Жизнь вместо жизни

Санитарки и медсёстры метались как угорелые, выметая и вымывая грязь из самых дальних закутков кабинетов, кладовок и туалетов. Все знали, комдив не просто крут, здесь он бог и царь, в его власти и казнить, и миловать.

Комдив знал, что и где проверять; выговорил за старые унитазы – новых не оказалось на складах. Дефицит! Я докладывал…

– Почему не доложили? – это уже к зампотеху полка. Взгляд комдива не предвещал ничего хорошего. – Зверев – он и есть зверь. – пробурчал зампотех, отвернувшись. Только тогда я понял, где слышал эту фамилию – фамилию командира дивизии. Тогда, кто ему Людмила Зверева? Дочь?… Тем временем, комдив ходил по кабинетам. Проверил форточки, двери. Самым тщательным образом осмотрел кабинет моих «подружек». Обошлось без замечаний…

– Кто занимался ремонтом?

– Техник – лейтенант Полянский, 126 полк, вторая эскадрилья, – вместе со мной сделала шаг вперёд вся моя команда.

– Кто такой? Почему не знаю? – Комдив опять зыркнул на зампотеха полка.

– Новичок, недавно из училища.

– Что заканчивали?

– Даугавпилсское инженерное, товарищ генерал.

– Как закончили?

– Нормально.

– Как нормально?

– Толково.

– У вас там в Прибалтике все такие «толковые»?

– Так точно, другие там не учатся.

– Как устроился?

– Толково! В офицерском общежитии.

– Как «толково» в офицерском общежитии, я знаю. Выберу время, и там шорох наведу. Готовься, – комдив впился глазами в зама по тылу. – Женат, семья есть? – это уже снова ко мне.

– Никак нет!

– Раз нет, значит живи… пока… Солдатам – по отпуску, технику благодарность и месячный оклад…

… Вышел из отпуска командир, лейтенант Иволгин. Не знаю, как он, но я его выходу обрадовался. Наконец меня перестанут гонять «старшим», куда пошлют. Я смогу снова здороваться по утрам с нашим самолётом, поглаживая его по плоскостям, желать ему удачи, следить за его «самочувствием», вовремя «кормить» и «поить» его, «лечить» по необходимости. Переругиваться с заправщиками и вооруженцами, мирно перекуривать со своими коллегами – техниками, желать самолёту чистого неба и мягкой посадки, провожая уходящую в полёт машину и встречать её на рулёжке, всматриваясь в лицо командира…

Закрывая на ночь ангар, желать машине спокойной ночи. Пусть замерзают руки, пусть аэродромный ветер продувает насквозь – пусть. Мне это пока не в тягость – благодарное лицо вернувшегося из полёта командира стоит этого.

Только в дни боевых дежурств я не хочу желать счастливого полёта ни самолёту, ни командиру.

Пусть сидят на земле. Спокойней всем. В повседневной, будничной работе прошли осень и зима. Весной всегда происходят важные изменения в жизни всего живого. У нас тоже изменения. Наш комэск пошёл на повышение – стал заместителем командира полка. Его место занял, уже став капитаном, Сергей Беркутов. В конце весны он женился. По иронии судьбы, его избранницей снова стала учительница, и снова филолог.

Мой командир, Алексей Иволгин, получив ещё по одной звёздочке на погоны, стал командиром звена. По сложившейся традиции, техники самолётов переходят вместе со своими лётчиками на новые должности. Самолёт командира звена должен обслуживать старший техник. Но мне ещё рано – мой офицерский стаж меньше года, поэтому у меня новый командир – лейтенант Алексей Курочкин, уже не новичок, но ещё не «класс» и… другая машина. Алексею, и всему нашему экипажу, местные острословы, тут же дали прозвище «Петушки», намекая на наш возраст и опыт.

Мне придётся «прощупать» всю машину, изучая её особенности, постепенно, шаг за шагом, перебирать каждый «опасный» узел во избежание каких – либо неожиданностей. Доверяй, но проверяй. Обратился к инженеру эскадрильи с просьбой поставить самолёт на ППР – планово – предупредительный ремонт.

– Зачем? Ах, да. Наверное, ты прав. Начинай, приказ получишь…

Вот где мне пригодились навыки, полученные на ремонтном заводе во время практики. Лейтенант, оставшись «безлошадным», предложил свою помощь.

– Мне полезно, и гонять не будут.

