Дарья Рябинина о людях Сибири

Поутру собралось много народа, обыскали сетями пруд, опять искали вдоль и поперек, но Тани не было, как и не бывало.

Дни и ночи плакала исстрадавшаяся мать по дочери, но исчезла

девочка бесследно. Врагов у них никого, кроме Тараса, не было.

Собрали несколько человек, обыскали все уголки у Тараса, но ничего не нашли. Тарас страшно кричал, грозился подать жалобу на Ивана: – Че ты позоришь меня,Чаво я тебе сделал?Ты сам кобеля задушил,душегуб окоянный – зверюгу одолел,– прикинулся Тарас такой бедной овечкой , жаль смотреть стало.

Искали девочку каждый день, день и ночь, но все бесполезно. Мать каждый день ходила к пруду, бродила по берегу, ожидая,

не всплывет ли Танюшка, сидела, плакала, звала, кричала. Отец

ездил на коне далеко в тайгу, стрелял, надеясь, может – на выстрел выйдет, кричал, часами сидел у дерева, пряча слезы.

Мать поседела от горя, ссутулилась. Иван все курил и думал

невеселую думу, думал и ждал: вот откуда-то что-то скажут. Долго мучились и ждали они,но так и не нашлась девочка.

Прошло два года. Шла как-то мать, жена Ивана, у самого амбара Тараса, и что-то вдруг показалось ей, что где-то далеко глухо стонет или завывает. Она остановилась и прислушалась:

– Стонет, стонет, ой, матушки, мне, видно, кажется, ведь нет

моей Танюши. Знать, помянуть надо, земле предать, чего уж больше ждать, сердешную!

Стоны как будто прекратились. Стоит и думает мать о девочке. И вдруг страшно стало: «Что же, господи, стою-то я, что стою

здесь? – но ноги не несут домой, идти нет сил. – Вот теперь

не стонет, кажется это мне, наверное, я с ума сходу.

Хотела двинуться, но что-то словно её держит. Оглянулась кругом – никого, закружилась голова, навалилась на стенку спиной,

задумалась, все прошло опять перед глазами. Кто-то сбоку к

ней подошел, погладил руку, – она сразу и не взглянула, но через мгновение оглянулась – кругом никого, посмотрела кругом – никого.

По спине поползли мурашки, внутри все похолодело. Хотела идти

– ноги стали деревянными – не идут, хочется выть от боли.

– Таня, милая дочь моя, горе ты моё, – слезы полились по измученному лицу, она сделала два-три шага, как кольнуло в самое

сердце: повторились стоны, сильные, зовущие, задевавшие за самое сердце!

Она ринулась к земле, стала на колени, припала ухом к земле

– стонет, даже плачет! Стоны идут из земли! Рывком вскочила, кинулась к воротам – нет, туда не войдешь, кругом бегают собаки, –

и она снова вернулась на то же место к сараю, – Это она, доченька,

я знаю! – она затряслась в ознобе и кинулась домой, к мужу, к людям. День был ясный, шел покос, люди косили сено,– но многие уже приехали с поля.Тараса со всей семьёй дома не было целый день.

Мать бежала, кричала изо всей силы. На её крик из домов выскакивали люди, как-то сразу набежало много народа. Рыли тут

взрослые и дети – в большой праздник столько не набиралось.

Иван выбежал навстречу жене, раскинув в стороны руки, испугался, что она, бедная, наконец, с ума сошла, не выдержала муки.

Она пролетела мимо, вернулась, волосы растрепались, глаза как

у безумной смотрели дико, не понимая, что с ней, за ней люди,

много людей, недоумевающих, но понявших, что случилось чтото страшное.

– Иван, Иван, скорей, там она, – кричит, – она там, там – скорей!

Иван с силой прижал её к себе – она вся дрожит.

– Скорей, скорей, что же ты стоишь? Да пойми же ты, пойми –

у Тараса в земле она, кричит, зовет! Ваня, да что же ты стоишь?

Иван, не добившись ничего связного, все же схватил вилы, которыми выбрасывал навоз из стайки, и бегом за женой, за ними

все люди. Все кричали, вооружались кто – чем: дубинками, палками, кто-то притащил топор.

Ввалились все во двор, орали, но хозяев дома никого не было,

одни собаки, и те позабивались в свои конуры, повизгивая от страха. Все было на замках – висели, чуть не пудовые, и на амбаре,

откуда послышались матери стоны, на дверях дома, у подвалов.

