Вкус жизни

– Всё они понимают. Им выгодно делать вид, что не понимают нас, – усмехнулась Жанна. – Ты сама ушла от мужа?

– Сама. Сначала смиренно кивала. Я же была неискушенной, прямолинейной. Да и некому было прививать мне трезвый взгляд на жизнь. Потом поняла, что моя чрезмерная уступчивость порождает в них эгоизм, и решила поступать по собственному разумению. Попыталась в пух и прах разнести жизненные постулаты мужа. Не смогла. И тут задумалась: если всю жизнь делать только то, что хотят другие, тогда зачем жить? Разве добродетель состоит только в самоотречении? Собрала манатки – и вперед, с песней Павла Когана «Бригантина поднимает паруса», с высоко поднятой головой, при полном параде, на глазах у всего честного народа, то бишь соседей, отправилась в свободное плавание. Толпа обожает не только разоблачения, но и последствия несчастной любви. Исхитрилась я как-то не зареветь, не дала им повода пожалеть или порадоваться. Потом уж стала думать, куда идти и как из создавшегося положения выкручиваться. Один лозунг был в голове: где наша не пропадала! А настроение было препаршивое. Таков был бесславный финал моей первой попытки обрести надежный причал.

– И где ты этого красавчика подцепила? – поинтересовалась Инна.

– На танцах в технологическом. Не на Монмартре, конечно. Слушай дальше. Конечно, нехватка денег сразу обозначилась. До зарезу требовались. Бывший муж не торопился облагодетельствовать алиментами, уклонялся, хитрил. Как же, загорелся дачу маме строить! Что было толку плакаться, распространяться… Да и гордиться было нечем. Только все это мелочи жизни. Работы вокруг будь здоров сколько. Подработка подвернулась приличная, дай бог всякому. Выплыла.

Конечно, первое время, о чем бы ни говорила, о чем бы ни думала, в голове было одно: я одна. Но как бы там ни было, я распорядилась своей жизнью по-своему… хоть и в его пользу. Так сказать, уступила под напором судьбы. А он еще выставлял себя героем… Говорят, у жен столько прав, сколько они сумеют взять. В НИИ считали меня бойкой. В работе я была деловой и заводной, а за себя не умела постоять. Хотелось тихой гавани, чтобы муж защищал… Куда мне было с его мамашей тягаться! Что без толку мудрить? Она умела и отбиваться, и выворачиваться и сына подучила. Разрази меня гром, ежели вру… Незачем мне было пыжиться. Это теперь я знаю что почем. Специалистом по сложным семейным проблемам заделалась.

В Лилиной полуулыбке сквозила горечь и самоирония.

– И не говори! Все мы через это проходили, – засветила Инна тихую грустную улыбку.

– А мужу-то что? С него взятки гладки. Похоже, он не сильно огорчился. Я даже больше скажу: Денис, исчезнув из моей жизни, много лет ничем о себе не напоминал. А я была гордой. Глупая, красавчика ухватила. Счастье превеликое!.. Если начистоту, тут дело было еще вот в чем… Его дальнейшая жизнь – беспечный чардаш на пару с маменькой. Нашел для себя самую что ни на есть счастливейшую судьбу… Есть в этом какое-то ленивое легкомыслие…

Иной раз думала: «Что это было? Влюбленность, фантазии или просто отчаянное желание детдомовской девчонки крепко ухватиться за жизнь, создав семью?» Только семья для Дениса оказалась непосильной ношей. И благородным сердцем он не обладал. Его маманя сразу преспокойненько узурпировала мои права как жены. Цыц, дескать, девка, нишкни! А я по дурости подчинялась, все надеялась, что ситуация образуется. Поначалу не закрадывались сомнения. Сына родила. Но и в нем, как оказалось, муж не нуждался. Он ему был вроде бы как ни к чему. Не понимал он, как важно ребенку общаться с отцом. Денису достаточно было любить себя и маму. Вот тут-то я и схватилась за голову… Для отвода глаз, что ли, женился?.. Он, бывало, всё «я» да «я». Мое «я» осталось при мне, а где его? У мамаши под юбом?.. Такие типчики всю жизнь не могут расстаться с детством. Оставила я муженька наедине со всеми его несуразностями и стала распоряжаться своей жизнью самостоятельно.

«Нет ли в ее пылкости фальши», – засомневалась Инна.