Перегнав машину в ТЭЧ – технико-эксплуатационную часть, вчетвером, всем экипажем, мы взялись за эту «грязную» работу. Алексей, будучи холостым, без огорчения, согласился использовать выходные дни для ускорения «процесса». Узнав о нашей затее, пришли два остальных наших члена экипажа – младшие специалисты. Не оставили нас без внимания и начальство – инженер эскадрильи. Покрутившись, он переоделся в комбинезон и включился в общую работу.

– Хоть молодость вспомню. С молодёжью и сам моложе станешь…

Ничто так не сближает людей, как общая работа, общие цели и задачи… Не скажу, что всё было плохо, но несколько узлов вызвали сомнение. Более опытный инженер принял решение заменить изношенные детали… Общими усилиями мы на двое суток раньше, вывели машину на послеремонтные испытания.

Сначала рулёжка и пробежка, затем короткий подлёт и посадка. Только после этого, комэск сам сел в кабину – короткий разбег и машина в воздухе… Десять минут полёта, и комэск на земле…

– Молодцы, толково. Можешь летать.

Командиру полка доложил коротко.

– Начинают оперяться!

Самому ему с новым техником не очень повезло. Старый техник пошёл на повышение и отбыл к новому месту службы. Его новый техник – старший лейтенант, был хорошим специалистом, но была у него одна нехорошая «привычка»… являться на службу с «выхлопом». Комэск терпеть этого не мог, дошёл до зампотеха дивизии, но сколько не просил снять пьяницу с самолёта, заменить его было некем.

Наши ангары были рядом, кроме этого, жил он в этом же общежитии, в комнате напротив, и не раз пытался «затащить» меня в компаньоны. Дома я его сразу «отшил», но на аэродроме я с ним ничего поделать не мог. Он был старше меня по званию и по должности.

Несколько раз я доводил его самолёт до «ума», прикрывая отсутствие офицера на службе или «непотребное» его состояние. Беркутов не раз предупреждал меня о наложении взыскания. Но не выполнить приказания старшего офицера я тоже не мог – не ходить же жаловаться. Приказы сначала выполняются, потом обсуждаются. Тем более, что каждый раз обещалось в последний… В очередной раз заправив свою фляжку спиртом, заверив, что у него всё готово, он исчез со стоянки, уговорив меня загнать самолёт в ангар.

Заканчивая подготовку своей машины, случайно обнаружил лужу масла под правой стойкой шасси самолёта комэска. Без внимания оставить этот факт я не мог. Забравшись под самолёт, с ужасом увидел, что стойка шасси повреждена. Такое случается при жёсткой посадке, даже у самых опытных лётчиков, но не увидеть этого не может ни один техник. Взлететь с такой «ногой» ещё можно, но посадка – это верная катастрофа…

Все лётчики находились на разборе полётов.

Связавшись по рации с руководителем полётов, прошу комэска – 2 срочно прибыть на стоянку. Через полчаса Беркутов примчался на стоянку, но не один, а в сопровождении инженеров эскадрильи и полка и самого командира полка. Увидев происшедшее, они пришли в ужас. Эскадрилья готовится к заступлению на боевое дежурство и вышедший из строя самолёт командира эскадрильи – это преступление.

– Пьяницу под трибунал. Передвижную мастерскую на стоянку. Немедленно.

Садись пиши рапорт, – это мне, – сейчас, прямо здесь, на имя командира дивизии. Пьяницу найти, живого или мёртвого – сюда. Показать и под арест..

Приехала ПАРМ – передвижная авиаремонтная мастерская.

– Сколько времени потребуется на замену?

– Часа четыре, не меньше…

Привезли вдрызг пьяного старшего лейтенанта, в таком виде его отвезли сразу на дивизионную гауптвахту.

В пограничных районах действуют законы военного времени, – технику грозит до десяти лет тюрьмы. Могут разжаловать в рядовые и направить в дисциплинарный батальон на три года, – это хуже тюрьмы… С разрешения комэска остаюсь с ремонтниками, Беркутов тоже остаётся. Работаем без перекуров. Надо успеть за два – два с половиной часа, иначе до темноты не облетать самолёт… Успеваем.

Докладываем руководителю полётов; Беркутов просит разрешения на запуск двигателей и взлёт. На КП всё начальство.

– Три подскока, три посадки. Потом взлёт.

– Есть три посадки!..