В том амбаре, откуда слышались стоны, был хлеб и ценные вещи –

сломать замок без хозяина было нельзя. Кто-то закричал: «Стойте,

стойте! – шум мало-помалу притих. – Давайте послушаем!

Наступила тишина. Но ни звука, ни стона, ни плача из-под земли, где слышала мать. Все молчали.

Вдруг ворота открылись, вошел мальчик лет тринадцати, посмотрел на всех с удивлением, быстро распахнул створки ворот и

встал в сторонку. У ворот стояла пара добрых лошадей – они рывком влетели во двор, не ожидая окрика хозяина. За ней – другая

пара лошадей с одними дрожками. На обеих дрожках сидели

жены хозяина и его второго сына, Василий, два мальчика-подростки и сам хозяин Тарас, старый разбойник да девочка-нянька. Жена

старшего сына держала на руках грудного ребенка.

Мужики разом соскочили с дрожек, женщины сидели, испуганно уставившись на такое скопление народа. Тарас понял, что людям что то стало известно,с повелевшим лицом подошёл к амбара,взглянул на видевшие замки и сразу поднял выше голову.

– Ну, чего набежали? Ломайте, коли хотели, ломайте, а я

посмотрю!

– Ты открой немедля, а то расшибу! Коль пришли – тута, знать,

не твоя забота, зачем и чаво, – заорали громко мужики.

– А ну, кто смелый – расшибай! Вона, вали, чаво тебе надыть

– забирай, чаво стоишь, – подзуживал Тарас с улыбкой, – чаво потеряли в чужом амбаре? Хлебца надыть – забирай, у меня много,

сожрешь – сдохнешь, облопасся!

Долго бы пререкались с наглым Тарасом люди, но на выручку

пришла его жена. Она подошла, отвязала от шнурка на поясе юбки

ключи и отперла оба замка.

– Идите; смотрите, чего хотели, смотрите, – сама подошла к

мужу, взяла за руку, силой завела на крыльцо дома, быстро отперла дверь, и не заметили люди, как в дом вошли все они до единого, она снова накинула замчище, а ключ – к поясу сунула внутрь,

ближе к телу. Народ кинулся в амбар, перерыли все до дна, но ни

одной живой души и ни единого нигде звука. Кто-то постучал по

полу ногами: звуки отдавались совершенно глухие – значит, там

сразу земля, пустота отдается звонко.

Нигде ничего. Посмотрели на жену Ивана и стали один по одному выходить из амбара.

Пока в амбаре копошились люди, Марья, толстая, широкоплечая, высокая баба – жена Тараса – под стать самому Тарасу, – завела во двор лошадей, распрягла, привязала у стойки.

Тарас насмерть переполошился, выглядывал из окна из дальнего угла избы, а оба брата забежали в кладовку, схватили ружья,

припасы, один залез на чердак, другой в кладовке сел на корточки,

ожидая нападения.

Все вышли. Остались только Иван с женой.

– Пойдем, Лена, пойдем, родная!

Мать оттолкнула Ивана, сама не тронулась с места. Уйти она не

могла: как же так, ведь она ясно слышала! Неужели ей померещилось? Она оглянулась кругом – ничего. Народ понемногу уходил

со двора. В амбаре такая тишина – муха пролетит, услышишь. И

вдруг снова, как еле слышный писк, опять стон!

– Ваня-я, слышишь? – еле слышно прошептала она,– слышишь?

Иван услышал,сам услышал,явно: стонет,поёт кто– то,да так близко, так жутко. Теперь он упал на колени – стона не стало.

Он долго лежал на полу, плотно прижавшись ухом к пыльному

полу, и опять кто-то так сильно заныл, и, чувствуя свое, родное, оно отдалось прямо в сердце, Иван взвыл сам.

– Люди, милые, сюда, – выскакивая, закричал Иван, – и снова

бросился в амбар. Все гурьбой ринулись обратно, давя друг друга.

И снова нет ничего.

– Здесь она, здесь, – стуча каблуками по полу, кричал Иван.

Кто-то кричит: «Тащите лом, ломать будем! Лом тут как тут.

Топор уже был в руках у одного.

– Руби, ребята, – скомандовал Иван. – Кромсай! Чаво тут, здесь она!

На крик вошла хозяйка:

– Не трожь, харя этакая, пшеницу выпустишь под пол! – Она

широка расставила руки, согнулась до пояса и, отталкивая мужиков, толкая головой кого попало, нещадно раскидывала,

исходя диким криком.

