
Полная версия
Простая история. Том 3
Джеф никогда её ни о чём не просил. Он всегда справлялся с любой проблемой сам. И это тоже было странно неприятно, словно он не нуждался в ней. Она видела, как он рад ей, когда они встречаются, но потом его словно охватывало напряжение. Иногда, посреди какой-нибудь интересной болтовни он вдруг замолкал, резко менял тему, начинал делать что-то такое, что раньше они делать не собирались и Николь терялась в догадках, какая ассоциация в разговоре, активизировала его неуловимость.
Иногда, когда он, уставший, засыпал после работы, Николь устраивалась рядом с ним. Проснувшись, она чувствовала его неподвижную напряжённость, смутное подрагивание внутри Джефа, ощущавшееся, если приложить к нему руку. Это было непонятно. Спрашивать Джефа, что с ним, было бесполезно, она в ответ неизменно получала: "всё хорошо", или "всё в порядке" с разными вариациями и огромное количество информации, которая для неё ничего не проясняла. Можно было попробовать спросить маму, но не хотелось. Было просто неприятно, что кто-то станет рассуждать о их с Джефом отношениях, даже мама. Она и Нору спросить об этом не могла: Нора расскажет Стиву. Стив ещё брякнет Джефу, нет!
Дни адвента летели один за одним, наполненные наблюдениями, сомнениями и учёбой для Николь.
Джеф был всё время занят: то переездом, то его загружали чем-то ребята, то он писал статьи или рефераты для Николь, если она не успевала. Ей казалось, что сама жизнь своей каждодневной суетой осторожно растаскивает их с Джефом чуть ли не на разные полюсы Земли. Это тем более тяжело было выдержать после целого, совместно проведённого, месяца в госпитале. Там ни работа, ни люди не отнимали Джефа у неё.
Их обоюдная открытость не исчезла. Если Николь спрашивала Джефа что с ним, он честно описывал своё состояние, погрязая в подробностях: жарко, тяжело дышать, голова как ватная, есть желание чего-нибудь попить, хочется движения. Всё это обозначало только одно – он хотел уйти от ответа. Сохранить что-то в тайне от неё, не признаваться в истинной причине своего напряжения. Случайную подсказку для понимания поведения Джефа она нашла в рассказе Лоры, когда та жаловалась, что иногда Джеф отчитывается, как именно он побрил правую щеку, сколько секунд завязывал галстук или потратил на шнуровку ботинок, на сколько кусочков порезал три картофелины для пюре. Лора сказала, что единственное, что она тогда может сделать – это бросить трубку и перезвонить Майку, чтобы узнать, как в действительности дела у Джефа. И добавила при этом:
– Как ты только его терпишь, этого неуловимого сухаря?
Он ничуть не казался Николь сухарём. Напротив, С ним всегда было интересно. Он был очень мягким в обращении с ней, ласковым и весёлым. Нельзя, правда, сказать, что при этом он позволял делать всё. Нет, кто-кто, а Джеф-то уж точно мог выразить такое неудовольствие одним взглядом, что тут же отпадало желание делать то, что им не поощрялось. Точно так же он умел настоять на том, что, как он считал, должно быть сделано. Обычно это касалось каких-то дел внешнего мира. Но здесь, у них внутри, был словно аквариум нежности. И Николь плавая в нём, чувствовала себя прекрасно, даже при всём своём беспокойстве.
Она не умела с такой чёткостью давать определения своим собственным ощущениям, как умел это Джеф и довольно часто на его вопросы отвечала просто: "не знаю". Проходило немало времени пока Джефу удавалось выяснить, какое внутреннее состояние вызвало ту или иную её реакцию. Но такие же беседы проводить с ним у Николь не получалось. Ей оставалось только наблюдать за ним и довольствоваться теми ответами, которые он ей давал. К счастью, ответы его всегда были откровенны. И Николь, размышляя, приходила к выводу, что сейчас их отношения не имеют продолжения, вернее, просто являются незавершёнными.
То духовное родство, присутствующее между ними, сближало их настолько, что это заставляло её ожидать подтверждения от Джефа, что он чувствует то же, что и она. Он молчал, хотя Николь ясно ощущала движения его души, пусть он ничего о них и не говорил. Её мучила потребность растворения в нём, а это было невозможно при его молчании. Ей уже было недостаточно его поцелуев, мало прикосновений во время массажа или, когда он держал её за руку. Ей хотелось, чтобы он обнял её и не отпускал. В сущности, Николь и сама не знала, чего бы ей хотелось. Это смутное неоформленное томление было на грани переносимости, просто так жизненноважно для неё было, чтобы он стал ещё ближе. Но как только появлялся намёк на такое сближение, Джеф сбегал. Он тут же неуловимо отдалялся, находил для них другие занятия. Николь это нервировало и злило.