Всё проходит благополучно. На дежурство заступаем в полном составе.

«Фитилей» хватило на всех – от командира эскадрильи до зампотеха дивизии. Не обошлось без «вопросов» замполита и «особистов». Мне досталось рукопожатие Беркутова – для меня это больше, чем благодарность комдива. Старшего лейтенанта никто больше не видел.

Комдив посчитал для него тюрьму и дисбат слишком мягким наказанием – понизил его в звании до лейтенанта и отправил служить на полигон в Плесецк – там его медленно, но упорно и с аппетитом будут съедать комары и гнус… Всё это время, в основном в пятницу вечерами и по выходным, мы проводили время втроём – Людмила, Соня и я. С наступлением весны, тепла и увеличения светового дня, наши встречи стали проходить чаще и продолжительней. Но почти всегда втроём и в основном по вечерам.

Иногда Соня без предупреждения внезапно исчезала куда-то по неизвестным для меня причинам, и мы гуляли с Людмилой вдвоём.

Болтали о всякой чепухе, но я часто чувствовал на себе её взгляд, словно она хотела что-то сказать и не решалась. Я старался не давать повода для серьёзного разговора, ибо предполагал, о чём может пойти речь; у меня не было ответа на её вопросы и, поэтому, я сам боялся такого разговора…

Дело в том, что ещё в самый первый день нашего знакомства, я поймал не себе изучающий взгляд Людмилы, но моя душа всё больше склонялась в сторону Сони, может быть, зов крови – не знаю. С Соней мне никак не удавалось остаться вдвоём для серьёзного разговора, к тому же мне иногда казалось, что Соня или специально уходила от разговора, или вообще не хотела его заводить…

Всё больше меня смущали её внезапные исчезновения, неизвестно куда и зачем. Родственников у неё здесь не было – это я знал точно. Знакомые, друзья? Я не ханжа и вполне допускал, что до моего появления у неё могли быть увлечения, тогда почему бы не сказать честно? Ещё мне казалось, что Людмила знала о причинах этих исчезновений. Может, об этом она хотела мне сказать, но не хотела выдавать подругу?

В общем, если на службе всё было нормально, то в личном плане всё было наоборот. Как в песне – первым делом самолёты… Тем временем, наши совместные встречи продолжались… Надо мной уже посмеивались не только в эскадрилье, но и в полку – в военном городке, как и в деревне, ничего не утаишь. Друзья смеялись – догуляешь с двумя до полковника, но тогда тебе никто не станет нужной, и ты не станешь нужен никому.

Летом у Сергея день рождения. Конечно, этот день отмечался на «пленэре» всей эскадрильей в широком кругу, вместе с семьями. Но это произошло неделей позже, а домой он пригласил меня одного.

Надо сказать, что после истории со стойкой шасси, между нами установились настоящие мужские дружеские отношения. Мужская дружба – без громких слов. На мальчишнике, по поводу его женитьбы, гуляли всей эскадрильей, но свидетелем на их регистрации был я.

В небольшой однокомнатной квартире, кроме Сергея и Марины, собрались родители Марины – жены Сергея, их соседи по лестничной площадке – милицейский майор с женой – той самой тётей Клавой, сестрой – хозяйкой поликлиники и я. Надо мной пошутили – почему я пришёл один, без своих подружек.

– Не смог решить кого пригласить, – пытался отшутиться… Вечер прошёл в настоящей семейной обстановке. Своих родственников у Сергея не было – он воспитывался в детдоме, и отношения с родителями Марины складывались вполне нормальные. Меня познакомили с присутствующими. Милицейский сосед был начальником местной милиции, а его жена меня сконфузила:

– Почему ты называешь меня Клавой? Клара я, Клара Давыдовна. Оказалось, что до недавнего времени, она работала врачом в этой поликлинике, но у неё что-то случилось с руками, и ей пришлось уйти с приёма больных. В конце вечера, Клара Давыдовна наставляла меня, вытащив в коридор на перекур:

– Если бы ты ошибся в выборе спутницы на этот вечер, то ничего страшного не произошло бы, но не ошибись в выборе спутницы жизни. Для тебя Соня не пара, а для Людмилы ты не пара. Это я, старая еврейка, тебе говорю. Людмила сделает тебе карьеру, но будет всю жизнь тобой командовать, как мальчишкой. Особенно держись подальше от Сони.

