Простая история. Том 3

Даже говорить не стала. Что там происходит? Неужели опять? Неужели опять? Как часто у них подобные эксцессы? Или только по праздникам? Последний был на день всех святых и вот – снова. Не жизнь – угловая болтанка.

Едва он, опираясь на руки, выпрыгнул машины, на крыльце появилась Николь. Торопливо пошагала навстречу. В темноте не получалось толком рассмотреть выражение её лица. Следом бежала Марина. Николь успокоительно дотронулась до руки Джефа, пока он открывал ей дверцу. Быстро устроилась на сиденье, и сама потянулась закрыть дверцу, словно закрываясь, отгораживаясь от мира. Подошедшая Марина остановилась, глядя на Николь.

– Что случилось?

– Опять поругались, – огорчённо махнула она рукой.

Джеф тоже посмотрел на Николь сквозь ветровое стекло. Она в освещённом холоде кабины глянула ему в глаза и опустила голову, копясь в кармане. Нельзя сказать, чтобы она была сильно взвинчена. Досады, пожалуй, полно и расстроена явно. Что опять Том сделал? Стоило только о нём подумать: на крыльце появился Том. Джеф увидел полосу света, мелькнувшую от открывшейся двери. Пошёл ему навстречу. Услышал, как Марина двинулась следом.

– Ну, как же тут без Джефа Когана! – Засмеялся Том, хлопа его по плечу в приветствии. – Почему я даже не удивлён? Ночами под окнами уже дежуришь, Джеф?

– Да не сказал бы, – поморщился Джеф. Не ясно было: знает или нет Том, что ему позвонила Марина. – Но охота хуже неволи.

Том усмехнулся.

– Значит, твоя очередь выдерживать перегрузки. Ники, как я понимаю, вдруг собралась рождественские каникулы провести у деда? – Спросил он, поворачиваясь к Марине.

Она только вздохнула, стоя рядом в темноте. Сказала, поёживаясь:

– Туда путь неблизкий. Подождите, я принесу вам что-нибудь перекусить, – она снова вздохнула и, не дожидаясь согласия Джефа, заторопилась в дом.

Том вытащил из кармана сигареты, сунул одну в рот, хлопая себя по карманам в поисках зажигалки.

– Вот так всегда. Забыл в пиджаке. – Он тоже вздохнул, длинно и шумно. – Нет ничего хуже дурной привычки.

Он оглядел Джефа, словно в поисках понимания.

– Согласен, – уронил Джеф нейтрально. – Сам был грешен. Еле избавился.

– Счастливчик, – засмеялся Том. – Вот женщины. Ради них даже бессонный сочельник.

Таинственная тишина окутала их. Том молчал, передвигая во рту сигарету.

Что, так ничего и не скажет больше, что ли? Приглушённо хлопнула дверь, они разом оглянулись. Поглядывая себе под ноги, по крыльцу спускалась Марина, нагруженная корзинкой для овощей, прикрытой чем-то белым.

– Когда у тебя дежурство? – Поинтересовался Том.

– Через трое суток, – мгновенно посчитав, сообщил Джеф.

Вряд ли Тома интересует, сколько точно времени осталось до следующего дежурства: людей чаще волнуют их собственные проблемы, чем чья-то жизнь. Джеф и сам в состоянии придумать, как прожить свободные пятьдесят девять часов и тридцать минут, без чьих-то отстранённых советов.

– Смотри, устанешь, если там задержишься: это ж четыре часа езды. Хотя ты на этом, – он кивнул в сторону машины. – Может, и ускоришь процесс. Но сильно не гони.

Джеф только мысленно хмыкнул. И что, даже не пришло в голову спросить, какие планы у самого Джефа? Никуда сейчас ехать он не собирался.

Марина вручила ему корзину и сердито шепнула, словно сама себе:

– Что за идея раскатывать среди ночи?

Они тут что, одновременно спятили?

Том снова похлопал Джефа по плечу и потянул замерзающую Марину в дом. До Джефа донеслось его негромкое: "Разве можно её уговорить принять разумное решение? Бесполезно ей давать советы сейчас. Оставь её в покое."

– Говорят, ты путешествовать собралась? – Вопросительно посмеиваясь Джеф, в обнимку с корзинкой, устраивался на сиденье.

В нём плескалось облегчение от радости, что Николь с ним. Что бы там у них ни случилось – сейчас она тут и дальше с ней будет всё в порядке.