Лёжа вечерами без сна на своей узенькой кровати в бывших когда-то уютными, дающих когда-то давно ощущение защищенности, а теперь пустых, стенах, Николь, вспоминая мелочи прошедшего дня и поведение Джефа, снова и снова просматривая их в сознании, приходила к мысли, что с ней что-то не так. Иногда хотелось просто разорвать этот круг, чтобы уничтожать дискомфорт, порождаемый отношением Джефа к ней. Ну, хоть перестать ездить к нему, что ли. Но это было выше её сил. Если она спрашивала его, как он к ней относится, Джеф говорил, что любит её. И она точно знала, что так оно и есть. Что он действительно любит её, что он умрёт ради того, чтобы с ней было всё в порядке. И вместе с тем не могла отделаться от подозрения, что Джеф неуловимо отталкивает её. После госпиталя у них почти не было времени просто посидеть и никуда не торопиться. Николь казалось, что они всё время по-отдельности. Если она приходила из школы усталая, она могла просто лечь и заснуть. Джеф, заваленный какой-то работой, был настолько занят, что у него не было возможности просто поваляться рядом с ней, бездумно нежась в лени.
Даже ритуал массажа он словно включил в расписание дня, выделив для этого определённые часы. Николь вообще казалось, что две недели перед Рождеством он рассчитал поминутно, с невероятной точностью, следуя какому-то своему графику, чтобы нигде не сбиться и ничего не упустить. Случалось, пару раз и так, что он убегал выполнять свои обязательства, оставляя её одну в квартире. Николь не роптала: их отношения достигли того уровня, когда бесполезно дуться друг на друга, просто надо высказывать своё мнение.
У неё было такое чувство, что жизнь несётся с невероятной скоростью, заполненная до отказа всеми этими обязательствами, встречами, лекциями, занятиями, школой, совместными обедами с родителями, необходимыми шахматами и прочей, на её взгляд, совсем неважной и даже глупой суетой. Ей казалось, что её жизнь теряет смысл, Дни мелькают, как кадры на экране и единственное, что давало хоть какую-то надежду – мысль о том, что всё это когда-то закончится. Может быть, потому она и не огорчалась с такой силой, с какой предавалась панике или слезам раньше: в ней жила уверенность: чем быстрее мелькают дни, тем быстрее весна. Восемнадцать лет. Окончание школы. Свобода. Возможность для неё поступить в колледж где-нибудь за границей. Бегство из этого мира, бегство от прежней жизни.
3
Когда её посетила Нора, чтобы посмотреть новую "берлогу" Джефа, Николь, привычно сервируя кофе, поинтересовалась:
– Ну, как?
Нора засмеялась, глядя на неё.
– Не ожидала. Красиво. Мне нравится. Непривычно только. Кто занимался дизайном?
– В основном Майк, под давлением пожеланий Джефа. Правда, он всегда спрашивал моё мнение.
– Джеф вроде говорил, что ему нельзя доверять? – Нора снова засмеялась. – Джеф с ним столько боролся. Впрочем, он со всеми боролся. Со Стивом, с Хартом, с самим собой. Я тоже раньше всё боролась, мы в этом с Джефом похожи. Правда, я боролась больше с друзьями Стива, чем с собой. Вся жизнь – сплошная борьба.
– А чего боролась-то?
