Проект Лумумба

Все отслужившие в армии ребята, вне зависимости от рода войск, сходятся в одном – сложновато только в первые шесть месяцев службы. Офицеры несколько продлевают срок своих сложностей в армии, шуточно, конечно: «В армии, трудно только первые двадцать пять лет. Потом привыкаешь!». Вот я и подумал: «Не сократить ли мне адаптационный-то срок? В общих чертах видно, что ничего особо страшного, здесь не происходит. Но скукота – неописуемая. К тому же, зима. А зимой, всё живое спит. А не в наряд ходит!». Так, не посетить ли мне госпиталь, в Кировабаде? С тем, чтобы там притормозиться. Ведь задел-то я совершил, устроив себе «неполную годность». Как травматик. В прошлом. Вот и пришёл в санчасть, начал ныть про головные боли. Выдали анальгин. Через день, опять заявился, к начмеду. На этот раз, более подробно объяснил свою ситуацию. Не помогает, говорю, анальгин-то. Ну, на несколько минут легчает, всего-то. А потом, опять башка трещит. Смерил он мне давление, температуру, убедился, что кариозных зубов нет. И выписал направление в госпиталь. В неврологию. Но машина пойдёт в Кировабад только послезавтра. Ну и ладушки, думаю. До послезавтра подождать – не проблема. Подожду! Через день, свершилось задуманное. Уложили меня в госпиталь в неврологическое отделение. А там двое ребят, из нашей части, уже отдыхают. Но они старше меня, по сроку призыва. Один – на год, из Сухуми, парень. Мусаэлян Аршак. Другой – на полтора года. Бакинец – Фархад Алиев. Он недалеко, от моего старого места жительства обретался. Улица Низами, угол Чичерина, по-моему. 189-ю школу закончил. На юридическом учился, но что-то у него там притормозилось… И с третьего курса, его забрали в армию. Отец его работал, в тот момент начальником следственного отдела МВД АзССР. Эти ребята меня сразу ввели в курс ситуации. Как здесь, в отделении, житьё-бытьё. Начальником неврологии был подполковник медицинской службы Баратов. Тбилисец. И он докторскую диссертацию писал. Именно, в связи с этим обстоятельством, было нечто… О чём расскажу чуть позднее.

Обжился, потихоньку, в неврологии. Режим щадящий, больничный. Питание несколько поприличней, чем в части. Биллиард во дворе есть. Нарды, шахматы и шашки – в помещении. Про библиотеку, не припоминается. Скорее, не было. Часть города, где располагался госпиталь, не был захолустной окраиной. Вокруг жизнь, как жизнь. Асфальт, машины, общественный транспорт заметен. Справа, от госпиталя, через стенку – общеобразовательная школа. Слева – пенитенциарное учреждение. Я пошутил – если справа добавить роддом, а слева – кладбище, то можно прожить жизнь, в пределах одного квартала. Но, не приведи, Господи, такое счастье… В общем, лежим, болеем, принимаем медикаменты и процедуры. Согласно назначениям. Народ, вокруг разнообразный. В конце коридора – офицерская палата. Они от нас, отделены другим уровнем сервиса. Там, отдельный телевизор. Наш, в коридоре. По расписанию. Мы ходим в столовую комнату, им подают в палату. А вот досуг – это вместе. Шахматы, нарды – можно и в помещении, можно и на воздухе. Но биллиардный стол – есть только, во дворе. Народ, болеет – кто чем. Мои двое однополчан, Фархад и Аршак, болели радикулитом. Среди остальных болезных, значительную часть составляли те, кто ожидал поступления своих документов из Тбилиси. Из штаба округа или окружного госпиталя, не знаю точно. Документы о комиссации. По состоянию здоровья. Значит, домой! По болезни… С присвоением определённой статьи в военном билете. И в личном деле, в военкомате – соответственно. Люди это были разные. По некоторым сразу видно, что человек болен. Да не насморком или желтухой. Отсталость, в развитии… Возможно – психиатрия… И прочие, сходные пациенты находились в отделении. Но почему их направляли в неврологию? Вот, не знаю. Предполагалось ли в советском военном госпитале психиатрическое отделение? Понятия не имею. Зачем психи в армии?? Их должны отсеять, на гражданке. Наверное, так было.

