Ибо не ведают, что творят

– Юрий Валентинович Трифонов сказал, что вы живете в коммунальной квартире, и у вас там много жильцов, это так?

– Так, – промямлил я, все еще не приходя в себя, чувствуя, словно во сне.

– Мы даем вам отдельную однокомнатную квартиру. За выездом, правда. Но хорошую.

Мне? Квартиру?! Я продолжал фонареть. Так, сразу? Я ведь даже заявление «на улучшение жилищных условий» стеснялся написать, хотя Валентина Михайловна Курганова несколько раз уже советовала мне сделать это. Я ведь даже не член партии – и не собирался им быть, хотя меня не раз приглашали… Так, сразу, квартиру?

Я, естественно, ничего не мог сказать, а Рекемчук, победно улыбаясь, спросил:

– Вы согласны?

Что можно было ответить? Я только растерянно кивнул.

А Рекемчук уже обращался к сидящей за столом женщине:

– Пишите. Квартиру Юнны Мориц…

Женщина вскинулась, протестуя:

– Но ведь мы хотели ее дать…

Тут она назвала какую-то фамилию, которую я не запомнил.

Рекемчук возразил тотчас решительно:

– Ей другую дадим, подождет. Она всего лишь работник Литфонда, у нее и так неплохие условия, а это писатель. Талантливый писатель, живет в негодных условиях! – И уже обращаясь ко мне: – Поезжайте смотреть. Узнайте точный адрес и телефон у секретаря, там и заявление напишете. Это центр, Калининский проспект…

И заговорщицки мне подмигнул.

Окончательно офонаревший, я вышел из кабинета в предбанник. Секретарша усадила меня за стол, и я написал заявление с просьбой «улучшить жилищные условия»…

Потом я ездил смотреть квартиру – действительно на Калининском проспекте, в одном из самых престижных мест Москвы, в одном из недавно построенных небоскребов… Хозяйка, известная поэтесса Юнна Мориц (ей вместо этой квартиры давали трехкомнатную в новом писательском доме) сказала, что здесь шумновато для работы, но эту квартиру запросто можно обменять на двухкомнатную где-нибудь в более тихом районе – ей уже предлагали. Так что мне крупно повезло, и нужно немедленно соглашаться.

Естественно, я согласился.

Но квартиру эту мне так и не дали. Дали, как мне сказали потом, «кому-то из Литфонда». Рекемчук не удержался на посту Первого секретаря, и «преторианцы», то есть обыкновенная мафия «советских писателей» вкупе с «работниками Литфонда», быстро ликвидировали случайный прорыв…

Квартиру мне от Союза Писателей через год все-таки дали и отдельную – потому, очевидно, что еще два моих очерка вышли в «Правде». К тому же я уже прочно входил в «обойму» «молодых и перспективных», а по давнему Постановлению (кажется, еще Совнаркома) член Союза Писателей имеет право аж на 20 квадратных метров дополнительных – для творческой работы…

Эта квартира была не такой престижной, тоже «за выездом прежних жильцов», однокомнатная, естественно, но все же – отдельная! В каменном доме, с центральным отоплением, с ванной! С маленьким балконом! Со своим собственным телефоном! Со стареньким, рассохшимся, но – паркетом!

Нет, это же подумать только… Столько лет жить в коммуналке с телефоном одним на всех в коридоре, с двумя туалетами на 20 с лишним человек (один из туалетов очень часто засаривался и не работал – это мне до сих пор снится в кошмарных снах…), с темной кухней и старой раковиной с холодной водой, где я ухитрялся сам проявлять не только черно-белые, но и цветные слайдовые пленки и ухитрялся даже девчонок фотографировать… И вдруг получить отдельную! Ну, чудо же, согласитесь!

И все же тот первый поход и встречу с Рекемчуком запомнил, вот, на всю жизнь. Единственный раз в жизни Система мне улыбнулась. Как, очевидно, она всегда улыбалась «преторианцам». Единственный раз так сложились обстоятельства, очевидно, что НАШИ пришли к власти на миг! И – ушли…

С тех пор никого из НАШИХ я что-то нигде «наверху» не видел… Но зато могу теперь хотя бы отчасти «изнутри» представить, КАК живут те, кто власти нашей угоден. Как поживают «преторианцы». И как немного в сущности нужно, чтобы «преторианцем» стать… «Немного» с точки зрения властей, конечно.