– Можно было у меня спросить, – буркнула она в воротник.

– У тебя плохое настроение? – Поинтересовался он.

– Очень, – не шевельнувшись и так же резко ответила она. – Я просто вне себя от злости, мне очень обидно, я устала и хочу спать. У меня всё болит и мне плохо, поэтому хочется покидать в стену всё, что лежит на тумбочке.

Джеф, качнув головой, заглянул в корзинку. Там, прикрытые салфеткой уютно устроились пирожки.

– Хочешь? – Предложил он Николь.

Продемонстрировал содержимое приношения Марины. Она едва взглянув, покачала головой.

– Ты могла бы покидать в меня, – объяснил он.

Николь снова качнула головой, не улыбнувшись.

– Это же хлеб.

– Понял, – Джеф переставил корзинку, задвигая между спинками, чтоб не мешала, потянул дверцу.

Наклонился к Николь, пристегивая её ремни. Она быстро положила голову ему на плечо, пряча лицо где-то у него за ухом. Джеф замер. Потом тихонько обнял её, прижимая к себе. Николь вздохнула, чувствуя, как он гладит щекой её волосы.

– Извини, – еле слышно сказала она. Наконец потекли противные слезы и Николь закрыла глаза, боясь разлить их. – У меня опять не получилось погасить ссору. Я взбесилась до последней степени, когда папа выключил машину и грохнул мне всё моё сочинение.

– Не переживай. Можно покопаться и найти. Это – восстановимо, даже если не в полном объёме, то весьма весомая часть, – тихо заверил Джеф.

– Я не найду.

– Я найду.

– Значит, надо поискать, – вяло согласилась Николь.

Сейчас ей уже стало всё равно. Сгорело желание его закончить. Но всё же это было утешительно.

– Я не собираюсь никуда ехать среди ночи, – предупредил её Джеф.

– А я вообще собиралась пешком к тебе пойти, – ответила она.

Джеф нежно провёл ладонью по её щеке, благодарный за это полувысказанное согласие вернуться домой. Ощутил слёзы. Почувствовал, как она открыла глаза: мокрые ресницы задели его пальцы. Заглянул ей в лицо, наклоняя голову и подавшись к ней.

Николь шевельнулась, откидываясь на спинку сиденья.

– Поехали отсюда, – поморщившись, попросила она.

Том, наблюдая за ними в окно, звучно щелкнул пальцем по стеклу.

– Что они там делают? Целуются же! Стоят же. А то он бы уже рванул, этот гонщик.

– Скорее, Джеф вытирает полотенцем из корзинки солёные потоки, чтобы не залило тормоза, – съязвила Марина.

– Мне надоели твои защитные речи, – хмурясь, развернулся к ней Том. – Скажи спасибо, что я не стал принимать других мер.

В машине Николь всё время пыталась изменить положение, потому, что на эмоциональное опустошение теперь наложилась телесная боль. Болела спина, вся левая нога, начиная от бедра. Загнав машину в гараж, они молча поднялись на лифте наверх, одновременно следя за светящимся индикатором этажности. Пока Джеф открывал дверь, Николь сказала:

– Так пить хочется. И голова болит.

– И настроение плохое, – согласился Джеф.

Она хмыкнула, потому, что это было смешно, только не смеялось. Говорят, правдивые шутки кажутся грустными. Джеф пропустил её в тёмный холл, зашёл следом, привычно проводя рукой по стене. Чёрт. Это там в этом месте был выключатель. Здесь всё по-другому. Пошарил где нужно, включил свет. Подождал, пока Николь медленно расстегнёт застежки на шубе и, не выдержав такого темпа, начал ей помогать. Избавил её от одежды, ловко пристроил шубу на плечики в шкафу.

Сказал:

– Сейчас, – и, снимая по дороге куртку, быстро пошёл вперёд.

Сейчас принесёт воды. А куртку бросит где-то в кресле. Николь следила за ним глазами: точно. По дороге поставил на журнальный стол корзинку, положил на тёмный подлокотник кресла куртку, проходя мимо. Интересно, почему он выбрал тёмное кресло – ему было ближе швырнуть куртку на светлое?

Она, едва войдя в гостиную, опустилась диван и взялась закатывать штанину. Морщилась, задевая джинсовыми складками кожу. С ногой всё было в порядке. Ни синяков, ни царапин. Только небольшая опухоль прямо на кости. Странно, чего ж тогда так болит-то? Она осторожно потрогала и отдернула тут же руку, морщась. Рядом поцокал языком Джеф. Николь подняла глаза. Он, напряжённый, сидел перед ней на корточках и, опершись о пол коленом, держал бокал в белой жесткой салфетке. Они посмотрели друг другу в глаза.