– Я сначала со всеми без разбора боролась: я была жутко воинственная. Знаешь же, как люди смотрят на стюардессу частенько? Не с таким уж великим уважением, как хотелось бы. Меня эта спесь всегда возмущала до глубины души. Летишь, за тобой тут ухаживают: плед, напитки, ланч и на тебе: ты, при этом всем ещё и нос от человека воротишь, который твои же непромокаемые пакеты убирает. Многие считают: раз я плачу свои деньги, имею полное право вести себя как хочу. Ну и что с того, что ты оплачиваешь это внимание? Почему человек больше способен уважать любого чиновника, которому точно так же платит, но получает от него гораздо меньше, чем от стюардессы: ни в каком кабинете уж точно ни пледа, ни улыбки не дождешься! Причём, часто ведь это не только какие-то абстрактные люди, пассажиры, наземники или начальство, а, что самое обидное, твои же коллеги, которые вместе с тобой летают. Я раньше была просто одержима идеей доказать обратное. Странно, как я в своей воинственности вообще не потеряла работу. Было дело, меняла компании пару раз, но не представляю себе, как бы я бросила полёты. Я, как Джу -не могу. Наверное, это внутри что-то такое – привязывает к воздуху и всё, как диагноз. У меня даже что-то вроде теории есть: я просто считаю, что все люди делятся на летающих и нелетающих. Это также, как кто-то может быть математиком, а кто-то – философом: просто мозги по-разному устроены. Я и Стива понять не могла: как это он смог перейти с неба на землю. Не скажу, что это было легко: только я и он сам знает, как ему это далось. Я на себе это прочувствовала, когда ушла из авиации и жила на базе со Стивом. Долго не выдержала, вернулась назад. И потом, когда мальчишки родились, имела возможность проверить ещё, насколько правильно моё решение. Я бы так сказала: для меня это было просто вынужденное наземное существование. Думаю, я поэтому и понимала, как после ВВС Стиву трудно было войти в обычную жизнь. Он тогда куда деть себя не знал. У них у всех и увлечения тогда оформились поэкстремальнее: горные лыжи, ралли, прыжки с парашютом. Лыжи потом у Стива отошли на второй план, а парашют он так и не бросил. Говорит – лыжи опаснее, представь. Ездит иногда в клуб парашютистов, развлекается. Терпеть этого не могу. И все эти сомнительные посиделки… Этим клубным приятелям вечно полная дрянь в голову лезет. Единственный, пожалуй, с кем я не боролась из его друзей, это Джеф. Не знаю, он мне всегда нравился. Может, просто потому, что они дружат с трёх лет и представить их совершенно невозможно по отдельности. А может, потому, что Джеф самый цивилизованный. Всегда ведёт себя прилично, не говорит гадостей и всегда знает, когда надо уйти. С его посещениями я мирилась. Даже когда у него была целая проблема с выпивкой.
Это Николь удивило. Хотя Джеф сам говорил, что он знает, что такое алкоголь. Когда он её ругал за её переборы. И правда, почему она была уверена, что это ей поможет? Глупая.
– А в чём была проблема? – Спросила она Нору.
– Ну, может и не проблема, не знаю. Они иногда устраивали со Стивом пивные вечеринки. Джеф, кажется, одно время искренне полагал, что если очень много выпить, то можно забыть всё и будет весело, хорошо и спокойно. – Нора тихо засмеялась, поставила кофейную кружку на блюдце. – Только, по-моему, ему не нравилось, что при этом снижается контроль над собственным телом.
Николь встала, пошарила в поисках пакетика пирожных. Высыпала их в пирожницу, не раскладывая. Нора своя и так быстрее. Посмотрела, как Нора выцепляет одно пирожное, поглядывая на неё. Да, можно себе представить, как злило Джефа снижение контроля над собой. С этим утверждением она могла согласиться без оговорок: Джеф просто бесился, если не мог проконтролировать что-то в своей жизни. Оставалось только удивляться его терпимому отношению к всевозможным непредвиденным звонкам из "башни" и тем сюрпризам, которые ему подкидывала сама Николь. У него была целая система учёта подобных вещей, что Николь всегда смешило. Она опять устроилась на своём стуле. Поинтересовалась:
– Ну и как?
– Не знаю, спроси у него. Но через некоторое время он пить перестал вообще. Не то, чтобы он в рот, что называется, не берёт, но если у него есть выбор: пить или не пить и нет желания, он даже глотка не сделает. Собственно, проблема с академии была у них со Стивом у обоих. Но Джеф остыл к такому делу, а Стив до сих пор пиво любит. Может, с тех пор они его и нарекли бочонком? Растолстел, хомяк.
Николь засмеялась, увидев, как она состроила недовольную гримаску. Спросила, посерьёзнев:
– А почему ты боролась с друзьями Стива?
– Меня бесило, что он для них делает всё. Хотя друзей-то не так и много: Харт да Дик ещё. Кроме Джефа. Ну, своя их компания, диспетчерская, но диспетчеры не очень хорошо к лётчикам относятся. Как и все в аэропорту, собственно. А Стива, Джефа и Харта, объединяет их прошлое: академия, база, ВВС. От этого никуда не денешься, никуда не уйдёшь. И это, пусть и малоощутимо, но всё равно стоит между ними и группой, разъединяет. Хотя, в некоторой степени в то же время и объединяет.