– Воскрешая прошлые события, понимаю: с самого первого дня нашей семейной жизни не ценил Денис меня, вот и надоело мне с ним нянчиться. Я, бесхитростная, все хотела по-честному. В глаза об этом говорила. Шокировала их, наивная! Попыталась в чужой монастырь – в чужую семью – со своим уставом войти, в котором и уважение к старшим, и право собственного голоса, и достоинство. Не вышло. Я соглашалась жить только на своих условиях. Нет, я, конечно, понимала, что в семье полного равенства не может быть в принципе, хоть чего-то более ли менее удобоваримого старалась добиться. Но такая тактика не сработала. Не поняли меня. А надавить я не умела и не хотела. Предпочитала не заимствовать чужие методы и способы достижения целей как не свойственные и не подходящие моей натуре. Не было у меня черт, которые должны быть у командира. И в работе я не предназначена для карьеры руководителя. Не люблю быть в центре внимания. Я хороший исполнитель. Да и бесперспективная это была идея перевоспитывать, требовать.

Я, конечно, пыталась растолковать мужу, что многое в семье зависит от того, в каких отношениях он находится с самим собой, что нельзя себя слишком любить, надо, чтобы и другим людям от тебя любви доставалось. Но, по правде говоря, безуспешно, не понимал он меня. Со временем сделался полной необратимой заурядностью… Советовали мне девчонки, подружки из общежития, подождать, пока пена влюбленности осядет, а потом замуж идти, так не послушала. Со стороны-то видней было, чем он дышал. Вот и произошел между нами предсказанный ими разрыв. Мать – его опора, сила и спокойствие, она его семья.

– Надеюсь, ты не упустила случая высказать им все, что о них думаешь? – игриво поинтересовалась Инна.

– Какой смысл в том?.. Почему два года терпела? Почему задумывалась и тут же в суете будней забывала о своих проблемах, бессознательно отодвигала их на задний план? Так ведь сынок маленький был. Вот и боялась осознать свою ошибку, боялась разрушить уже созданное. Зачем цеплялась за то, что не стоило того, и не хотела искать лучшего? Поначалу верила, что смогу перебороть Дениса. Он же был слабохарактерным. Его жалела. Надеялась сделать самостоятельным. Не тешила себя иллюзией, но пыталась что-то предпринять, как-то расшевелить мужа. Думала, ему тяжело под маминым гнетом. Устраивала праздники, чтобы скрасить наш скучный, монотонный быт. Хотела создать в семье особую ауру, атмосферу, в которой легко дышится. Мало того, каждый выходной пекла что-либо этакое, особенное или готовила любимые блюда Дениса. А ему и этого не надо было. Его устраивало привычное. Может, и перевоспитала бы его, если бы не мать. Двоих мне было не одолеть. Родного отца сыну хотела. Да много еще чего… Сначала во всем себя винила, мол, вечно у меня то что-то сорвется, то пойдет не так, как намечала. Потом поняла, кто виновник моих бед, и смирилась с неудачей.

– Жан Жак Руссо говорил: «Тысячи путей ведут к заблуждению, а к истине только один». И ты сумела найти тот единственно правильный, – одобрила Лилино решение Лера.

– После развода сердца на мужа не держала. Видно, иссякла любовь. А может, то была всего лишь влюбленность, поэтому и хватило мужества не возненавидеть его. Только презирала. Скажете, сама себе такого выбрала? Выбрала, не предвидя последствий. Молодая была, бестолковая, необстрелянная. Откуда в двадцать два года было взяться соломоновой мудрости, если до этого голова много лет была занята только формулами и теоремами. Разве объяснишь все в двух словах…

Потом снова затосковала о счастье, о любви… Замужество мне было необходимо прежде всего затем, чтобы многое вычеркнуть из прошлого – хотя я не в обиде на свой детдом – и создать свое настоящее счастье: со своим домом, со своими, а не казенными вещами. Мечтала начать историю своей собственной семьи, прорости корнями… Но мы с Денисом от женитьбы разного хотели.

«Вот заливает! Хотя какой резон ей врать?» – тут же засомневалась в своем недоверии к рассказу Лили Жанна.

Она почувствовала, что Лиля чего-то недоговаривает, темнит, что-то в словах подруги настораживало ее, но удержалась от дальнейших расспросов, не стала вызывать на откровенность. Подумала: «Наверное, и у нее некоторые темы под запретом».

– После пережитого мы иначе, глубже понимаем жизнь. В прошлое можно возвращаться без опасений. От воспоминаний линия жизни не истончается, не рвется. Это будущее кого пугает, кого волнует, – тихо проговорила Инна.

В подтверждение этих слов Лиля заметила грустно:

– Когда принадлежала самой себе, я была счастлива, но поняла это много позже, побывав трижды замужем.

Второе замужество

– Не распробовала с первым мужем семейной жизни, на новый эксперимент потянуло? Видно, плохо усвоила его уроки? – спросила Инна.

– А ты думала, одна куковать стану? С тебя, между прочим, пример брала.

– А твой второй муж, говорят, пил. Это правда? – кротко спросила Аня, помогая собеседнице преодолеть еще одну ступеньку откровенности в пространстве судьбы, размеченной кем-то свыше и осваиваемой ею с таким истовым желанием счастья.

– В этом Дима был весьма силен, чего не скажешь об остальном. Бывало, поднаберется, и море ему по колено. Мог переступить черту. Будучи трезвым, не отваживался заставить себя поднять руку на женщину, трусоват был. Я покрепче его фактурой. Предупреждала, что первая оплеуха окажется последней. А он утверждал, что ничего не помнит. Не задумалась я, не опомнилась. Потом стал заявлять, мол, сама напросилась. Приходилось усмирять. Спуску не давала, но когда расходился, насилу унимала.

Под влиянием алкоголя в нем просыпались самые худшие свойства его натуры: злость и дикое бессмысленное упрямство – пусть мне во вред, но только не по-твоему. И когда он входил в «штопор», ничего уже поделать было нельзя. Разве я давала ему повод так вести себя со мной? Вот так и жила ожиданием: что опять учинит, что еще стрясется. Спасать из драки с поножовщиной – дело не для слабонервных. Хотела жить просто и мудро, а получалось черт знает что. В общем, сплошные неудачи и сожаления. Неприятности сыпались на меня как из рога изобилия. Нахлебалась я этого добра вдоволь. Бывало, говорю Диме: «Жизнь коротка. Зачем ты ее тратишь на глупости и меня вынуждаешь размениваться на ссоры?» Не понимал. От недостатка культуры возникают подобные отношения в семьях, когда гадкое считается нормой.

– Ты не перестаешь меня удивлять. Редкостное великодушие. «Она его за муки полюбила, а он – из состраданья к ней», – не то сочувствуя, не то иронизируя, пропела Инна. И добавила решительно:

– Я бы так впаяла ему!

– Так ведь жалела. Хорошего человека жалко, а плохого еще жальче.

– Странная логика.

– Один жалеет снисходительно, посмеиваясь, а другой – сердцем, – вздохнула Жанна.

– Да уж точно. Поначалу Дима стал для меня нечаянной радостью. Я была по-дурацки беззащитно влюбленная и счастливая. Первый год мне казалось, что он вписался в мою жизнь, как будто в ней и был. Во взгляде невинность, скромность, а на поверку оказался… Он и сына моего приветил. Решила: сроднились, говорим на одном языке. Дочь ему родила. Надеялась, что наш общий ребенок – пропуск в новую жизнь. Думала, вот оно счастье… не за горами, рядом.

Поздно спохватилась. Задумалась: где и в чем напортачила? Какова его истинная сущность? А моя? Может, он тоже верил, что, женившись, изменится, но не выдержал испытания? Возобладала над ним водочка, и стал он предаваться сомнительному удовольствию. Когда перед человеком становится выбор, допустим, пить или не пить, только тогда он проявляется по-настоящему… Душа у него чувствительная, но неразвитая, вот в чем беда. Оттого-то и пил. Невольно поверишь словам мудрого Конфуция: «Если человек не учится, природа его увядает». Вот и держалась моя семья на честном слове.

– На твоем, – уточнила Жанна.

– Бывало, ноет: «Что мне делать?» «Ответ в тебе самом», – отвечала я однозначно и жестко. А сама стонала от злости, усталости и обиды.

– Застрекотала как сорока. Заплачь еще. Разве не было в Дмитрии уже с самого начала чего-то, вызывающего беспокойство? – спросила Инна, испытующе сощурившись. – Что мнешься? Выкладывай как на духу, не напускай на себя таинственность.

– Был один странный, несуразный случай до замужества. Но смотря как на него посмотреть. Неприятная мысль, правда, слабо пробрезжила, но не насторожила. Не бросилось это происшествие мне в глаза, не резануло по сердцу. Подумала: нелепое недоразумение. И память будто отшибло. Влюблена была. Какие уж тут трезвость мышления и расчет, – усмехнулась Лиля. – А в нем оказался скрытый порок и еще много чего плохого заложено. Все началось…

– Не началось, а проявилось, – поправила ее Инна.

– Отсюда трагические повороты, неожиданные выверты. Сам не жил и другим не давал. И полетела в тартарары моя несокрушимая вера в «высшей степени порядочного человека», коим я его себе нафантазировала.

– Несчастным быть много легче, чем счастливым, – усмехнулась Лера. (О ком это она?)

– Говорят, недостатки тоже сближают, – голосом, полным несокрушимого доверия, сказала Аня.

– Скорее вызывают сочувствие.

– А почему не отторжение?

– Предназначение женщины – жалеть.

– А для мужчин наши недостатки – это платформы, по которым они стремятся подняться выше нас. И все потому, что они эгоисты.

– В них заложено стремление повелевать. И мы должны у них этому учиться, – сказала Инна.

– А я, помнится, наивная, в первый год замужества уговаривала его: «Не очень налегай на вино, это вредно, можно ступить на скользкий путь. Мол, в праздник – куда ни шло, а в будни ни-ни». Не внял моим советам. Не мне тебе рассказывать, сама все понимаешь… И почему мы так быстро умираем в тех, кого любим, даже когда всю любовь и все свои силы им отдаем? Ведь и он любил…

«Сегодня Лиля в ударе. С чего это ее так развезло? Будто под Кириным кровом ожили былые дни, вскрылись давно зарубцевавшиеся раны», – удивилась Галя.

– Он находил себе оправдания, вместо того чтобы исправляться? Мол, в жизни мало что зависит от меня, больше от предлагаемых обстоятельств. Да? И ты шла на уступки? – спросила Жанна.

– Он даже не пытался понять, что делал неправильно и почему.

– Ум – духовные глаза человека, а разум – его интеллект. И эти компоненты имеются в нас в разных пропорциях. Бывает, что ум есть, а разума ни на йоту.

– Ха! Как умно! Я плыву, – фыркнула Инна, театрально подняв глаза к потолку.

– Ко всему прочему скрыл, что пьющий. Этот факт явился для меня полной неожиданностью. Целый год трезвый ходил вокруг меня кругами, как телок, привязанный на кол за веревку. Я успела свыкнуться с ним, привязаться душой… Подставил. Совершенно немыслимо, постыдно врал. Хорохорился, похвалялся… Остатки жалкого запоздалого тщеславия!.. А я верила и горбатилась на него. Вот в чем моя обида. Потом, как и с первым мужем, рассудок конвульсивно сопротивлялся осознанию ошибки. Болезненно отмахивалась от реальности. И он не пытался вникнуть в суть наших разногласий. Его все устраивало. Ему много не надо было… В таком непотребном виде являлся, в таком диком обличье…

«Лиля всегда умела приписывать людям добрые поступки там, где этим и не пахло», – огорчилась за подругу Лена.

– А я ведь, когда искала мужа, далеко не всех подпускала к себе, предпочитала людей неординарных. На эрудицию и поймалась. Умел красиво говорить. Трепло и только-то, пустая балаболка. Целый год с независимым видом курлыкал надо мной, уговаривал, видимость создавал. Вот и проследовала в его мнимый рай. А потом он все вокруг себя крушить стал… Почему бы и нет? Ха! За чем дело стало!..

Слова на поверхности, а что у каждого из нас внутри? У одних огонь, а у других лед, который они пытаются растопить с помощью горячительных напитков. Но ведь, глядя на него, нельзя было понять, что он алкоголик. Роковую оплошность совершила. Все проблемы переплелись и стянулись в тугой узел. Утратила я романтические иллюзии по отношению к Дмитрию. Поперек горла стали мне его дифирамбы… И все равно хотелось иногда напомнить ему, как мы пребывали в небывалом волнении, как испытывали необъяснимую и неведомую прежде нежность: «Ведь было же! Было. Признай!»

– Хорошенькое приобретение, нечего сказать! – рассмеялась Инна. – Распознавать человека – это тебе не тридцать два фуэте крутить (в школе Лиля успешно занималась бальными танцами), тут другое должно быть задействовано. Интуиция. А откуда ей в тебе взяться, в детдомовском неопаленном цветочке? И кто это придумал, что человек влюбляется в проекцию своей собственной неосознаваемой части личности?

– И по какой убийственной иезуитской логике ты любила этого гада? – требовательно спросила Мила. – Ты столько ему давала и так мало получала. Какой прок от такой любви?

– Любовь не нуждается в рациональных доводах, – выпалила Аня.

– Ты сама-то согласна с этим тезисом? – недоверчиво уточнила Лера.

– Собственно, руки у него золотые, и голова вроде бы не глупая. Был бы какой-нибудь бестолочью, бездарем, разве я пошла бы за него? Ты видела, чтобы мужчина стирал белье? А он стирал. Это уже кое о чем говорит, – пробормотала Лиля. – Что водка со слабым человеком делает! Неспособен он был рассчитывать свои силы, вот и не удавалось мне вывести наши отношения на более высокий уровень. Все, что когда-то казалось нерушимым, погибало на глазах и превращалось в ничто. Хуже не придумаешь. В голове туман, в сердце болото бездонной печали… И пошли все мои труды псу под хвост.

Случалось, говорила как нашкодившему ребенку: «Образумься. Не стыдно? Не передо мной, перед собой хотя бы. Вон твой друг Аркадий защитился, а ты свою карьеру «успешно» погубил в самом ее начале». А он мне: «Не ставь меня в положение оправдывающегося. Подумаешь, невидаль – кандидат наук! Для полного счастья мне только диссертации не хватает». А я ему: «Не паясничай». Он молчит настороженно, ждет моих дальнейших, решительных действий – привычного разноса. И кто знает, что у него в это время на самом деле в голове?.. Справедливости ради скажу как на духу – пока не пил, хороший был.

– А может, чувство вины топило в нем все человеческое? – предположила Жанна.

– Перед кем? Не путай причину и следствие, – обиделась Лиля.

– Ты добровольно заточила себя в его слабости, любила его ради себя. Спину ломит, в глазах двоится, а ты знай себе вкалываешь на него не разгибаясь, – сказала Эмма, оторвавшись от разговора с Аллой.

– Для себя? В таком случае я бы оставила Дмитрия и нашла бы себе что-то более подходящее: хотя бы женатого любовника. И жизнь моя было бы много проще.

– А я думала, кое-кто присочинил о тебе лишнего, пустой звон пустил,– удивленно созналась Жанна, бросая настороженный взгляд в сторону Инны.

– Полноте, стоит ли он того, чтобы о нем спорили? – презрительно фыркнула Инна.

– Ставлю себе в заслугу, что восемь лет Дима сносно держался. Кто бы знал, какой кровью дались мне эти годы! Потом сорвался, и пошло-поехало. Солоно мне пришлось. Дружки зачастили. То за грудки друг друга хватали, то плакали пьяными слезами. Оглашали подъезд бранью, состязаясь в знании «тонкостей» устной народной речи, в грязь меня втаптывали, отвратительно поносили. Да и опохмелившись, говорили язвительно туманные мерзости. А ему хоть бы что… не защищал. Потом сам стал честить в господа бога и в эту самую мать-перемать. Не понимал, что боль, вызванную обидными словами, трудно унять, что клевета ранит, даже если слышишь ее из уст глупца… Пьяным только и мог убогие порочные фантазии осуществлять, всякие пертурбации устраивать, чтоб не скучала. Бывало, осатаневший, дубасит, будто повинуясь чьей-то недоброй воле, ночью в дверь, соседей поднимает. В печенках у меня этот пьяный гвалт. Я ему хвоста накручу, всех успокою… Глаз да глаз за ним был нужен…

Он бузит, а я чувствую за него виноватой перед детьми, мне нестерпимо неловко за его мат. Ну был бы диким, безграмотным. И образованным, когда они во хмелю, культуры недостает… И я сама не своя, не будучи в состоянии разделить их «мнение», проводила за милую душу «разбор полетов» со скалкой и с забористыми, грубыми фразами. Без постыдного мата, конечно. Одним словом, глаза бы мои их всех не видели, уши не слышали. Тяжело нести чужие грехи.

Не раз подвергалась с их стороны физическому насилию, но не на ту напали. Не избежали они моих тумаков и затрещин, раздаваемых с диким ожесточением. Влетало им по первое число. Потеха! Еще зевак охочих до зрелищ распихивала, разгоняла. Они, как водится, не пропускали ни одного «концерта». Насилу отрывала от двери любителей таких ярких представлений. Чего стоил один сосед Иван! И смех, и горе.

– Юмор со слезами на глазах. Гоголь точно подметил: «Истинный юмор тот, в котором сквозь «видимый миру смех» струятся «незримые миру слезы». Я поняла эти слова еще в школе, когда выслушивала анекдоты о неудачной семейной жизни.

– Очень точное изречение, – поддакнула Жанна Инне.

– Но перевес сил часто был на стороне «превосходящих сил противника», – продолжала Лиля, – они уводили Диму с собой, а дальнейшее, сами понимаете, дело техники: набирались. Их так заносило… И моя жизнь опять превращалась в изнурительную, мучительную агонию, заставляющую страдать все мое существо. А он, подлец, еще и выкаблучивался: поднимал над головой прижатые ладони и тряс ими в качестве прощания. Мол, жди, голубка, скоро вернусь. И являлся голодный, худой, растерзанный… Вот какое у нас с ним было «непринужденное» общение. Не раз думала: стоит ли все это длить? Как выпутаться? Такая вот цена семейному «счастью», не возрадуешься. Пребывала в вечной обиде, а мечтала, «чтобы день начинался и кончался тобой». Мечтала о таком: «мужчина сказал – мужчина сделал!» И я с гордостью и нежностью любовалась бы своим любимым.

«Неаппетитные подробности», – ежилась Лена. На нее накатывала депрессия. Она пугалась: «Как с ней бороться? Ведь не дома… здесь не поплачешь», и еще крепче сжимала руками плечи и стискивала зубы, пытаясь отвлечься. Депрессия мало-помалу отступала.

– Я бы и гроша ломаного не поставила на твою несчастную судьбу. Может, на тот период это был твой новый и единственный способ существования? – неудачно пошутила Жанна.

– Чем гаже действительность, тем меньше ее надо принимать к сердцу, – посоветовала Мила, похоже, только теоретически знакомая с подобными проблемами в семьях.

– «Люди жестоки, а человек добр», – непонятно к чему, без всякого перехода глубокомысленно процитировала Инна Рабиндраната Тагора.

Никто из присутствующих не озадачился расшифровкой этого заумного тезиса.

– Я проигрывала битву не только с мужем, но и извечную борьбу с самой собой. Представляете, как низко пала: втайне от мужа ходила за него просить, чтобы его хотя бы держали на работе, чтобы он в коллективе оставался. Ведь он часто бывал не у дел. Человек – существо общественное. Если рвутся связи с себе подобными, человек перестает существовать. Тогда он как в психушке… А ненавидеть мужа не могла. Боялась стать такой, как его дружки. Если бы он захотел, я бы любую стену для него пробила, прошла бы любые испытания.

Только Дима, уверяю, себе подобными считал кучку отщепенцев. Не испытывал он удовольствия от общения с нормальными людьми. Драться, дебоширить – вот это его… Так сначала все должности мимо него проносили, потом его многократно выгоняли, восстанавливали по моей просьбе, потом уже ничего не помогало. Перевоспитывать пьющего оказалось трудом нешуточным. Видно, не за свое дело я взялась. Неподъемной оказалась задача. Идеалисты всегда проигрывают схватку с реальностью. Не думаю, что изрекаю непогрешимые истины. Не могу простить себе мягкотелости, бесхарактерности. Сразу надо было разрывать цепи. А то любовь, любовь…

Для меня до сих пор Зоя – тайна за семью печатями. Помните, на курс старше училась. Ведь сумела как-то своего парня воспитать: облагородила, научила себя уважать. Каким он гордым и счастливым выглядел рядом с нею, когда они женились. Был-то совсем сереньким.

А я любила, и вдруг… скалка и мрачноватая ухмылка боевой готовности. Страх мне был неведом, но чувствовала себя затравленно и подавленно. Никак все это не вязалось со мной, с моими представлениями. Балет, музыка, чтение баллад со сцены… Не успела оглянуться, как за здорово живешь превратилась в невесть что… Несколько раз порывалась разойтись. Он упрекал. Вид его был совершенно беспомощный. Я возвращалась, крепилась, пока опять не выходила из себя.

Представляете, два человека изливают друг на друга лаву обид, непонимания, затаенной ненависти, скрытого отвращения. Я мечтала о потоке любви… к этому идиоту, своему муженьку… Многократно заставлял переживать позор… А я с энергией, замешанной на сострадании, обиде, иногда и на злости, вновь и вновь кидалась его спасать. Я фактически не принадлежала себе. Сначала по незнанию, потом уж и сама не понимаю почему, из жалости, что ли, к этому капризному, истеричному и в то же время въедливому субъекту, которого все соседи между собой называли не иначе как гнида, потешались над ним… У нас уж если припечатают, так припечатают. Стало быть, заслуживал.