Но вот какой ЕЩЕ вывод я делаю из всего происшедшего. Получил я квартиру вовсе не за первую книгу, пробитую с таким трудом. Не за повесть «Переполох», которую дважды набирали в самом солидном нашем «толстом» журнале, но так и не напечатали, хотя меня закидали телеграммами из театров. И не за документальную «Высшую меру», над которой столько времени бесплатно работал (а во время командировки в Туркмению мог запросто нарваться на серьезную провокацию со стороны местных властей, очень не заинтересованных в моем приезде…). Не за роман «Обязательно завтра», естественно, хотя он вовсе не был антисоветским и даже в хорошем свете представлял некоторых комсомольских работников. И не потому, что я все никак не мог заняться всерьез романом «Пациенты», который вполне мог бы стать достойной для российской литературы вещью… То есть не за то, что я к тому времени уже 18 лет честно занимался своим писательским трудом, растил «свое дерево» и как «перспективный» писатель все это время нуждался в более-менее приличном жилье, то есть рабочей мастерской, где за тонкой стенкой в соседней комнате не бушевал бы пьяный сосед, а по коридору не бегал бы соседский мальчик, изображая то «паровоз», то «сумасшедшую обезьянку», то «бибикающую автомашину», а из кухни не доносились бы отзвуки соседских разборок, и не нужно было бы порой бегать в общественный туалет к метро, ибо в нашем «мужском» – очередной «засор»… А звонки из газеты «Правда» и высоких судебных инстанций, фигурирующих в моей документальной повести, не приходилось бы слушать в том же общественном коридоре, а звонить туда же – из телефонного автомата на улице… Нет, не за это и не поэтому.

А – за три небольших очерка в «Правде» я фактически получил квартиру! За два десятка машинописных страничек, написать которые мне ничего не стоило: на все пошло меньше труда, чем на один какой-нибудь маленький рассказ, например, «Листья». Ну, правда, за то еще, что меня приняли перед тем в Союз Писателей – то есть в Приемной комиссии несколько мужиков за меня проголосовали. Вот за это мне дали этакие, прямо-таки «царские» хоромы…

То есть не за то я получил приличное жилье, что упорно, честно работал и ждал выхода своих сочинений годами и даже десятилетиями. А за то, видите ли, что я вдруг стал как бы отчасти «свой» для властей предержащих. Не настолько, правда, чтобы дать мне ту, на Калининском, но достаточно все же, чтобы дать эту, что дали. То есть они думали, рассчитывали, что я стал наконец-то хоть в какой-то степени «свой»…

Меня – открыли!

И после «Правды» мне не только дали квартиру «за выездом». А и в журналах стали смотреть на мои рукописи как бы немножечко по-другому! «А, это тот писатель, у которого недавно очерки были в «Правде»?…»

Вот так и случилось, что один из толстых журналов – «Октябрь», с тиражом в 220 тысяч экземпляров, – опубликовал два моих САМЫХ ПЕРВЫХ рассказа – «Зимняя сказка» (я, правда, переименовал ее в «Зимнюю фантазию», чтобы не путали, значит, со стихотворением Гейне) и «Запах берез» (№ 5, 1978 год).

Для меня это, конечно, была большая радость. Ведь 19 лет назад написаны они! ДЕВЯТНАДЦАТЬ! И вот, пожалуйста. Это ведь еще те рассказики, по которым я проходил творческий конкурс в Литинституте и которые так странно «обсуждали» семинаристы – так странно, что я чуть из Литинститута не ушел навсегда. А тут – популярный «толстый» журнал! Честно скажу: приятно было смотреть на эти журнальные страницы. И ведь не уродовали ничего в рассказиках, не редактировали. «Раз его «Правда» печатает, значит, все у него написано правильно…».

Но если бы только это…

На одном из писательских собраний – я теперь имел честь на них присутствовать, – выступал главный редактор журнала «Октябрь» Ананьев Анатолий Андреевич. Он говорил о последних, наиболее заметных публикациях вверенного ему журнала и… я не поверил своим ушам… Он вдруг произнес буквально следующее:

– Журнал в этом году открыл еще одного очень хорошего писателя-прозаика. Это Юрий Аракчеев. Мы опубликовали два его великолепных рассказа…

Вот это да! Я себя, кажется, даже слегка ущипнул: не сплю ли? Да, нет вроде бы: сидящий рядом со мной знакомый писатель с улыбкой посмотрел на меня… Неужели я не ослышался? Где же они, издатели, главные редактора, были все эти 19 лет? Ведь в этих крошечных рассказиках нет никакого криминала, никакого даже намека на «антисоветчину», но зато в них было то, что как воздух необходимо нашей большевистской России – уважение к природе, любви, красоте! Так что же мешало им открыть меня раньше? Рукописи этих, как и многих других, моих рассказов и повестей где только ни побывали – в журналах, газетах… – никому и в голову не приходило меня открывать… Правда, эти два рассказа были опубликованы в книге «Листья», но их никто не заметил, а в рецензиях писали о «Переполохе» и «Подкидыше». Ну и ну.