– Это как? – Удивилась такому противоречию Николь.
Нора пожала плечами:
– Для многих, управляющих гражданской авиацией, люди из ВВС пилотами не являются. Их можно понять: главное в ВВС – выполнение задания. Главное в гражданской авиации: пассажир, сколько бы у тебя их ни было – пятьсот или один. В ВВС пилот должен выполнить свою задачу любой ценой, даже ценой собственной жизни, а в гражданской авиации пилот должен доставить пассажиров в заданную точку в добром здравии. Разница задач определяет психологию. Ты только представь: человек на базе решает интересные задачи: у него есть какой-то выбор при принятии решения и вдруг он оказывается в аэробусе, движущемся по заданному маршруту от одной точки до другой. Да он отчаянно скучает и тоскуя, сам называет себя воздушным извозчиком. После увольнения у Стива просто не было иных вариантов, как только пойти в наземники. Да и у Джефа тоже.
– Знаешь, мне кажется, что Джеф от меня сбегает, – неожиданно для себя сказала Николь.
Нора воззрилась на неё изумлённо.
– Как это "сбегает"?
– Ну, мы почти не остаёмся наедине. Всё время то приход, то какие-то встречи, то вечеринки. То работа, даже если и не дежурство, а если мы и дома, то тогда статьи или моя учеба.
– А ты надеялась, что Джеф только будет смирно сидеть в кресле и смотреть на тебя и никуда не отойдёт? – Нора воззрилась на неё.
– Что-то вроде, – вздохнула Николь.
– Бесполезно. Выкинь это из головы, Ники. Ты и так добилась блестящих результатов от Джефа. Даже меня впечатляет то, что он согласен, чтобы тебя называли его невестой. Это ж старый холостяк! Ведь он последние восемь лет фактически жил один. Делал что хотел, никто не стеснял его свободы.
– Ну и я не стесняю, – пожала плечами Николь.
– Нет, теперь уже стесняешь, поверь. Даже мысль о том, чтобы посоветоваться о планах на вечер для моего Стива, например, до сих пор непереносима. И это у Стива! У моего покладистого Стива – страх перед тем, что его свяжут узами нежелательных обещаний. Представляю, в каких тисках должен чувствовать себя наш непредсказуемый Джеф.
Это Джеф-то – непредсказуемый?! Да большего прагматика она в жизни не встречала! У него всё всегда распланировано до мелочей. Разложено по полочкам и подчинено какому-то, никому не известному кроме него, расписанию, всегда присутствует какая-то невидимая и непонятная, но очевидная для него план-схема. И настолько все варианты просчитаны, что любое непредвиденное нарушение планов его даже не смущает. Как он сам говорит: "и плюс скидка на случайное событие".
Нора просто шутит.
– Ты хочешь сказать, что я слишком навязчива? – Огорчённо смотрела на неё Николь.
– Ты не навязчива, – засмеялась Нора. – Ты просто истинная женщина. Думаешь, по мнению Стива, я не навязчива? Нет, наверное, в этих вопросах женщины никогда не поймут мужчин.
– Ну и что же делать?
– Радоваться тому, что имеешь и примириться с тем, что твоя власть не всеобъемлюща.
– Легко тебе говорить. Попробуй, сделай, – вздохнула Николь.
– А чем, ты думаешь, я занимаюсь все годы супружеской жизни? – Усмехнулась в ответ Нора.
– Знаешь, что для меня труднее всего? – Задумчиво призналась Николь. – Соответствовать ему. Он такой серьёзный, такой умный, такой взрослый, я сама себе рядом с ним кажусь глупой девчонкой. Трачу массу времени на то, чтобы выглядеть старше, слежу за своей физиономией, чтобы по ней невозможно было догадаться что я думаю или сколько мне лет. Скажи, у меня сильно детский вид?
– С чего ты взяла? – Изумилась Нора. – Но я тебя понимаю. Вообще, когда я тебя увидела впервые, я подумала, что ты девчонка совсем. Но понятие "девчонка" – вовсе не возрастное. Психологическое. Оно может растягиваться от школьного возраста и до пятидесяти лет. Это всего лишь обозначение несерьёзной безответственности. Когда я так о тебе подумала, последнее, что могло прийти мне в голову – это прикинуть твой возраст. Он, конечно, вылазит, твой возраст, но только когда ты надеваешь свою школьную форму. А если ты одета в платье или костюм – никто не сочтёт, что ты ребёнок. Поверь. Есть такие лица, знаешь, взрослые с детства. Как у тебя.