– Валяй отсюда, жаба толстопузая, – рявкнул Иван, – размозжу,

размозжу тебе башку, тварь эдакая!

Один из мужиков стукал ломиком по стенкам, и вдруг стена от

сарая загремела с каким-то отзвуком пустым, гулким, отдаленным.

– Стойте, – еще раз застучал он снова, – там что-то есть –

сюда-а, – скомандовал он.

Все ринулись к стене, стали чиркать огня ничего нет.

– Не дам! – закричала Марья и начала отталкивать мужиков от

стены.

Но мужики скрутили ей назад руки и держат: «Стой; сволочь!».

– Тут тайник – толкали стену, она не подается никуда. Кто-то

увидал внизу железку с крючком, наклонился, зацепил пальцем,

потянул на себя. Бревна в ширину двери со скрипом отошли на

тяжелых скобах, и вниз пошла широкая лестница.

– Братцы, да тут тайник – лаз, сюда за мной! Кто-то увидал

железный фонарь на стене, схватил, подтащил спичку, и огонь загорел, стекло поставили на место и удивились, что и фонарь для

этого тут висит. Значит, и правда там что-то есть.

Кто-то из людей заметил, что сзади подкрадывается Игнат, первый сын Тараса, с большим ножом. Еще немного и он проткнул бы Ивана,который только на минуту повернулся к жене – с ней сделалось совсем плохо.

Один мужик ударил палкой по руке с такой силой Игнату, что

тот выронил нож и взвыл от боли. Другой скрутил ему руки, двое

держали, едва могли удержать. Одна старуха притащила веревку,

и они впятером его скрутили и держали.

Подростки следили за окнами.

– Закрой, Митька, окно, – крикнул один Митька, мальчишка,

нырнул и прихлопнул ставнем окно, из которого вылез Игнат и

выглядывал Тараска.

– Тащи его сюда, братцы, собаку, он один делал ход – в пещеру.

Он зарывал – ему и знать, как открыть!

– Окстись, чумовой, кака пещера? – зарычала Марья, все еще

вырываясь, – безбожник окаянный, креста на тебе нету! Чего творят глядите!

Мужики с фонарем, с Иваном вместе, спустились в подземелье, откуда несло сыростью, какой-то вонью.

Темень кругам, холодный воздух. Несколько человек во весь

рост, там была большая яма, широкая и глубокая, В углу была накидана солома, видать, не свежая, на ней какое-то черное тряпье,

и в углу к стене сидела девочка. Осветили – фонарем, она закрыла

лицо руками и страшно заскулила. Руки были очень грязные, вместо платья черные рваные лохмотья. Волосы клочками свисали до самого пояса и по лицу.

Люди при виде такого чуда опешили. Сначала подумали, что

это зверек, но нет – руки человечьи! Ног нет – она держала их под собою.

Люди смотрят, но подойти не решаются, а отец и сказал:

– Таня, Танюшечка, иди, иди сюда, – но он не верил, что говорил, он просто так сказал, и вдруг она опустила руки, посмотрела:

– Мама, – тихонько вымолвила.

Иван кинулся: «Таня, Танечка,» – но девочка страшно испугалась и забилась снова. Иван уцепил ребенка и кинулся наверх, все за ними.

– Ой! – многоголосье пронеслось при свете, когда Иван вынес

ее на руках во двор. Все закричали. Мать упала без сознания, женщины плакали, причитая, мужики косо смотрели на Игната и его

мать. Вот-вот налетят и растерзают их.

Девочка кричала.Билась,боялась,как воробушек,всех.Иван передал ее большой женщине, и другие окружили ее, прижали, начали ласкать, уговаривать, гладить. Она немного притихла. Мать

отлили водой, подняли, отвели, начали уговаривать, чтоб взяла себя

в руки – все образумится, вымоешь – отойдет, – и подвели к Тане.

– Танюшенька, доченька моя!

– Но она косо на нее посмотрела и протянула ручонки,

которые были угольно черного цвета, с худыми впадинами глаза и комьями волосами немытые, слипшиеся.

Мать прижала к себе девочку и горько зарыдала, ей подтянули много голосов.

Между тем Иван подошел к Игнату и начал бить, и остальные

тоже. Только захрюкал здоровый Игнашка. Высокая женщина

закричала:

– Не смейте! Он невиновен! Тараса ищите, но виновен и он,

значит, должен отвечать!

Дом на замке. Они бросили избитого связанного Игната и кинулись к дому.

– Где та жаба? – заорал Иван, кидаясь в амбар, а Марья забилась в яму и заложилась с внутренней стороны.

