Достояние павших

– Это его выбор, – твердо сказал Байрел. – Значит, я должен ему содействовать. Тем более, парень хороший. Ручаюсь я за него.

– Сделаю, что смогу, – пожал плечами Клокс. – Доброе слово – донесу. Но он ведь должен быть не только хорошим, но и особенным. В крепости духа, в стойкости, во внимании.

– Он такой и есть, – ударил кулаком по столу Байрел. – Не сомневайся. А если чего не хватит, подтянет. Ты пойми, мне не важно, какой он путь выберет, важно – каким он станет и куда доберется.

– С этим не поспоришь, – согласился Клокс. – Ну так разные пути не только к разному приводят, но и разных являют. Как твой младший? Я вижу, подрос он?

– Подрос, а ума пока не нажил, – покачал головой Байрел. – Одни девчонки на уме. А девчонок в Дрохайте мало. Так вот он хвостом за Дорой вьется. Как муха на мед. Как будто не видит, что она еще ребенок. Даже как-то волю рукам дал. Так она его едва не покалечила!

– Причинное место пыталась оторвать? – усмехнулся Клокс.

– Куда ей думать о причинном месте, – отмахнулся Байрел. – Доску разделочную схватила и о глупую башку переломила. Хорошо хоть доска оказалась рассохшейся. Ничего, все на пользу пойдет.

– Сколько ей? – спросил Клокс. – Девять? Десять? Одиннадцать? По виду – еще два-три года, и уже не ребенок. Может, посговорчивее станет?

– Он с ума сойдет за два или три года, – усмехнулся Байрел. – Или найдет еще кого-нибудь. Думаю его в Тэр отправить, пристроить в стражу или еще куда.

– Имни в Дрохайте есть? – спросил Клокс.

– А кто их знает? – поднялся Байрел. – Я жителей на породы не разделяю.

– Колдуны? – сдвинул брови Клокс.

– Если и есть, то подтираются своими ярлыками, – ответил Байрел.

– С детьми, что работают в твоем трактире можно переговорить? – спросил Клокс. – Родственники у них имеются?

– Только у девчонки, – задумался Байрел. – Да и то вряд ли… Остальные – чистые сироты. Пригреваю всех, кто добирается до города. Считай, что я так пытаюсь искупить свои прегрешения перед святым Нэйфом, или кто там хлопочет за нас перед небесным престолом? Хотя, когда смотрю на эту Дору, жалею, что нет у меня дочери. Как бы она ни свихнулась в поисках то ли своего родственника, то ли друга семьи. Не знают тут такого охотника – Гантанаса. Так она вроде имя назвала? Я наводил справки.

– А ведь я где-то слышал это имя, – задумался Клокс. – Но что-то не могу вспомнить, где.

– Имя редкое, – согласился Байрел. – Вспомнишь, скажи ей. Знаешь, если бы меня спросили, получится ли из моих служек хоть один воин, я бы на эту Дору и показал бы. Но переговори сначала с моим старшим. Он за детишками присматривает. Расспрашивал их обо всем. Если кто что и знает, то только он.

– Что еще можешь посоветовать мне? – спросил Клокс.

– С Ийле поговори, – понизил голос Байрел. – Конечно, если она захочет с тобой говорить.

– С той, что Фуару подсказала, где его кошку искать? – не понял Клокс. – С ней-то о чем? Она же не была на месте убийства.