Она чуть улыбнулась, посмотрев на Николь. И Николь улыбнулась в ответ кончиками губ, размышляя, комплимент ли это. Она ничего не прояснила для себя совершенно, но стало почему-то легче. Они дружно посидели ещё немного, потом Николь предложила:
– Пойдём танцевать.
И потянула её за собой в гостиную, нещадно протащив её по коридору. Там Нора растерянно смотрела, как она включает там Джефову "квадратуру", наполняя пространство тяжестью металла, как то ли танцует, то ли занимается аэробикой. Она некоторое время ошеломлённо сопровождала взглядом движения Николь, но сама не делала даже попытки сдвинуться с места.
– Ну давай же, Нора, да оторвись ты немного! Что ты такая зажатая? – Посмеивалась Николь, пытаясь её растормошить. – Это нетрудно. Зато хорошо расслабляет.
– Да не могу я так быстро! – Жаловалась было Нора.
Николь, отмахнувшись, подтянула её за руку поближе к себе и легонько покрутила в разные стороны, заставляя пошевелиться. Нора, такая маленькая по сравнению с ней, показалась просто игрушечной и Николь почувствовала себя великаншей, вынуждая её бегать и подпрыгивать. Наконец, Нора не вытерпела и рассмеялась.
– Где быстро? – приподнимая брови, поинтересовалась Николь. – Нужно просто почувствовать напряжение ритма, тут не скорость нужна, а твои эмоции. Просто ощути, как внутри тебя движется музыка, плыви в ней.
С Норой заниматься тенсигрити оказалось веселее, чем одной. Николь отчаянно скучала, когда Джеф был занят. Его гимнастика так плотно вошла в её жизнь, что Николь научилась поднимать себе настроение с помощью прежних уроков Джефа. Но одной заниматься просто неинтересно. Николь не собиралась Нору чему-то учить. Просто сейчас её внутренний дискомфорт требовал сброса. И лучше, чем под музыку это было не сделать.
Нора рассматривала то, что она делает почти с изумлением. Она честно старалась не отставать от Николь, танцевала и танцевала неплохо, но Николь, сама не замечая этого, все время сбивалась на ритуальные движения. Они её успокаивали. И именно это успокоение так удивляло Нору. Её напряжённость тем больше росла, чем спокойнее становилась Николь. Николь присмотрелась к её растерянности.
– Я тебя что, шокирую? – Спросила она нервничающую Нору.
– Не нравится мне такая тяжелятина. И танцуешь ты странно. Это и танец и нет: не совсем эстетично, но призывно, надо признаться.
Николь понимала её. Трудно к таким вещам отнестись без опаски впервые.
Потом вспомнила, как она первый раз увидела работу Джефа. Засмеялась над своим прежним смущением. Легко погладила Нору по плечу. Бедная, Стив тоже иногда бывает таким занудой. Значит, Норе расслабиться трудно. Надо будет ещё когда-нибудь с ней так попрыгать.
– Ну и пусть не нравится, пусть призывно, никого же нет. Ты просто проникнись этой твёрдостью ритма. Я же тебе не об эстетике толкую. Раскрепостись ты.
Вскоре у них стало получаться вполне слаженно. Нора неплохо вжилась в деятельное ощущение такой разрядки, вдохновения только не хватало.
– Надо было заняться этим до кофе, – выдохнула она, когда они закончили.
– Идея в голову не пришла, – с согласным покаянием откликнулась Николь
Предрождественский день начался для Джефа задолго до рассвета. Непривычное напряжённое ожидание рывком подняло его с постели, вселяя тревогу и беспокойство, заставляя привести себя в порядок, обостряя мысли, подстегивая чувства и почему– то вызывая нервную дрожь.
Сегодня крещение. Окончание прошлого. Пропасть. У него было ощущение, сходное с падением. Пике. Нажимаешь педали, Джеф? И как, получается? Ну, дожился.
Проснувшись, он босиком промаршировал на кухню, ощущая ковровую мягкость под ногами и там, усевшись верхом на стуле, задумался, пытаясь разглядеть в окнах хоть что-то среди непрозрачной черноты скрытного утра. Впервые осознанно пришёл в голову вопрос: а что дальше? Не прежние примерные расчёты: "башня" – Николь, "башня" – пенсия" или "башня" – Николь, переезд, какой-то другой вид деятельности". А именно: что будет жить дальше в его мозгу? Всё его прошлое промелькнуло перед ним.