Василий вылез через окно, вывел задами жеребца и скрылся

в тайге, только видели ребятишки его. Ребятишки не успели дядькам сказать, а его хвост простыл. Заложили амбар: сдыхай, собака,теперь ты,– и засунули большую палку в скважину, где вставлялся замок.

И все исчезли из постылого двора.

Тарас прятался с семьей в доме, замкнутом Марьей, порядком опозоренный.

Понесли домой худую, черную девочку. Мать шла еле живая,

переставляя отяжелевшие ноги, и выла, как раненая волчица,

а бабы ей дружно подвывали. Все сбежались смотреть на Иваново горе.

Подумать надо – нашлась, шептались старухи.

***

Десяти лет умерла у Рябининых Даша. Сильно простыла и не

поднялась. Тяжело перенесли утрату дочери отец и мать с

Петькой .Чуть позже, родился в их семье Андрей, но боль по дочери не давала покоя.

В конце этого двадцатого года появление мальчика не очень обрадовало. Через четыре года родилась девочка. Долго раздумывать не стали,снова назвали Дашей.Пусть сказала

мать ,может заменит нам вторая Даша любимую доченьку.

Сразу ее недолюбливала, все жалела старшенькую. Ходила

вяло, кормила нехотя. Да больше плакала о девочке. Но вторая девочка незаметно росла, поднималась, крепла.

Хлеб убирали вдвоем с Петькой. Приехав на поле, мать ложила маленькую Дашку в редванку и связывала четыре ветки над

редваном, концы же их к редвану тряпицами. Сверху накрывала

большой тряпицей. Воздух под тряпицей был прохладнее, продуваемый со всех сторон. Дашка спала, изредка просыпаясь, требуя

есть громким криком. Угодило ее родиться в самую страду в жаркие рабочие дни лета, – ворчала мать.

Андрейка находился с отцом. Ему уже шел пятый годок.

Петьке было уже пятнадцать лет. Он с 6 лет помогал матери в

работе. Зимой поедут в лес по дрова, пилят пилою вдвоем, тянет

изо всех сил, старается. Едут обратно из лесу – мать идет следом,

а Петька на возу сидит. Нокает коня, покрикивает.

Пахать возьмутся весной – за повод коня тянет, а мать – соху

держит в борозде, а он возжей потряхивает. Он идет сначала бодро, ровно, а потом из стороны в сторону кидать его начинает.

Тогда только передышку сделают.

Теперь уж совсем надежный человек, мужчина! Опора матери

и радость. А тут эта Дашка на горе родилась. Лучше бы совсем ее

не было. Но ребенок есть ребенок, в каких бы условиях он не появился, а он своей младенческой красотой затмевает все! Горько

жилось Арине, но возьмет девочку на руки при коротком отдыхе и

как погружается куда-то далеко, в неведомые края, видит она перед собою ту Дашу и вдруг эта будто большая, красивая, стройная.

Бежит где-то по лугам с длинной черной косою, в празднично-белом, воздушном платье. Хохочет, разливаясь звонким голосом.

Не бегай далеко доченька, предупреждает ее Арина, нежно глядя дочери вслед. За нею бежит русоголовый стройный парень в

розовой косоворотке-рубашке с вышитыми воротом и рукавами.

Волосы по ветру развеваются кудрявыми колокольчиками. Где-то шуршит вода так знакомо и нежно. Но почему-то напоминает

звук серпа, жик-жжик-жик. Почему вода так падает, вспоминает

Арина. И не может припомнить. Девочка, уснув у груди, мерно

посапывает. Арина, уставшая от работы, разомкнув руки, роняет на колени.Покатившись,Дашка закричит резким голосом и мать просыпается,испугавшись. Ох, дитетко, неужели я заснула?

Снова трясет Дашку, а та зехлает очумело, требует снова

грудь ,снова старается вцепиться ненасытно.

Ой, как я засиделась с тобой, чадо! Смотрит на уставшего своего работничка, кричит ему, а слезы катятся по похудалым щекам, ручьями.

– Петенька, сыночек, устал, родимый, отдохни, золотко.

– Сиди мам, чтоб она не орала; я сам. Что мне, не тяжело, посиди малость.

Даша снова засыпает. Арина ее медленно кладет и накрывает пологом. Снова шуршит вода, теперь уж в руках отдохнувшей

Арины жик-жик-жик.

По дорогам стало страшно ездить. За Медвежьим логом, далеко от деревни, начинается длинный, тягучий подъем. Который так трудно одалеть на захудалой лошади.