Хотя о настоящей моей радости говорить, конечно, не приходится. Мне было, скорей, смешно. И, если честно, печально тоже. Я же прекрасно понимал, что как открыли, так и закроют. Ведь ничего в нашей жизни не изменилось по существу.

Однако я, естественно, тут же принес в «Октябрь» еще кое-какие рукописи – рассказы, роман… Но их мне через некоторое время благополучно вернули. Ведь в «Правде», кроме трех очерков, больше ничего не появлялось. Так что можно было теперь благополучно меня закрыть.

И все-таки еще две!

«Умом Россию не понять…». Вот и еще одна история с рукописью, которая написана грамотно, хорошо читается, основательна с точки зрения науки и – весьма злободневна уже не с политической точки зрения (что, допустим, чревато…), но – с экологической… Ведь всего этого не отрицал никто!

«Джунгли» так и лежали у меня без движения после того, как их легко отвергли в издательстве «Детская литература» – при том, что обе «внутренние» рецензии были весьма положительны. И несколько научно-художественных, литературно-художественных и научно-популярных журналов отвергли тоже, хотя и там никто не отрицал художественных, научных и даже социально-воспитательных достоинств рукописи. Наконец, однажды я вспомнил об этом, взорвался и, кажется, рассказал об очередной этой дури Редакторше своей первой книги. Она посоветовала рассказать Юрию Трифонову.

Я рассказал, он посмотрел рукопись, полистал, прочитал обе рецензии, возмутился и… позвонил заведующей того самого отдела издательства, с которой был, оказывается, знаком. Она предложила мне прийти, принести и рукопись, и рецензии. И то, и другое она отдала другой редакторше того самого отдела – прежняя, вернувшая рукопись, там уже не работала. Эту звали Инна Борисовна – да-да, не Инна Борисова, а Инна Борисовна, по фамилии – Шустова, дай ей Бог здоровья.

Она быстро прочитала, похвалила рукопись, но сказала, что вся она слишком велика для их издательства, и предложила разделить ее на две части: одна – собственно «Джунгли во дворе» с рассказом о моем открытии «великолепного пестрого мира», а другая – рассказ об экспедиции на Тянь-Шань и на Сырдарью. Именно вторая часть, как она сказала, больше подходит их издательству, а первую посоветовала предложить в какое-нибудь другое. Например, в «Мысль».

Что я и сделал.

Вторую назвал так: «Луна над пустыней». Ее поставили в план, и над ней началась работа.

О первой в «Мысли» написали две положительные рецензии, автором одной из них оказался начинающий становиться известным телеведущим Николай Дроздов – он очень высоко отозвался о рукописи, а меня сравнил аж с Жаном-Анри Фабром… Если вспомнить еще, что один из консультантов в Литинституте однажды сравнил меня с Кнутом Гамсуном, то на моем счету получается уже четыре сравнения (Салтыков-Щедрин и Короленко, помните?)…

И вот как-то так получилось, что лежала-лежала везде и всеми отвергнутая рукопись, а тут вдруг стало получаться из нее сразу две книжки в разных издательствах. Обе, кстати, исключительно по протекции – одна благодаря звонку Юрия Трифонова, другая потому, что рукопись случайно попала на рецензию тоже к нормальному человеку, Николаю Дроздову. И обе книги, естественно предполагалось иллюстрировать моими цветными слайдами, которые в обоих издательствах очень понравились…

Но это, оказывается, было только началом новой истории.

Редактура «Луны» Инной Борисовной прошла на редкость гладко. Практически все ее замечания и советы я принял, некоторые с благодарностью, а если согласиться не мог, то она спокойно мне уступала. Я уже и не надеялся, что так может быть… Рукопись сдали в конце концов в производство вместе со слайдами, которые подобрали мы с Инной Борисовной и художественным редактором. Неужели выйдет моя вторая книга?