Родители. Мировоззрение их вполне им разделялось, просто в силу их авторитета. До тех пор, пока не пошло вразрез с его способностью выжить.
Тогда связь порвалась. Но, пожалуй, только опираясь на своё прошлое, он заново создал своё мировоззрение. Если бы не его одинокое отрочество, не видать ему аэродрома, как своих ушей. Так и пялился бы всю жизнь в микроскоп или спектрометр, что-нибудь да определяя. То клетки, то прошедшие века. Как мечтал для него отец. И дело тут даже не в гибели отца и мамы – все теряют родителей раньше или позже. Дело в том, что их мировоззрение настолько мешало его собственному росту, что он чувствовал себя центром свалки в курятнике, где все куры дружно выражают своё деятельное сочувствие одной, имеющей рану.
Смерть родителей уничтожила в нём основу, за которую он держался в жизни, на которой до этого он создал свою жизнь. Вот что было больно.
Авария: а это уже крушение надежд. После неё пришлось тяжело возрождаться. И неизвестно, возродился ли он вообще, раз его до сих пор так волнует упоминание о самолётах и его лётном прошлом. Пожалуй, это был самый серьёзный удар по его мировоззрению. Подтверждение того, что в жизни нет стабильности. Авария породила в нём твёрдую убеждённость в бесполезности ожиданий. Он решил, что жизнь – слишком зыбкая поверхность, не дающая возможности на ней удержаться. Это была великая ломка убеждений, тщательно подкорректированных и устоявшихся, взрыв вулкана, уничтоживший полностью весь окружающий мир, который он сумел сам соорудить для себя.
Развод. Тут Джеф хмыкнул. Эмма в его жизни, это так, мнимое число. И вместе с тем не учесть её невозможно. Пожалуй, эту веху стоит назвать неизбежным следствием аварии. Просто ступень, окончание одних мучений и начало других. Кто-то из русских сказал: "страданиями душа совершенствуется". Как ни парадоксально это, но фактически развод стал для него благом. Если бы Джеф тогда, переступив через себя, оставил этот мусор под своим ковром, его жизнь была бы совершенно иной. И закончилась бы очень скоро. Развод позволил ему жить дальше. Упавшему, уничтоженному, но жить. Дал возможность восстановления, высветил путь. Странно, но он сейчас понимал, что эти годы после развода были самыми тяжёлыми в его жизни. Самыми безрадостными и самыми жестокими по отношению к самому себе.
Работа, вот что спасло его тогда. Очень помогает в плохих ситуациях. Джеф был искренне благодарен отцу, за то, что он научил его работать ещё в детстве. Джеф был искренне благодарен Майку за то, что он продемонстрировал, как можно получать удовольствие от процесса работы, которая сама по себе неинтересна и результат, в сущности, тебе не нужен. Джеф был искренне благодарен одному старому технику, Биллу за то, что он научил его отвлекаться работой от неприятностей. Хоть Джефа и обучали в академии, как очищать мозг, но иногда даже рефлексы перестают действовать. Сама работа, даже та, которая не нравилась, учила его жизни. Вынуждала двигаться тело в нужном режиме, создавала потерянный ритм заново. Помогала выжить, помогала ждать. Но работа – это не причина для желания жить и преодолевать трудности. Теперь работа для него – только обезболивающее, не стимулятор.
И значит, есть только Николь. Совершенно неожиданный подарок. Не предполагаемый, не просчитанный. Потому и подарок. Только вот смерти теперь ждать труднее, потому, что совершенно ясно, что это расстроит Николь. Любовь – великий лекарь. Такой же, как время. Но что дальше? С измочаленным сознанием, разочарованный, дважды начинавший жизнь заново, как он дальше будет создавать своё мировоззрение? Вплотную столкнувшись с верой в Бога, Джеф был потрясён мыслью о том, что Бог любит всех одинаково. Он никак не мог себе представить такое: одинаково любить и его и, например, Эмму? Это было непонятно и досадно. Вот Николь любить просто. Она так очаровательна, что её нельзя не любить. Но как можно любить последнего бомжа, который даже сам себя не уважает настолько, что забыл о себе? Общаться с ними было просто, это да. Для них существовал только текущий момент. Им было плевать на все вокруг. Они были способны позавидовать тому, что тебе есть где ночевать. Они были способны треснуть тебя бутылкой по голове, потому, что им были нужны твои деньги. Растительная жизнь без суеты и тревог.