Почти всю дорогу идет лошадь

с натугой, тяжело, останавливаясь через десять, пятнадцать шагов.

Ездок всю дорогу идет рядом. Понукая, подергивая вожжами, этим

помогает уставшей лошади. Несколько идет ровная дорога, потом

спуск, крутой поворот налево и снова подъем. Этот поворот называется Крутой лог, в котором этот лог тянется от дороги в обе стороны с густыми зарослями кустарника. Черемухи, березы и талины.

В этом логу было пристанище обозленных бандитов, которые теперь не имеют возможности вернуться в свои деревни. Потому что

были связаны с белыми бандитами Колчака. Обозленные враги превратились в разбойников. Они метались в горах, в тайге, на дорогах далеко от деревень, своих родных и знакомых. По логу, густой

шапкой росли пушистые березы, до полу спускаясь своей зеленью.

А с земли поднималась густая стена высокой травы не кошеной,

не знавшей покосов. Лишь конские копыта прижимали их буйные

головы, но снова вставая, искривляясь в росте.

Кони их сытые мирно паслись поодаль, стреноженно, отпущенные в логу. Несколько человек спали, сидели, просто лежали,

наблюдая за дорогой. День был сухой, теплый, ветреный. Березы

тихо шелестели, листвою заглушая приближающийся топот и звук

колес. Крестьянин на паре коней спустился в лог тихо, медленно

с опаской, из города. И уже поднялся на подъем, как его заметил

бандит. Выругался про себя, кинулся к спутанному коню, конь шарахнулся и далеко отпрыгал. Пока ловил коня, а крестьянин уже мчатся по равнине,нахлестывая своих коней возжами.С ним был его сынишка лет восьми. Посадил его между ног, прижав к себе и

ну бить коней, которые мчались изо всей силы.

Пока поймал коня, да другой ловил своего, а крестьянин уже

спускался с крутого последнего подъема.

Не уйдут, думали разбойники, от нас не уйдут. Тут что-то есть,

раз они так летят. И хлестнув своих скакунов мчались за ними.

Да, несдобровать бы нам, говорит крестьянин, если бы догнали.

Нахлестывая коней они ворвались в деревню Медвежий лог,

повернули влево и влетели во двор какого-то дома.

Собаки залаяли истошным лаем. Вышел хозяин, выскочил

из ворот, осмотрел улицу и запер на засовы обе входные двери.

Прикрикнул на собак, все стихло. Кони тряслись, вот-вот рухнут.

– Води, води, – говорит хозяин, – упадет, сдохнет, води помаленьку, води.

Разбойники, не догнав добычу, въехали в улицу, осмотрели во

все стороны и вернулись обратно. Ни с чем вернулись злые бандиты. И загрызлись между собой в логу у горы.

«Это ты спал, тебе надо было караулить дорогу, чего жрать будешь, а тут видно хорошая добыча ушла. Верная смерть теперь,

братцы! Что же это никто не едет с базара? У, варнаки, у, волки!»

– Что делать будем дальше? – сказал один. Брови сдвинулись к

носу, все замолчали.

«Что я наделал? – думал один, – зачем пошел с ними?

Теперь мне отсюда нет ходу. Ну, предположим, я уйду ночью от

них, а кто меня дома-то примет? Кто меня ждет дома? Жена. Нет.

Она теперь меня не примет! Вот, сказали, что партизан только погоняем, а что получилось, власть-то не изменилась, а еще

больше укоренилась, да меня теперь пацаны убьют, не только

мужики. Эх, дурак я, дурак, чего наделал. А, видать, надежная

у них власть-то, а мы теперь куда? Подохнем здесь, как мухи

в крынке, в траве-то этой, траву жрать не будешь. «Теперь заждались меня дома родные, – думал другой, лежа на животе, уткнув голову на руки, во рту он держал потухшую папиросу из остатка

махорки самодельной. – как мне оказаться дома, хоть бы самую

плохую мне работу. Не стал бы я больше грабить, но меня видели наши, когда мы нападали на обоз. Что бы я отдал, чтоб только

был бы не я!».– Небось,заждались,– вдруг услышал он голос человека,который приближаясь спрыгнул с редвана,награждённого всякими продуктам.

– Как с неба свалился вдруг, – сказал главарь банды. – Уж и

ждать не стали. В город еду, немного и вам дам.

