Дарья Рябинина о людях Сибири

Рябинины уже забыли немного о происшедшем, решили, что

встреча была случайной, но забираться в лес далеко не стали, не

взяли они и детей. И что же вы думаете? Склонившись, собирали

они ягоды, вдруг сзади послышался шорох сухой травы и чье-то

дыхание. Арина распрямилась: боже мой, прямо на неё едет он на

темно-буром гривастом коне, улыбаясь.

– Здорово были, – поздоровался он и, подбоченясь, остановился.

– Крестник, кажется, наш, так что ли? – Отец стоял на одном

колене, собирая бруснику.

При виде его сел на землю,

– Что, отец помочь вам, аль нет? Как вы думаете, а то мы

мигом.

– Да нет, не стоит, мы помаленьку сами, да скоро уж и ехать

надо.

А ехать они не собирались, только что приехали.

Ты отец не бойся,мы тебя не тронем– инвалида не обидим,

но молчи, что видел ты нас: не видел и не слышал! Вот конишкато у тебя хреновенький – бери моего, ты мне как крестник, отец

будешь. Жаль мне тебя, одноногого.

Но отец вежливо отнекался. Пришелец покурил, помолчал,

попрощался, чему-то ухмыляясь, стегнув своего красавца-коня,

скрылся из виду.

– Но, Паша, не сносить нам с тобой головы на плечах, следит

он ровно за нами!

– Тебя украсть хочет, – пошутил отец, но шутка не получилась.

Арина обиделась и все время молчала до самого дома, как бы

к ней ни обращался Павел.

– Надулась как мышь, чего я тебе сказал обидного, ну, пошутил

– ну, прости, ладно? – и замолчал тоже.

– Действительно, чего он к нам пристал, – задумался отец. –

Или так бродит по лесу, чаво-то ищет.

Прошло какое-то время, начались холодные ночи, даже днём

замерзали лужицы по улицам. Со всеми работами многие управились, отец с матерью тоже. Вечерами люди собирались в какойнибудь избе и долго говорили о всякой всячине. Собрались как-то

и к ним на посиделки мужики.

Клубов-то не было. Сидели на корточках у стенок, в доме где

хотелось в этот вечер провести. Кто-то начал разговор о том, что

недавно трое встретили на крутой горке и обобрали догола проезжавших двух мужиков, возвращавшихся из города в село; покончив с продажей мяса, они немного выпили, выехали поздно.

Тут как раз и налетели те трое, насмерть перепугали мужиков,

Все у них отобрали, да еще и побили. Мужики были богатые.

Павел в течение всего разговора не сказал ни слова. Он понял, что

эти трое и были – они, но почему они не тронули его, Павла, ни

разу, даже золотые кинули, в чем дело?

– Тут что-то не то, как бы он нас разом не накрыл, – задумался

Павел.

Кум Егор сидел к печи русской спиной, посмотрел сбоку на

Павла и спросил:

– Павел, что-то ты не в себе – молчишь?

Павел даже вздрогнул, напугался:

– Нет, ничего, я задумался.

Его обдало холодом – а вдруг кто нашёл кошелёк с золотом,

да пытают ума? Да куда же задевался проклятый? – Он снова уставился в пол глазом и так сидел некоторое время.

Петька прятал свой клад усиленно – сегодня здесь, завтра в

другое место. Думал купить что-нибудь на них, но вытащит большую тяжелую медяшку из кошелька, покрутит, повертит, да и снова положит: нет, это старые, старинные какие-то, даже мамка не

ищет – они негодные, и снова положит. Интерес к таким деньгам

наконец пропал. Петька залез на чердак своей избушки без всякого интереса и тайностей положил на боровке этот кошелек, где

лежала каменная плитка, на неё и положил кошелек Петька.

На чердак лазил только он за вениками да мамка – это она в год

раз или два – посмотреть, да замазать глиной чердачную трубу.

Прошла вся зима, наступило лето, а деньги все лежали на чердаке. Весной потекли ручьи, на крышах таял снег. На их крыше

снега было много, он слежался, таял лениво, а крыша-то слабая,

старенькая. Отец послал Петьку: «Слазь-ко, Петенька, сгреби лопатой снег с крыши, не то провалит крышу-то». Петька мигом

шмыгнул наверх, и не прошло и часа, как навалил он у крыльца

гору снега и убежал куда-то. Мать месила в избе глину – что-то

дымить стала печь, наверно, оттепель, а в трубе закуржавел снег,

дым не проходит. Дома был один отец. Мать залезла по лесенке

на чердак, отец подал в ведре глину и ушел к соседям. Подошла

мать к боровку, поставила ведро и ахнула: лежит кошелек на самом видном месте.

– Кто, кроме Петьки, его тут положит? – взяла в руки, – так

и есть: кроме денег, тут уже лежат большие желтые пуговицы

с гербом на медяшке. – Ну, варнак, я тебе всыплю! Сколько раз отец

спрашивал, а он как ничего и не знает, молчал, но, сатанёнок!-

взяла его в руки и забылась. Простояла, наверное, долго, слышит

– отец кричит: «Чего там, засохла, аль пропала, а Арина?»

Арина очнулась, наспех сунула в карниз кошелек, придавила

половинкой кирпича и проворно подошла к краю:

– Сейчас я слезу, немного осталось.

Отец ушел, а мать скорей разломала то место в боровке,

быстро очистила от золы, копоти и другого кирпичного хлама,

замазала снова и слезла вниз. Она металась по избе, проворно управляясь с привычными домашними делами, и все никак из головы не шло: отдать или не отдать,а вдруг возьмёт да и снова забросит,а

деньги-то, ой какие, – или уж не говорить ему?

Ночью спать не могла, крутилась с боку на бок – что делать с

этими деньгами – или уж выкинуть и не сказать мужу – тоже плохо, потом что будет? Решила: будь что будет, и все же не сказала.

Ходила, как в рот воды набрала, как чем-то недовольная. Нужда

давила, сосала, но взять из тех денег не могла: вдруг обидится

Павел, скажет утаила, какая ты жена! Боялась обиды мужа больше

всего на свете. А как поступит тот? Может, он кинул задобрить,

чтобы потом украсть нашу девочку? Ой, что же будет? Или думал

сдружиться, а потом въезжать в их деревню?

Недалеко от деревни, где жили Рябинины, в глухом лесу над широким и глубоким озером раскинулось старинное село Медвежий

лог. Звалось оно так потому, что зимой в него часто захаживали

медведи и вода в логу свежая, среди деревни озеро. Видимо, чемто встревоженный шатун приходил в село, но часто находил там

свой конец, потому что и мужики в том селе были – чуть не медведи: высокие, широкоплечие, бородатые, угрюмые. Бороды носили

все, начиная от двадцати лет. Не брились они, не стриглись низко

только потому, что каждый, кто имел большую бороду, считался

именитым, солидным, богатым. Были они неразговорчивы, любили горячую русскую сибирскую баню, особенно зимой. Возьмет,

бывало, мужик березовый лиственный веник, залезет на полок,

дышать нечем, а он хвощет себя этим веником, пока один голик

не останется, так голиком и звали эти остатки веников, которыми

потом хозяйки добела скоблили некрашеные полы. Напарившись

вдоволь, слезет мужик с полка, окатит себя из кадушки ковшом

ледяной воды – и снова на полок. Домой идет по морозному двору

в одном исподнем. А морозы тогда стояли трескучие, дыхание захватывало. Бороды растили один против другого, больше обрасти

старались.

Вот из этого села и были три разбойника. Два сына и отец, как

узналось позже, разбойничали летом.

Часто днем отсиживались дома, а перед вечером, один по одному, выходили и выезжали из дома. Иногда пропадали в т

тайге по целому лету. Дома они считались хорошими соседями, богатыми

хозяевами. Имели много скота, коней выслеживали, когда кто собирался ехать на рынок из богатеньких – что возьмешь с

бедного :пустой холшевый мешок да щей горшок.При встречах со знакомыми пользовались масками.В разбои коней крали даже в своей

деревне, сбывали подальше, угоняли тайгой. Далеко в тайге,

куда не ходят люди, они имели землянку, пировали там после

хорошей добычи, отлеживались.

Землянка завалена хвойными ветками, пихтой и кедрачом. В

ней множество всякой всячины: сбруи на скакунов, там

хранили постели, еду, пресную воду и выпивку.

Когда же находились дома, то хмельного в рот не брали,

боясь, выдать себя чем-нибудь.

– Мой Тарас в рот не берет, – хвалилась жена старика. А он, умненький, у окошечка сидит, улыбается, – а Василий и вовсе

ещё не женат, водку не пьет, хотя ему уже под тридцать, вернее – двадцать шестой.

Однажды в их деревне снова были похищены кони, искали везде, обошли окраину леса, в каждом дворе смотрели, хоть того, может, хозяин и не желает. Но коней не нашли.

Прошло две недели. Случилось одному человеку поехать в самый отдаленный хуторок к двоюродному брату, давно с ним не видались. И что же он увидел? Выходит этот Иван на улицу

из двора брата утром, смотрит, стоит мужиков кучка. Иван тихонько подошел, немного не дойдя, остановился. Напротив

его, спиной к нему стоял Тарас. Иван сразу же узнал его. Мужики торгуются с Тарасом, говорят о цене. А Иван видит – конь-то не Тараса, а Митрохин.

У Тараса в руках на поводу один хороший конь, а другого уже совсем нет. Разве он, Тарас, знал, что мог забраться так

далеко его земляк Иван, из одного села, живший почти рядом,

на одной улице в Медвежьем логу. Тарас говорит свою цену, а

двое мужиков свою. Немного заспорили из-за четвертной, не

сошлись в цене. Вот и торгуются.

– Но чё, земляк, четвертную не поделили? А не добавить ли

вам – у меня найдется, – хлопнув Тараса по плечу сзади,

сказал Иван, – и вышел вперед.

Тарас, круто обернувшись, вздрогнул: «Мать твою за ногу!», –

успел высказать, дернул коня, стрелой прыгнул на него и

понесся в сторону леса.

Мужики обозленно кинулись на Ивана, чуть не с кулаками

«Чего лешак тебя принес? Чей ты, кого тебе туто-ка надыть?»

Сергей поспешил помочь брату,не то поколотят кержаки

чумные:

– Тихо, шабаш! Братуху не трожь мого, а то со мной, робята,

будем считаться, – быстро приближаясь, сказал Серега.

– Он мужика от нас отогнал, тот коня продавал, а яво лешак

приволок. Он чего-то испугался и маханул, небось за станового брата твоего принял.

Иван усиленно стал объяснять, что мужик этот из его села,

что он, видно, коней уволок, окаянный.

Я коня-то хорошо знаю – его Митроха искал, а этот подумал,

что здесь никто его не увидит, а тут – на тебе, я приплелся.

Чего – я-то вылез? Хана теперь мне. Что я наделал? Разве я

знал,что так обойдется? Да, дела плохи, он теперь меня

накроет.Вот поеду домой, и крышка. Следить будет, тайгой ехать-то!

Только теперь Иван понял, что попал впросак.

Все ясно – коней украли они, их работа. Раз один тут, то и

другой тоже, а может, и все – их дело, – мелькнуло в голове Ивана. – Да!

Между тем Тарас круто остановился: все, теперь не догонят,

хотя никто и не гнался за ним.

Тарас соскочил с коня, схватил повод в руки и пошел в обратную сторону. Вот уже видны кое-где просветы между

деревьями, вдалеке просматривалась деревушка.

– Если кто решится догонять – перещелкаю. Меня-то тут не

видать, а я вижу. Если их будет много – отъеду дальше, поглубже,

– решил Тарас и присел у дерева, крепко держа повод в руке.

Но погони не было.

Час от часу становилось легче, и он начал думать, что же теперь делать? Ведь он уличен, конечно, Иван его предаст, немедленно надо что-то с ним делать, но что? Если поджидать его туткто знает, когда он поедет. Не спалить ли мне его ночью? – Но он

не в своём дворе – ну и пусть!

Долго еще сидел у дерева Тарас и думал, а день уже уходил,

стало темнеть, наконец совсем стемнело, Тарас лег на траву, решил набрать силы – заснуть, привязав коня к дереву. Вдруг внезапно решение пришло ему в голову, он вскочил, сел на

коня и тихо поехал к деревушке.

Время было уже за полночь, кое-где горланили сонные петухи, изредка взлаивали сонные собаки, но, не видя особых причин,успокаивались снова,затихали.Ночь была очень хорошая,спокойная,тёплая,тихая.Тарас отвязал от седла небольшую банку с завинчивающейся крышкой.

В ней было немного керосина, взятого на особый случай, привязал коня и почти ползком стал двигаться к дому – за

огородами. Он безошибочно нашел двор, в котором жил Сергей с матерью и своей семьей, к которому так неудачно приехал брат Иван. Тарас

осторожно подобрался к сараю, примыкавшему к бане. Крыша

сплошной стеной накрывала все городушки-стаюшки и плотно

примыкала к дому. Сибирская постройка, окруженная

высокими. заборами – не заглянешь ни в какую щелку. Собаки

настороженно заворчали, чуя чужого.

Хозяин дома долго не мог уснуть, ворочался, вставал, ходил,

снова валился в постель и, наконец, вышел во двор, прислушался.

Во дворе беспокоились собаки.

– Что бы это они? Не зверь ли где подошел? – и тут услышал

шорох, напоминающий шелест сухой бумаги.

Это Тараска, не ожидая свидетеля, дергал сухую солому

из – под крыши, отбрасывая её к стенке сараюшки.

– Поджечь хочет, – пронеслось в голове Сергея, по спине поползли мурашки, волосы поднялись дыбом на голове. Он

быстро неслышно босыми ногами, немного пригнувшись,

пробежал в дом, где в сенцах на полу спал его брат Иван, рывком сдернул

с него одеяло, прохрипел не своим голосом: «Горим!» Не спрашивая, что, где, вылетел за братом Иван и также не понимая, что к

чему, оказался в огороде, где его брат Сергей уже схватил

кого – то за шиворот. Не успел Иван понять, в чем дело, как Сергей уже сидел у Тараска на горбу, одной рукой давя за шею, другой молотил по затылку.

Иван выбежал во двор с криком: «Воры, грабят!».

Пока Иван кричал, Тарас вывернулся и теперь уже он придушил Серегу к земле, тот не мог вывернуться и уже начал

хрипеть. Подбежавший Иван увидел, что Сергей уже почти не дышит, еле шевелится внизу под иходеем.

Не помня себя, схватил Иван жердину, хрястнула она по

спине ,аж взвился весь Тараска и отпустил Сергея.

Иван схватил его за одежду и отшвырнул от брата.

– Ищи, Иван, где-то серники он тут кинул, но не зажигай огня,

22остерегись малость. – Поднялся помятый Сергей,еле отдышавшись,и вышел в след за Иваном,который волок во двор Тараса.

Одичало орали оба, грозя друг другу. На крик прибежали из дома

мать, жена, дети. Сбегались люди.

Тарас стоял посреди двора, опустив голову.

Волосы густой шапкой свисали на лицо. Оно, обросшее бородищей, казалось звериным. На нем была старая заскорузлая, видавшая виды черная одежда, торчав

дыбом.Сын Сергея притащил баночку, которой раньше никогда не видел. Было в ней немного керосина, остаток от только что вылитого на стенку:

– Тять, вона что я нашарил! Поджегчи хотел энтот!

Сергей, подбежав, увидел облитую стенку сарая и заготовленную солому рядом. Вылетев из огорода, Сергей молнией подскочил к Тарасу и двинул его кулаком между бровей. Тарас пошатнулся. И тут закричали все разом и стеной двинулись на Тараску,

начали молотить, кто чем и как мог. Тарас упал, заливаясь

кровью, дико заорал.

Но разъяренные люди колотили его. Били крепко, со злобой:

«Сжечь захотел!». Наконец Тарас затих, обмяк.

– Стойте, убили, убили, – снова закричали те же люди, но как

будто уже с сожалением. Один по одному стали исчезать во

тьме все еще оравшие люди, осталось совсем немного. Сергей растолкал народ во все стороны с криком: «Убьете -

отвечать будем,стойте! Народ отошел, все еще не расходясь совсем, с ужасом смотря на свою работу. Тарас лежал окровавленный, скорчившись, с открытыми глазами.

– Все! Теперь будет нам, ой, будет! – жена Сергея закричала,

напугалась, – ой, горюшко, да откуда его принесло? Что же

теперь будем делать, ой-ой-ой! – приговаривая, как над покойником, наводила ужас в темноте.

– Тихо, – крикнул Сергей, – не о ком тужить!

Вы не бойтесь, этого давно прихлопать надо было, – кивком

головы на лежавшего. – Вот он докажет, – и показал на Ивана, который стоял с опущенной головой;

– Скажи, братуха, скажи, кто этот человек, зачем он тут, для

чо приволокся? Аль его мы сами затащили сюда, – и тут

вспомнили, что раз пришел он с огорода, значит, нет ли там еще кого, или хоть коня его.Так и есть.Не заметили,как немного рассвело.стало видно,что за огородом стояла хорошая,та самая лошадь,вернее конь привязанный к огородному столбу.

– Люди, – сказал Иван, немного успокоенный тем, что конь стоит, – значит, никого больше нет. Он был один.

Сергей завел коня во двор, поставил в стайку.

– Люди, – снова обратился Иван, и рассказал все с самого начала, кто этот человек, и все оглянулись снова на лежавшего Тараса.

– Стойте, да ведь он живой! Живой, – обрадовалась жена

Сергея, – ой, батюшки, живой!

Тарас чуть заметно зашевелился, все затихли. Тихо-тихо стало

крутом. Долго стояла над ним небольшая группа людей, в основном родные и близкие Сергея.

Тарас пришел в себя. Его осторожно перенесли в сенки на постель Ивана. Тарас поднял голову:

– Мать, где я?, – слабо произнес и снова уронил голову.

Жена Сергея завыла громче прежнего:

– Ой, батюшки, прощается, прощается? – и ушла в дом.

– Тю, дура, – крикнул хозяин и крепче прихлопнул за ней двери.

Часов в двенадцать дня Тараса увезли в город, и года два о нем

в деревне не было слышно. Коня вернули хозяину – Митрохе.

Кражи прекратились, разбой тоже. Молодой разбойник исчез из

деревни и долго не появлялся. Люди думали: «Исчез парень бедный, позору не перенес! Бедный Тарас!».

Ожили понемногу люди, успокоились. Однажды был тихий летний день, вернее, еще утро. Звонили на церквушке колокола, созывая народ к заутрене – утренней молитве. Был старинный весенний

праздник, как называли его в деревне: Троица. Отовсюду подъезжали люди, шли парами, семьями, компанией и по одному. Безногий

Рябинин не ходил в церковь, он вообще не стал подчиняться ей.

Мать рано убралась и торопилась к заутрене, взяла с собой

принаряженную дочку – Дашутку. По дороге торопила: – Скорей,

не то не пролезем!

Протолкавшись вперед, она поставила перед собой своё сокровище и, сияющая, довольная, стала усердно молиться, кланяясь в пояс.

– Молись, Дашенька, молись, ласточка!

Дашенька-ласточка, оглядываясь по сторонам, крестилась, подолгу засматриваясь на иконы, сверкающие золотым отблеском окладов,то на батюшку в праздничных одеждах. Всюду и везде горели свечи. Было душно, пахло ладаном. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу, изредка только кланяясь. Шел молебен, все

молились. Молилась и Дашутка. Шел ей десятый год. Она заметно

подросла, стала хорошенькой девчушкой – глаз не оторвать. Были

на ней новые черные ботиночки, длинная юбка из красивого голубого шелка и такая же кофточка с отливом, большой шелковый

бело-розовый платок букетами, с длинными кистями чуть приспущен с головы. Головка гладко причесана, с длинной черной косой.

Глаза темно-карие.

– Красивая дочь будет у Арины, – шептались люди, с завистью

посматривая на красивую девочку.

Мать, не смотря по сторонам, слышала все, хотя и усердно молилась. Сердце её почему-то тревожно билось. Наверное, ладаном

сильно пахнет, угорела, – подумала она, не придавая этому большого внимания, продолжала шептать про себя, повторяя слова за

священником и дьячком, молитву. Дашутка перестала креститься,

часто посматривая в сторону.

– Чего она там высмотрела? – подувала мать, взглянула, в ту

же сторону и обмерла. На них смотрел молодой разбойник! Арина

чуть не потеряла сознание.

– Он ли, – промелькнуло в голове. – Снова взглянула туда. – Он,

он, снова пронеслось в мозгу.

– Да, но как одет – он ли? – снова взглянуламать.

Василий смотрел вперед на входившего во врата священника с кадилом на длинной цепочке, которое он привычно умело

раскачивал.

Арина, успевшая окинуть взглядом всю фигуру страшного для

неё человека, уже уяснила, что это именно он. Но как он одет!

Красивые глаза улыбались, на нем были черный длиннополый

пиджак с блестящими отворотами, узкие серые брюки и блестящие туфли, изумительно белый воротничок рубашки с загнутыми

кончиками, небольшой бант-бабочка на груди, черные кудрявые

волосы, небольшая бородка. Сейчас он выглядел каким-то барином, франтом.

Девочка залюбовалась его нарядом, потому что вокруг стояли

люди, одетые просто, по-крестьянски, он же сиял среди всех своей

красотой и одеждой.

Он , в свою очередь,знал Арину и надеялся,что она не узнает его в этом костюме и без большой бороды. Девочка его привлекла, она его явно заинтересовала. Девочка заметила его внимание к

ней и уставилась на него надолго.

