Вкус жизни

– А на детей руку поднимал? – обеспокоилась вдруг Аня.

– Пьяным?

– …А дальше тайна, не подлежащая разглашению? – полушутя поинтересовалась Жанна.

– Сколько раз отводила от него беду. А он все забывал. Опять выговаривала ему не раз и не два. Обещал. Снова срывался. Мог в один день ухнуть всю зарплату, не моргнув бесстыжими глазами. Мерзавец, подонок. У меня просто руки опускались. Злилась. Мол, твои обещания у меня вот где сидят. Всякому терпению приходит конец. Появилось чувство, что я, не изведав истинной жизни, уже стою на пороге… и ужаснулась. А чем подбодришь себя?

– Успокойся. Совсем с лица сошла. Кто потоком слов и ссорами стравливает излишек напряжения в организме, кто алкоголем. Человек с больной душой стремится прислониться к доброму и сильному, да еще норовит стать в его жизни главным, – негромко, с грустной усмешкой отреагировала на слова Лили Инна.

– Правда, будучи вусмерть пьяным, он пылко раскаивался. Мол, всего-то по бутылке на рыло взяли. Это потом я не удержался. Прости… Думал, если извинился, то вся боль сразу сотрется из памяти, раны и обиды вмиг заживут?.. Водку ценил превыше всего. До одури пил. Сгубил себя этим пристрастием. В свои тридцать с хвостиком без стакана дня прожить не мог. А я когда-то пыталась включить в нем стремление к прекрасному. Считала, что культура – форма существования нормального человека. Ведь культура – это не только музыка, живопись, поэзия, это прежде всего высокий уровень взаимоотношений между людьми как в плане общения на производстве, так и в семье. Кто-то сказал: «Кому больше всего удивляюсь, так это людям». Вот и я удивляюсь.

– Ох, надрала бы я ему задницу, будь он трижды неладен!

– Это уж слишком, – возразила Аня, впрямую восприняв слова Инны.

– Да уж, такому амбалу не скажешь, мол, по попе надаю, – как девчонка, хихикнула Жанна в ответ на грубое Иннино словцо.

– Потом ноги отморозил, а я продолжала за него биться. По врачам возила, на протезах учила ходить. А он скулил, капризничал, бутылку требовал. Впору хоть все бросить и сбежать из этого ада. Бывало, лежу ночью без сна, закинув сцепленные руки за голову, и думаю: «Оставлю, так он же первый взвоет… и как не понимает…» Недоумение заставляло задумываться, разбираться в ситуации. Не оставалось ничего иного, как прибегнуть к последнему средству – я его всегда избегала, считая неэффективным без собственной воли больного, – к принудительному лечению. Так сбежал. А ведь один его дружок, пройдя через это, победил свой порок, – припомнила Лиля и разволновалась с новой силой. – Во всяком случае, я не стыжусь признаться, что муж стал мне не по силам. Я многое смогла.

«Какое было чистое, нежное поэтическое создание!.. Так саднит сердце чужой неудачно прожитой жизнью…», – вздыхает Лена.

– Неужели такое возможно!.. У всех жизнь проходит не всегда гладко и не без потерь, но такое… – не приведи Господи, – сочувственно вздохнула Жанна.

– У меня нет причины драматизировать ситуацию, но иногда отказываюсь верить, что это происходило со мной. Скажи такое о ком-либо, не поверила бы своим ушам. Возразила бы, мол, факты перевираешь. Вот тебе и благие намерения. И верь после этого, что в нашем мире каждому воздается по заслугам.

«Сколько боли в ее голосе! Какая сила была заключена в этой, казалось бы, кисейной барышне! Только потратила она ее на того, кто за бутылку мать родную продаст. Не выпадает она из моих привычных представлений о детдомовцах. Ленка вон тоже железная леди», – подумала Инна.