Да нет, конечно. Нормальным путем у нас ничего нормального не выходит. На этот раз заслон был поставлен не тексту, а – слайдам. Дело в том, как уже говорил, что они у меня «узкие» и не на пленке «Кодак», а на пленке «Орвоколор». Типография просто-напросто их вернула: «Узкие слайды, да еще и на «Орво» мы не берем».

Думали-думали мы с Инной Борисовной… И с ней и заместителем главного редактора издательства сочинили этакую челобитную – письмо в типографию с уверениями в том, что слайды уникальны с научной точки зрения, а потому убедительнейшая просьба все-таки их принять, а Издательство со своей стороны обещает не придираться к техническому качеству иллюстраций. Я-то отлично знал, что в принципе слайды элементарно подходят: весь Запад давно уже работает именно с «узкими» слайдами, что же касается пленки, то мои слайды, хотя и на «Орво», однако проявлены качественно и получить с них приличные оттиски вполне можно.

Заместитель главного редактора с этим письмом и со слайдами, которые типография вернула, мужественно поехал в город Калинин, на Полиграфкомбинат, где должна была печататься книга, и – уговорил…

Вот теперь и на самом деле: уфф! Мы с Инной Борисовной с нетерпением ждали…

А вот с «Джунглями» получилось сложнее.

После впечатляющей весьма положительной рецензии Николая Дроздова книгу поставили в план и назначили мне редактора – женщину приблизительно в том же возрасте, что и Редакторша книги «Листья». Назовем ее здесь Редакторша-2. Рукопись, как она сказала, ей очень понравилась, предстояло ей написать «Редакторское заключение» и «готовить» рукопись к печати. Я пригласил милую женщину в гости, чтобы показать слайды – те самые, о которых речь в книге. Слайды ей тоже очень понравились… Мы разговорились, и постепенно выяснилось, что наши взгляды сходятся не только в отношении экологии и эстетики, но и – в отношении к нашему правительству и к той дури, что царит в стране. Неужели и она «наша»? Неужели кончаются мои мытарства – вот выйдут у меня две книжки (будет всего три…), – это и финансовую проблему решит, не надо будет бегать по детским садам и сидеть за увеличителем часами, это и морально как-то поддержит меня – ведь столько написано уже, а опубликовано всего ничего… Глядишь – и «Пациентами» можно будет заняться. Да и с редакторами вот, похоже, налаживается: с Инной Борисовной просто рай был, теперь, очевидно, и с Редакторшей-2… Благодать Божья!

Прошло какое-то время, Редакторша-2 позвонила и сказала, что «работа над рукописью в основном закончена», готово и «Редакторское заключение». Так что я могу приезжать.

Я приехал.

– Вы можете взять рукопись с собой, посмотрите, что я сделала, пора нам уже давать ее в корректорскую, а потом и в набор…

Я взял.

Дома открыл. Начал смотреть.

Граждане вы мои, что же это такое делается, а? Знал же, глупый, наивный, тупой, забывчивый, стреляный-недостреляный, что расслабляться нельзя ДО САМОГО КОНЦА! А – рассупонился, как князь Мышкин. «Единомышленники… Одно отношение к правительству, к дури?…» Расслюнился, как малый ребенок! Она же – Редактор. Советский Редактор! Времен Победившего Социализма! Мало ли о чем мы в неофициальной обстановке беседовали… Тут – РАБОТА ее. Тут, милый, официальная служба, а не квартирная кухня. Тут, дорогой, не Бог царствует, а – кесарь! Так что…

Почти все лучшие места в рукописи – самые, с моей точки зрения, «убойные», самые образные, самые живые – были ею подчеркнуты с целью непременного «смягчения», изменения, исключения. Я так гордился образностью изложения, юмором, смешными (а иногда и язвительными) аналогиями мира насекомых с нашим, человеческим, миром – «алкоголизм» муравьев, забавный и коварный «секс» пауков, «сообразительность» паучьих «донжуанов», «любовные игры» древесных клопов, чрезмерная «рациональность», «бездуховность» муравьиной цивилизации (о чем писал еще сам Жан-Анри Фабр), обманчивость «легкомыслия» бабочек и так далее. Известнейший и популярнейший уже в те времена Джеральд Даррелл потому и снискал, кстати, такую любовь читателей, что к животным относился так же, как к людям – никому и в голову не приходило усматривать в этом грех «антропоморфизма» (то есть как бы научного наделения животных «человеческими свойствами»). Я тоже вовсе не собирался «наделять», я просто размышлял, в частности, исходя из уже упомянутой сентенции: «Какую бы форму жизни мы ни изучали, от вируса до мамонтового дерева, – мы изучаем самих себя».