– Я с ней всегда советуюсь, – пожал плечами Байрел. – Хотя она и мне не всегда дверь открывает. Порой слова не вытянешь, но если уж скажет что – так на вес золота. Кстати, я даже включил ее в совет старейшин. Она давно в Дрохайте, а откуда и почему, я даже узнать не пытался. Вроде до нее какой-то старик жил в ее башне. Но она и сама, как… старик. Мудрость под подол не спрячешь, сам сразу почувствуешь. Уважают ее в городе. Правда, не ходит она на совет, жена моя за нее шкурку в корзину бросает с ее письменного согласия. Старики говорят, что в ее башне только такие и приживаются. С виду-то баба как баба. Но очень уж непроста. Может, и колдунья, разве определишь здесь у нас? И переломы вправляла, и лихо всякое травами лечила, и мозги в порядок приводила, кому надо. Не так давно какую-то девку чуть ли не полгода выхаживала у себя, если не дольше. С пониманием она. Вот только за Фуара не взялась, сказала, что из дерьма многое можно вылепить, да только проку с того не будет, позолотишь, а на полку не выставишь, в нос будет шибать. Непростая у нее судьба, перекосило, говорят, ей голову, случилось с ней что-то в прошлом. Поговори с ней. Сничта мне сказала, что ты должен поговорить с ней.

– Сничта? – с трудом произнес Клокс.

– Да, – кивнул Байрел, пронзая судью тяжелым взглядом. – Лишь она толком и общается с ней. Ну, еще больные и хворые.

– Не слабовата ли причина? – спросил Клокс.

– По мне так весомей всякой, – ответил Байрел. – Не отвертишься. Но есть и еще одна. Особенная. Брайдем ходил к ней.

– Зачем? – спросил Клокс.

– Звал ее в Стебли, – объяснил Байрел. – В этот самый Приют Окаянных. Наставником. Но она не пошла. Если надумаешь, всякий покажет тебе, где она живет. Хотя, что показывать? В башне она живет. Башен в Дрохайте немало, но настоящая только ее. Ни с чем не спутаешь.

Глава пятая. Дойтен

Вода была черной, напоминающей черное зеркало. Или черное перегоревшее масло в жаровне на тимпалском рынке. Особенно если не смотреть на заледеневшие закраины у самого берега. На горизонте едва различимо вставали Рэмхайнские горы. Точно так же, как и в том давнем сне Дойтена. «Что же это получается? – подумал он. – Выходит, что сбылся мой сон? Я стою на берегу Чидского озера, вижу его черную воду, Рэмхайнские горы за черной гладью и даже как будто что-то вроде облаков в сером небе?»

Лицо обожигало холодным ветром, но Дойтен не шевелился. Чего-то не хватало. Что-то еще таилось в сновидческом мраке. Что-то, что заставляло просыпаться в липком поту. Что-то, что являлось ему в ночном кошмаре сразу за видением черного зеркала, но чего он никогда не мог вспомнить, проснувшись. Или больше ничего и не было?

Вчера он нашел Лэна там, где и сказала Сничта. Старик и в самом деле оказался коротышкой, из-за дубового стола едва была видна его голова, да плечи, так что орудовать двузубой вилкой и ножом Лэну приходилось, поднимая локти, отчего он походил на странную птицу с шишковатой головой, напоминающей плохо очищенный от земли клубень. Тем более, что тени его локтей от света коптящей масляной лампы на беленой стене напоминали крылья. Лэн уважительно кивнул, разглядев в одной руке Дойтена ружье, но еще более уважительно крякнул, увидев бутыль в другой его руке. На столе вина не было.

– Это потом, – сказал Дойтен, усаживаясь напротив и водружая благословенный напиток на середину стола. – Сначала разговор. Меня Дойтеном зовут. Я усмиритель Священного Двора.

– Весь священный двор разом усмиряешь или по очереди, начиная с предстоятеля? – скорчил гримасу Лэн и тут же отправил в рот изрядную порцию соленых грибов. – Может, плеснешь маленько? Для мягкости горла. Ты сам-то откуда? Судя по говору из-под Нечи? Из южных ардов, что ли?

– А ты глазастый, – усмехнулся Дойтен, откупоривая бутыль. – Или ушастый, если по голосу чуешь. Из них самых. Хотя, бабка одна из слайбов была.

– Ну, это один корень, – подтолкнул к Дойтену кубок Лэн. – Что те, что другие – все из айлов. Пришлая кровь. Хотя, перемешалось уже все давно. Какого айла не вывернешь, обязательно наткнешься на даланскую нитку. Чего узнать-то хотел?