«Несколько злоупотребляет Лиля нашим вниманием. И что это ей вздумалось сегодня распахивать перед нами свою душу? Слишком много в ней накопилось неизжитого?» – подумала Лена, продолжая слушать печальную повесть.

– Потом энтузиазм сострадания стал стихать, я плюнула на его дружков, оставила эту затею с перевоспитанием «народных масс», как они себя называли. Но скалку на всякий пожарный случай далеко не прятала. Такая мера предосторожности была не лишней… В трудное время нужно вместе держаться, а он…

– Зло предсказуемо, добро парадоксально, – усмехнулась Лера. – Твоей истории жизни на десять трагедий хватит.

– И не только трагедий, – подхихикнула Инна, не глядя на Лилю. И неожиданно развеселилась не в меру. – Наблюдаю апофеоз критической неудачливости человека, который хочет больше, чем может. Десятки мединститутов не в силах переломить ситуацию, а ты занимала безнадежную оборону.

– Как один раз выпустила вожжи из своих рук, так больше и не удалось мне наставить его на путь истинный. Жил на самоуничтожение. Его неумолимо тянуло выскочить из налаженной стези. В семье он чувствовал себя загнанным в ловушку. Тот еще типчик. Все рвался к свободе, а сам не знал, что с нею делать. Нет, вы мне скажите, чего ему недоставало? Лучше перебиваться с хлеба на воду, но с дружками? Ума не приложу, ведь себе же во вред. Упорствовал и не мог ничего вразумительного ответить. У каждого свои фетиши… Наверное, таким не надо жениться. Не могла я позволить себе надеяться на его порядочность и верное плечо. Сама пахала. Мужчины сначала поют нам серенады о нашей хрупкости, а потом грузят нас на максимум.

Может, и правда алкоголизм – болезнь и мне грех на него было обижаться? Но ведь надо было лечиться. Вот где пригодилось бы несокрушимое честолюбие, которое, вопреки всем очевидностям, я со всем своим простодушием предполагала в нем. Жизнь опровергла мои фантастические надежды. Не вырвался он на простор жизни, так и обретался в ее предбаннике. Собственно, я уже была готова к худшему. Научилась распознавать и учитывать жизненные обстоятельства, мелочи не принимать близко к сердцу… и все равно утирала слезы бессильного унижения. Казалось, смиряя самолюбие, стерпелась с судьбой. Но жалость тоже иссякает.

– Сама приручила, а теперь стонешь. – Инна метнула на Лилю сочувственный взгляд. – Я бы такого в один миг притормозила, не позволила бы привередничать и права качать, быстро бы дожала.

– А Дима, надо заметить, – никчемный и несуразный – не испытывал никакой неловкости. Откровенно, бесцеремонно говорил о своих неуспехах «на поле брани», устраивал тупые демарши. Я высмеивала его, а он не стеснялся, не конфузился, будто все в порядке вещей. Поражалась его бесстыдству. Меня плющило, дико коробило от омерзения. Сколько разных передряг было! Нахлебалась я с ним по самую макушку. Что толку от него такого чего-то требовать… Как я устала от всех этих несоответствий и несовпадений!

– Люди далеко не всегда поступают логично, на то они и люди, – покровительственно сказала Инна.

– Но хотя бы справедливо.

– Чего захотела!

«С Инной надо быть постоянно настороже. Говорит беспечно, а на самом деле, небось, злорадствует. Нельзя ей потворствовать. Только и ждет, чтобы на чем-то подловить», – усомнилась в ее доброжелательности Аня.

«Не сказать, что Дмитрий – удачное Лилино приобретение, – подумала Эмма. – Но пьющий муж, наверное, лучше, чем гулящий».

– Знаешь, сначала я стоически принимала муки. А он все глубже падал на дно житейского колодца. Во всю ширь развивал скандальную безудержность. С пьяну то катавасию затеет, то кипеж поднимет, хоть святых выноси, то свару с соседями, не приведи господи. Орет точно иерихонская труба. А я только молила: «На два тона ниже, ночь ведь!» Какое уж тут доказывать, что очаг – святое место.