Все это было, очевидно, не понято. Если бы я пошел на поводу у Редакторши-2, книга моя превратилась бы в сухое, обезвоженное, обесчувственное изложение, скучное перечисление «научных фактов»…

Битый-перебитый, я все равно и предположить не мог, что с этой рукописью произойдет нечто похожее на то, что было когда-то – лет 7 назад – в журнале «Знание-сила». Ведь мы же беседовали у меня на кухне! Нашли общий язык! Ей же «очень нравилась» моя рукопись! И главное: ЗАЧЕМ? Она, что, «антисоветчину», что ли, увидела в том, что я выражал свою неприязнь к «муравьиной» цивилизации? Или «сексуальную распущенность» в моих описаниях «любовных игр» пауков или в сравнении капли березового сока с женской грудью? Ну ведь кретинизм какой-то!

И опять – как семь лет назад Марине – я начал письменно отвечать по пунктам на ее «Редакторское заключение» и на предлагаемые ею изменения и купюры. Я очень тщательно отнесся к этому своему Посланию и напечатал его в нескольких экземплярах, предполагая один непременно показать Главному редактору Издательства, который, как мне сказали, очень благожелательно отнесся к моей рукописи и даже собирался «сделать из меня советского Гржимека» (заметьте: уже ПЯТОЕ сравнение!)…

Зайдя сначала к Редакторше-2, я вручил ей свою рукопись в сопровождении своего Послания, а потом тотчас направился к Главному редактору Географической редакции, по линии которой шла моя книга. Главный, прочитав Послание, стал полностью на мою сторону.

Но и это, оказывается, было не все.

Приняв несколько предложений и замечаний Редакторши-2, а остальные аккуратно стерев (хорошо еще, что она делала свои пометки карандашом), мы отдали рукопись в корректорскую. Для тех, кто не знает, скажу: корректор обязан высмотреть и исправить всего лишь грамматические ошибки и опечатки перед тем, как рукопись отдать в набор. Прошло несколько дней. Редакторша-2 мне позвонила:

– Пожалуйста, приезжайте немедленно! Я получила рукопись из корректорской. То, что корректор натворила, это ужасно…

Да, все-таки здорово, что я с юности тренировал свое сердце и нервы физическими упражнениями и поездками на природу. Хорошо, что и сексуальную программу выполнял-таки худо-бедно – нормальный секс способствует устойчивости нервной системы…

В рукописи, которая пришла из корректорской, было еще больше правки, чем у редактора. Какие там «опечатки-ошибки»! Корректор (я тотчас выяснил, что это – «женщина довольно молодая, с высшим гуманитарным образованием») отнеслась к моему тексту как к своему: разбивала и объединяла фразы, переставляла слова, меняла знаки препинания – восклицательные знаки на вопросительные, точки на запятые. Или наоборот. И она редактировала по-своему даже цитаты!

Это был уже настоящий дурдом. Для интереса я посчитал, сколько было «поправок» именно стилистических. Больше двухсот!

– Где она? – спросил я Редакторшу-2.

– В комнате на втором этаже, – робко ответила та, видя, очевидно, что со мной происходит.

– Как зовут?

Она сказала.

Я тотчас пошел, захватив с собой рукопись.

Когда вошел в небольшую комнату корректорской, миловидная разбойница была в одиночестве.

Я только сказал:

– Я Аракчеев. Это моя рукопись…

Видимо, вид у меня был такой, что она как-то съежилась, протянула руку, взяла рукопись и… тотчас начала стирать ластиком всю свою «правку».