А вот теперь, вернусь к подполковнику Баратову и научной работе, которую он проводил. Среди тех больных, которые ожидали поступления своих документов из Тбилиси, в основном, были солдатики, которым сделали некоторую процедуру. Из рассказов этих пациентов, выяснилось – проводимая медицинская процедура носила и диагностический характер и, якобы, лечебный. Именно, на эту тему, Баратов писал диссертацию. Страшное название процедуры, после которой отпускают домой, называлась ПЭГ. Больные рассказывали суть процедуры. В межпозвоночном пространстве на спине делался прокол иглой. Да не швейной, а как от шприца. Но, потолще. Выкачивалось, некоторое, количество спинномозговой жидкости. Затем, в эту же иглу подавался кислород. Под давлением. А уже потом, делался рентгенснимок черепа. Когда я неоднократно выслушал этот рассказ от разных людей, мне пришло в голову предположение о расшифровке абревиатуры ПЭГ. Но все говорили ПЭК. П – это значит «пневмо». Потому что, под давлением закачивается нечто. Что может быть продолжением буквы «Э»? Скорее всего, это «энцефало». Потому, что так называется мозг по-гречески. Вот буква «К» никак не вписывалась. Ну, мало ли что напутают солдатики-неспециалисты? Зато, буква «Г» – ложится, как домой. Тогда всё сходится: Пневмо-Энцефало-Графия. Во, как! Книжки надо читать, а также – газеты и журналы! Как сказал Бендер: «Читайте газеты, Шура. Они сеют разумное, доброе, вечное!»

Прошло недельки три. Госпитальных каникул. Вот тут и начались тревожные симптомы. То один, из постояльцев неврологии, то другой вкрадчиво интересовались у меня: «А тебе, зав отделением ещё не предлагал сделать ПЭГ?». «Нет», – отвечаю… «А что, должен?». «Ну, тем, кто соглашается, он эту процедурку делает. Заполняет какие-то бумажки и отсылает, в Тбилиси. Когда ответ приходит, человека отпускают, домой». Ну, думаю – вот она, разгадка! Врач пишет «дисер», попутно делая свой бизнес. Используя пациентов, как подопытных кроликов. Ну про тех, кто действительно болен, предположим, вопросов нет. А тех, кто служить не хочет, он по-честному, спрашивает. Наверное… Поглядим, что дальше будет. Через день, появляется новый больной солдатик, с температурой. Менингит у него. Для уточнения диагноза, ему должны сделать пункцию. Это значит, взять для исследования пробу спинномозговой жидкости. Заходит к нам в палату ассистентка доктора. А в самом начале моего здесь пребывания, получился некоторый казус. С участием этого врача. Вызывает она меня, начинает задавать вопросы. И мои ответы заносит в карточку. Что-то она спросила, а я ляпнул, в ответ: «Да, девушка!». Или что-то иное, но с упоминанием «девушки». А она, ею-то и была. По возрасту – ну вчерашняя студентка. Как потом, выяснилось, Баратов привёз её с собой. Из Тбилиси. Кто там она ему была, не знаю. Ну, разница возрастная, со мной – невеликая. Она-то постарше, конечно! Но, не на много. Вот я и расслабился. А она, разве что не подпрыгнула. Вместе со стулом. «Я – доктор такая-то! Я при исполнении! Я здесь шутки не шучу, а работаю!», – металлическим тоном молвило это чудо в белом халате. А я, ещё в школьные годы, нашёл на отцовской книжной полке книгу «Охота за мыслью». Автор – психиатр, Леви Владимир. Так вот, он поделился рецептом наилучшей реакции на любого оппонента: «Войдите в роль главврача психиатрической клиники. Мысленно… А тот, кто к вам обратился – есть ваш пациент! Как в психушке доктор будет разговаривать со своим больным? Представили? Вот, так и держите стиль. Да, вы – Наполеон! Бесспорно. Я вас сразу узнал по манере разговора! Сейчас, вот только укольчик сделаем и поедем. Домой, в Париж!».

Поэтому, находясь на территории превосходящих сил противника, я моментально «включил заднюю»: «Да, да – конечно, доктор! Приношу мои извинения, случайно вырвалось! Бесконтрольно, машинально… Извините, пожалуйста, прошу о снисхождении. Виноват, исправлюсь!». Ну, не сдержался – «разведка боем». Меня-то уже начинает беспокоить мысль о развитии ситуации! Видится два варианта. Согласиться с игрой, по правилам завотделения, прикинувшись абсолютным мешком? То есть, отдаться системе. Отпадает! Это, не про меня! Значит, нужны деньги. Которые можно выудить только из дома. Сумма, примерно, сто рублей в месяц. За отдых на госпитальной койке. Тариф, как на гражданке. Выяснилась цена, из конфиденциальных разговоров с «сокамерниками». Не все, здесь находящиеся, чем-то больны. Завотделением предпочитал кавказцев. Глядишь и приедут родственники. Простимулировать лечебный процесс. Значит так, надо звонить домой. Говорят, что это решаемо. В отделении есть городской телефон. Днём это провернуть невозможно. Только вечером. Начал прикидывать, на какую из медсестёр сделать ставку… Но вернусь к упомянутому солдатику с менингитом. К нам в палату зашла эта молодая женщина-врач и говорит: «Кто поможет подержать больного, в операционной?». Реагирую мгновенно: «Я помогу!». Пришли. Вижу, на столе свернувшись калачиком, на боку уже лежит этот боец. С менингитом. И еще, один боец, из палаты напротив, стоит рядом. Видимо, как и я, желающий подсобить. Гляжу, докторша берёт шприц, набирает лекарство и говорит мне: «Сейчас, только укольчик сделаем. Так надо!». Подставляю руку. Получаю свою инъекцию. Успеваю подумать: «А мне-то, зачем?».

Но врачиха даёт сигнал к началу манипуляций с пациентом. Мы с бойцом из палаты напротив занимаем места, рядом со столом. И лежащим на нём болезным. Нам указывают, где держать и куда придавливать, чтобы пациент находился в скорченном состоянии. Врачиха толстой иглой делает прокол в позвоночнике лежащего. И подставляет пробирку под иглу. Оттуда падает капля крови. Пробирка заменяется чистой. Вовремя! Из иглы начинает капать желтоватая жидкость. Медленно. Капля, за каплей. Чувствую, что мне приплохело. Слабость, ноги подкашиваются… Делаю знак рукой, в сторону двери. Сразу, санитарка суёт мне под нос ватку, с нашатырным спиртом. Вдох, другой – аммиак бьёт в переносицу, меж глаз. И мне легчает. Двигаюсь к двери. Санитарка, за мной. Вышел в коридор, она меня тянет к выходной двери. Выполз во двор, присел на лавочку. Свежий воздух принёс облегчение. Пара-тройка вдохов и выдохов – мне, окончательно полегчало. Полез в пачку, за сигаретой. Санитарка мягко меня остановила. Придержав рукой. «Подожди, минут несколько. Оклемайся окончательно. Потом, закуришь. Позднее», – промолвила эта добрая тётушка. И ушла. Убедившись, что я жив. Вполне. Сижу, размышляю. Врачиха, вот ведь зараза – вколола мне что-то сосудосуживающее. Для чего?? Вывод один. Единственный. Чтобы меня испугать! Ладно, черти – не кипишуйте! Я ведь уже решился домой звонить. Про денежки… Следующим вечером позвонил к отцу. Объяснил, что нужно. «Жди, приедем!», – ответил папаня. Притаился я и начал ждать.

Через день, споутру, и папаня, и маманя прибыли в Кировабадский госпиталь. Ранее, в ходе воспоминаний о конце моего школьного периода, я не упомянул о некоторых изменениях в моих обстоятельствах. А существенное изменение состояло в следующем. В начале моего десятого класса, уже прояснилась картина изменений во внутрисемейных обстоятельствах. Один за другим скончались бабушкина сестра и её муж. Супруги проработали всю жизнь в АзНефти. Экономистами. Дедушка Алёша был даже награждён Орденом Ленина. Бабушка Аза – только орденом Трудового Красного Знамени. Их фотки, есть у меня, на Фейсбуке. Или, можно посмотреть, на сайте www.rusalbom.ru.Печальные эти события сделали меня и папашу владельцами двухкомнатной квартиры. Кооперативной, на проспекте Ленина. Ныне – проспект Азадлыг. Что значит – «проспект Свободы». Дом № 84, квартира 2. Тонкость ситуации состояла в том, что осталось от дедушки и бабушки завещание. На меня и папахена. Но, по советским законам, квартира не может завещаться. Завещается только пай. Денежная сумма, внесённая в кооператив. При его строительстве. Советский человек не мог быть собственником своего жилья. Если оно государственное. А если кооперативное, то оно твоё. Пока ты жив. Но после того, как помер, если есть завещание – значит наследники будут судиться долго. С Советской властью. Но если наследник был прописан в квартире при жизни хозяина, то вопрос требовал лишь переоформления. Документального.

Так вот, с моей-то пропиской и приключилась накладочка. Дедушку сбил пассажирский автобус. Насмерть. Пока бабушка лежала в больнице. С диагнозом – рак крови. Вот и думали мои родители, что после того, как мне исполнится 16 лет, паспорт я буду получать по новому месту жительства. Не в адресе, папы и мамы. Но.., не прокатило. Онкология подкосила отцову тётку за месяц до моего дня рождения. Ну, хоть завещание успели оформить. На отца и меня. В равных долях. Далее, папаня с маманей – развелись. И в десятый класс, школы № 160, я ходил уже с нового места жительства. С проспекта Ленина. Ну вот, приехали мои родители, находившиеся в разводе. Проживающие в разных концах столицы союзной республики Азербайджан. Но прибыли они дружно в стольный город Кировабад. Для нейтрализации авантюрных затей сыночка предки забыли о разногласиях. И примчались, разруливать ситуацию. Отец сказал мне: «Приказываю тебе не маяться глупостями. Не только, как отец, но как старший, по званию! В конце концов – я офицер запаса! Поэтому, слушай приказ. В палату, шагом марш! А мы пока что потолкуем со здешним командованием». Я отправился занимать тыловую позицию, предоставив старшему поколению приступить к переговорам. Каковые завершились в предобеденное время. Я был оповещён о том, что маман поговорила с Баратовым. Успешно. Попросив его, дабы её чаду провели витаминотерапию. Инъекциями. И вообще, хорошо бы сделать биохимический анализ крови. И рентгенснимок черепа. Для стимуляции процесса, в карман белого врачебного халата подполковника медицинской службы было опущено двести рублей. В конверте. О сроках окончания лечебного курса договорённости не было. На том, предки отбыли. Восвояси.

Значит, нервная ситуация застабилизировалась. Кипишок утих. Можно отдыхать дальше. Как говорится – «солдат спит, служба идёт». Никаких экстраординарных всплесков не наблюдалось. Ещё целых полтора месяца. А потом – бац! И выписали. Без предупреждения. Видимо, двухсотрублёвый лимит был исчерпан. По мнению администрации. Ну, да и ладно! Ведь весна уже на дворе. Пора и честь знать! Прибыл в свою часть, осмотрелся. А соответствующий призыв уже к демобилизации готовится. А такой негласный порядок заведён, что уникальные специалисты, из числа демобилизуемых, должны найти и обучить замену себе. Иначе, не отпустят. Нет, ну домой-то поедешь. Но в последних числах действия Приказа Министра обороны. Например, приказ выходит в октябре, а действие его – до 31 декабря. Ну, и в весенне-летний призыв – аналогично. Поэтому, те ребята, кто подпадал под эту категорию, чувствовали напряженность. Если ещё не присмотрели себе замену. Из числа тех, кому ещё «пахать и пахать». На мою удачу, был в части парень-годичник, то есть с высшим образованием. Их призывали, на один год. Бакинец, Гуссейнов Гуссейн. Он после народно-хозяйственного бакинского института. И, кроме того, двоюродный брат моей одноклассницы, по сто шестидесятой школе, Алескеровой Ирады. Вот он и переговорил со мной. Первое требование – умение печатать на печатной машинке. Ну, хотя бы, чуток. Для начала. Чтобы непьющим был – начальник этого не потерпит, выгонит. То, что бакинец нужен, именно – объяснялось потребностью иногда что-либо отвезти в штаб четвёртой армии. Который был в Баку. Либо, что-то забрать, оттуда. Чтобы был аккуратен в работе с документами. Это – отдельная тема, подробности которой Гуссейн мне объяснил за пару «занятий». И совершенно архиважное задание, которое мне предстоит выполнить – это привести в соответствие фактическое наличие на складе и документальный учёт в службе. Кстати, наша служба называлась РАВ. Тобишь, «служба ракетно-артиллерийского вооружения».

А руководил этой службой полковник Рыжков. Отличный человек и грамотнейший специалист. В нашей зенитно-ракетной бригаде он являлся заместителем командира части по вооружению. Под командованием или руководством такого человека служить, или работать – одно удовольствие. Порядочный и справедливый. Придраться не к чему! Несколько завмаговских хитростей мне объяснил выпускник бакинского нархоза. Земляк Гуссейнов. По поводу наведения документального порядка в складском учёте. За службой РАВ – числилось два склада. Один – стрелкового оружия и боеприпасов, а другой – склад ЗИП. Это значит – запасных инструментов и принадлежностей. Дело в том, что к каждой станции или машине, придаётся комплект инструментов. Которые являются расходными. А значит, подлежащими списанию. С книг учёта. Для пополнения естественной убыли инструментария и прочих лако-красочных материалов, в бухгалтерских премудростях была предусмотрена статья. С денежной наличностью. Две тысячи рублей на календарный год. Перерасходовать не возможно, потому что лимит. Недорасходовать, тоже нельзя. Потому что, на следующий год выделят ровно такую же сумму, каковая была потрачена. В году текущем. Или уже утёкшим. Потому, что сведения эти подавались в декабре. Заведовал складом оружия и боеприпасов прапорщик Петросян Гамлет. Местный ханларский парень. У него, на складе, всё было в полном порядке. В части числился один пистолет Макарова, в розыске. Но Гамлет, здесь был «не при делах». Пистолет спёрли у «дежурного по части». В этой «стекляшке» с вертушкой на проходной, где был пост этого самого дежурного офицера, находился сейф с личным оружием командного состава. При объявлении тревоги и для заступления в наряд, офицер или прапорщик забирали из сейфа свой пистолет Макарова. Оставляя вместо него, карточку-заменитель. С указанием фамилии. В части было около 120 пистолетов. Значит, в удобный момент, некто взял два пистолета. Свой и чужой. А дежурный по части прохлопал ушами. Или – глазами. Было следствие, но безрезультатно. Поэтому, одна единица стрелкового оружия числилась в розыске.

Но вот, на складе ЗИП, у прапорщика Авдышева Юры был катастрофический беспорядок. Никакой учёт толком не вёлся. Что есть в наличии, а чего нет – одному Богу известно. Так получилось, потому что складской ангар был новый. Ну, относительно… Полтора года назад, служба получила три ангара. Один оборудовали и запустили, в эксплуатацию максимально быстро. Это Гамлета склад. Здесь тянуть резину и работать «спустя рукава» было невозможно! Это склад стрелкового оружия и боеприпасов. Тема не шуточная… В этом вопросе небрежности быть не могло. Учёт и хранение были поставлены идеально. После того, как на стрельбище бойцы пуляли по мишеням, мы с Петросяном ползали по траве и собирали стрелянные гильзы. Затем складировали их в те цинковые упаковки, откуда они были извлечены. Куда-то и когда-то их надо было сдавать. Но эти подробности меня не касались. Из штучных, редких образцов стрелкового оружия у нас была снайперская винтовка с оптическим прицелом и револьвер Марголина. Ни из того, ни из другого мне пальнуть не довелось. Боеприпасы к этим стрелялкам, были в мизерном количестве. Как эти штуки, главное – зачем, попали в нашу часть редкие и не относящиеся к штатному оружию бригады предметы, ответа не знал никто. Просто, они были. В наличии. И были учтены по всей форме. Но вернусь к интересной теме, к бесценному и уникальному жизненному опыту. Мой наставник Гуссейн, как будущий завмаг, преподал мне некоторую тонкость. Касаемо наведения порядка в книгах учёта. В службе, в кабинете, имелись журналы входящей и исходящей документации. В журнале исходящих учитывались те письма, которые писали мы. В журнале входящих регистрировалась корреспонденция, которую присылали нам.

Поэтому, был применён следующий трюк. В журнале учёта накладных делалась фальшивая запись. Что, такого-то числа, такого-то месяца была выписана накладная. Регистрировался номер документа и число. Не указывалось, кому была выдана эта бумага. Эта графа оставалась пустой. Далее, всё шло, как положено. Для чего это было нужно? Дело в том, что, когда к нам приезжала комиссия, из штаба округа, из Тбилиси следовало «проставиться». А вышестоящее командование отлично знало, что в нескольких кварталах, от нашей в/ч 55582 располагается Ханларский агровинпромкомбинат. Производящий отличный коньяк. Минимальная доза, которую мы должны были выставить проверяющим товарищам, равнялась одной канистре. Двадцатилитровой. Ну, а если бывали обнаружены недостатки, в нашей работе, то объём магарыча возрастал. Ещё на двадцать литров. Но мы-то этот коньяк, ворованный, покупаем. Нам, комбинат бесплатно не наливает. А как всем, отдаёт по четыре рубля. За один литр. В розничной торговле, в магазинах поллитровая бутылка стоит семь рублей шестьдесят две копейки. А тут, литр – за четыре рубля. Бутылка шампанского – один рубль. Но, шипучее вино спросом не пользовалось. Солдатики, покупали какую-то «бормотуху» с отвратительным запахом у «деда». У местного престарелого бутлегера. По цене – один рубль. За литр. И пили эту дрянь, ночью. Ну, а мы, кроме коньяка, ещё и канистру пустую покупали. В магазине. На всё это деньги нужны. А количество их – лимитировано. Две тысячи рублей, в год. Всего-то… Значит, наши два прапорщика, каким-то «макаром», доставали и приносили мне чистые бланки накладных. Но, с печатью магазина. Гражданского. Или кировабадского, или какого-нибудь иного.

В чистый магазинный бланк, я вписывал некоторое количество товаров. Которые у нас проходили, как расходуемые инструменты и принадлежности. Затем, оформлял эти несуществующие инструменты на склад. А следующей накладной, я выдавал эти молотки и плоскогубцы какому-нибудь офицеру, который уже убыл к новому месту службы. Страна-то большая, а министерстве обороны придерживались неписанного правила – офицер должен прослужить в разных военных кругах. С разным климатом. Так получалось, что при убытии офицер Пупкин полностью укомплектовал свою станцию всем положенным инструментарием и отбыл. В Сибирь или Германию. В итоге, никакие инструменты, ни в какую машину не попадали. Их ведь не существовало в реальности. А мы, просто списывали эти две тысячи рублей в год. И начальник финансовой части, майор Михальчук – обо всём об этом знал. Ведь те накладные, где проходили не существовавшие инструменты и принадлежности, купленные за наличные деньги, которые этот-же начфин нам и выдал, я приносил в финансовую часть. Как оправдательный документ. Подтверждающий расходование материальных средств. Так была устроена армейская теневая жизнь. Все всё знали. Но, помалкивали… Однажды, наши прапорщики принесли мне чистые бланки магазинных накладных без круглой или треугольной печати. «Нету, с печатью, хоть убейся!», – говорят. А я-то, помню инструктаж Гуссейна. О том, что можно расписаться за завмага. Написав, «у магазина нет печати». Но не чаще, чем один раз в полугодие. А лучше, в год. Один раз. Так я и написал: «Магазын пэчат нэт. Зав.маг Мэммэдов». И занёс в финчасть.