– Как ты с таким ростом умудрился в дружину попасть? – плеснул густого напитка в кубок Дойтен. – Где служил? Когда? Чем отличился?

– Подожди чуть-чуть, – подхватил кубок Лэн, опрокинул его в глотку и даже потряс, сглатывая последние капли, после чего замер, закрыв глаза и блаженно водя подбородком из стороны в сторону.

– Проскользнуло? – поинтересовался Дойтен.

– Мгновенно, – вздохнул Лэн. – Вот скажи мне, усмиритель, почему этакую прелесть не наливают к примеру вот мне? Я ведь и монету готов откатить, и вроде член совета, и спрашиваю, хорош ли нектар, а получаю все одно – или кислятину, или патоку, или брагу для увеличения ветреной погоды в собственных портах. Хотя, если откровенно, не жалуюсь. Если вот этакого, – он облизнулся, метнув взгляд на бутылку, – не пробовать, то жить можно. Сравнивать-то не с чем.

– И что за храм у тебя такой? – добавил второй вопрос Дойтен. – Сколько мне ни объясняли, никак не могу я понять. Храм Ожидания то ли воли, то ли духа всевышнего. Вы там ждете кого-то, что ли? Чем вас Нэйф не устроил? Откуда это взялось? Кто вами правит?

Лэн прищурился, выудил из блюда пучок соленой огородной травы, похрустел ею, затем хитро подмигнул Дойтену:

– Ты же не за этим сюда пришел?

– Пришел не за этим, ну так почему всякую пользу не извлечь? – пожал плечами Дойтен. – Если секрет великий или время не терпит, можешь и не рассказывать, не обижусь.

– Да не о чем рассказывать, – махнул рукой Лэн. – Служил я давно, хотя полтора десятка годочков по молодости тэрскому королю отдал. В войнах не участвовал, сам понимаешь, мирное время уж больно затянулось, но приходилось и обозы сопровождать, и с разбойниками рубиться, и… всякое разное. И вот, что я тебе скажу. Если кто-то вроде меня или еще с каким-то ущербом выживет на такой службе, то уж поверь мне, возьмет он от нее больше, чем вот такой увалень, как ты. А знаешь почему? Потому что ты жилы рвешь только в схватке, а он каждый день. Схватка у него – каждый день. И особенно часто с самим собой. К примеру, ты протягиваешь руку и берешь. А я ведь должен подпрыгивать. Постоянно. Каждый день. Вся жизнь в прыжке, понимаешь?

– И кто же выходит победителем? – поинтересовался с улыбкой Дойтен. – Поди, все равно тот, кто повыше ростом? Ты, конечно, и силу в ногах скопил, и прыгучим стал, но устал ведь? А он просто протягивает руку и берет. Да и на какой-нибудь замковой площади в строю опять все награды его. Он же приметнее? Ведь так?

– Смейся, – кивнул Лэн. – Я и сам бы с тобой посмеялся. Да и смеюсь, чего уж там. Может, ты и прав. Только вот таких, кто протянул руку и взял – жизнь частенько в жерновах в муку перемалывает. А те, кто прыгают, так и прыгают до сих пор. Тридцать лет минуло, как я службу оставил, а кое-что и в руках осталось, и в голове. И рану могу любую вылечить, конечно, не так как истинная лекарка, есть у нас одна тут в Дрохайте, но тоже справно. И отпор мерзости какой дать. Не веришь, спроси своего судью, кто четыре года назад дал отворот имни простым скорнячим веслом? Кто двух дюжих его собратьев скрутил? Спроси-спроси!

– Спрошу, – пообещал Дойтен.

– Что касается храма, – Лэн задумался и подвинул к Дойтену кубок, – то тут коротким разговором не отделаешься. Но если совсем ужаться… Он же как вот это твое вино. Сравнивать надо. Понимаешь?

– Пробовать, что ли? – сдвинул брови Дойтен.