По поводу Людмилы я сам думал примерно также, а вот насчёт Сони я никак не мог понять, что тётя Клара имела в виду. Ясно одно – она что-то знает, но не может или не хочет говорить…

Ещё в начале, буквально за первый месяц службы влился в коллектив эскадрильи. Мы делали одно дело, каждый знал друг о друге, кто чего стоит. Не понаслышке, а по делам. У меня появились друзья, товарищи, всегда готовые прийти на помощь, и ты сам приходишь к ним, если видишь, что друг «зашился», и они не постесняются попросить, в любых вопросах – служебных или житейских, без разницы. Мы дружили всей эскадрильей, независимо от возраста, званий и занимаемых должностей. Эскадрилья приняла меня в свою семью.

Банальное правило – «один за всех и все за одного» было непреложным законом жизни нашей эскадрильи. Никогда и никого мы не оставляли один на один со своими проблемами.

Если кто-то из лётчиков отставал в лётной или боевой подготовке, опытные товарищи садились с ним в «спарку» и «вывозили» его до тех пор, пока всё не вставало на свои места.

Если техник не успевал или у него что-то не получалось, на помощь приходили все техники и расходились только тогда, когда самолёт был полностью готов к завтрашним полётам.

Иногда комэск устраивал «мальчишник» – нет, нет, это совсем не то, о чём вы подумали. Это означало, что в «узком» кругу намечался серьёзный разговор, подальше от глаз замполита и ушей особиста. Справедливости ради, надо сказать, что замполит был неплохим человеком – из лётчиков, списанный с лётной работы по состоянию здоровья, но всё же… у него своя служба… Об особисте и говорить не приходится. Приглашался и командир полка с заместителем – они были выходцами из нашей эскадрильи – «мальчишники» и совместный отдых – были детищем командира полка.

На этих «мальчишниках» шёл откровенный и серьёзный разговор о жизни эскадрильи: о лётчике, позволившем явиться на «работу» не в «форме», или о механике, допустившем при подготовке машины к полёту невнимательность или халатность, граничащую с преступлением. Речь могла пойти об офицере, допустившем хамство с подчинёнными или обложившем нецензурной бранью молодого солдата – срочника.

Речь могла зайти и о недостойном поведении некоторых офицеров и прапорщиков вне службы. С особой осторожностью и деликатностью говорили о личной жизни и семейных проблемах.

О темах «мальчишников» заранее не сообщалось, но комэск к разговору готовился сам, или поручал подготовку кому – нибудь из офицеров или прапорщиков. К разговору о личных или семейных проблемах, он готовился особо тщательно и скрупулёзно. Если вопросы были неоднозначными по своей сути, комэск подключал к этим вопросам жён офицеров.

Эти «мальчишники» не ставили перед собой задачу «пропесочить» виновного: на них ставилась задача каждому участнику понять причину и подоплёку проблемы, – искренне, от души высказать своё мнение по поводу случившегося.

На этих «посиделках» никаких «оргвыводов» не делалось; это право и возможность предоставлялось самому виновнику «торжества». Для этого и собирались без посторонних…

Между тем служба продолжалась своим чередом. В составе экипажа – ежедневная, будничная работа. Регламентные работы – подготовка самолёта к полёту… Послеполётное обслуживание: заправка топливом, боеприпасами, кислородом, сжатым воздухом, противообледенительной жидкостью. Тщательная проверка наиболее «опасных» узлов, устранение обнаруженных неполадок. До полной готовности машины к завтрашним полётам, независимо от времени суток и погоды. С разрешения руководителя полётов – контрольный запуск двигателя. Только потом – в ангар, под замок, под пломбу. Спокойной ночи… Если успеваешь, в душ и в лётную столовую…

Утром, чуть свет, уже в ангаре. Доброе утро!

Контрольный осмотр «опасных» точек. Проверка систем электропитания, давления масла, запаса кислорода, воздуха, спиртовой смеси. Запуск и прогрев двигателей… Всё в норме, заполнен журнал регламентных работ…

– Товарищ лейтенант! Самолёт к полёту готов! Двигатели прогреты, можно взлетать!.. Командир в кабине. Ремни пристёгнуты.

– Счастливого полёта и мягкой посадки! Фонарь закрыт, колодки убраны… Вслед за ведущим самолёт сначала нехотя, медленно, будто просыпаясь, трогается с места, не спеша, словно разминаясь, катится по взлётной полосе, но, словно очнувшись, взревев двигателем, рванулся вперёд. Короткий разбег, и машина в воздухе. Ещё мгновение, и обе машины исчезают в небесной вышине, «ушли в точку», только громоподобный рёв двигателей сваливается с небес на тебя, на всю Землю.