– Ну, это уже ни в какие ворота не лезет, – возмутилась Аня. – Зачем он так?

– Чтобы жизнь Лиле малиной не казалась, – не без удовольствия ответила Инна.

– Потом поняла, что ни лбом, ни любовью его бездушие не протаранить, что его заверения и пьяные слезы – непременный атрибут любого алкаша, и ушла в глухую защиту. Мне его надо было пришпилить к своей юбке и водить за собой, как наседка цыпленка? Осточертели мне его выставляемые напоказ слабости. Ему надо было искать опору в самом себе, а он на меня надеялся. И вдруг мне стало смертельно противно… А как-то навел марафет и предстал передо мной как лист перед травой при полном параде. И вдруг на колени бух… этаким вот «макаром» каяться пришел, долговязый черт. Совсем «сошел с рельс». Ей богу. Ничуточки не вру.

А я думала: дудки тебе, не шестерка. Может, ты и чувствительный, да только не сердечный. Шифруешься под хорошего. Вино сначала размывает контуры совести, а потом и вовсе ее уничтожает… Не пой мне Лазаря. Хоть об стену головой колотись, не поверю, разгильдяй чертов… А он орал не своим голосом, мол, за жизнь не держусь, уйду, и концы в воду. Пугал. Попала я в переплет… Зачем обманывала себя да еще мучилась вопросом, как вдохнуть жизнь в нашу остывающую любовь? К нулю низвел наши чувства. Волна его слабостей и комплексов ее слизнула, одно душевное смятение внутри меня оставила. Тут и поняла, что надо жить не только не обижая, но и не обижаясь. Иначе пропаду, погибну и его не спасу.

– Доброта – это валюта, имеющая неограниченный ареал хождения. Но когда ее очень много, она тоже девальвирует, – сказала Лера.

– Мне советовали: «Не спасай. Пока не даешь ему упасть, он не научится подниматься». Так это верно только для ребенка. Бывало, явится пьяным по «самое не хочу» с глумливым выражением и «со следами дружеского мордобоя на лице», я и застываю в скульптурной позе. Отмываю его от грязи и крови, а он еще и выкобенивается. Дух целомудрия и смиренномудрия не посещал его нетрезвого. Огрызается, а сам боится… шкодливый пес. Бесценный мой, никчемный мой. Боялась, что сама задохнусь и погибну в этой зловонной жизни, черт ее побери. Мне нужна была помощь, а приходилось поддерживать мужа.

– Да еще с каким энтузиазмом, мол, за ценой не постоим! – усмехнулась Инна.

– Любящим людям не требуется мотивации для совершения добрых дел. И наград они не ждут, – сказала Жанна.

– У пьющих людей часто возникает целенаправленная, но неосознаваемая деструкция своей жизни, – вздохнула Лиля.

«Непоследовательно, бестолково, на одних эмоциях рассказывает о муже. Сдается мне, впервые раскрылась перед подругами», – сделала вывод из услышанного Лена.

«В больших дозах Лилька невыносима. Похоже, сегодня она совсем отключила свое левое полушарие, на одном правом работает», – усмехнулась Инна.

– Поведение мужа постоянно держало меня в тревожном, опасливом напряжении. И ведь не пресечешь в судебном порядке, и суд общественности таким до фени. Уровень ненасытности в получении одних и тех же ощущений приводил меня в недоумение… ну, если бы разных… это я еще могла бы понять. И как я могла надеяться, что все утрясется? Бывало, говорю: «Ты же и меня дискредитируешь в глазах наших детей и соседей». Не понимал…

– Если дурак и слабак, то это пожизненно.

– Это уж точно. Мудрость с возрастом приходит не ко всем, – затвердила Аня мнение Инны.

– Дмитрий принимал твою заботу о нем как знак одобрения свыше, – горько выдохнула Эмма.