– Ну, это-то вольному воля, – усмехнулся Лэн. – С другой стороны, мы же не о дерьме толкуем. Можно и лизнуть, если на глаз не различишь. Сам знаешь, храмов в Ардане хватает. И большие имеются вроде Храма Присутствия или вашего Священного Двора. И поменьше, и пожиже. Есть и те, что и лизать не стоит, потому как потом не отмоешься. А есть вроде нашего. Хотя, что это я? Нет других вроде нашего. Только наш и есть такой. Храм Ожидания Воли Всевышнего. Ни тебе предстоятеля с гордым чином Ата, ни совета, ни громкого обряда или шествия. Ни тебе шумного начала и долгой истории. И все же… У тебя мамка есть или была, Дойтен?

– Была, – кивнул Дойтен.

– Ну вот представь себе, – улыбнулся Лэн, глядя, как вновь наполняется его кубок, – что она ушла из дома и должна вернуться. Или папка. Это я об ожидании, если что. Ну пусть мамка. И вот ты, еще малец, решаешь для себя – убраться ли в доме к ее приходу или дерьмо по стенам размазать? Дров наколоть, воды наносить или в ларь с мукой нассать? И братьев и сестер поколотить или не стоит?

– Вот что за выбор тебя мучит? – удивился Дойтен.

– Ты же понимаешь меня, – понизил голос Лэн. – В том числе и о какой мамке или папке я говорю. Знаешь, мы же в главном ничем не отличаемся от Священного Двора или Храма Присутствия. Даже обряды их можем проводить, мало ли какая надобность возникнет. Вон, когда Райди спину прострелило, я месяц за него службу вел в его храме. Путина начнется, он ускачет по срочным охотничьим делам, опять же встану и вставал уже. Буду алтарь его локтями мусолить. Но мог бы вести службу и без алтаря, и вовсе без Храма. А мог бы и без службы обходиться.

– Это как же? – не понял Дойтен.

– А не нужен Храм, – вовсе перешел на шепот Лэн. – Или, точнее, у каждого он свой. Внутри. И молитвы не нужны. Говорить – нужно. А молиться… Ты просто знать должен, что сам ты ничем не лучше самого последнего бедняка или какого-нибудь грязного имни, и ничем не хуже короля или герцога или даже сэгата из богатого храма. И все, что ты делаешь, говоришь и даже думаешь – он, твой творец, слышит. И все. А дальше – как знаешь.

– Подожди, – замотал головой Дойтен. – То есть, ни постов, ни обетов, ничего? Одна видимость?

– Кому и видимость, а кому и подлинность жизни, – стер с лица улыбку Лэн. – И обет имеется. Был бы какой способ, выжечь на веках изнутри колдовским пламенем два слова – «Не лгать», не помещало бы. Не для усмирения плоти или духа, для памяти. И только.

– И все? – поднял брови Дойтен. – Ты сейчас мне о храме своем рассказываешь или о совести?

– Кстати! – оживился Лэн. – Совесть. Хорошее слово. Вроде и маленькое, не повернешься, а весь мой храм в нем может уместиться. Ты давай-давай, двигай ко мне кубок. Мне, чтобы в разнос пойти, нужны четыре таких бутыли. А с одной я только разговорчивее стану. Ноги и руки у меня, может, и короткие, а емкость не хуже твоей. Так чего ты хочешь узнать? Не за совестью же ты сюда приехал?

– Расскажи мне о том, как убили нюхача, – попросил Дойтен. – То, в чем ты уверен, о чем думаешь, что видел.

– Видел я мало, – вытер губы, опрокинув еще один кубок, Лэн. – Существо это мертвое уже почти остывшее, да и все. Клинок торопливой ковки, хотя и мастерского замеса видел. Кровь. Морду звериную с рваными губами и языком. Ну, и клинок вытащил тоже я. Надо же было к ране присмотреться!

– И что ты увидел? – наклонился к столу Дойтен.

