Вкус жизни

– Источник сплетен быстро забудется, а смысл и дурная слава останутся, – объяснила суть «явления» Лера.

«Так и стоят у меня перед глазами юные, распахнутые миру, чистые глаза Эммы», – подумала Лена.

– Угар беспричинного дозволенного зла заражает, – расчетливо-непринужденным тоном заметила Инна.

– Ты прозорлива как Кассандра, – поняв ее тонкий намек, усмехнулась Эмма. – Никогда я не стану такой, как моя свекровь. А ее я просто игнорирую и не прощаю. И это, с моей точки зрения, самое сильное наказание.

«Эмма всегда была такая строгая, правильная, скромная. Обидчивое упрямство придает ее лицу отпечаток твердости или она на самом деле сделалась железной леди? Только зачем она сразу взяла обвинительный тон?» – подумала Жанна.

«Обычно ирония Эммы несла в себе скрытый или, по крайней мере, скрываемый характер. Это у Инны она прямолинейно била не в бровь, а в глаз без всякого камуфляжа. А теперь они поменялись ролями?» – удивилась Лиля.

– Мне никак не хотелось верить, что свекровины подвохи преднамеренные, что у нее искаженный взгляд на людей и их отношения. Но то были целенаправленные обманы и глумления, которые ни в какое сравнение не шли с тем, что я слышала из рассказов подруг. Она вытаскивала из себя все самые гадкие, самые низменные качества, приписывала их мне и умудрялась распространить на всех женщин. Тоже мне, эталон! Знала его мамаша толк в подлости. Я многократно пыталась поговорить с мужем, объяснить свою невиновность, но он уклонялся от давно назревших проблем или категорически защищал мать.

– Между правдой и мамой он всегда выбирал маму. Вот в чем корень всех твоих проблем. И в этом он видел свое право на ложь и на всё остальное, с этим связанное… – сказала Лера, глядя в окно, будто рассматривая что-то бесконечно удаленное. – Именно это понимали те девушки из общежития, которые хотели остеречь тебя от ошибки.

– А я не понимала, почему не складываются у меня отношения с мужем, ведь для меня семья всегда была на первом месте, во имя нее я забывала о своих амбициях. Мне не нужны были компании, если в них не было Феди. Я узнала, что свекровь оговаривала меня, когда у нас было уже трое детей. Мать преподносила сыну обо мне всякую гадость, а он с готовностью верил каждому ее слову и следовал ее советам. Так она успокаивала его совесть, умышленно подготавливая к распутству. Не обделена была фантазией. Кто знает, может, сюжеты черпала из собственного опыта? Исподтишка крысятничала и всегда смотрела на меня «с любопытством преступника, разглядывающего свою жертву». Мстила мне за что-то свое, мною незнаемое?

– В отдельно взятых государствах и между ними всегда шла глухая война дипломатий без героев, но с палачами, оружием для которых служил яд, кинжал, подставы. На работе и в семьях происходит то же самое, только способы «уничтожения» проще: ложь, оговоры, сплетни, принижение. И масштабы «разрушения» меньше, – усмехнулась Инна.

– Из разговоров по отдельным отрывочным фразам я поняла, что свекровь была страшно ревнива. Муж работал на заводе, а она со своей тогда еще здоровой и бойкой матерью оставалась дома «на хозяйстве». В каждой женщине, работающей в непосредственной близости от мужа, она видела соперницу. И когда он умер (сама обманывая мужа, будто больна, она не верила в его слабое здоровье), она почувствовала облегчение. На похоронах я не заметила особого горя в ее лице (траур никому не к лицу). И потом никогда о муже не говорила, даже в годовщину смерти и в дни его рождения. Будто и не был он в ее жизни вовсе, будто не был отцом ее детей. А ведь ей было что вспомнить о нем хорошего. Поразительно, но и сын не помнил даты рождения отца. Меня, привыкшую с максимальной точностью запоминать все подробности семейной жизни, злило такое беспамятство к хорошему человеку. Мне свекор сразу понравился. Мягкий, понимающий… но такой замученный…

– …А после него ты стала служить ей козлом отпущения, – подвела итог Галя. – В ней осталась безжалостная потребность на ком-то срывать свое зло.

– Наверное, свекровь выбрала тебя объектом для мести, потому что видела в тебе всех женщин, когда-то портивших ей жизнь, тех, к кому она, изводя себя, напрасно ревновала, – предположила Жанна.