– Возлагала я на наш союз немало надежд. Мечтала увидеть жизнь чарующую, необыкновенную, только магия быстро рассеялась. Вот тебе и бдения в парках до рассвета. Вот тебе счастье, когда глаза автоматически ищут только его. Видно, любовь открывает свои тайны не для всех.

Лене вдруг стало смертельно скучно от монологов Лили. Она подумала грустно: «В молодости мы взахлеб спорили о писателях и художниках, а теперь иронично оцениваем свою жизнь и судьбы друзей… В больших дозах Лиля труднопереносима. И обо мне то же самое иногда можно сказать?.. Собственно, все эти воспоминания – необходимость разобраться прежде всего в себе».

– Быт способен задавить любые восторженные чувства, – незаслуженно кольнула Инна Лилю. Но та приняла эти слова на счет мужа и продолжала исповедоваться.

– Душу труднее отмывать, чем тело. А он не стыдился своей никчемности. Ни в чем не раскаивался. Зачем ему право на прощение и искупление? Только проверки на упрямство мог себе устраивать. Таким прямая дорога в преисподнюю. Подруга сказала, что в нем гремучая смесь русского отчаяния и безысходности с бездеятельностью.

«В ее словах такая тоска по счастью. О, как громко и горько звучит в ней какая-то тайная жестокая обида!.. Нет, другое было истинной причиной их развода», – поняла Лена. Но от расспросов удержалась.

– Теперь мне кажется, Дмитрий – обыкновенный циничный, изворотливый эгоист и слабак, и национальность тут ни при чем. Если у кого из мужчин и бывает лет в сорок кризис среднего возраста, то у него он был всю жизнь. И начался он уже через год после свадьбы. Сколько раз был на расстоянии вытянутой руки от мечты, но как я ни старалась расшевелить, помочь, подтолкнуть, он так и не решился схватить удачу за хвост. Не мог рискнуть, боялся не справиться. Не удалось его ни растормошить, ни заставить. А слова говорил обнадеживающие. И я сломя голову бросалась устраивать и налаживать его дела. Только оказался он необучаемым и трудновоспитуемым. Всю жизнь старался получить отсрочку от взрослой жизни. Проще плыть по течению, куда вывезет. Ни подъемов не переживал, ни чувства обновления. Рано его душа очерствела, оттого-то все и рухнуло у нас.

Выходя за него замуж, я волновалась: судьба сжалилась надо мной или это очередная ловушка? Боялась обжечься, но поверила, что его любовь всесильна. Но, видно, одному Создателю изначально известны наши судьбы… Бывало, вожусь на кухне, а мысли о нем все по кругу, по кругу. Мою полы, а они опять крутятся вокруг его бед. Интересно, мужчины тоже переживают и перемалывают свои проблемы?

– Чтобы не думать, они из телевизора не вылезают, из домино или, как твой бывший муженек, глаза заливают, – фыркнула Инна.

– Не все, – заступилась за мужчин Лиля. – Это нам с тобой не везло.

Ей очень хотелось верить хотя бы в чужое счастье.

– Думаешь, я стала излишне сентиментальной, говорливой? Нет, натужно вспоминается былое, когда-то так ярко желаемое… Мечты отдалялись, надежды увядали. Печаль все застилала плотным непроницаемым покровом.

Почему все, что не касалось Димы лично, не вызывало в нем ни печали, ни особого интереса и легко забывалось, не взволновав души? Никого не хотел принимать в свое заледеневшее сердце, а потом и сам себе стал не нужен. Так и просились на язык грубые слова… блин… Нет, нам стократ тяжелей, чем мужикам. Пугает невозможность их любви, ее краткость и трагическое завершение… Как же так, ведь когда люди живут с любовью, вокруг них образуется пространство заботы и нежности… Получается, оно есть только у женщин?

– Этого мало. Еще нужно обоюдное уважение, взаимопонимание, стремление соответствовать и желание строить общую жизнь, – сказала Алла.

