Простая история. Том 3

"Ты представить себе не можешь, сколько там скапливается балласта!" – сказал Джеф ей тогда. Она выслушала это с сомнением: разве могут быть не интересны или не нужны собственные мысли? Теперь она была с ним согласна: к чему ей сейчас эти воспоминания? Чтоб испортить настроение самой себе перед крещением Джефа?

– Как ты? – Спросила она тихонько.

– Как я? Дрожу, – улыбнулся Джеф.

Они встали и, переглянувшись, стали смотреть, как спокойно проходят к алтарю священники, облачённые в гимн, сверкая белыми орнатами.

Странно, Николь знала, что сзади стоят папа с мамой, но её и не тянуло оглянуться на них. Раньше она обязательно бы оглянулась в неосознанном поиске поддержки. Сейчас она точно знала, что вся её поддержка – это Джеф.

Священники преклонили колени, одновременно все поцеловали алтарь и, возможно, по какой-то внутренней договоренности, а может в своей интуитивной синхронности, и заняли свои места. Отец Вильхельм протянул вперед руки и оглядел собравшихся.

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, – гулко разнёсся под сводами храма его медленный голос и Николь неожиданно похолодела.

– Аминь, – ответили все.

– Благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога Отца и общение Святого Духа да будет со всеми вами.

– И со духом твоим, – ответили ему и прихожане, и священники.

– Братья и сёстры, осознаем наши грехи, чтобы с чистым сердцем совершить Святое Таинство.

На несколько мгновений в церкви повисла сосредоточенная тишина, которая иногда нарушалась негромким покашливанием или шорохом одежды. По идее, в этот момент надо действительно осознать свои грехи, что бы они не мешали общению с Богом, не закрывали Его от человека, но у Николь сначала было просто пусто в голове, как в том котле, который висит много лет на дворе у деда. Бабушка его использовала вместо колокола, чтобы позвать их с озера на ужин. Ни одной мысли не пронеслось – может быть оттого, что она была взвинчена не меньше Джефа. Она только смотрела широко открытыми глазами и подмечала всё вокруг, словно только и делала, что вертела головой. И вместе с тем она не шевельнулась.

Она видела, как склонил голову Джеф с болью сдвинув брови и закусив губу, как Стив нахмурился и сцепил на животе руки. Она почувствовала, как шевельнулась возле неё Нора, неслышно переминаясь с ноги на ногу. Услышала, как сзади, еле слышно, прочистил горло папа.

Николь точно знала, что он сейчас смотрит на алтарь и просто ждёт продолжения. Она никогда не могла догадаться, о чём он думает в такие моменты: о своей работе или о том, что слышит в церкви. Мама, скорее всего, тихонько вздохнула и выражение глаз у неё стало каким-то больным, как тогда, когда с Николь что-то случалось. У мамы вообще сильно понимание своей вины. Николь, помнится, поразило это однажды, когда сильно папа орал на маму, что она потворствует Николь. Потом, когда Николь, расстроенная вконец, высказывала Джефу свои огорчения, он обронил что-то вроде: "умение заставить чувствовать себя виноватыми других людей можно отнести к дару, свойственному личности". Ей тогда было непонятно, согласен он с папой или нет, так она ему это и заявила.

На что он ответил: "может, папа отчасти прав? Подумай сама, не обязательно мне это говорить, просто подумай: часто ли мама позволяет тебе делать то, что ты считаешь нужным? Наверное, у неё есть причина, чтобы поддерживать тебя. Но и у папы может быть причина быть недовольным этим. И если ты уверена в том, что она всегда поддерживает тебя, подумай, может ты неосознанно пользуешься иногда своим положением? Я понимаю, что говорю тебе весьма неприятные вещи, но я и ещё добавлю. А если бы ты взяла автомат и пошла убивать неугодных тебе на улицах, просто потому, что считала бы что тебе это нужно, как ты думаешь, стала бы мама тебе подносить патроны? Ты просто постарайся осознать, о каких невероятных глубин подлости может дойти человек из-за чувства вины, если его начинает кто-то использовать".