– Да, после ухода из жизни мужа от ревности свекровь не избавилась. Она перенесла ее на сына. И его воспитывала по своему образу и подобию недоверчивым и лживым.

…Почему-то пребыванием рядом с ней я тяготилась даже тогда, когда ни о чем еще не догадывалась. От часа непосредственного общения у меня мозги вспухали и, казалось, уже не умещались в черепной коробке. Мне в буквальном смысле плохо становилось. Съедала она меня как энергетический вампир. Как часто не хотелось идти домой на это лобное место. Из-за детей приходилось… Скажешь, полная чушь? Нет! Я чувствовала, как ее сила питается за счет моей, как она высасывает из меня соки.

– Ну уж я бы справилась с нею на раз! У меня не забалуешь, – зло вскинулась Инна.

Жанна на это усмехнулась одним уголком рта: «Мать есть мать… Это тебе не мужиков вышвыривать…».

– Я старалась быть для мужа лучшей, а он не ценил, потому что в его жизни я была одной из многих, и ему ровным счетом было наплевать на меня. Я его устраивала как мать его детей, как домработница. Жена для него – удобная вещь, которая безропотно подчиняется и всегда под рукой. Не скоро я поверила, что его радости на другой планете… А ведь далеко не ас был, даже напротив. И по жизни ничем особенным себя не обнаруживал. И вдруг раскрылся неожиданной стороной. Поначалу я думала, что он эмоционально незрелый, надеялась, что изменится. Бесполезно. Вот такое счастье я обрела в браке. А когда-то даже не причисляла его к числу своих поклонников.

– Ты молчала, может быть, только потому, что неосознанно боялась окончательно убедиться в том, что доставило бы тебе слишком большую боль. Твое смирение – убежденное отчаяние. Мыслящий человек прежде всего пленник собственного мнения о себе и своих делах, и это мнение куда больший тиран, чем суд о тебе других людей. Поверь, судьба определяется тем, что человек думает о себе. Ты искренне считала, что у тебя нет выбора, и сложила лапки в приниженном послушании. У меня на этот счет наметанный глаз. Ты до сих пор не раскаиваешься в своем благонравии?

«Эмма любила, искала его расположения, а просящий человек не может диктовать условий», – подумала Лена.

«Оправдывает свою слабость силой своего противника», – решила Инна.

Лене казалось, что Эмма никого не замечает и размышляет вслух уже только для себя.

– Окольными путями я первый раз узнала о его «фокусах», по сути дела, случайно. Но не поверила. Стала вызывать на откровение, а он хитрил, изворачивался. Люди с нечистой совестью всегда сильны по части поиска предлогов, уловок, способов оправдания. Проанализировав разговор, я поняла – лжет. Но опять не поверила сама себе. Я недодумывала до конца ответы на больные вопросы, не вгрызалась в свои проблемы, будто мне кто глаза отводил или туманом застилал. Уже на следующий день мои страхи казались мне бесконечно далекими, чужими. Я спускала свои эмоции на тормозах и даже корила себя за мнительность, мол, не пристало мне… тем более что когда я упрекала его, он сразу напускал на себя вид оскорбленной невинности. Он играл роль, а я верила. Так прошло еще несколько лет.

– Так ты точно не знала?

– Нет. Подозревала, холодок сомнений, конечно, закрадывался, но не верила. Тихий голос где-то внутри меня возражал: «Изменять такой идеальной жене?» Вот она, земная юдоль, колыбель любви… «и ныне, и присно, и во веки веков».

– Ну, зачем ты так, – неодобрительно покачала головой Мила. Ее жест не остался незамеченным Кирой. И Галя бросила на Милу испытующий взгляд. «У каждого свой способ доводить до сведения других свою точку зрения. И если на то пошло, Мила вполне однозначно высказалась», – машинально подумалось Лене.

– Хорошая привычка видеть светлое там, где никто его больше не видит, – ухмыльнулась Инна.

– Он любовью считал наслаждение. Уверенность в тебе вызывала в нем скуку. А ты ради него отказалась от целого мира, и невоскресшая твоя душа тонула, все глубже погружаясь в обиды, – сказала Рита.