Время полёта кажется вечностью… В ангаре прибрано, инструмент протёрт и разложен по местам… В курилке тесно, собралось всё чумазое племя технарей. Молча дымят сигаретами, никто не травит «баланду». Не в первый раз, но с трудом сдерживается волнение, поглядывают на часы …

Наконец, где-то вдалеке, возникает тонкий, словно комариный писк, свист двигателей заходящего на посадку самолёта. Курилка моментально пустеет – все бросились на рулёжку, по стоянкам, – встречать своих. Так принято. Встречать машины, вглядываясь в фонари самолётов, в лица лётчиков. Поднятый вверх большой палец руки лётчика должен означать полный порядок. Есть палец! Двигатель ещё не закончил свою усталую песню, ты уже на верхней ступени стремянки. Фонарь настежь, кислородная маска снята, ремни расстёгнуты. Лётчик устало вытягивается из кабины, спускается, прыгает на бетонку. Всё. Полёт окончен!

На стоянке курить запрещено, но прикуренная сигарета, пока нет начальства – это тоже традиция. Только лётчику! Потом всё остальное. Начальство это знает, поэтому не торопится. Защитный шлем снят, фуражка на месте. Сейчас придёт автобус – собирать лётчиков на разбор полётов…

Тебе уже сигналит заправщик – первым делом заправиться под завязку. Потом боекомплект. Вместе с младшим персоналом, проверка предкрылков, закрылков, рулей высоты, горизонтальных рулей. Контроль давления… Всё, как вчера… Сухой треск красной ракеты – полётов сегодня больше не будет. Пылесос на стоянку – в кабине должна быть идеальная чистота – ни пыли, ни влаги. На соседней стоянке надрывается буксировщик. Сейчас подойдёт твоя очередь отбуксировать самолёт в ангар.

– Спокойной ночи! Не мне давать оценку нашей службе, хорошо или плохо мы несли её, – по крайней мере честно. А хорошо отдыхать – это мы умели! Всей эскадрильей, кто мог и хотел, с женами и с детьми, с палатками и кострами, с рыбалкой и ухой, шашлыками и грибницей, домашними пирогами и салатами, с песнями и частушками, танцами и плясками – кто во что горазд, но практически без спиртного. Летом – на природе, зимой – на дивизионной базе отдыха – с лыжами и санками…

Вечером, уложив наигравшихся и уморившихся детей спать, усаживались вокруг костра и начинались неспешные душевные разговоры о житье – бытье, обо всём, о чём человеку хотелось рассказать или просто выговориться… Потом общий разговор распадался на отдельные беседы по интересам, на мужские и женские, о мужчинах и женщинах…, затем снова сливался в один общий… Много пели под гитару, или вместе с транзисторами… Не возбранялись и анекдоты – остроумные, но не похабные и не политические – о житейских ситуациях и отношениях между мужчинами и женщинами. Не приветствовалось сплетничать, обсуждать кого- либо за глаза и вторгаться в личную жизнь. Категорически запрещалась одна тема – обсуждение действий и приказов командиров – ни своих, ни чужих…

Домой возвращались, как правило, в субботу вечером, отдохнувшие и уставшие, возбуждённые и весёлые. Воскресения отдавались домашним делам и заботам, или просто отдыху в семье, занятиям с детьми, чтобы в понедельник быть на работе в «форме» и в хорошем настроении.

Такой совместный отдых ещё более сближал нас друг с другом, и никто не осмеливался подвести своих товарищей. Ни в чём и никогда.

.

В … евка-2, 1971 – 1972 г г

Год службы, или, как говорят, один календарь за плечами, всё в порядке. Со мной уже разговаривают как с равным. «Петушковым» наш экипаж уже не называют. Теперь всю нашу эскадрилью называют «беркутятами».

В экипаже меняются младшие специалисты – сержанты срочной службы. Сейчас служат по два года, из них почти год – в школе младших авиаспециалистов. Только освоятся – уже домой. Появляются неопытные новички – приходится контролировать каждый шаг. Редко кто из них остаётся на сверхсрочную – да и те после школы прапорщиков, стараются устроиться где-нибудь на складах, – продуктовых или вещевых…

Предполётное построение лётного и технического состава. Стандартные наставления, но отчего сегодня здесь присутствуют замполит и особист? После инструктажа расходятся не все – комэсков и командиров звеньев просят остаться.