– Я не сомневаюсь: в эгоизме заключена причина неправды жизни людей, – твердо сказала Лера.

– И в слабости людской. Правда, в меньшей степени, – добавила Лиля.

– Каждый человек – заложник своих успехов и неудач. Кто-то борется, кто-то мстит или сникает, – вторила ей Инна.

– Это когда он один и отвечает сам за себя, – уточнила Рита.

– Давай, Лера, обличай, может, хоть теперь ей легче станет. В вашей семье, Лиля, кипели нешуточные страсти! Я отказываюсь понимать, как можно столько времени терпеть такое! – воскликнула Инна.

– Любила. Воображала себя мудрой, тонкой, понимающей, способной помочь, повлиять. Гордилась своим мужеством. Нам в детстве внушали, что неисправимых людей нет. «Оставить? Да ни за что на свете!» А самой даже не удавалось вытянуть из него извинения за грубости.

«Лиля, имея деятельный характер, не позволяла себе подолгу унывать, – порадовалась за подругу Лена. – А я всю жизнь безуспешно пыталась научиться выкидывать из головы все неприятное».

– Исправляют, когда ребенок еще поперек лавки лежит, а не взрослого бугая. Любила… воображала, – слабым эхом, будто передразнивая, отозвалась Аня, видно, найдя в этих словах созвучие со своими мыслями. – Почему мы обычно ищем оправдание тому, что сделали не так, а не причину? Ну а как же…

И сразу сбилась.

– Не убедила меня твоя версия. Да у тебя, Лиля, паранойя, только со знаком плюс, в сторону доверия. Невменяемая, – рассмеялась Инна так, что буквально сложилась пополам от смеха.

– Тебя, Инна, трудно в чем-либо убедить. Общеизвестный факт. Рассуждая отвлеченно, скажу: я сторонница Лилиной позиции. Только поставив себя в критические обстоятельства, можно понять ее нравственный выбор, – заметила Рита. – Иногда у человека нет другого пути, если он хочет остаться человеком, – жестко добавила она.

– Я мечтала, чтобы муж жил мною, как я им. Бывало, мечтала сказать ему: «Ты моя мелодия», а он… – «мать твою». Хотелось, чтобы был воспитанный, сдержанный, по-своему умный, может, даже мудрый, чтобы дети видели теплую, полную любви и обожания улыбку отца. Хотелось такого, которого можно было бы любить всю жизнь и даже унести эту любовь с собой туда… Деньги меня всегда интересовали в последнюю очередь. Я никогда не умела вытягивать их из мужей… Но Дима быстро забыл, как вместе качали кроватку дочки и восхищались ее маленькими пальчиками. Он все забыл.

Напрасным было мое желание обрести гармонию. Он был со скрытой червоточинкой, только она сначала не проявлялась. Любовь, даже такая, как моя, закаленная болью, сплавленная с прочной привязанностью и постоянством, не всегда может изменить человека. А страсть тем более, она переменчива. Надеялась, говорила: «Посмотрим, чья возьмет! Не пропадешь, не доставлю тебе такого удовольствия». А воз и ныне там. Не хотел вовремя останавливаться, жил «в строгом соответствии со своими желаниями». Не любил, чтобы за него думали, а сам ничего не мог решить, – усмехнулась Лиля.

– Не искри! Посмотри правде в глаза. Твои рассуждения означают состояние осознания жизни через пепелище традиционных ценностей, – сказала Рита.

– Воображение и разум идут во мне параллельно. Когда разум не справлялся, я уговаривала себя: «Освободись от власти благоразумия, выйди за его границы, выпусти на волю фантазии, которые всегда поддерживали, обнадеживали, щедро дарили надежду и силы, приоткрывали красоту жизни». Детдомовская привычка.

– Если безудержные мечтания помогали, да ради бога! Без них-то гораздо хуже, – тихо сказала Жанна.