– Я хотела как лучше, – сказала только, не поднимая головы. – У вас же много неграмотных оборотов…

Я молчал, но, взглянув на меня, она осеклась. И лихорадочно продолжала стирать…

Рукопись, наконец, сдали в набор, слайды для иллюстраций (естественно, тоже «узкие» и на пленке «Орвохром» и «Орвоколор») в типографии (московской) все-таки приняли, но прежде, чем книга вышла, пришлось испытать еще несколько стрессов. Во-первых, бумагу для «будущего советского Гржимека» определили очень плохую, газетную. Меловую же, да и то не финскую или немецкую, а нашу и не самую качественную дали только для цветных вкладок. Когда я удивленно спросил, почему так, мне сказали: «Вашу книгу купят и так. А на хорошей бумаге мы печатаем исключительно политические, социальные книги…». Во-вторых, переплет решили делать не картонный, а тонкий, брошюровку страниц на клею, без сшивки (так что книга потом очень быстро начала рассыпаться). В-третьих, напечатали слайды некоторые неплохо, а некоторые плохо совсем. Но тут пошли мне навстречу: пустили на два часа в типографию, чтобы я вместе с ретушером-печатником кое-где откорректировал цвет: несколько изображений удалось спасти.

А предисловие написал Николай Николаевич Дроздов, причем очень хорошее.

И вот обе книги вышли. Сначала «Луна над пустыней» – в 1980-м, а потом и «Джунгли во дворе» – в 1981-м. Первая через 7 лет после написания, вторая через 8. Обе имели успех, о них неоднократно писали в прессе. Главный редактор рассказал однажды, что видел, как «Джунгли» продавали с лотка в курортном городе Ялте:

– Как горячие пирожки покупали! Приятно смотреть… Будем, будем делать из Вас советского Гржимека!

Призрак успеха

Приблизительно в это же время вышло еще несколько рассказов в разных журналах – нашла свое пристанище «Вестница» (тиражом около трех миллионов экземпляров в журнале «Юность»), «Сверкающая гора окуней» (там же), «Норок – по-молдавски везение» (под названием «Бабочка») и «Бегство» – в «Дружбе народов», «Фантазер» (тоже в «Юности»)… Выходили статьи в журналах «Знание-сила», «Турист», «Наука и религия», «Наука и жизнь», «Юный натуралист», а также еще несколько маленьких книжечек в издательстве «Малыш». Я вошел уже фактически официально в обойму «молодых и перспективных», «сорокалетних», в журналах и газетах появлялись рецензии. Все – положительные…

Но, конечно, до настоящего успеха было далеко очень. Суть, как оказалось, не в том, что именно публикуется, а в том – когда, где и как. «Бронетранспортер Судьбы» останавливался у моих дверей к этому времени уже трижды – когда чуть-чуть не вышел «Переполох» в «Новом мире» Твардовского, когда могла, но так и не появилась «Высшая мера» в 3-х-4-х номерах «Литгазеты» и – когда после трех опубликованных очерков меня пригласили постоянно сотрудничать в «Правде» (пригласил, кстати, заведующий Сельхозотделом Валерий Иванович Болдин – тот самый, который 15 лет спустя, в августе 91-го, стал одним из лидеров ГКЧП). В первых двух случаях бронетранспортер так и укатил, не взяв меня на борт, в третьем я не захотел взбираться на него сам.

Ощущения успеха не было даже близко. Во-первых, рассказы все равно безжалостно редактировались. Во-вторых, самые лучшие – «Непонятное», «Дебют», «Ему было доступно все» и другие – из журналов и газет возвращали, как и прежде. Никто не собирался печатать роман «Обязательно завтра», повести «Высшая мера», «Зажечь свечу», «Путешествие» (целиком). Постоянно ощущался жесткий непроходимый барьер. Меня по-прежнему принимали не за того, кем я на самом деле был. Литературные начальники и «раскрученные» снисходительно похлопывали по плечу и сочувственно улыбались, радуясь, что я как будто бы все больше переключаюсь на «бабочек и букашек» и, слава Богу, не лезу больше со своими «Переполохами» и «документальными повестями».

Это удивительно, однако в 77-м, через 9 лет после того, как был зарублен «Переполох» в «Новом мире» (хотя и через 3 после выхода сборника «Листья»), ко мне прибыл с визитом молодой режиссер с Киевской киностудии им. Довженко. Он прочитал мой «Переполох» в «Листьях» и убедительно просил, чтобы я написал киносценарий, фильм по которому он будет снимать. Почему же не написать? Я согласился, и был приглашен в Киев, где со мной заключили договор и даже выплатили аванс. Сценарий я написал. Но вскоре выяснилось, что взрослые дяди и тети из сценарной коллегии – точно так же, как А.И.Кондратович когда-то, – прочитали мою повесть вовсе не так, как она написана. В очередной раз в своей жизни я был потрясен, когда прочитал в отрицательном заключении на свой сценарий следующее: