Хрустальный мальчик

– А как же… как же я? – тихо спросила она.

Никто ей не ответил. Отец продолжал вертеть Марию из одной стороны в другую и радостно восклицать охрипшим от счастья голосом, а дед уже вовсю похлопывал жениха Марии то по плечу, то по карманам летнего пиджака, и всё спрашивал, спрашивал и спрашивал… через пару минут жених Марии разговорился, через пятнадцать (Анна засекла по своим наручным часам) они с дедом стали лучшими друзьями: разделили на двоих блок толстых вонючих сигарет, отошли к поленнице и уселись там, закинув ногу на ногу и весело о чём-то разговаривая. Когда же жених Марии вынул из кармана две трубки и одну предложил деду, последние остатки ледяной стены между ними были сокрушены.

Анна виновато и растерянно смотрела в землю, и та кружилась под нею, словно обезумевшая юла.

– Неужели… я тут никому не нужна?

Отец поудобнее перехватил Марию под локоть и торжественно повёл к дому. Анна видела быстро мелькнувшее в окне смазанное розово-белое пятно. Пятно помаячило вдалеке с мгновение, а затем резво устремилось вперёд и прильнуло к стеклу. Ясно видела Анна: это её мать, скукожившаяся от гнева, алая от зависти, прильнула к окну и еле шевелит губами, очевидно, снова насылая на голову Марии всевозможные проклятья.

Анна медленно опустилась на землю. Ласковая тень надёжно укрыла её.

– Неужели… совсем никому, кроме него? – тихо спросила она саму себя, и тут на голову ей опустилась мягкая женская рука.

Улыбающаяся Мария стояла над ней, как будто совсем не помнила прошлого, и совсем рядом с нею был отец – тоже улыбающийся. Мария присела рядом с Анной на корточки и обе руки положила ей на плечи.

– Чего приуныла? – тихо спросила она, будто боясь потревожить. – Чего ни с кем не разговариваешь?

– Да вы сами про меня забыли, – буркнула Анна, – а я тоже… я тоже ведь… здесь!

Глаза Марии омрачились: кому, как не ей, было понятно и близко это давящее тёмное чувство?

– И я тебя вижу, – сказала она и подняла Анну на ноги. – Идём со мной.

Фата из снега

Мария не жила с отцом и Анной в одном доме.

Мария оказалась не такой уж и глупой, как о ней все думали: она вовремя сообразила, что никто не ждёт её тут, что её появление никому не приносит радости, даже тем из родственников, кто действительно любил её и желал добра. Не могли они не почувствовать усталую злобу, когда мать Анны не прекращала кричать и закатывать истерики, плакать, жаловаться на несуществующие болезни и требовать, чтобы раздражающая её Мария, наконец, исчезла. Мария не навязывалась: стоило мачехе высунуть нос из комнаты и с умным видом заявить, что места для влюблённой пары у них не хватит, как Мария тотчас начала неловко смеяться, вскидывать ладони кверху и пятиться.

– О, не беспокойтесь, – мямлила она, совсем как в прошлом, и почему-то обращалась к красной от злобы и зависти матери Анны на редкость уважительно, – я вас стеснять не буду… мы вообще поживём в гостинице, там очень миленькие комнаты!

Мать Анны с торжествующим видом скрестила руки под грудью. Она имела вид человека, одержавшего победу в трудной неравной схватке.

– Да, да, – подпела она сладеньким голосом, – миленькие комнаты, как раз для таких, как вы. Поезжайте и живите там, в мой дом…

Дед попытался было перебить её, но она возвысила голос так, что у всех затрещало в ушах, и возражения отпали сами собой.

– В мой дом носу совать нечего, – упрямо и зло заявила мать Анны и поджала губы. – Давайте-давайте, поезжайте.

Но Мария с женихом сразу не уехали. Дед и отец вытащили из своего мужского сарая огромный раскладной стол и расставили его прямо во дворе, откуда-то добыли скатерть – немного помятую, но всё же красивую, и послали Анну за тарелками и кружками. Мария с женихом тем временем вовсю выгружали из машины бесчисленные пакеты лакомств, которые они привезли с собой.

Мать Анны сурово встала в дверях, словно отчаянный часовой.

– Не пущу, – хмуро буркнула она, взглянув на дочь как на врага.

– Ну мама, – Анна сделала жалобные глаза – это всегда срабатывало, но на сей раз мать, удивительно, устояла.

– Не пущу, – тихо повторила она, – нечего этой Машке в нашем доме делать. Пускай себе едет куда хочет. Я-то знаю, что у неё на уме: своего дома нет, так надо отцу с дедом головы задурить и хоть эту халупу отнять; они же мужчины, ровно дети, не понимают ничего… вот она их очарует, напоёт им в уши всякие глупости (а они и слушать рады, ослы эдакие!), сунет бумажку, вторую, третью… и где вы все потом окажетесь? Если б не я, где б вы уже все сейчас прямо и были? – вдруг вскрикнула мать и воздела кулаки.

Анна устало вздохнула и поднырнула у матери под рукой. Та тотчас же повернулась, проворная, как молоденькая девица, и попыталась схватить Анну хотя бы за волосы, раз уж не получилось за плечи, но Анна ловко метнулась к кухонным шкафам, распахнула их и одним махом сгребла в охапку первые попавшиеся тарелки и кружки. Мать яростно заревела:

– А ну отдай! Не смей туда это относить!

Анна совершила самый изящный в своей жизни пируэт, но всё-таки ускользнула из смыкающихся у неё вокруг талии рук матери, чуть ли не на корточках проскочила мимо неё и выскочила за порог. Одна хрупкая кружка, не удержавшись в охапке, упала на последние ступени крыльца и со звоном разбилась вдребезги. Мать тут же разразилась отчаянным воплем: казалось, что её ранили в самое сердце.

– Кружка-то, кружка-а-а! – запричитала она. – Свадебная кружечка! Анна! Негодяйка, я тебе…

– Прости, мам! – второпях крикнула Анна и ссыпалась с крыльца. Мать погналась было за нею, но у останков разбитой кружки сбавила скорость, и Анне удалось ускользнуть.

За нею мать не последовала и дальше ловить не стала, хотя и могла бы. С несколько мгновений она, молчащая и бледная, с красными опухшими глазами, растрёпанная, стояла на крыльце и молча смотрела, как Анна бежит к самодельному столу мужчин и лихо расставляет посуду.

– Вот ведь ироды, – заругалась мать Анны, как старушка со скверным характером, и медленно поплелась по крыльцу наверх. – Ироды… ироды… хоть бы спрятались где, не травили бы душу…

А Анна, дед, отец и Мария с женихом сидели в самом центре лужайки, окружённые своими пакетами с лакомствами и обласканные солнцем.

Анна присела с краю стола. Дед тотчас легонько шлёпнул её по руке и сказал:

– Не сиди на углу!

– С чего это? – удивилась Анна. – Только не надо мне про всякие приметы начинать, мол, семь мужей будет и всё тако…

– Не семь мужей будет, а семь лет – ни одного, – хмуро предостерёг её дед, – поэтому не сиди на углу.

– Да подумаешь, – беспечно отмахнулась Анна, – мне шестнадцать лет. В двадцать три замуж – это даже рановато.

Мария слегка вздрогнула и лишь шире улыбнулась. Жених её со смехом пододвинул в центр стола огромное блюдо, на котором высился кремовый торт, и все ахнули: на вершине торта стояли, взявшись за руки, фигурки жениха с невестой, а на самом нижнем ярусе были выгравированы шоколадной вязью его имя и имя Марии.

– Режьте торт! – возвестила Мария и захлопала в ладоши. Радовалась она всему, словно сумасшедший ребёнок.

Когда на тарелку Анны по ошибке упало два кусочка вместо одного, она ни слова не сказала, а лишний кусок торопливо припрятала в свою поясную сумочку: там лежал контейнер, без которого она в лес никогда не ходила. Землерой предлагал ей ягоды, но одними ягодами наесться было невозможно. К тому же, Анна уверенно отказывалась пить из прозрачных быстрых ручьёв, к которым Землерой её приводил, если мучила жажда, и никакие посулы и просьбы не заставляли её изменить решение. Чтобы всё-таки устоять, когда снова пить захочется, Анна носила с собой блестящий тёмно-синий термос, полный сладкого домашнего чая.

– А вот скажи, Машка, – таким же сладким, как этот самый чай, голосом начал выспрашивать дед, когда все старшие уже порядочно порозовели от выпитого, сказанного и отсмеянного, – как ты жить-то дальше собираешься? Вот ну ни слова от тебя не добьёшься путного, когда о будущем спрашиваешь.

– Мы у меня дома жить будем, – ответил за Марию её ярко-красный жених, с трудом орудующий собственным языком, – у меня работа есть, она устроится… заживём!

– Сами по себе, что ли? – уточнил дед.

– Нет, – жених мечтательно смотрел в небеса, – с моей матерью и с моим отцом, ну, ещё и брат мой младший…

– Восемнадцать лет, – вдруг с особенным значением и маслянистым блеском в глазах ввернула Мария и легонько подтолкнула Анну локтем, – и я с ним хорошо знакома, он отличный парень…

Анна выскочила из-за стола так резко, что даже задела сестру плечом, и та испуганно отшатнулась. В глазах у Марии проглянули трезвый рассудок и коровье удивление, которые были её вечными спутниками столько, сколько Анна с ней не разлучалась.

– Не надо мне никого навязывать! – резко выкрикнула Анна и закрылась руками. – Вот не надо начинать свои пляски свахи!

– Два брата на двух сёстрах женились, – жених Марии шутливо засмеялся, – по-моему, просто загляденье!

– А по-моему, нет, – сурово отрезала Анна и сунула руки в карманы так, что они даже затрещали.

Отец взглянул на неё умилёнными глазами, как будто бы она в подвенечном платье и фате уже стояла рука об руку с неизвестным парнем на пороге загса, и как будто бы Мария с женихом тоже были рядом с ними.

– Иди сюда, – поманил он её рукой, – не пойдёшь ведь к матери?

– К ней не пойду, – отрезала Анна и круто повернулась, – да и с вами сидеть не хочется.

Волновался лес, а особенно – могучее древнее дерево, за чьими корнями Землерой присматривал. Ветер трепал и путал шикарную крепкую листву, и земля стонала и корчилась. Казалось, будто кора стонет и шепчет какие-то страшные предупреждения, спускает их, будто кораблики – на воду. Анна прикрыла лицо рукой и нерешительно переступила с ноги на ногу. Ни Землероя, ни кого бы то ни было из других духов, чьи тени порой скользили кругом неё во время их игр, не заметила она. Анна подняла голову и крикнула:

– Землерой!

Ветер разметал по всему лесу эхо её призыва. Анна завертела головой, прислушиваясь: эхо коварным было, любило приврать, и оно путало её, не позволяло понять, отзывается ли ей кто-нибудь сейчас, кроме неё самой.

– Землерой! – снова крикнула Анна, и эхо не успело теперь раскатиться и начать шалить, потому что ей ответили.

– Ну, вот он я, – спокойно отозвался юношеский голос у неё за спиной.

Анна обернулась быстро: поворачиваясь, она даже успела увидеть, как вихрь сорванных зелёных листьев принимает форму человеческого тела, сгущается, темнеет, как вместо этих самых листьев появляется Землерой. Анна тотчас протянула ему руку.

– Пришёл наконец! А я зову, ты не откликаешься!

– Занят был, – коротко сообщил Землерой и уселся между выступающих древесных корней. – Что с тобой такое? У тебя и волосы растрёпаны, и щёки горят.

– Со двора сбежала, – честно призналась Анна, присаживаясь рядом. – И не одна, с кусочком торта, специально для тебя взяла. На, ешь.

Землерой заинтересованно повернул к ней голову.

– Зачем?

– Затем, что угощают, – фыркнула Анна, – какой интересный! Другой на твоём месте сказал бы «спасибо»…

– Спасибо, – Землерой вынул у неё из рук помятый кусок торта. Без всякого интереса вертел он его в руках, будто и не знал, как укусить и надо ли это делать. – Но только я не о том тебя спрашивал, Анна. Ты чего со двора сбежала? Смотри, правду отвечай!

– Довели, – коротко пояснила она, – сначала вроде бы ничего всё шло, а потом, как они накатили, как на них накатило… – Анна тяжело вздохнула. – И вот ни в жизнь не подумала бы, что, чёрт побери…

Землерой дёрнулся. Мягко и медленно он коснулся пальцем её губ, решительно смыкая их так, чтобы не получилось произнести ни слова. Ветви дерева возмущённо зашумели у него над головой, листва ослепляющим изумрудным водопадом посыпалась с них. Анна нервными быстрыми движениями стала выгребать листья из волос, но их становилось лишь больше. Серебристо-серые грустные глаза Землероя вдруг сверкнули совсем рядом.

– Не надо тут так выражаться, – тихо сказал он и убрал палец с её губ. Анна подалась вперёд и тут же отстранилась, как будто кто-то толкнул её в грудь. Весь её пыл угас.

– Ну и вот, – она подобрала под себя ноги и задумчиво стала вертеть между пальцев опавший юный лист, – пожалуйста, со своей свадьбой ко мне пристают. Я понимаю, конечно, что они не всерьёз, но, когда тебя за чужого сватают, всё равно… гадко, – она мельком глянула на Землероя и вздохнула. – Хотя кому я об этом рассказываю? У вас ведь свадеб не играют.

Землерой кивнул и отодвинулся.

– Да, но всё-таки я… я тебя немного понимаю, кажется.

– Что ты можешь понимать? – буркнула Анна. – Тебя-то ни замуж не выдадут, ни просватают никогда.

– Я понимаю вот что, – сказал Землерой, – красоту свадеб человеческих, когда они играются по любви. Знаешь, раньше, когда люди лучше лес знали и умели с ним разговаривать, ни один сезон без свадьбы на опушке не обходился. Я и многие другие духи лесные выходили на шум и сидели, смотрели на эту безудержную радость, пили её, как нектар благословенный, до самого дна, до последней капельки… – Землерой вздохнул. – Только слишком много было там глупостей хмельных и неправедных дел, так что, пусть свадьба и была яркая, и шумная, и весёлая, всё-таки не приносила она мне настоящего счастья. И только одна попалась удивительная, непохожая на остальные, где совсем ничегошеньки не было такого, что гневило и позорило бы лес. А сыграли её, когда я ещё вовсе несмышлёныш был и по глупости чуть было из лесу не вышел.

Анна резко наклонилась вперёд и схватила его за руку, стиснула изо всех сил, но Землерой не перевёл на неё своего заинтересованного спокойного взора. Казалось, что облака над ним для него куда важнее и интереснее.

– Это зимой было, – тихо заговорил он, – снег едва улёгся, но морозы уже стояли трескучие: люди все с красными носами ходили, и чихали, и у них даже брови и ресницы белели. Зимой люди обычно свадьбы не справляют: не разгуляешься, – да только пара больно нетерпеливая оказалась, всё хотели поблаженствовать как муж с женой. Раньше, – обернулся он к Анне, упреждая её возражение, – такого разврата, как сейчас, и в помине не бывало. Раньше, – Землерой благоговейно поднял руки над головой, к улыбчивому солнцу, – люди всё-таки в основном стремились всё сделать так, чтобы было благопристойно. Это сейчас людям всё равно, женаты, не женаты, традиции, обычаи, – тогда иначе было! И вот эта пара дольше ждать не хотела; слишком сильно они друг друга любили, и я, хоть совсем несмышлёныш был, прочёл это по их глазам. У невесты они горели, что угольки в камине, но не жгли, а грели. Хоть и была на ней тяжелущая шубища, в которой она вся тонула, что сверчок – в болоте, она славно плясала, так плясала, что три наших духа решили сделать ей подарок на свадьбу. А присматривали они как раз за соками, что от корней древесных к стволу и всем веткам и листьям с почками идут, и они одарили бы эту девицу цветеньем, ласковым шумом, если бы не была зима и природа не спала бы. Не в нашей силе разбудить её до срока, так что от этого подарка пришлось отказаться. Но, – Землерой медленно поднялся и на цыпочках приблизился к низко висящей тоненькой веточке. Анна, выглядывавшая у него из-за плеча, заметила лёгкие серебристые нити паутины – были они одного тона с глазами Землероя.

– И что дальше было? – подтолкнула она его в нетерпении.

Землерой резко согнул веточку так, что чуть было она не сломалась, и самыми кончиками пальцев легонько стал снимать паутину. В свете солнца она переливалась оранжевым и нежно-золотистым оттенками.

– А дальше – вот что, – Землерой быстро закрутил паутину в пальцах, и Анне ничего не удавалось разглядеть, кроме неумолимого белого вихря, охватившего его ловкие руки, – они всё-таки нашли способ девицу порадовать, и сама зима им помогла в этом.

– Помогла… как? – удивилась Анна.

– Снег, – улыбнулся Землерой, – был он такой яркий, такой чистый, он так переливался под солнечными лучами, что не сыскалось бы на свете ничего более красивого и завораживающего. Даже бриллианты, о которых говорят, что они – самая лёгкая и надёжная ловушка для женского глаза и женского сердца, не сумели бы с ним сравниться. И духи взяли этого снега отовсюду по горсточке: от наших корней, от долины, где Госпожа Дароносица живёт, от полосы кустарников, от устья замёрзших речушек, что спят подо льдом… и они завертелись, так быстро закружились, что я и понять не успел, что они делают, а посмотреть они мне не дали. Когда закончили они свою таинственную работу, – Землерой медленно повернулся к Анне, пряча руки за спиной, – то обернулись девушками – никак не распознаешь в них духов! – и пошли прямиком к невесте, и поклонились ей в пояс, и сказали: «Сестрица, милая сестрица, так завлекательно ты плясала да так сладко пела, что у кремня – и у того его кременное сердце растаяло бы да стало – воск. Прими ты от нас эту фату в подарок да в замужней жизни так же счастлива и весела, как в девичьей, будь!»

И с этими словами Землерой торжественно, почти не касаясь, набросил Анне на голову чуть ощутимую серебристую вуаль, тонкую, полупрозрачную, от которой неуловимо веяло запахом солнца, тепла и июльского буйства.

Семнадцать

Анна училась последний год в своей старой школе. Всего лишь год отделял её от новой, пусть и известной понаслышке, но всё же загадочной и манящей жизни взрослых, которая кажется привлекательной ровно до тех пор, пока в неё не окунаешься с головой и не увязаешь в ней, как в болоте. Анне было семнадцать лет, и пора наставала задуматься о своём будущем.

Мать обеспокоилась этим незадолго до того, как Анна окончила девятый класс и с не особенно примечательными успехами сдала экзамены. Мать носилась из одного угла квартиры в другой, как будто курица – по курятнику, махала руками, причитала и кричала:

– Сколько же денег надо, чтобы просто выпустить ребёнка из школы! Мы на этом разоримся! Разоримся! Господи!..

Анна молча, с мудрой усталой усмешкой, следила за всеми метаниями матери. Конечно же, родители были не в восторге от приближающихся трат, но в куда меньшем восторге они были бы, если бы Анне не удалось подготовиться к обязательным экзаменам. Посему, посетовав и поволновавшись, они всё-таки приобрели несколько стопок толстенных учебников и справочников и окружили ими Анну, как бастионами.

Кончилась счастливая, беззаботная пора. Анна готовилась к взрослой самостоятельной жизни. Анна жила теперь по часам.

– Вырастила разгильдяйку, – жаловалась мать, осматривая учебники, которые стояли кругом Анны и давили на неё, будто бетонные стены, – сама ни за что не сядет заниматься, обязательно надо контролировать, напоминать… неужели не можешь это сделать сама?

В этом мать Анны всё-таки была права: Анна действительно не умела организовывать своё время. Ей пришлось немало потрудиться, чтобы хотя бы составить для себя расписание внеурочных занятий и при этом не исключить из собственной жизни Землероя. Слишком коротки и редки стали их встречи. Когда Анна увиделась с ним зимой, предшествовавшей семнадцатилетию, лес был унылым и глухо молчал, а у Землероя совсем потухли глаза.

– Совсем редко стала заглядывать, – обвинил он её мрачным голосом, – когда придёшь снова, Анна?

– Не виновата я, мать поедом ест! – возмутилась Анна. – И мне действительно надо сдать эти экзамены. Очень надо, Землерой! Как я тогда смогу выучиться и приехать сюда жить, навечно, чтобы мы вместе были всегда-всегда: и даже осенью с весной?

Землерой опять всмотрелся в небо. Не по-летнему хмурое и тяжёлое было оно, словно дождь собирался, да только не видны были тучи нигде, кроме земель этого поникшего леса. Съёжившиеся и пожелтевшие листочки трепетали, озябнув, льнули друг к другу и к веткам, и сама кора трещала, будто жаловалась на непривычный холод. Анна стояла напротив Землероя и отчаянно манила его к себе взором, но Землерой не хотел на неё сейчас глядеть. Усталость и раздражение читала она по его серебристо-серым глазам.

– Землерой, – негромко сказала она, и холодный порыв ветра заткнул ей рот концом собственной же косы.

Волосы у Анны были длинные и густые – на зависть всем одноклассницам и подругам. Она ничего даже и не делала особенного, чтобы волосы были, как пышная копна, и не больно-то любила с ними возиться: расчёсывать, промывать и укладывать в сложные причёски. Будь её воля, давно уже она подстриглась бы коротко, как мальчик, чтобы не заморачиваться поутру, но мать стояла над ней, бдительный стражник, и сама плела косы, собирала высокие хвосты, делала огромные пучки, укладывала жгуты, как корону. У самой у матери Анны таких замечательных волос не было: она с трудом наскребала прядок для пары жидких крысиных хвостов, – и игрушек хороших у неё в детстве тоже не было: она в бедной семье родилась, где каждую копейку считали, и забавлялась она только с тем, что по наследству от старших переходило либо от тех, кому свои игрушки наскучили или оставшихся не жалко. Вот мать Анны и навёрстывала давно упущенное детство. Единственная дочка стала для неё куклой: и одежду она Анне подбирала, запрещая не слушаться, и причёски делала, и секции с кружками выбирала… одного не давала она Анне: вольного воздуха, да сама не сознавала того.

Землерой медленно повернулся и сел на землю. Небо над его головой стало чище, и медленно зазеленела, распрямляясь, листва. Трава настороженно приподняла кончики, словно бы опасалась, что новый порыв ветра опять согнёт её колесом. Но Землерой сидел спокойно и смотрел на Анну в ожидании. Она облизнула губы, набираясь уверенности в себе.

– Землерой, я вовсе не не хотела приходить, – оправдываясь, заговорила она.

– Но я всё реже и реже тебя вижу, – Землерой сжал в кулаке тонкие стебельки травы и снова их выпустил на свободу. Недоумение и усталость застыли в его глазах серой вуалью. – Не каждый день я слышу топот твоих ног, и твой свист здесь слышится всё реже. Духи лесные с людьми если связываются, то это крепко, навсегда… а люди, бывают, не думают об этом и в свой мир возвращаются…

– Вот только обвинять меня не надо, – предостерегла его Анна.

– Не обвиняю я тебя, – вздохнул Землерой, хоть и не было слышно в его голосе искренности. – Я боюсь, Анна, что ты уйдёшь в свой мир, ведь ты ему предназначена, и что всё, о чём мы тут с тобой разговаривали… не так и важно для тебя больше.

Анна тут же подпрыгнула, яростно стискивая кулаки, и большими шагами приблизилась к Землерою.

– Нет! – воскликнула она. – Ничего подобного! Я никогда бы и не подумала вернуться к себе в мир, потому что…

Она упёрлась ладонями ему в плечи, и он поднял голову, потянулся ей навстречу. Анна долго смотрела ему в глаза: прозрачно-серые, с серебристым отсветом, как отражённый лунный луч. И вроде не было в этих глазах ничего особенного, кроме одного – извечной усталой мудрости, которую во взоре старика и то едва ли встретишь.

Все силы вдруг оставили Анну, и она медленно упала на колени. Трава ласково зашумела под нею и накрыла обоих, как ковром, но глаза Землероя не стали теплее. Смотрел он на неё пронизывающим взглядом, словно бы Анны, друга, он здесь сейчас не видел – словно бы вообще никого он тут не видел, даже полумифической тени.

Анна не снимала с его плеч ладоней. Чувствовала она, как пышет летним жаром тело Землероя, и тепло это добиралось до неё даже сквозь слои одежды. Анна с трудом сглотнула и подальше отодвинулась. Тёмная туча, наползшая на тяжёлое небо, кинула мрачную тень промеж ними, как ножом их друг от друга отрезала.

– Не умею я жить в своём мире, Землерой, – печально сказала Анна, – вот с тобой умею, а когда одна – нет. Знаешь, я как тебя встретила, у меня сразу всё-всё поменялось. Я, когда тебя не знала, с мальчишками и с девчонками дружила, и в команде какой-то детской играла, за мячиками бегала. Вот весело нам было! Мы и на маты падали, душили друг друга, смеялись, смеялись, ни о чём не думали… и легко мне с ними было – не то, что с тобой поначалу!

Землерой слегка дёрнулся, напряжённо вытягивая шею. Анна отвела от него взор и продолжила тихим голосом:

– А потом мы с тобой познакомились. И как-то… ушли краски из того мира, который я видела без тебя. Ну что мне до этих высоток, до этих машин, заводов, экранов и мониторов? Совсем никакого дела не было, и были они серые, унылые, одинаковые… Я думала, что заболела, даже маме с папой жаловалась, мы по врачам ходили, они меня осматривали: и горло, и глаза, и уши, и расспрашивали меня часами, и тесты я всякие проходила, отвечала на вопросы, которые нормальный человек и в жизни-то не удумает задать другому… и вот потом, когда меня по всем врачам, по каким можно было, пару кругов прогнали, мне и говорят: здоровая. И маме с папой тоже: здоровый ваш ребёнок, только унылый. Вы попробуйте его поразвлекайте: пусть больше людей видит, и тогда всё пройдёт.

Зашуршала вкрадчиво трава: Землерой медленно подполз к ней на две ладони ближе и остановился. Неотрывно и печально смотрел он на неё.