– Бежать, немедленно бежать, – Арина выждала момент, когда

Василий смотрел в другую сторону, и потянула за собой Дашутку,

– скорей, скорей, дочка, скорей, – торопила девочку мать.

– Чаво тебя понесло среди молитвы,– ворчали старухи, но

Арина упорно проталкивалась к выходу, тащила за руку Дашку.

Только дома у себя она отдышалась. Теперь, подумала она, жди горя. Но горя не оказалось.

Тарас вернулся – слух прошел по Медвежьему логу моментально после того, как приехал в деревню похудевший Тapac.

Первое время Тарас не показывался на люди, чего-то боялся,

выжидал. Стеснялся что ли – думали люди, – то ли одумался в

своей дурацкой работе?

Да и он ли крал лошадей – кто знает, может и украл-то всего одну,

да попался, а другой за его спиной скрылся, – думали-гадали люди.

Через год или чуть больше после возвращения Тараса шел Иван

со своего покоса, держа на плече не свернутую литовку и думал

о Тарасе. И вдруг повстречал его самого, идущего ему навстречу.

Оба остановились, взглянули друг на друга и так же молча разошлись. С тех пор Иван стал опасаться всех тарасовых, плохо стал

спать ночами – не простит Тараска мне этого. Теперь гляди в оба –

не простит! Дурень я, дурень, зачем высунулся тогда? Кто теперь

за меня заступится, – каялся Иван, какая-то смутная тревога не

оставляла его ни на миг. Вскоре, когда шел Иван как-то мимо тарасова двора, налетела сзади специально спущенная и натравленная

хозяином на усталого Ивана собака – чем-то мстить надо.

Собака больно рванула за икры Ивана. Он круто обернулся, испугавшись, потерял равновесие и упал на бок. Черный большущий пес, как годовалый бык, навалился сверху. Иван закричал,

кобель вцепился в плечо и рвал одежду вместе с телом.

– Помо-ги-и-те! – вырвалось из груди страшно стиснутое слово, – но никого не было на улице в этот час. На одно мгновенье

мелькнуло лицо Тараса, вышедшего из своего двора. Он улыбался, радуясь, как его собственный черный кобель-страшила рвет за

него этого дурня Ивана.

Собака больно рвала тело,норовя уцепить за горло.Иван понял,что дело его плохо,и изо всех сил,схватив за лапу верткого пса ,нажал в сторону, так, что тот взвизгнул от боли.

В это время что-то нестерпимо больно резануло в плечо: чуть не потеряв сознание, Иван держал за лапу собаку, которая рвала его, рыча и подбираясь к горлу.

Иван от страха и боли еле смог вцепиться в

шерсть у горла пса, напружиня все тело, сдавил руками ему горло мертвой хваткой. Был он мужик еще молодой, силы собрав,

боролся за свою жизнь. Пес бил передними лапами, задними

драл одежду и кожу с необыкновенной силой. Брюки и рубаха

Ивана превратились в клочья. Он еще какое-то время продержал

пса, боясь отпустить. Наконец, кобель обвис, обмяк. Иван отшвырнул его с отвращением от себя, встал, шатаясь, побрел, не

видя, куда, обливаясь кровью, волоча кровавые тряпки. Кровь

текла по онемевшему телу, глаза помутились, тошнило, но он

шел, шел домой. Тараска прошел стороной, дико рыча, угрожая

и проклиная Ивана. Но Иван ничего не видел и не слышал, силы

совсем оставляли его.

Через две недели потерялась у Ивана девочка шести лет,

Танюшка. Бегала вместе с соседскими девчушками, бегали везде

не в первый раз, и вдруг куда-то враз исчезла девочка. Искали её,

искали, но найти так и не могли. Стало совсем темнеть, вот уже

и ночь подошла, а её все нет и нет. Предчувствуя неладное, Иван

сел на коня и долго бродил по деревне, за огородами, у пруда, но

девочки нигде не было. Больно щемило сердце – одна она у них

была с женой, больше никогда детей не было.

Всю ночь не сомкнули глаз родители, мать плакала, причитая,

отец угрюмо молчал. Раны его еще не заросли и сильно вертеться

нет сил, а искать надо.

Всю ночь искали они свою девочку, прислушивались, не закричит ли где, не выйдет ли откуда. Но вот уже и утро, а её нет и нет.