Тогда Николь испугалась настолько, что вообще перестала маму просить о чём-либо, всё время одергивая себя: а вдруг она уже "берёт автомат"? Сейчас это всплыло неожиданно в совершенно другом свете. Николь тогда просто совершенно жутко обиделась на Джефа, так прозрачно намекнувшего, по её мнению, на подлость её мамы. Даже не просто обиделась, а отвесила ему пару хороших пощёчин, прежде, чем он успел поймать её за руки, напоминая, что он предупредил: скажет неприятную вещь. Она отцепилась от него и устроилась в уголке, молчаливая и обозлённая, размышляя, почему он так сказал. Потом эта обида всей своей тяжестью упала на неё саму, как только она присовокупила собственную вину. Сегодня она впервые подумала о маме не как о жертве её, папы или обстоятельств, а как о человеке, который бьётся всю жизнь в сетях собственных построений, так искажённых и нечётких, что не видит пути. И лишь сейчас она вдруг поняла: тогда Джеф вовсе не пытался выразить симпатию к её отцу, а глубоко сочувствовал Марине.

Под сводами поплыл глубокий голос, подхваченный немного нестройным хором собравшихся:

– Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сёстры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга:

Николь ударила себя в грудь костяшками сжатых в кулачок пальцев, заметив, как медленно и с силой делает то же самое Джеф и повторила:

– Моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу Блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых, и вас братья и сёстры молиться обо мне Господу Богу нашему.

Отец Вильхельм откликнулся:

– Да помилует нас Всемогущий Бог и простив нам грехи наши, приведёт нас к жизни вечной.

И все ответили ему:

– Аминь

– Господи, помилуй! – Сказал отец Вильхельм.

Странно, но у него это получалось с такой просительной нотой в голосе, что Николь, если была задавлена плохим настроением, иногда это не могла слушать без слёз. Может быть потому, что иногда сомневалась, что ей можно простить её прегрешения.

Иногда, она это точно знала, она была настоящей фаталисткой.

– Господи, помилуй, – откликнулись все.

– Христе, помилуй, – произнёс отец Вильхельм

– Христе, помилуй, – взлетело в храме.

– Господи, помилуй! – Воззвал отец Вильхельм.

– Господи, помилуй, – и как только ответили ему, он возвысил голос и пропел:

– Слава в вышних Богу!

Николь рядом с Джефом с ощутимой радостью подхватила гимн Славы – праздник! Надо славить Господа. Адвент окончен. Весь адвент они не слышали этого гимна.

– И на земле мир людям Его благоволения. Хвалим Тебя, благословляем Тебя, поклоняемся Тебе, славословим Тебя, благодарим Тебя, ибо велика Слава Твоя. Господи Боже, Царь Небесный, Боже Отче Всемогущий. Господи, Сын Единородный, Иисусе Христе, Господи Боже, Агнец Божий, Сын Отца, берущий на Себя грехи мира – помилуй нас, берущий на Себя грехи мира – прими молитву нашу; сидящий одесную Отца – помилуй нас. Ибо ты один свят, Ты один Господь, Ты один Всевышний, Иисус Христос, со Святым Духом, во славе Бога Отца.

– Аминь, – сказали они с Джефом в один голос, вместе со всеми.

– Помолимся, – на миг отец замер у алтаря, пока стоящий слева от него отец Франциск переворачивал страницу лекционария. Настоятель посмотрел, помолчал. И начал вступительную молитву. Николь слушала её и мгновенно забывала всё то, что говорил настоятель, с холодом внутри глядя на алтарь и ругая себя за рассеянность. Её встряхнули только заключительные слова молитвы, как некий знак, что можно сесть:

– … Через Господа нашего Иисуса Христа, Твоего Сына, Который с Тобою живёт и царствует в единстве Святого Духа, Бог во веки веков.

– Аминь, – откликнулась Николь вместе со всеми и опустилась с облегчением на скамью, потянув за руку Джефа. Он вздрогнул, посмотрел на неё: наверное, ему очень не по себе. И сел.

Джеф даже не слышал, что говорилось на чтениях – ожидание сминало его сознание, вылепливая из его чувств памятник боли где-то в глубине души.

Казалось бы, да чего особенного? Словно он никогда не предавался магическим ритуалам. Определённое количество проверенных веками слов и жестов. Но здесь не было досадного и потому тянущего ожидания неизвестности. Тут была Тайна, как необходимый атрибут мистики, но Тайна, при всей своей непостижимости, не была устрашающей, а напротив, неожиданно светлой и радостной. И ощущение этой радости смягчало ритуал. Он стоял и размышлял о загадочном различии магии и религии, пока не одёрнул сам себя, с трудом возвращаясь к чтениям.

