовым платком перекошенное, зареванное, в черных подтеках туши лицо и что-то тихо, ласково говорила. Но приступы старательно подавляемой истерики следовали один за другим. Рыдания прорывались сквозь крепко сжатые зубы. Инну трясло.

…Теперь Лена сжала Инну в объятьях и прижалась к ее лицу своей бледной щекой, по которой тоже бежали горькие слезы. Они стали общими, как их беды. «Такая сильная, неустрашимая, и вдруг… Инне, как никому другому, нужны любовь и сочувствие. Она так одинока, а мы на нее… как с цепи сорвались».

Жанне стало неловко… Будто в замочную скважину подсматривала. Она тихонько вернулась в квартиру.

Вожди

Лиля опять загрустила:

– Все мы родом из Советского Союза. Но прошлого не вернешь, приходится приспосабливаться к новым условиям жизни, к другим типам людей. Новое знание легко воспринимается, когда сознание к этому готово, а нам меняться уже не с руки. – Она вздохнула и пригладила свои красивые рыже-седые волосы, забранные в пучок, заколотый скромной «бабочкой». – Я, наверное, отношусь к тому слою особо упертых граждан, для которых пусть даже основательно проржавевшие коммунистические идеалы до сих пор наполняют сердца гордым ветром любви и надежд. Я осталась одной из тех, как теперь говорят, странных идеалисток, порождением ушедшей в прошлое социалистической реальности.

– Восторгаешься тусклой советской жизнью? Ты до сих пор в бездумном самозабвенном трансе, в идеалистическом помрачении? – наигранно удивилась Инна.

«Никак не может отрешиться от прошлого. Никому еще не удавалось в него вернуться. Чего понапрасну его ворошить? Выводы мы давно уже сделали. И не нужно нам ничего доказывать», – недоумевает Лена.

– Почему это тусклой! Наши студенческие годы пришлись на конец пятидесятых и шестидесятые, – продолжила свою вдохновенную речь Лиля.

– Мы апофеоз свободы ставили выше благополучия, – закончила за нее фразу Инна. – Только каждый человек готов за свободу дать разную цену.

– Мы успели получить глоток свободы, и этого заряда нам хватило на всю жизнь. Наши души, взращенные людьми, очищенными войной, были восторженны и романтичны. Мы исходили из того, что человек по природе добр. И как эстафету поколений передаем это знание детям и внукам. Нашей религией была любовь. Наши судьбы были гармонично срифмованы с судьбой страны. Материальный статус никого не волновал. Мы жили скромно и приблизительно одинаково и не знали, что где-то бывает иначе.

– А теперь нас трясет, как трясет всю Россию, – сказала Инна.

– Мы начинали свою трудовую жизнь при том социализме, когда энтузиазмом были охвачены и верхи, и низы, когда происходило полное слияние личного и общественного, особенно хорошо понимаемого нами, детдомовцами. Разве чеховская философия беззаветного труда – и физического, и духовного – как основа светлого будущего не верна? Нас не водили на помочах, у нас был выбор. Во всяком случае, мы не чувствовали себя на обочине жизни, были дружны и единодушны, отстаивая право жить без вранья. Нам все было по плечу! А по-твоему, получается, что «мы никто и звать нас никак».

– А теперь началась новая Россия!.. Ах, как славно дышалось в эпоху потепления! Ха! Захватывающее погружение в иллюзии. Продолжай, не сдавай позиций. Только многие идеи Хрущева оказались сплошной профанацией. А потом опять началось оболванивание. Во избежание недопонимания спрошу: и существование зла нам было знакомо только по книгам? Ты до сих пор живешь «в пространстве отражения былого величия». А нынешняя перестройка для тебя – изматывающее событие? – поспешила сделать ехидную вставочку Инна.

– Не надоело насмехаться?.. Зато теперь мы думаем о том, чтобы не перегрузить злом человеческие души, чтобы не узнали наши внуки, почем фунт лиха, – тоскливо продолжала Лиля.

– Монолог в жанре плача. У нас во многом так: сначала клянем, потом благословляем и на руках носим…. Что уставилась на меня? Детские мечты с возрастом должны терять свою силу и эмоциональность, – насмешливо заметила Инна. – Ты свято верила в эту идею «фикс», в коммунизм, в страну блаженного благополучия? И не заблудилась внутри себя, внутри лабиринтов неверия, незнания и страхов? У всех у нас разное пространство представлений. Высвети свое подробнее.

– Я в социализм верила. И не стесняюсь того, что ходила на демонстрации. Я еще помню то ощущение абсолютной безграничной ликующей радости, которое испытывала, гордо шагая с друзьями по главной улице города, ставшего мне родным. А ты вспоминаешь одни очереди с номерами на ладонях и неизбежные при этом скандалы?

– Мы верили не в самое худшее. Вспомни немцев. Их учили брать под козырек любое решение, не вникая, подкреплены ли они нравственными смыслами. Неуязвимая позиция. Не этим ли она «замечательна»? Для объективного оправдания жестокости ты еще вспомни теорию коллективного бессознательного. Этика служения бывает разная. Гитлеру, например, – пробурчала Мила.

– Разоблачила? Смотри, куда лапу запустила? Социализм – «мечта общего счастья среди всеобщего несчастья». Тебе, Лиля, все-таки следует признать: социалистический эксперимент провалился. Равенства братства и свободы не получилось. Система прекратила свое существование. – Инна изобразила на лице сочувствие. – И поняли мы это только в девяносто первом. Как ты можешь ностальгировать по временам Брежнева, когда низы уже ничего не хотели, потому что ни во что не верили, а верхи ничего не делали, досиживая и холя свою старость. Власть категорически вырождалась. Вспомни свою подругу Любу. Она выучила мужа, заставила его в партию вступить, чтобы он стал каким-никаким начальничком. И начались у него партийно-профсоюзные сходки (как он называл бл–ки). И кончилось это трагедией.

– К чему этот пример?

– Слава Богу, никто из наших друзей не делал партийной карьеры. Мы из другого теста, – сказала Аня.

– Потому что все мы надевали черепаший панцирь и формально зубрили решения очередных съездов.

– Мой отец был партийным, – одновременно ощетинились Мила с Аллой.

– И он был порядочным человеком, – сурово добавила Алла.

Наступила пауза. Киры не оказалось рядом, чтобы заполнить ее чем-то подходящим. «Музыкальная пауза на передаче «Что? Где? Когда?» – про себя хмыкнула Инна. И снова пошла в «бой».

– …Разве ты, Лиля, не ощущала пустоту, бессодержательность и усталость ложной стабильности брежневской эпохи? Интеллигенции свойственно чувство брезгливости ко всему аморальному. Она четко понимала, на какой компромисс можно пойти, а на какой нет. Неужели за семнадцать лет правления Брежнева у тебя не зародилось никаких сомнений в неправильности социалистического пути?.. Может, совсем забурела от монотонности и нет желания поразмыслить?

Мне неведомый Афганистан стал осязаемым, когда впервые увидела цинковые гробы – героям вечная память в наших сердцах! – тихонько воющих женщин с иконами, прислоненными к груди, с фотографиями сыновей, прижатыми к бледным дрожащим губам… Кажется, Толстой говорил, что свобода состоит в отсутствии принуждения делать зло… Глодало душу раскаленное непонимание сути войны. Не было в глазах мальчишек, уходящих в армию, юношеского романтизма: «а вдруг война закончится, а я не успею стать героем», потому что воевали не за Родину-мать. Идеологически неоднозначное было решение…

На моем соседе можно было изучать отсроченные пролангированные последствия военных действий в Афгане: неврозы, психозы, клаустрофобию, навязчивые сны, склонность к суициду, непреклонный нравственный максимализм, неспособность вписаться в жизнь на «гражданке». Его друг-врач лечил афганских детей, а потом их отцы у них же на глазах убили его и тех, кто ему помогал. Сосед отомстил за товарищей… автоматной очередью. Солдатами не рождаются… И при чем здесь литературные представления о чести, порядочности и преданности? Противостоять войнам, не убивать себе подобных – вот что делает нас людьми… Всем нам дурили головы. В рабстве все равны, даже если рабу говорят, что он главный. Так вот и прошла жизнь в постоянных заблуждениях.

– Американцы тоже воевали во Вьетнаме. И там происходило чудовищное, бессмысленное истребление людей, – тихо напомнила Аня, потупив глаза.

– Защитница хренова… Расчувствовалась, расплакалась по социализму! Не надоело умиляться и слюни до полу распускать? Социальный миф может быть опасным. Жить в сказке-мифе нельзя. Нет, мы, конечно, старались, прикармливали соседние государства, удерживая таким образом сторонников и «братьев», не раскручивали маховик террора… вот только с Венгрией, с Чехословакией и с Афганистаном промашки вышли…

Не забывай, твой социализм тирана Сталина породил. Вспомни задавленные при нем налогами деревни. Что помалкиваешь? Боишься на старости лет разочароваться, – ехидно провозгласила Инна.

– Не все, но многое понимали про Сталина, только ничего не могли поделать. Умоляю, давайте оставим этот спор для более подходящего случая, – призвала подруг Аня.

– Хватит перечислять недостатки! Я о хрущевской оттепели говорила. Сталин – неоднозначная фигура, но он находился под сильным влиянием своего гадкого окружения. Того же Берии. Вот кто клещ и ублюдок. Он всех шельмовал! – занервничала Лиля.

– Нашла крайнего! Глубоко засели в подсознании мифы недалекого прошлого. Может, организуешь клуб приверженцев вождя народов? Мне озаботиться заранее, чтобы попасть в его члены?

– Где будет этот клуб? – заволновалась Аня, не поняв иронии.

– В Магадане, – съязвила Инна, вспомнив анекдот на эту тему.

– Прекрати издеваться. Не люблю я Сталина, – взмолилась Лиля. – Берия, между прочим, многое сделал в организационном плане для создания атомной бомбы в России.

– Я отказываюсь тебя понимать. Ты имеешь в виду шарашки? – зло отреагировала Лера, родственников которой черным крылом задели и тридцать седьмой, и сорок седьмой годы. – Некоторые люди не прощают сделанных им благодеяний… ты догадываешься, о ком я… таких надо чувствовать спиной… Он занимался исключительно «предателями» Родины, чтобы оправдать свое преступное существование… Или мы тоже, как и наши родители, при Сталине получили ожог памяти?

– Не ставь, Инна, пожалуйста, знак равенства между социализмом и сталинизмом с его бессмысленным режимом устрашения. В отношении «мудрой политики партии и гениального вождя – отца народов» у меня нет иллюзий. И не лопаюсь я от гордости, вспоминая его национальную политику. Собственно, самое страшное – не сам Сталин, а его метод… Как писал Достоевский: «Вариант управления страной». Помнишь: офицер, кажется, бил ямщика, а тот бил свою жену. И это было не раздражение, не обида на офицера… Она видела, как его били… В этом трагедия расправы. Или еще пример. Досталось крупному начальнику на орехи, и он начинает гнобить заместителя, а тот того, кто ниже его стоит, кто слабее. И так по цепочке…

– Не заговаривай мне зубы психологией и демагогией. Я далека от всего этого. Ты еще скажи, что Сталин выполнял великую миссию душителя революционного духа, как Наполеон, Кромвель и ему подобные…