Через день, майор Михальчук встречает меня, когда я спускался по центральной лестнице штаба. С нашего второго этажа. А финчасть – на первом. Вот начфин и спрашивает у меня: «Петров, кто из твоих родителей в торговле работает? Папа или мама?». «Никак нет, товарищ майор! И папа, и мама – инженеры», – отвечаю. Михальчук скептически повёл бровью: «Далеко пойдёшь, Петров! Будь осторожен…». Сейчас написал это и подумал: «Спасибо, товарищ майор, за добрые пожелания! Вашими молитвами, Бог миловал. Не привлекался, под судом и следствием не был! Надеюсь, что и впредь повезёт…». Вот так и шла моя служба штабного писаря. И не просто писаря, а старшего писаря! Ефрейторская должность, не хухры-мухры! Месячная зарплата, на один рубль больше, чем у рядового. Выдавало мне Министерство Обороны СССР четыре рубля восемьдесят копеек. Ежемесячно! Эта сумма уходила на белую хлопковую ткань, для подворотничков. Ну, и на сигареты оставалось что-то. Моя финансовая ситуация, существенно улучшалась бабушкиным ежемесячным почтовым переводом на десять рублей. Если бы не этот червонец, жить было бы сложнее. В пропорции… Это «чирик» давал мне возможность питаться сгущёнкой и белым хлебом, из нашей солдатской чайной. Или буфета, говоря гражданским языком. Вместо посещения штатной столовой в обед. Непременный электрический чайник, чай в пачках и сахар хранились у меня в нижнем отделении сейфа. Сейф был знатный, несгораемый! На колёсиках. Когда служба переезжала из старого помещения в здание нового штаба, этот сейф кантовала почти вся техническая батарея. В которой было около сорока бойцов. Ну, насчёт количества грузчиков, я несколько преувеличил, конечно. Но, человек шесть, справились. Никто не пострадал. И я, в том числе. При помощи ломов и «какой-то матери» – работа была выполнена. Успешно.

Из воспоминаний об армии, не могу не отметить памятный момент, когда и как меня приняли в комсомол. Приходит старший лейтенант Кирпичников и говорит: «Петров, ты мне всю статистику портишь! В части пятьсот комсомольцев. И один – некомсомолец. Это – ты! У меня вся статистика, которую я, как секретарь комсомола части подаю в штаб округа, тобою испорчена. В чём дело?». «А что нужно?», – спрашиваю. «Что нужно, ты спрашиваешь? В комсомол вступить, нужно! Вопросы есть? Вопросов нет!», – сурово молвил старлей. И ушёл. «Ну, не я в тбилисский штаб отчёты сдаю комсомольские. Тебе надо, вот и активничай, Кирпичников!», – подумал я. И благополучно забыл. Об этом. Проходит недели две-три. Опять, комсомольский главарь меня отлавливает. «А что надо сделать, чтобы вступить? Я же – не против!», – проявляю инициативу. «Тебе следует сфотографироваться в городском фотоателье. И принести мне фотографию Три сантиметра на четыре. На документы. Возьми увольнительную у Рыжкова и сходи. Понял? Не тяни резину…», – выдал инструкцию главный «комс». Опять, прошла неделька. Встречаемся, вновь. «Товарищ старший лейтенант, у нас отчёты сейчас, в службе – нет никакой возможности в город идти. Работаю по воскресеньям, как в будни!», – иду в атаку, первым. Отбился, вроде… Проходит еще пару дней. Лежу в казарме, отдыхаю перед заступлением в наряд. Дежурным по штабу, я ходил. Так, нам, «писарчукам» положено было. Как заведено, лежу после обеда. Отдыхаю. Перед разводом. Прибегает Кирпичников и выволакивает меня из койки. Тянет за собой. Меня, в трусах и майке. Босиком. Ну, хорошо – лето! Вытаскивает меня на крыльцо казармы и ставит спиной к стене.