– Сами промышляйте, но я вот немного вам на всякий случай

привез, дам, а то все на базар. – Тарас сгрузил кое-что, поставил

коня отдохнуть в самую дальнюю чащу. Игнат подошел к отцу

и грустными глазами посмотрел на него.

– Не выдержу я больше, батяня, домой хочу, домой. Заели меня,

гады, гляди, все счесал тело, одолели и волосы забили.

– Но, уж потерпи малость, а то ночью кавды и прибеги ненадолго. Сказывают, скоро все будет по-другому.

Долго беседовали бандиты, сытно наевшись, развалясь, лежали

поодаль дороги и думали, что скоро придут наши и станет все постарому, но тогда уж все, заживем, а то что-то даже ездить перестали на базары люди. Но повернулась жизнь, да не в их сторону. Зря

ждали бандиты прихода белых. В тридцатых годах, т.е. в тридцатый

год, вдруг начали организовываться везде и всюду колхозы, и с 1928

года кое-где. Бандиты в страшной панике кинулись кто куда! Одни

забились по домам, другие – в самую глушь тайги. Поняв, что все

пропало, пришел последний конец, передрались все и разбежались.

Тарас, распрощавшись с сынами, забился дома. Съездив на базар

для отвода глаз, выслушивал, высматривал в деревне обстановку.

В первую очередь стали в колхоз вступать бедняки да середняки. Рябинины пошли в колхоз почти первые. Имущество сдали в

колхоз. Отец запряг коня, погрузили плуг, борону, сортовку, веялку и Петька сам все отвез и снова приехал за остатком. На следующий день приехали мужики на их коне и спросили пшеницу.

– Даю пшеницу, хоть сегодня забирайте.

Но они сразу записали, сколь мешков, и уехали, потом это, мол,

пойдет на посевную.

– Ну, мать, теперь не одна будешь ты работать, и я буду чемто полезен. Берут меня в контору сторожем. Дети наши примут

новое, хорошее дело, видно, им наречено в жизни от бога жить

лучше, чем жили мы. Оно, брат, вместе-то дружно, и работать веселее, и жить легче. Не нам распоряжаться их жизнью, это видать

верный и честный путь, я рад за них, мать, ей богу – хоть уж давно перестал верить,с тех пор,как меня бог обидел,ногу отнял.

– Что ты, что ты, опомнись, ты еще самый счастливый, другие

совсем не вернулись или вернулись, да помрачение получилось, в

банды подались, теперь вот бродят где-то голодны-холодны. Так

уж пусть, – сказала Арина, – только вот я, Паша, не честная к тебе!

И всему свету!

– Как так? – изумился Павел и строго посмотрел на Арину.

– Этого не должно быть – я знаю! Ты верна мне, ты должна

быть, во всяком случае, справедливой!

Арина улыбнулась и ушла в сенки.

Отец задумался:

– Вот это дельце! Вот это номер, эх, а я не знал!

Через несколько времени приходит Арина и подает в тряпице кошелек – тот самый, который она прятала на чердаке в

карнизе. Который много лет назад кинул им молодой красивый

разбойник.

– Где взяла? Что это? Чей? – и подозрительно посмотрел снова.

– Вот, Пашенька, моя неверность! Хранила я это горе, не сознавалась тебе – боялась, снова выкинешь. А ведь это же золотые!

– Только и всего? – обрадовался Павел.

– Только и всего, столь их и было, – оправдывалась она перед

мужем.

Павел усмехнулся и радостно выпрямился:

– Ну, это дело – полдела исправимо, справимся!

– Не говори, Паша, так, а лучше вспомни, как он попал к нам.

Ты грешил на Агапку.

– Бабки Агапки давно уже нет с нами, а мы все на нее грешим…

а оно вот где таится – проворчал отец.

– Я ни одного зернышка не взяла, Паша! А как я нуждалась!

Его, видно, Петюнька тогда-то спрятал, а я нашла. Этот проклятый кисет – он мне всю душу вывернул, сколько ночей промучилась я, а сознаться – выкинешь и думать нечего. А если он вдруг

приедет к нам – кинула бы я ему в глаза, окаянному, и душе легче!

Павел медленно высыпал содержимое себе на ладонь, зажал в

кулак и долго думал, уставясь в пол. Наконец встал, высыпал все

золото в кисет, т.е. тот же кошелек, и сказал:

– Оно нам ни к чему, Ариша, мы не знаем ему цену. Пусть оно

даст пользу и добро иному делу, новому. Я его отнесу.

Павел здал золото,на которое купили пшеницы и облегчили посевы колхозу.

– Дурак Павел, даже золото отдал!