– А кому они мешали? – флегматично откликнулась Аня.

– До сих пор не покинули фантастическую Аркадию. Что же вы, детдомовские, никак не желаете признать, что жизнь дается не за тем, чтобы ждать или искать несуществующий идеал мужчины, не за тем, чтобы верить в рай на земле, – брезгливо фыркнула Инна. – …Я настолько привыкла к абсурду в жизни, что уже не замечаю его.

– Детдомовским хочется видеть в мужьях не столько мужа, сколько отца, опору, – тихо отозвалась Жанна.

– Замучилась я противостоять патологическим чертам характера Димы. Долго точил меня гнус сомнений: оставить, не оставить его? Иногда человек не заслуживает прощения и помощи. Говорят, милосердие выше справедливости. А был ли он ко мне хоть чуточку милосерден? В его арсенале присутствовали всё больше пули крупного калибра и разрывные. Не жалел для меня обидных слов. Оскорбить для него что плюнуть и растереть. Походя, не замечая, унижал. Злость, дремавшая в нем трезвом, после первой же рюмки настоятельно требовала выхода. А потом совсем вразнос пошел, превзошел самого себя: и без «градусов» начал на меня бросаться.

– От одних бесился, из-за других злился, а доставалось тебе, – вздохнула Инна и добавила уже тоном, не терпящим возражений:

– Судьба – это то, что предрекалось, а жизнь – то, что получилось. И что уж плакать, судачить. Апеллировать к разуму теперь совершенно бесполезно.

– Такое вот у меня вышло «неисчерпаемое» счастье. Такой вот мой мрачный романтизм. Мне уже никогда не избавиться от того, что пережила. Оно мое навсегда. Ни изменить, ни изгнать из сердца… Всегда будет мягким женщинам доставаться горечь жизни?

– «Ее пили и будут пить дочери Евы». – Это Галя скорбно продекламировала.

– Это закон? Я угораю! Это закон серости и дремучести семейной жизни, установленный слабыми, эгоистичными мужьями. Поддаваться не надо, – доходчиво выразила свое мнение Мила.

– С таким фасадом и такая дурная голова, – удивилась Аня, разглядывая фото Дмитрия. – Не всяк умен, кто лбом высок.

– Твой выбор, Лиля, был нравственно оправданным, – заметила Лера.

– Спасала его. Но какой ценой! – возмутилась Мила. – Своим поведением ты преподносила детям уроки мужества или, напротив, слабохарактерной терпеливости?

– …А все началось – с его слов – в юности с бутылки пива. Потом и я с неприятным удивлением стала замечать все больше и больше предосудительных склонностей и абсурдных сдвигов. Аховые возникали ситуации. За глаза хватало фортелей. Обидно, досадно, но ладно. Так ведь говаривали мы в студенческие годы по всякому грустному поводу? – усмехнулась Лиля.

– Я тебя видела в период вашего развода с Дмитрием. Ты не смотрелась затравленным человеком, которого не ставят ни в грош. Гордо голову несла, – въедливо заметила Инна.

– Ты застала меня не в лучший момент моей жизни, но, во-первых: неприятность, осуществившись, перестает раздражать неопределенностью своих гадких возможностей; во-вторых: мне надо было всему свету демонстрировать свое поражение, ложиться в гроб и умирать? А дети? С тремя оставалась.

– Откуда третий ребенок? – удивилась Жанна.

– Его сын от первого брака.

– Так он тоже был «с приданым»?

– Раньше говорили: с прицепом или довеском, – ехидно уточнила Инна.

– Не могла же я оставить его алкашу. Дети – мое единственное счастье. Не о себе думала, за ними в десять глаз смотрела, им старалась внушить, что все у нас теперь будет хорошо. Я даже подработки не брала, чтобы с ними больше времени проводить. Всех денег не заработаешь, а если упустишь ребенка, никакие «бабки» не помогут его выправить.