Эмма вздохнула:

– Я понимаю, люди устают друг от друга. Хотя я, когда любила, не обращала внимание на усталость… Странное поведение мужа я рассматривала как внешний демарш, как реакцию на подлые выдумки его матери обо мне, как раздражение. А один раз «на пушку взяла» – тебе знаком такой метод? – и он раскололся… То был тот самый случай, когда один день – целая жизнь, вернее ее гибель. Меня захлестнуло, смело, затопило обидой. Вот тогда-то я презрительно бросила ему в лицо: «У тебя хватило низости предать меня, так почему же не хватает смелости сознаться в своей подлости?» Ему бы допросить свою совесть, раскаяться, а он…

«Не подгоняй меня под прокрустово ложе своих взглядов, не удастся тебе перекроить меня на свой лад. Что это за жизнь, если все тихо, мирно и спокойно. Ни взлетов, ни падений. Кому нужна скука вымученного благочестия и благоговения? Ты не умеешь жить с удовольствием. Ты все время думаешь о детях. Ты же наседка-домоседка. Так и не вламывайся беспардонно в мою личную жизнь», – ответил мне муж выразительно, с грубой холодной силой, выслушав мои претензии. Изумление и обида окатили меня при этих его словах. Моя порядочность, мои старания мне в упрек? Как он может так больно ранить жену, мать своих детей! Это было выше моего понимания.

«Так возьми часть забот на себя. Я смогу расслабиться, и мы вместе сможем полноценно отдыхать», – предложила я. Не захотел, понимал, что тогда у него не будет времени развлекаться. Потом я попросила его нанять домработницу. Мол, это тебе по средствам. Так он и с ней закрутил у меня на глазах. Целая череда случаев была… И уже не удавалось мне скрывать от детей грязь, в которую вовлек нас Федор. А он в бешенстве орал: «С каких это пор мои поступки выносятся на суд детей?!» «Хватит паясничать», – возмутилась я. Думал, умасливать стану.

…Всепоглощающий бездонный ужас обуял и стянул все внутри меня, точно тисками. Я будто впала в ступор: «Доверие попрано, самое святое поругано. Дети надломлены… Нужно ли пускать в сердце любовь, если она все равно испепеляет человека?.. Любовь – это рабство, поэтому любящий человек редко бывает счастлив».

– Предаешь любовь анафеме? – искренне удивилась Жанна.

– Ну, если любовь как болезнь…

– Любить – не преступление. А вот предавать… когда человек оказывается не на высоте… тогда отчаяния в жизни больше, чем радости. Если бы Федя не изменял, я могла бы любить его всю жизнь.

Эти слова вызвали у Инны скрытую усмешку.

– Нужно очень сильно испугаться, чтобы понять, что кровь на самом деле стынет в жилах. Нужно быть обманутой любимым человеком, чтобы почувствовать, что такое жестокость… А он еще, ты представляешь, скандалил, отыгрывался на мне и детях, если у него срывалось «мероприятие». Я леденела, я задыхалась от немого крика.

«Не понимаю, зачем она все это рассказывает? Словно вывешивает на всеобщее обозрение грязное белье», – передернуло Леру.

– Сейчас стало нормой для бизнесменов вести разгульный образ жизни или, имея жену-ровесницу, приводить на светские рауты длинноногих блондинок, пусть даже крашеных. Они стали неотъемлемым атрибутом имиджа.

– Ты так считаешь? – разгневанно бросила Галя.

– Нет, это Федор так думает, – фыркнула Инна.

– …Потом были мучительные попытки вернуть себе ощущение жизни. Пыталась хоть как-то сохранить угасающую надежду. Думала, что он хотя бы с запоздалым раскаянием пожелает взять назад каждое свое резкое слово, захочет отринуть каждый гадкий поступок, покаяться. Дуреха. Мне так хотелось верить… Я питалась одними надеждами, но наши миры двигались разными темпами и в разные стороны. Мне оставалось лишь пугливое ожидание его поздних возвращений… Но в них не было даже обычной, привычной супружеской нежности.

– Покается! Ждать осталось совсем немного, до второго пришествия. Он же насквозь лживый. Он уже не может жить иначе, – хмыкнула Инна и мрачно добавила:

– Я бы нашла его слабое место и всыпала. Он бы у меня получил сполна! Дала бы прикурить. И наказание соответствовало бы его преступлению.

– Мстить? Инна, ты самой себя еще не боишься? – заступилась Лиля не то за Федора, не то за Эмму.

– Запомни: «Слабые мстят. Сильные ищут справедливости. Надо не обижаться, не страдать, не злиться, а торжествовать!» Таков мой девиз, – провозгласила Инна.

– Ну и как, получалось? – проворковала Жанна.

– Не всегда, – мрачно призналась Инна и тут же рассмеялась:

– Но я старалась!

– Мужья иногда не признавали свою вину? – уточнила Лера.

– Никогда, – расхохоталась Инна.

– …А Федор подолгу злился по каждому пустяку, строил из себя обиженного, уходил из дому. Мелкие ссоры он специально «организовывал», чтобы был повод уйти. А я себе не могла такого позволить из-за детей, и он это понимал, – снова услышала Лена голос Эммы. – Ему бы попасть в коготки Марго, она быстро обломала бы его и на место поставила. Да еще и высмеяла бы, что, мол, «слаб в коленках». Ее любимая фраза. Не понимал Федор, что ради его денег те женщины разыгрывали с ним страсть. Так ведь не убедишь, не докажешь. Чему угодно поверит, если это льстит его самолюбию. Готов совершать… акт с кем угодно, лишь бы хвалили. Пока есть деньги, его не привяжешь на короткий поводок… Этот странный ненасытный голод – половая горячка и нездоровое пристрастие к восхвалению, – в юности сопровождаемый горечью и завистью, нашел легкий путь достижения максимума посредством денег и смёл все мои высокие мечты. Я сходила с ума… «Скольким же он объяснялся в любви? Ведь без слов любви ни одна женщина не согласится…»

– Эмма, но это же добровольное рабство! До чего же сволочной бывает жизнь! – вскрикнула Инна.

«Своего первого вспомнила?» – с болью подумала о подруге Лена.

– «Пуля – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка». Эти горестные слова я часто слышала в своем довоенном и в военном детстве, да и после… Впечатались они в мой мозг на всю жизнь, – на свой лад отреагировала Аня на слова Инны.

– Взаимоотношения между людьми как пазл: складываешь, складываешь и вдруг выясняешь, что некоторые детали утеряны, – сказала Лиля.

– Отстраненность, непреодолимая дистанция между нами лишь увеличивалась. Я не могла свыкнуться с его изменами и с утратой прежде всего своей любви… Странные телефонные звонки причиняли мне такую острую боль, что силы мгновенно покидали меня. И во сне я была несвободна от дурных мыслей почти так же, как наяву. Меня постоянно мучили невыносимые кошмары… Некоторым людям свойственно облегчать свои страдания, хоть иногда упоминая о них как бы между прочим перед своими друзьями. А я молчала, стыдилась… А вот сегодня лавиной смываю свою боль…

Я была слишком правильной и благоразумной и поэтому неинтересной ему. Я в мединституте работала, достаточно просвещена была в вопросах взаимоотношения полов. Только в моем случае бесполезны все эти знания… Не секс ему нужен был – ежедневное восхваление. Поняла я это слишком поздно, когда однажды горькой одинокой ночью вдруг вспомнила дифирамбы его матери. Все сошлось. Вот они, корни… Лишь в книгах царят легенды о верности… В детстве я не видела ласки и тепла, и взрослой мне недосталось счастья. Вот и искала опору в жизни только в чувстве долга и верности семье… Дети – самая веская причина, чтобы жить. Чем еще вознаградить себя за разочарования? Самое большое счастье – это когда мой ребенок говорит мне: «Я люблю тебя, мамочка».

Горестный голос Эммы звучал надрывно, в нем была трагедия оставленности любящей женщины.

– Иногда удары судьбы помогают по-новому оценить себя, пересмотреть свои взгляды, – сказала Инна.

– А меня они полностью лишали сил и способности трезво мыслить во всем, что касалось наших отношений с мужем.

– А иногда мы сами себя убаюкиваем сказками, будто без страданий нет сладости любви, – «напела» Жанна.

– Выдумки все это! Я была счастлива, только когда любила спокойно и радостно… А может, Федя разлюбил меня, потому что я не стала похожей на его маму? Я не их поля ягода? – неожиданно высказалась Эмма.

– Такой семейке никакая не ко двору! – разъярилась вдруг Жанна.

Представляя себя на месте Эммы, Лена понимала, как невыносимо трудно ей говорить о себе.

– Я как узнала об изменах, так у меня пропало желание с ним… как бы это мягче выразиться… Я высокомерно воздвигала между нами стену отчужденности, держала его на расстоянии своей сухостью и ледяным пренебрежением. Муж вызывал во мне омерзение. Меня сковывала сама мысль, что он с теми женщинами в постели так же, как со мной. Во время соития я не смогла бы изгнать из памяти навязчивые картины… Я не хотела к нему прикасаться… но и отпустить не могла. Презрев самолюбие, осталась рядом.

А он хотел нравиться и пользоваться всеобщим расположением. Он погружался в сладостные чувства нового обладания, купался в комплиментах и был счастлив. Наверное, обрушивающееся на него опьянение вольной жизнью будоражило его, наполняло радостью, молодостью, восторгом. Те новые не ведали о его несбывшихся надеждах, неудачах, которые вызывали у него чувство неиспользованных возможностей, выливающееся в недовольство жизнью, в раздражительность. Они не знали о его трудном характере. Для них он – сплошное обаяние. А семья? Это слишком малая толика из огромного ареала его желаний… Дома он опять становился злым, нетерпимым, бросал едкие уничтожающие фразы. И я, горько вздохнув, опускала глаза и уходила на кухню. Я не видела выхода… Мой помертвевший разум не мог даже на мгновение вырваться из тисков отчаяния.

– Так вот она откуда, эта вселенская печаль и довольно жалкое зрелище брошенной жены при живом муже, – вклинила в рассказ Эммы свой комментарий Инна. – Давно надо было поплакать на плече подруги. Попы и психиатры правы, предлагая исповедоваться. Если держать в себе все свои беды, можно заболеть или вовсе умом тронуться. Мне тоже иногда охота уткнуться в чужую жилетку… Я бы посоветовала тебе бросить Федора, заарканить приличного мужика, такого, чтобы быть уверенной в своей власти над ним, и опять замуж пойти «назло надменному соседу».

– Замуж?

Эмма не могла себе представить кого-то еще рядом с собой.

– …А он и не стремится вернуть мое расположение. Вот и живем как два пассажира, вынужденных ехать в одном купе. Легче всего избавить от боли может тот, кто ее причинил, а я всю жизнь сама с нею боролась. Он же был счастлив за счет других… Вот тебе и доверие, и защищенность, и отзывчивость, которые он демонстрировал, ухаживая за мной. Можно жить вместе и отсутствовать в сознании близкого тебе человека, а можно находиться в разных городах и быть рядом. Кто-то сказал: только будучи в безысходной ситуации, человек понимает, что он живет. А если эта ситуация длиною в жизнь?.. Нашел чем успокоить. Это тезис жестоких мужчин для доверчивых дурочек… Не живет человек в безысходной ситуации! Существует, мается… Иногда мне кажется, что человеческое общение лишено логики. Оно так многогранно, многопланово и так изменчиво… Это раньше мужская честь измерялась отношением мужчины к женщине.

Лицо Эммы опять сделалось непроницаемо-серьезным. Взгляд затерялся в бесконечном числе крыш и антенн.

– Ты ищешь логику чувств? – удивилась Рита. – Это из области фантастики.

– Откуда в тебе эта непримиримость? Пропитай сердце уверенностью, насыть душу любовью. Смири, урезонь свои обиды. Попробуй вспомнить что-то хорошее из вашей жизни. Еще раз по сусекам поскреби, – предложила Жанна, бросив на Эмму многозначительный взгляд.

– Давай, посоветуй облазить многочисленные фьорды прошлых событий, исследовать шхеры долговременной памяти! Эмма и без тебя миллион раз это делала. Может, еще что-нибудь этакое, умное предложишь? Я лично несильна в подобном виде деятельности, – скроив благожелательное лицо, спросила Инна у Жанны. А в голове ее пронеслось: «Святоша чертова! Сидит тут как в монмартрской мансарде и рассусоливает… То лениво цедит сквозь зубы, то будто роняет масляные «розовые» фразы».

– Ничего, что могло бы представить для тебя интерес, – резко ответила та, потому что почувствовала, как обдало ее ледяной волной пренебрежения.

– Когда в семье худо, когда между супругами нет согласия, то и в постели им одиноко и тоскливо, – сказала Рита.

– Ты права. Женщины выпроваживают мужей не из-за того, что им некомфортно в кровати, а из-за разлада вне её, – видно, отвечая на свои мысли, подтвердила Лиля.

– Если бы работа Федора по-настоящему поглощала или он с головой уходил в повседневные заботы, он бы, наверное, не бегал, – пробормотала Эмма. – …А я еще пыталась шутить: мол, грехи еще не начинают тебя догонять? К совести, глупая, призывала. Спасение души требует большого труда. Праведная душа выковывается… А он, бегая на сторону, терял не только совесть, но и здравый смысл. Ни терзаний, ни сомнений… Для него жестокость стала обыденной.

«Зачем нам эта грязь и эмоциональные обиды? Это не столь этичные воспоминания, чтобы рассказывать о них во всеуслышание», – поежилась Лера.

А Мила слова американского артиста Шварценеггера вспомнила: «Каждую минуту, которую ты затрачиваешь на воспоминания о прошлом, ты отнимаешь от размышлений о будущем». «Возможно, он обращал их к молодым», – решила она.

– В капкан ты попала. Вляпалась в дерьмо по самые уши, – подвела итог исповеди Инна.

– Кто спорит.

– А с карьерой у Федора, похоже, все о΄кей. Он у тебя строитель?

– Крупный специалист по ремонту автотрасс. Цепко, уверенно поднимался по административной лестнице.

– Наслышана. В ней он шел напролом. Ни за кем не признавал превосходства. Своего не упустит, у него не сорвется. У меня есть основания полагать, что из всего мог извлечь выгоду. Умел использовать людей. Тут разнотолков не может быть, – ехидно заверила Лера. И замолчала, мысленно проверяя, не забыла ли она сказать что-либо важное о работе Федора. Потом добавила, что все равно он не был до конца удовлетворен своими успехами.

– Ну это ты уж слишком… удачлив был, – защитила Эмма мужа.

– Молодец, – многозначительно протянула Инна.

– Одно мне было непонятно: почему муж неискренен, особенно в похвалах? Завидовал более удачливым друзьям? Злился? Или во всем был неискренен, потому что это его суть?

– Трудно оставаться друзьями с теми, кто неожиданно разбогател или добился большего успеха.

– Твоему мужу недостаточно было проявлять себя добытчиком, вот он и концентрировал свои усилия на женщинах, так как считал, что настоящий мужчина проявляется в первую очередь в постели. Изменял он не потому, что нуждался в разных женщинах, а для постоянного самоутверждения. И причиной тому могла быть его неуверенность или даже чувство неполноценности на почве осознания своей мужской слабости. Вот он и доказывал себе обратное, – выразила свою точку зрения Лера. – А мама, судя по всему, подсказала ему способ возвыситься в своих глазах. Не удивлюсь, если он был расточительным и щедрым только из желания произвести впечатление или из упрямства.

– А я с детства запомнила, что слово «мужчина» состоит из двух частей: «муж», то есть семьянин, и «чин», то есть карьера, – вспомнила Аня.

– Всех нас учат одинаково, да только каждый науку воспринимает по-разному, – сказала Лиля и подмигнула Инне.

– Говорили мне подруги, что не будет мне счастья, если соглашусь жить рядом с матерью Федора. Объясняли, что я всегда буду для мужа на втором плане и моя жизнь станет зависеть от капризов и непорядочности свекрови. Ни уважения, ни заботы, ни ласки я никогда не увижу. И что бы я ни делала, не вытеснить мне ее из сердца мужа… «А я и не стану этого требовать. Мы будем в нем с ней наравне», – улыбалась я. Не поверила девчонкам. Думала, своей любовью докажу обратное. Глупая, доверчивая гусыня! Он ни разу не защитил меня от нападок своей матери. Мне так одиноко было одной в чужом городе…

«Бедная Эмма! Занозой сидит в ее голове свекруха. А может, любя Федора, она неосознанно перекладывает часть его вины на мать затем, чтобы ненавистью окончательно не сгубить свою любовь?» – подумала Жанна.

– Откуда девчонки знали то, что для меня стало откровением только через несколько лет совместной жизни? – неожиданно для всех опять заговорила Эмма. Она волновалась так, словно все это происходило совсем недавно. – …Совершать низкие поступки стало привычкой, нормой даже в интеллигентной среде. Свекрови лгут и охаивают невесток, мужья поднимают руку на жен, являются в непотребном виде перед детьми, оставляют без средств существования своих стариков, бросают неизлечимо больных детей… – перечислять тошно. Побеждать зло надо их же оружием. Особенно важно наказывать тех «больных душой» мужчин, которые бросают своих детей-калек. Скажешь, негуманно? В моем окружении только один в этом плане порядочный отец встретился.

Женщины притихли, может, мысленно «изучали» свое окружение, подсчитывали чужие потери.