– Опять? – Спросил тихо Джеф. – Чем это?

Стив бы сказал: "зуб даю, хороший пинок!"

Николь покачала отрицательно головой. Взяла из его руки бокал, проглотила махом всю воду. Джеф, глядя, как она пьёт, раздражённо бросил салфетку на журнальный стол, испытывая острую злобу от бессилия и жалости.

– Лестницей, – сообщила, наконец, Николь. – Я сама. Правда, я просто упала.

Некоторое время он так пристально смотрел на неё, медленно дыша, что она сначала решила, что он ей не верит и только через несколько секунд сообразила: он просто пытается успокоиться. Николь слабо улыбнулась в ответ на его беспокойство о ней, испытывая непреодолимое желание его утешить.

Джеф явно бессознательно ритмично барабанил пальцами по собственному колену.

– Надо приложить лёд, – решил он, быстро вставая. – Завтра тебе обеспечен качественный синяк. И надо бы пройти осмотр – может оказаться трещина. Поедем завтра к врачу.

– Нет, – не отрывая от него глаз, торопливо отказалась Николь. Какой ещё врач! Папа всех их просто уроет, если позвонит и не застанет её у деда. – Завтра мне придётся ехать к бабушке.

Джеф вынул из её податливых пальцев бокал, меряя её взглядом. Потянулся за салфеткой. Задумчиво уронил:

– Раздевайся. Иди, ложись, утро вечера мудренее. Я – за льдом.

Николь, вздрагивая, опустила штанину, медленно пробралась на второй этаж, представляя, с каким злобным видом Джеф на кухне колет помельче лёд. Она едва успела, постанывая, стянуть с себя узкие джинсы, как он вернулся. Приложил к ушибу салфетку и потребовал:

– Рассказывай.

Пришлось рассказывать, пока он мягко водил по ушибу и вокруг него обёрнутым в льняную ткань льдом. Потом оставил сырой свёрток на ушибе, положил руки ей на голову. Николь, постепенно расслабляясь, осела на подушке, медленно хлопая ресницами. Лёд распространял холод по ноге. Кончики пальцев Джефа у её висков были прохладными, в отличие от его горячих ладоней, лежащих на её макушке. Она заснула где-то посреди своего монолога и Джеф, наклонившись, с томительным вниманием приглядывался к её лицу. Она посапывала, морщилась во сне, но в общем выглядела неплохо. Он осторожно осмотрел её, как мог и ничего такого, что можно было бы обозначить как побои, не нашёл. Потом тихонько набросил на неё одеяло, сходил за новой салфеткой со льдом: прежний компресс весь размок. Лёг рядом, чувствуя бессилие и злость. Он сам не знал, сколько он так пролежал, прежде чем заснул, подавляя эти всплески, волнами наваливающиеся на него от его размышлений. Николь лежала, не шевелясь, только иногда хныкала. Джеф сквозь сон прикладывал ей ладонь ко лбу и снова проваливался в тьму и тепло.

Его разбудил свет. Надо же! Он повернул голову, взглянуть на часы.

Прищурился спросонья, наводя резкость, чтобы яснее разглядеть зелёные цифры. Без четверти девять. Потянулся. Взглянул на Николь, чувствуя себя Тристаном. Она за всю ночь так и не шелохнулась. Собственное сравнение ему не понравилось – история Тристана и Изольды плохо кончилась. Скорее он похож на Окассена. Он улыбнулся. Это сравнение было куда лучше, хоть там и есть тюрьма. Каждой Николетте по своему Окассену! – всё равно венчает всё венчание.

Джеф аккуратно и легко соскочил с кровати. Поглядел на Николь снова. Сколько она ещё проспит? Успеет он принять ванну до того, как ей понадобится? Или нет? Само сомнение моментально решило внутренний спор. Раз выбор стоит между собственным удовольствием и потребностями Николь – душ.

Сколько бы она там не проспала. Он, шурша одеждой, стащил измятый костюм, не развязывая до конца, содрал с себя галстук, попутно потягиваясь. Постоял под струями воды, жмурясь и размышляя.