– Ну, тут тебе равных нет – покривила губы Инна.

– Что ты взъелась, Инна? Чем Лиля навлекла на себя твой гнев? Не поплакалась в твою жилетку? – поморщилась Аня. – Поговорили по душам!

– Чтобы упрямому сделать хорошо, его надо чем-то связать. Въезжаешь? – предположила Инна как ни в чём не бывало.

– Чем, если у человека отсутствуют положительные предпочтения? – снова ожесточилась Лиля. – Нет у меня иллюзий насчет человеческой природы. В Диме зло побеждало добро. Я ради него отреклась от себя. Любила его горестно, трудно. Нежности, жалости, сочувствия он получал сверх головы, а сам слабо чувствовал, мелко понимал. Можно подумать, меня уже ничего не интересовало, кроме работы, кухни и роли его няньки!.. «Крым и Рим» с ним прошла… И опять моя личная жизнь сдулась как майский воздушный шарик.

– Он слинял? – не поверила Инна.

– Я же уже говорила: сочла за лучшее разойтись. Сама указала на дверь. Стукнула кулаком о стол и высказала все, что о нем думала. Слишком глубокую рану нанес, горькую оставил память. Сколько можно балансировать между справедливостью – несправедливостью, правдой – неправдой, любовью – ненавистью? Иногда надо останавливаться, чтобы понять что-то из прожитого, и дальше двигаться правильным путем. Не сразу получилось. Случай помог развязать гордиев узел противоречий и печальное стечение обстоятельств. А так, может, и до конца тянула бы свою лямку.

Иногда жизнь берет верх над своими смыслами. Дима ткнул меня носом в мою же добродетель. Дескать, на, нюхай ее сама. Я ужаснулась, опешила. Жила, оглушенная, впадая то в ярость, то в прострацию, то в депрессию. Так развел! Любовь прощает все, кроме низости. Нельзя мужчин ни превозносить, ни идеализировать, ни слишком жалеть, иначе они могут такое натворить, что не приведи господи… Я даже наши с ним фотографии убрала в самый дальний ящик. Нестерпимо ранили каждой подробностью.

Истерзанная моя душа ссохлась, растрескалась до крови, часто проваливалась в тоску как в омут. Порой мне кажется, что до сих пор мое сердце – саднящая, незатянувшаяся рана. И я понимала: сто лет мне без надобности такое счастье… Обоих моих мужей уж нет… а я вот живу. Хранит меня Бог за терпение. Говорят: «Кому что на роду написано». Может, не зря страдала столько лет… И что это я все о грустном да о грустном? Пора переплывать «в нейтральные воды».

В глазах Лили стояли слезы, но она справилась с ними.

«Если бы Дмитрий не ушел от Лили к той пьянчужке, мы сегодня о нем не услышали бы ни одного плохого слова, несмотря на то, что мучил он ее столько лет», – подумалось вдруг Инне.

– Если бы ты сейчас смеялась над своей жизнью, это было бы совсем странно, – сказала Аня.

– Каким же гадом должен быть следующий муж, чтобы женщина пожалела о предыдущем подонке? – грустно спросила Инна, сопроводив высказывание изрядной долей иронии и желчи, очевидно, осмысливая и свой собственный жизненный опыт. – …Настоящего счастья захотела? Губа не дура. Испугалась беспросветного одиночества надвигающейся старости. Это в тридцать-то с малым хвостиком лет?

Риторические вопросы праздно зависли в воздухе.

– …Жизнь кажется невыносимо трудной до тех пор, пока не увидишь чью-то еще более худшую, особенно если у близких тебе людей. И тогда собственные беды превращаются в ничто, – сказала Аня очень серьезно. – Ты вот все о себе да о своих несчастьях, а как дети отнеслись к твоему разводу с Дмитрием? Однозначно приняли твою сторону? Понимали, что разрываешь его слишком слабые, гнилые узы отцовства? Не казнились, не терзались?