– Все что нужно, все и увидел, – негромко, косясь на дверь за спиной Дойтена, отчеканил Лэн. – И доложил Байрелу. Этой белокурой суке с голубыми глазами из Тэра тоже доложил, потому как все равно бы вызнала. Но тот, кто это сделал, ошибок не совершает. Другой вопрос, что знатока вроде меня в городе еще поискать, но то, что я на месте оказался, это не ошибка, это, наверное, случайность. В ране было два меча. С хорошей лампой это и сейчас можно рассмотреть, достаточно спуститься в подвал Райди. Рана одна, но у каждого клинка свой разрез. У каждого разреза свои лепестки. Пусть и между ними всего ничего. Тот клинок, что поуже нанес первый удар. Под ребра и чуть вверх. Мастерский удар, я слюну сглотнул от зависти, когда его распознал. Умеючи можно так насадить могучего воина, что он за тобой как привязанный пойдет. Сипеть будет, собственные щеки грызть, язык, а и слова произнести не сможет, потому как острие твоего клинка возле самого сердца будет чувствовать.

– И далеко ли он так прошел? – спросил Дойтен.

– Не знаю, – пожал плечами Лэн. – Может десять шагов, а может – и больше. До двора, во всяком случае, добрался. Тут вот что важно, от такого удара крови-то много не случится. Я тебе больше скажу, усмиритель. Тут и силы особой не надо. Если хороший клинок, да есть навык, все может сладиться. Да и сладилось, как ты видишь. Если бы не я, так бы и осталось в ваших отчетах – нюхач преследовал кого-то, тот добрался до тайника, выхватил меч, проткнул врага и бежал.

– А было не так? – прошептал Дойтен.

– Не так, – кивнул Лэн. – Конечно, можно представить, что их было двое, но чует мое сердце, что мечник был один. Он, думаю, ткнул нюхача еще в трактире. В темноте. За той дверью, за которой его нашли. Вывел его во двор, довел до своего тайника, вытащил оттуда второй клинок и, всадил его в рану, одновременно вытаскивая первый. Но чуть под другим углом. Оттого он и вышел через спину. Или он так захотел, чтобы клинок вышел через спину. Чтобы даже мысли об его умении ни у кого не возникло. Но сразу скажу, что о коридоре, о прогулке этой короткой на острие меча, тебе говорю первому. Я до этого не сразу додумался. Просто все никак не мог представить. А как додумался, то представил, как будто рядом стоял.

– Увидел, как этот нюхач стоял и грыз свои губы? – спросил Дойтен.

– Он умирал, – вздохнул Лэн. – Или понимал, что умирает. И умер тут во дворе. Потому что убийца его, думаю, чуть поддал первым клинком, добрался до сердца, и втыкал второй меч уже в мертвого. Пусть даже нюхач еще и не успел упасть. Ну, а дальше понятно. Спрятал наш умелец хороший меч в тайник, откуда достал плохонький. Спрятал, чтобы потом забрать. И забрал, конечно. Проверить надо, там кровь должна быть. Вряд ли успел лезвие сразу протереть. А меч надо было оставить. Хоть какой. Чтобы не искали мечника. Человека с мечом. С тем, узким. Думаю, он дорожит им. Очень дорожит. Хотя, странное это дело – два меча под рукой. Я бы подумал об этом тоже… Но страннее еще одно – то, что он в такой запарке мог думать о чем-то и решения принимать! Другой бы сразу наутек пустился…

– И кто же этот мечник? – спросил Дойтен.

– Кто-то вроде меня, – снова закинул порцию кушанья в рот Лэн. – Или ребенок. Подросток. Думаю, что подросток, потому как других коротышек в Дрохайте нет, а я этого нюхача точно не убивал. Но если это подросток, а не ужасный воин, что умудряется фехтовать, стоя на коленях, да еще и подранков за собой так водить, то надо признать, что большое будущее у такого мальца.

– Подожди, – оторопел Дойтен. – Ты ведь не шутишь? Хочешь сказать, все это мальчишка проделал? Не может быть. Я могу предположить, что можно натаскать мальчишку с трех до десяти-двенадцати лет уверенно управляться с клинком, мастера из него можно сделать, но одно дело перед наставником гонор являть, другое – в бою действовать… Тут же нужны железная рука и стальное сердце!