Николь его беспокоила и очень сильно. Её жизнь с родителями казалась ему, по меньшей мере, странной. О ней заботились, её любили и жалели. От неё требовали выполнения обязанностей, по мнению родителей, вполне соответствующих её возрасту и положению. Казалось бы – всё в порядке. Обычная, нормальная семья. Но невооружённым глазом он видел, насколько расшатаны нервы у Николь. Она могла за десять минут поплакать от огорчения, поплакать от счастья, повеселиться почти до истеричного смеха и погрустить до отчаяния. Если бы эти переходы были плавными! Тогда, думается, Джеф неплохо бы выдерживал подобный экстремальный режим. Но вот так резко… Не успевая за её эмоциональным фоном он иногда просто входил в разнос.

Причём, честно признался он сам себе, если ещё всего лишь два месяца назад Николь была просто грустной, даже робкой старшеклассницей, обычной школьницей порой очень нахальной со своими близкими, то теперь она растеряла оставшиеся малейшие намёки на детство. Стала похожа скорее на студентку, и вчерашний подросток в ней совсем не просматривался. Она сильно повзрослела и, кажется, выросла, словно вытянулась вверх, хоть Джеф точно знал – её размеры остались прежними: только логика ему подсказывала, что роста в Николь не прибавилось. Николь носила те же самые вещи, что и осенью, но теперь её выбор разительно переменился – ушли в прошлое неизменные чёрные брюки и блузки, сменившись обычными синими джинсами, появились светлые цвета в одежде.

Но зато теперь сама Николь была чаще тихой и неулыбчивой. И Джеф, тревожно вглядываясь в её похудевшее лицо, спрашивал себя, не он ли сам неосознанно притушил светлую улыбку Николь своим рационализмом?

Иногда, размышляя о том, как сильно изменила её болезнь, Джеф, глядя на неё, ловил скрытый взгляд, направленный на него. Он терялся от этого взгляда.

У них всё было решено и разложено по полочкам, но ему казалось, что Николь ждёт от него подтверждения их обоюдных решений каждый день, каждую минуту. Ему было скучно повторять, то, что они давно обговорили, а Николь своим взглядом требовала именно этого, по его мнению. Джеф развлекал её, пытался отвлечь, но она окидывала его темнеющим зелёным огнём, и он видел лишь боль. Столько боли было в этом её взгляде, что ему становилось нехорошо.

Иногда она словно выползала из скорлупы своей печали, начинала вдруг веселиться, улыбаться, но это было ещё хуже. Если раньше ему легко удавалось нормализовать её настроение, заставляя задумываться над тревожащими её вопросами, то теперь этого не получалось совсем. Она размышляла, отвечала, её умозаключения были глубоки и правильны, но добавляли ей грусти и Джефу порой казалось, что Николь впала в депрессию.

Он почувствовал, что пора выбираться из душа. Поёжился под острыми струями с чередующейся пульсацией воды и шагнул, не вытираясь, на мягкий красно-коричневый коврик. Постоял, наслаждаясь ощущением холода на сохнущей коже. Раздражённо сдвинул коврик из-под ног в сторону: его прилипчивое тепло мешало сосредоточиться, пока тройные лезвия, направляемые жёсткой рукой, оглаживали щёки. Оглядел придирчиво себя в зеркале, задирая голову, чтобы увидеть шею.

Когда он вышел, запахивая халат, наткнулся взглядом на серьёзные глаза Николь.

– Есть хочешь? – Поинтересовался он, присаживаясь на край кровати, чтобы немного приблизиться к ней и рассматривая её. – Доброе утро.

Выглядела она усталой, немного бледная, круги под глазами. Кивнула, чуть улыбаясь. Джеф снова спросил:

– Как дела? – Она поморщилась. Ясно. Дела неважнецкие. – Что болит?

Николь помолчала, прислушиваясь к себе.

– Всё: спина, нога, бок, – усмехнулась она и летуче-досадливо поморщилась: – А, неважно.

Джеф мгновенно разозлился. Медленно вздохнул, раздувая ноздри и считая про себя, чтобы успокоиться. Ладно, нога – понятно: с таким-то ударом. Спина тоже объяснимо в принципе, судя по её биологическим часам. Но бок-то здесь при чём? Он, осторожно дотронувшись до её руки, сказал, даже не подозревая, насколько у него изменилось лицо.

– Важно. Давай посмотрим, – и не дожидаясь согласия, тихонько снял с неё одеяло.