Мы их не ждём – расходимся по стоянкам, нам есть, чем заниматься.

Командиров привозят минут через тридцать, – лица хмурые, даже недоумённо – испуганные. Что случилось? Пока молчат… Придёт время – скажут. Вероятно, опять у кого-то пьянка. Спирт в авиации льётся рекой. Противообледенительная жидкость – спирто – водяная смесь – «массандра». Прибор можно настроить так, что треть спирта остаётся, его можно слить и использовать для обогрева … самого себя, изнурти. Этим грешат не только солдаты – срочники … Лётчики побаиваются – они ежедневно проходят медкомиссию, а наземный состав…Комэск и парторг собирают всех офицеров и прапорщиков в одном из ангаров.

– Приказано обратить внимание на поведение личного состава, имеется в виду солдат и сержантов, тщательно контролировать всю их работу и не оставлять им свободного времени до окончания лётного дня.

– Что произошло? – Пока ничего, но может. На территории дивизии обнаружена «наркота». Особисты работают, ищут, но как она попадает сюда, пока найти не могут. В посёлке усилены патрули, подключены пограничники. Поочерёдно будем дежурить на КПП. Проверяется почта. Пока безрезультатно. Техникам – проверить все закутки в ангарах, могут устроить тайники. Будут проверки, можете считать обыски. Малейшее подозрение – тащите в санчасть на освидетельствование. Медики тоже предупреждены. Имейте в виду, кто попытается прикрыть, пойдёт под суд, как сообщник. Всё. Свободны…

В моих отношениях с «подругами» всё по – прежнему. Полная неопределённость. Не даёт покоя «наставление» Клары Давыдовны. Если следовать её «совету», не имеет смысла «морочить» голову себе и другим. Я уже привык к ним, чувствую себя с ними достаточно комфортно, но хотелось бы более серьёзных отношений…

Вообще, в небольших военных городках, найти подругу весьма непросто. Приезжие, в основном, уже замужем за молодыми лейтенантами – ещё сразу после их выпуска; местные девушки весьма неохотно изъявляют желание связывать свою судьбу с военными, зная, на примере своих отцов и матерей, все «прелести» гарнизонной жизни…

В сомнениях прошли ещё одни осень и зима. Нельзя сказать, что всё прошло гладко. В конце зимы отрабатывалась слётанность в парах. По установленному правилу, комэск садился последним. Мой командир уже на земле; я случайно, можно сказать автоматически, поднял голову на идущий на посадку самолёт, – это был самолёт Беркутова. Но это была не «беркутовская» посадка – чёткая, уверенная. Самолёт снижался осторожно, дёргаясь, словно спотыкаясь о невидимые препятствия.

Вдоль посадочной полосы завывая, несутся пожарные и скорая… Есть касание!.. Выпустились тормозные парашюты…

Самолёт остановился, не докатившись до стоянки. Все кто был, рванулись к самолёту, но стремянку схватил только я один. Растолкал толпу, пулей взлетел к фонарю, открыл – слава богу, – жив!.. Беркутов самостоятельно выбирается из кабины.

– Двигатель. Тряска в двигателе.

– Зачем садился? Надо было прыгать! Мог взорваться.

– Понимаешь, тряхнёт, и снова всё в порядке. Два или три раза тряхнуло, потом не стало. Решил садиться. На посадке ещё два раза тряхнуло… Да, не ори, чего орёшь, сел ведь, живой. Ай, ай, это в какой школе тебя таким словам научили?…

Откатили машину на стоянку. Запустили двигатель – работает ровно, без рывков. «Поиграли» газом, тоже всё нормально – обороты держит, на перегазовку реагирует нормально. Никто не знает, что делать. Не верить Беркутову нельзя, но сейчас двигатель работает нормально. Сами мы в двигатель лезть не имеем права; только менять. Этот только по приказу зампотеха дивизии – двигатель не выработал положенного срока. На этот двигатель надо вызывать двигателистов из Р… ска. Он ещё на гарантии. Стоп!.. Дядя Миша! Ну, конечно!

Прилетел вертолёт с комдивом и его свитой, наше всё командование стоит… Подошёл к Беркутову.