– Или детская бесшабашность, – хмыкнул Лэн. – Испуг или паника тоже сгодятся. Хотя, железная рука и не помешала бы. Тут ведь как… Взрослому человеку некоторые забавы и в голову не придут, а дети… Вон, я слышал, что, когда Байрел девчонку эту приютил, она с соляной барки слезла и голодная, и в рванье всяком, всего и было, что грязная циновка за плечами, чтобы не на земле спать, ее нынешние напарники решили ее испытать. Опрокинули в зале стол и поставили ее к столешнице, мол, будем кидать ножи вокруг тебя, а ты должна стоять, чтобы мы проверили, какая ты смелая.

– И она встала? – удивился Дойтен.

– Говорят, что встала, – посерьезнел Лэн. – Побледнела из рыжей в серую, но встала. Правда, деревянную крышку от кадушки взяла, сказала им, что не верит в их умение.

– И что же дальше? – спросил Дойтен.

– Да ничего, – снова подвинул кубок Дойтену Лэн. – Все четверо успели по разу бросить ножи. И все четыре она поймала в эту деревяшку. Уж не знаю, все ли они в нее летели, но поймала. А уж там появился старший сын Байрела и задал озорникам жару. Хороший парень, кстати, у Сничты получился. Младший-то тоже ничего, но похуже.

– И снова подожди, – поморщился Дойтен. – Ты хочешь сказать, что мальчишки бросали ножи в Дору?

– Сам не видел, но так сказывают, – пожал плечами Лэн. – Да тому уж месяца два, сдружились они вроде уже. Дети – народец жестокий, но вот чтобы так… А она молодец. Не сплоховала.

– И что же? – спросил Дойтен. – Думаешь, что с нюхачом это сделал кто-то из них?

– Не знаю, – понизил голос Лэн. – Но я бы поинтересовался самым старшим из них. Ты его сразу узнаешь. У него волос черный, что деготь. Его Раном зовут. Там двое черных, так вот он повыше. Во всяком случае, он был заводилой. Только зачем тебе это? Ты сам-то на чьей стороне? Неужели не понимаешь, что этот нюхач с мешком лишь часть охоты? Смотри, накликаешь беду на отчаянную голову. Если что, я не о твоей голове говорю, а о голове этого смельчака. И вот что я еще добавлю, приятель. То снадобье, что у нюхача было в склянке в кулаке, оно не в каморке какого-то травника намешано. Уж поверь мне, такие сонные средства я когда-то только из главного храма Тэра получал. По-другому тяжкую рану и не излечишь. Только погрузить в сон. И лучше – на неделю. А там уж смотри, чтобы твой подопечный на спине не лежал, да правильно травы применяй, и все будет в порядке. Так вот – признаюсь, я храмовников не очень жалую, хотя вроде и сам из них, да и ты вроде каким-то боком. Храмовники от Храма Присутствия самые… скользкие. Кому бы они ни служили. Если это их дело, этот нюхач не один должен быть. Они по одному не ходят. Толпой давят. И знаешь, когда целое войско или его немалая часть идет давить одного человека, что-то не очень мне хочется присоединяться к такому походу.

– Ты уж не путай разбирательство с охотой, – заметил Дойтен. – Сам должен понимать, пока истина во мраке, дело можно вывернуть и так, и эдак. А что, если этот сорванец – маленькое зло, которое может вырасти в большое?

– А ты что же – провидец? – удивился Лэн. – Готов сортировать несмышленышей по шалостям? Или сам в детские годы только в белом по улицам ходил? Старикам ноги омывал, детишкам карамель в котле заваривал? В покое надо оставить этого мальчишку. Кто бы он ни был. В городе ведь мальцов хватает. И тот, кто это сделал, и без нас такого испытал, что врагу не пожелаешь.

– С чего ты взял? – спросил Дойтен.

– Продуманный очень, – объяснил Лэн. – Такие истории не от большого ума лепятся, а от большого опыта. А большой опыт приходит от долгих лет или от больших горестей. По другому не бывает. Долгих лет у него быть не могло, так что – думай сам. Хотя есть и еще один случай…

– Это еще какой? – не понял Дойтен.

– Удача, – крякнул Лэн. – Изменчивая баба, но иногда так присосется, что дух захватывает. И об этом тоже думай.

– По другому не бывает, – бормотал на следующий день Дойтен себе под нос, стоя на северном берегу Дрохайта между двух приземистых черных башен, на том самом месте, где был найден труп незнакомца с мешком. Впрочем, ни трупа, ни мешка, ни лодочника, который об этом самом трупе сообщил, разыскать так и не удалось. Даже пятен крови не было на скользких камнях. И теперь, разглядывая черную водную гладь и то и дело скашивая взгляд на крохотный островок скорняков, где торчала и каменная халупа Лэна, которая, видно, служила и часовней чудного храма, Дойтен думал, что, может быть, и в самом деле не стоит так уж стараться отыскать этого удачливого воина? Или он был не удачливым, а старательным? Трудно укрыться от кропотливого следствия, ведь тот же Мадр нашел и затертые капли крови на полу перед дверью внутри трактира, и второй тайник там же, за дверной рамой, где вполне мог быть спрятан первый меч, если он был, и потеки крови в тайнике под лестницей. Защитник не поленился еще раз сходить в подвал к Райди и снова осмотреть нюхача, но ничего больше не нашел. Рана и в самом деле оказалась непростой, но на теле существа не нашлось никаких других отметин, на одежде меток. Кинжал был прихвачен шнуром и вряд ли покидал ножны в последние несколько дней. Все, что хотелось узнать храмовым старателям, осталось в зверином носу нюхача. Особенно, если Казур не солгал судье, и нюхач действительно обнюхивал каждого. Понять бы еще, нюхал он только ребятню из трактирных служек или всех, кто приходил в заведение Байрела? Вроде бы не всегда усаживался сразу в угол, иногда бродил между столами. Пока однажды не шагнул вслед за кем-то в полумрак коридора, ведущего к нужнику и выходу во двор, и не получил удар тонким клинком под сердце. Или маленький мастер фехтования ждал там в засаде, когда переполнит опасного едока малая или большая нужда?

С утра пораньше, не дав Дойтену выспаться, Клокс потащил усмирителя через кухню в закуток, где лежали в корзинах и мешках овощи и висели сушеные травы. В трактире было еще пусто, на кухне гремели котлами трое широкоплечих поваров-сноков, но восхитительные запахи еще только начинали пробуждаться. Дойтен посмотрел на дверь, ведущую во двор, согласился про себя, что пройти незаметно через кухню нельзя, да и найденные пятна крови у другой двери вовсе исключали такую возможность, и вслед за Клоксом шагнул в кладовую. Там их уже ждали. На мешках сидели четверо заспанных мальчишек и Дора. У входа стояли оба сына Байрела. Для Клокса и Дойтена была приготовлена скамья. Откуда-то сверху падали лучи света, что подсказало Дойтену, что высоко над дверями окна все же выходили во двор, хотя со двора стены показались ему глухими. Но света этого было мало, поэтому на полу стояли три коптящие лампы, и из-за их тусклого помаргивания предстоящий разговор напоминал тайный совет.

– Холодно, – поежился младший сын Байрела – чернявый Типур. – Здесь не топят, достаточно тепла с кухни, чтобы овощи не померзли. Но так-то не медом намазано. К тому же через час уже трактир открывается, лучше побыстрее закончить. И так подняли работников раньше времени.

– Ничего-ничего, – крякнул Клокс, присаживаясь напротив пятерки. – Долго говорить не о чем. И чтоб еще быстрее обернуться, я попрошу, чтобы Тусус сам представил всех, кто сидит передо мной. А я посмотрю на них.