Николь, стеснённо рассматривая выражение его глаз сочла, что лучше не спорить. Вся её левая нога, расцвеченная разной величины синяками приобрела весьма устрашающий вид. Опухоли на кости не помог и лёд – тут дело было совсем худо. Джеф взглянул на неё, чувствуя, как дрожат пальцы и в душе плещет огненная, как расплав, ярость.

Николь сама была поражена таким зрелищем: ошарашенно подняла на него глаза, приоткрыв рот. Он спросил, намеренно тихо, стараясь не пугать её ещё больше и с усилием разжимая зубы:

– Т-ты уверена, что ты просто упала? Может, он тебя всё-таки п-побил?

– Нет-нет, что ты! – Торопливо заверила его Николь, явно потрясённая собственной метаморфозой. – Нет. Я правда упала – поскользнулась и просто съехала на боку по лестнице вниз.

– Р-раздевайся, – с таким же выражением лица велел Джеф и сам начал помогать снять футболку. Она молча подчинилась, растерянно поглядывая на него. – Что ещё болит? Ложись-ка.

Его руки мягко вынудили её лечь на правый бок. Николь слушала над собой его дыхание, пока он осматривал её бок и спину. Было приятно, как он пыхтит над ней, его размеренные длинные вдохи и короткие выдохи всегда успокаивали её. Потом она почувствовала на себе его ладони и просто лежала, расслабившись, наслаждаясь тем, насколько лёгкими и нежными могут быть его твёрдые пальцы. Лежала тихо, привычно не шевелясь и рассказывала, понимая, что Джефу необходимы вразумительные объяснения:

– Понимаешь, это не совсем падение, если уж честно. Я просто прыгнула. Мне хотелось поскорее убежать, ничего не слышать, ничего не видеть. Я так торопилась и просто прыгнула вниз, как прыгают с вышки в бассейне: бежать было так долго и время тянулось так медленно. У папы было так много слов в запасе, а я хотела, чтобы всё скорее закончилось. Он мне надоел своими придирками. Прыгнула и мне стало всё равно, что со мной будет. Я тогда всё забыла, даже тебя, даже маму, не было вокруг ничего, только равнодушие. Хорошо ещё, что я на лестницу прыгнула, я так думаю, а могла и в проём, чтобы уж наверняка сократить расстояние. Да там на журнальном столе внизу ваза стояла, я подумала: "разобью", представила, как взорвётся этот хрусталь, когда я приземлюсь. Не люблю я битые стекла с некоторых пор.

Он знал, с какого времени она не любит битые стекла. Тонкие полоски шрамов на ногах от некоторых порезов с осени так и остались. Джеф, едва прикасаясь к ней, делал ей массаж, разминая мышцы и пытаясь справиться с клокочущей внутри яростью. Молчал, потому, что просто не мог говорить. Николь тоже замолчала, только иногда чуть постанывала под его ладонями. Её откровенность совсем ничего ему не объясняла. Он не имел никакого права не верить ей. Глотал расплавленный в горле комок эмоций, вспоминая вчерашнего ночного спокойного Тома, хлопающего себя по карманам. По нему нельзя было сказать, чтобы он был зол или стыдился. Обычный, улыбающийся Том.

По отметинам на теле Николь Джеф ничего не мог понять о характере её падения – он же не судмедэксперт. Заставить её пройти освидетельствование? Она ни за что на это не согласится. Он понимал почему: это очень громкий скандал. Привлечение внимания общественности.

Тогда вытащат кучу грязного белья – журналисты мастера откапывать забытые истории. Не поздоровится никому: ни Тому, ни Марине, ни Николь, ни Джефу. Встряхнут все родственные связи до энного колена. Свои скелеты в шкафу Джеф знал поимённо. А сколько их может оказаться у Тома?

Прошло не меньше нескольких длинных минут пока он овладел своим голосом. Прижался лбом к её спине, потёрся лицом о бархатистую кожу, шепча хрипло:

– Бедная моя девочка. Моя маленькая упрямая девочка.

7

Почти весь день она лежала, не вставая. Это было так приятно: ничего не делать. Можно было спокойно смотреть на Джефа. Он отдал этот день ей. Ничего не печатал и не анализировал у себя на компьютере, забросил все дела, которые только мог себе придумать. Иногда выходил ненадолго и она пару раз слышала шелест и шум внизу, какие-то голоса. Джеф, вернувшись, ничего не говорил и когда она спросила, усмехнулся: "сюрприз".