Предсказание Рождества Иисуса повторялось в двух отрывках из Библии и Джеф неожиданно снова погрузился в тревогу. Предсказания прихода Мессии напомнили ему сон, в котором он разбился в машине. Вроде самый обычный кошмар: он за рулём, удар, тьма, боль, и он – умер. Этот сон приснился впервые вскоре после его странной скоропалительной женитьбы, ещё в Японии. Джеф не придал ему никакого значения: мало ли какая ерунда может наснится по ночам? Но сон вернулся, во всей своей подробной неумолимой яркости, вернулся вскоре после аварии и ещё однажды, уже дома. И Джеф тогда задумался, анализируя его. Может быть потому, что уже был достаточно подготовлен к принятию такой неприятной ситуации, а может потому, что ему тогда уже было не о чем жалеть. Машина была незнакомая, не то чтобы он так видел, просто он знал это, как бывает во сне. Автомобиль и автомобиль, он даже знал его и сидел в нём не раз до этого, потому, что ориентировался в расположении необходимых вещей в нём, знал, как эта машина поведёт себя в непредвиденном случае. И вместе с тем, совершенно точно – это была неизвестная машина. Чужая, не его. Это было странно, но в снах всё странное. Он смирился с ожиданием, было даже любопытно: в самом деле так всё и случится или это просто вариации на тему бренности жизни? А когда появилась Николь и привела его в церковь, он изумился, столкнувшись вплотную с христианским пониманием времени. И тогда задумался впервые: так ли всё фатально предопределено в жизни, хоть и сосчитан каждый твой волосок на голове?

– Аллилуйя, – услышал он рядом, возвращаясь мыслями в это место и в это время.

Ого, замечтался. Уже Евангелие начинается.

Так можно и всю мессу прошляться в дебрях воспоминаний. Осторожно взглянул на Николь. Она стояла рядом, немного бледная, задумчивая. Она-то уж точно не болтается на мессе в посторонних размышлениях.

Это было странно: обнаружить у самого себя недостаток сосредоточенности. Он заставил себя слушать Слово Божие не отвлекаясь.

– Господь с вами, – сказал отец Вильхельм, оглядев прихожан.

– И со духом твоим, – ответили ему.

Джеф медленно начертил на лбу маленький крест большим пальцем, затем на губах и, наконец, на груди. Рука была тяжёлая, словно чужая. Сказал вместе со всеми:

– Слава Тебе, Господи.

Голос Николь рядом был так тих, едва слышен, что Джеф только улавливал его, даже не различая оттенков: спокойна она? Волнуется?

Николь не была спокойна. Она, спроси её Джеф сейчас, не смогла бы точно определить своё сиюминутное состояние. Она просто едва дышала, вдруг стиснутая тревогой. Вернее, даже страхом. Что ей именно страшно, она определила только потому, что у неё неожиданно заледенели ладони. Это осталось ещё из детства: всегда, как только она сталкивалась с какими-то стрессовыми ситуациями, когда ей приходилось принимать решение или общаться с незнакомыми людьми, руки становились противно липкими и холодными. И раз сейчас такие руки, значит, преобладает страх. Это её удивило. С чего вдруг? И если это действительно так, страх преобладает над чем, над какими чувствами-то?

Неожиданно всплыла картинка. Вечер, темнеет за окнами, они торопятся, но приостановились, чтобы просто посидеть вместе. Ресторанный стол, накрытый двумя скатертями: тёмно-зелёной внизу и на ней белой. На столе свеча и бутылка шампанского, наполовину пустая. Красно-коричневая обивка на стенах отражает причудливыми узорами позолоты огни люстр и желтоватое пламя свечи. Кабинка, без потолка, неярко освещённая, отделяет их стол, создает иллюзию, что они тут одни. И Джеф. В расстёгнутой куртке, откинувший голову назад и опирающийся на высокую спинку кресла и всем телом, и затылком. Его неуловимая, блуждающая и мягкая улыбка. Его взгляд, обращённый к Николь, полный нежности. Его движения, которые он то начинал, то вдруг обрывал. Он поразил её тогда своим обращением к ней и раскрепощённостью. Они тогда впервые вместе пили шампанское.

Как давно это было! Ещё осенью. Тогда же её впервые охватило мгновенное яркое понимание своего страха за него. Она просто задыхалась в тот вечер, испугавшись, что с ним что-то случится, она не сумеет ему помочь и останется без его поддержки. Это было такое острое ощущение, такое болючее и ясное, что внутри от него становилось одновременно и холодно, и жарко. Старый тёмный страх, такой же как тот, который заливал её, пока она стояла босиком, чтоб никто не услышал, на холодном полу, прислушиваясь к дыханию Марины, или когда представила, что Стив придёт и скажет: "прими мои соболезнования".

Потом это прошло, отдалилось и забылось, кажется, через неделю или две. Она не помнила. Этих страхов, терзающих её, было так много, что трудно было их все как-то обозначить. Наверное, она тогда списала это чувство на воздействие алкоголя и не стала обдумывать. И уж тем более не сказала Джефу.

Николь взглянула на него.

Он сидел рядом, такой же, как всегда и так внимательно слушал Евангелие, что ей стало интересно, что он там слышит? Она попыталась прислушаться, но почему-то улавливались только отдельные слова, достигающие её понимания. В голове вместо этого крутился псалом: "Сердце моё трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашёл на меня, и ужас объял меня".

Николь прослушала и чтения, и Евангелие, и как усиленно ни старалась она сосредоточиться, всё ускользало от её сознания, поглощённого воспоминаниями.

Она пыталась отвлечься, поглядывая на Джефа, но только возвращалась снова к мыслям о нём и собственному беспокойству.

Она поймала себя на осознании что вместо молитвы половину мессы простояла, размышляя о Джефе. Её вдруг пришло в голову, что сейчас она просто постоянно, постоянно боится за него. Это было просто смешно, такой здоровенный мальчик, как Джеф, который столько лет прожил один, уж, наверное, прекрасно мог о себе позаботиться. И всё равно, она боялась. Это был какой-то неосознанный страх, неоформленный и расплывчатый. Если бы Джеф летал, там хоть было бы ясно: а вдруг что-то произойдёт в воздухе с самолётом? Но здесь, на земле, она никак не могла себе обозначить границ и причин этого страха, и подобное положение вещей нервировало её.

Николь почувствовала даже радость от того, что хоть поняла, что она просто боится, не случилось бы чего с Джефом. Когда она впервые обнаружила в своей душе присутствие страха и не смогла его назвать или хоть найти его причину, это так обеспокоило её, что стало трудно дышать. Она запаниковала тогда: ей показалось, что она боится самого Джефа. Ужасное подозрение, встряхнувшее её своей нелепостью. Она размышляла целый день – это было ещё осенью, вскоре после их встречи. Но такого просто быть не могло. Уж кого-кого, а Джефа-то она точно не боялась, для неё собственный отец был гораздо страшнее.

Она выкинула это из головы и стала размышлять о своих страхах с другой стороны, как и предлагал Джеф. Кажется, такое заключение не должно её было беспокоить совсем: ведь она боится не за себя. Сразу понадобилось выяснить, что такого опасного для неё самой в её страхе за Джефа – она просто пыталась сформулировать этот вопрос, как учил её Джеф. И на этот прямой вопрос тут же получила ответ: страх потерять себя. Все её мысли, чувства, ощущения были настолько заполнены Джефом, что его отсутствие в её жизни означало только исчезновение самой Николь. Она попыталась представить себе, как такое может быть.

Она бы сидела в маленькой комнате, которую сейчас даже не воспринимает как свою, просто мысленно обозначая её термином "здесь" или "там", соответственно тому, где сама находилась. Странно, квартира Джефа у неё воспринималась как "дом". Ей не хотелось бы выходить, потому, что некуда было идти; ей не хотелось бы есть, потому, что было бы не до еды; вокруг неё были бы люди, но она не видела бы их, потому, что не было бы Джефа. Когда-то давно, когда она решила, что у неё никогда не получится быть святой, потому, что она слишком любит себя, она поставила над собой опыт. Мысль была проста: выяснить, как сильна её воля, чтобы она могла отдать себя без остатка служению Богу. Мало ли какие трудности могут возникнуть при этом. Сколько было таких мучеников, которые голодали и всё равно делали то, к чему их призвал Господь.

Она перестала есть совсем. Пила только воду и страшно мёрзла, хотя это было летом. Странно, есть ей тогда даже не хотелось. Так и осталось далеко в воспоминаниях: пустота и холод внутри.

Она выдержала только три полных дня, потому, что на четвертый день приехала бабушка и взбунтовалась. Уж кто-кто, а бабушка точно всегда могла уговорить Николь сделать то, что ей делать не хотелось. Хоть опыт по мнению Николь и остался незаконченным, она вынесла из него неприятные для себя вещи. Например, решила, что силы воли у неё самой нет даже с бабушкин напёрсток: если бы она не молилась, она и дня бы не выдержала. Значит, о силе ей нужно только молиться. Ещё она обнаружила, что если совсем не хочется есть, но тебя все равно усаживают за стол и переставляют перед твоим носом всякие вкусности, а уж бабушка конечно блеснула!, невозможно устоять.

Николь тогда страшно огорчило осознание, что в ней голос её желудка сильнее голоса собственных убеждений. Одно только она для себя так и не прояснила: каким образом Бог мог отдать тому, кому нужно всё то, что она отказывалась есть эти три дня ради собственной проверки? Она оставила этот вопрос, решив, что он не входит в её понимание. Сейчас ситуация была похожа. Николь, чтобы разобраться в своих страхах подумала, что нужно поставить эксперимент: просто посмотреть, сколько она выдержит без Джефа, раз уж она, как мама говорит так им одержима. И она попыталась представить такую ситуацию. И поняла, что если будет усиленно молиться, то три дня выдержит точно. Но при этом у неё мелькнула мысль: а Джеф?! Сколько выдержит он? Она взглянула на него.

Он стоял рядом, на вид такой невозмутимый, обычный. Сразу почувствовал её взгляд, посмотрел на неё и увидев его взгляд она вздрогнула. Его глаза были такими тревожными, словно он в темноте машины, едва освещённый огоньками приборов слушает её рассказ о лагере. Она не знала, что он увидел в её глазах, но он нащупал её руку и сжал её. Его ладонь была тёплой, даже горячей и сухой. Её холодные пальцы с наслаждением погрузились в это тепло, сразу покладисто подогнулись, чтобы полнее ощущать жар ладони Джефа. И Николь вдруг пронзила мысль: она пришла к нему, просто потому, что ей не к кому было больше идти. Подумала, что он выслушает её и, может, что-то подскажет. Он, конечно, подсказал, но в то же время и распахнул себя перед ней, сказав: "бери, что хочешь, что тебе надо. Я весь твой". Она и брала. Спокойно. Нахально и без зазрения совести. И взяла столько, что если она его бросит, то он просто умрёт. И она сама так проросла в него, что и она тоже умрёт.

И эта осознанная ею взаимозависимость их была так ослепительна в своей простоте, что её изумило, как это она не поняла этого раньше. Она думала о Джефе и о себе по отдельности. А они-то перешагнули порог одиночества, теперь они одиноки вместе, как сиамские близнецы и если им разделиться, то одиночество их убьёт.

Она с изумлением смотрела на него в этом озарении, вся трепеща. Как? Всё вот так просто? Это и есть любовь? Такая проза? А где же сказки, прекрасные и романтические? Она столько говорила о своей любви, она так объясняла это маме и не понимала, что Любовь – это просто Жизнь? Вот он, Джеф, стоит себе рядом, волнуется. И он – единственный человек, который ей нужен. Она любит этого человека. С его странностями. С его особенными привычками и недостатками. Именно он послан ей Богом для того, чтобы сопровождать её по жизни. В нём все её надежды. Истина, пронзающая душу. И правда не знаешь, что с тобой будет дальше в жизни, вся ты в ладонях Господа.

Ведь она ничего не сделала такого, чем можно было бы гордиться, что составило бы ей честь или как-то помогло другим людям. И всё равно получила такой подарок: Джефа. Наверное, Бог действительно её очень любит. Это мелькнуло в ней мгновенным озарением: утончённое понимание своей любви, понимание своей связи с Джефом, и понимание причины своих страхов. Не Джефа она боялась, а жизни. Раз у неё есть такой потрясающий подарок – любовь, становится очень страшно от возможности потери, стоит только сравнить пустоту её прежней жизни и наполненность её сейчас.

И теперь, догадавшись, что это не страх Джефа, а страх за Джефа, как часть себя, она почувствовала такое облегчение, что ей захотелось тут же сесть, потому, что её охватила слабость. Вывод трёхмесячных раздумий оказался весьма тяжеловесным. Было даже странно, как она могла просмотреть такое, тем более, что ведь это приходило ей в голову после того, как Джеф съездил к Эмме Крюгер. Так нет, она просто откинула это понимание, как нечто малозначное!

Ошеломлённая, она смотрела, как отец Вильхельм закончил чтение из Евангелия. Он на миг замер, глядя перед собой, и в церкви повисла тишина, такая крепкая, что, кажется, ощущалось отчётливое потрескивание свечей.

Настоятель вытянул вперёд к народу руки с тяжёлой книгой и Джеф мимолетно удивился, как он держит на весу так долго столь громоздкий фолиант. Отец Вильхельм гулко сказал:

– Слово Господне.

– Слава Тебе, Христе, – ответили ему.

Брат подошел к нему и, поклонившись, забрал книгу. Министранты, держащие высокие подсвечники с толстыми свечами для удобства чтения Евангелия одновременно сделали шаг назад, повернулись и ушли за алтарь. Весь народ смотрел, как они поставили подсвечники на пол у дарохранительницы. Настоятель обошёл алтарь, помолчал, оглядывая собравшихся.

– Сегодня я хотел бы напомнить вам о тех плодах любви, которые мы все способны принести в своей жизни. Как только люди говорят "плод любви", сразу приходит мысль о рождении ребёнка. Но разве не будет плодом любви результат доброго намерения? Подумайте, сколько чудес сопровождает нас в путешествии по жизни, созданных руками любящих нас людей или их добрыми намерениями. Не раз мы вспомним мамины завтраки, положенные в наш портфель, как бы мы от них ни отказывались или улыбку бабушки, вытирающей нам слезы, или успокоительное присутствие отца во время нашей первой игры. Скажете – обычные вещи? О, что вы, в этом нет ничего обычного! Это маленькие чудеса любви, способной перевоплощаться из слова или намерения в реальную вещь. Может быть в осуществлённую мечту, а может и в рождение ребёнка. Давайте немного углубимся в прошлое: вот Мария, простая девушка. Смиренная до величия. Вспомните факт посещения Марией Елизаветы. Как вы думаете, зачем она к ней пошла? Просто проведать свою родственницу? Да ведь такой жест граничит с любопытством, а значит абсолютно бесполезен. Разве же такая девушка, как Мария, могла просто бездеятельно любопытствовать? Нет, она пришла для помощи по хозяйству, ведь Елизавета была стара и должна была скоро родить, надо полагать, что ей трудно было работать. Мария пришла к ней, как к близкому человеку, неся ей свет своей ласки и жертву своего терпения, ибо всякая помощь трудна, так как заставляет нас забыть о себе. Но может быть и легка, если присутствует любовь. Мария дарила Елизавете плоды своей любви простой заботой о ней и Захарии. Это и нам по силам – такие маленькие подарки добра. Несите и вы, по примеру Марии свет своего добра вашим близким, знакомым, незнакомым, ибо вы свет миру. Я предложу вам ещё одну картину для размышлений. Величайший пример семьи – Святое семейство. Посмотрите: и Мария, и Иосиф были простые люди. Пусть им не досталось места в гостинице: они всё равно испытали великую радость при рождении Иисуса и смогли обеспечить Его самым необходимым, когда Он пришёл в этот мир. А подумайте, смогли бы они спасти Его, не имея доверия? В доверии Богу – основа единства семьи. Разве легко было принять такое решение: с Младенцем и ослабленной женщиной отправиться в тяжёлый путь, на чужбину, в великую даль, безо всякой поддержки? Только доверие помогло Марии смиренно принять это от Иосифа и только доверие помогло Иосифу не отказаться от Марии прежде и заботиться о ней и Иисусе в дальнейшем. Вы здесь найдете пример тех малых дел любви, которыми полнится жизнь с её каждодневными заботами. Такие дары оказывал Господь в то время Марии через Иосифа. Такие дары любви оказывает Он нам сейчас, нужно только внимательно посмотреть на великие примеры Рождества, чтобы суметь увидеть чудеса в нашей жизни. Мы, с помощью Господа, можем создавать в жизни эти чудеса из плодов любви. Вы руки Господа: Он дарит любовь вашими руками, вы глаза Господа: Он видит нужду вашими глазами, вы уста Господа: Он вашими устами шепчет слова утешения и поддержки, одобряет и направляет. Оглядитесь вокруг, посмотрите на чудо маленьких дел любви: свет Рождества озаряет вас. Так несите в мир свой свет, покажите миру пример христианской любви, начните со своих близких, сегодня, сейчас.