Вечные ценности. Статьи о русской литературе

И потом крестьяне, не колеблясь, принимают в свою общину беглеца-китайца, пришедшего в Россию искать лучшей жизни.

На берегах Амура водворяются русские земледельцы среди охотников и рыбаков гольдов. Не обходится на первых порах без столкновений. Но уже скоро между новоселами и туземцами воцаряются дружеские отношения. Как-то само собою русские начинают учить гольдов всему, что знают сами: как пахать землю, как лечить больных, и прибывшие из города чиновники, воспитанные в европейском духе, дивятся на этот странный союз.

«А гольды, видимо, действительно вымрут и с этим приходится мириться» – рассуждает либерально и оппозиционно к правительству настроенный чиновник Петр Кузьмич Бердышов (по вине которого, между прочим, крестьяне в первую самую тяжелую зиму на новых местах остались безо всякой помощи).

«Ведь так было в Северной Америке, и везде, куда приходил белый человек». Но русские, хотя и белые люди, видно во многом отличаются от европейцев по своей психологии и приемам.

На ту же тему один из персонажей Иван Бердышов рассказывает об американцах: «Вот мы с гольдами живем, а они говорят, что на нашем бы месте давно их перестреляли… У них большое убийство дикарей идет в теплых странах…» Однако, русские колонисты смотрят на дело иначе. Одного из них, Тереху Бормотова, исправник спрашивает, как это он дружит с инородцем: ведь они язычники? – «Все Божьи!» – отвечает Тереха, выражая вековое воззрение русского народа.

Другой переселенец (главный герой романа), Егор Кузнецов, когда сталкивается с фактом, что китайские купцы жестоко эксплуатируют мирных охотников гольдов, не рассуждая, инстинктивно кидается их защищать. Китаец-купец Гао-Да-Пу забрал за долги девушку у отца; Кузнецов с дракой ее освобождает и заботится о ее дальнейшей безопасности. Остальные мужики, узнав про это дело, с некоторым ужасом смотрят на поступок китайца: один из них, которому Гао-Да-Пу бесплатно предложил муки в тяжелый год, говорит: «Зачем брать от злодея?»

Несколько лет – и нивы покрывают берега Амура; богатые, счастливые деревни поднялись средь девственного леса… Чего первым делом хочет русский человек, когда стал на ноги? Открывается церковь – и прислужник в этой церкви, главный помощник батюшки – молодой гольд Айдамбо, сам захотевший «стать русским» и миссионерствующий среди своих земляков. О священнике один из чиновников говорит: «А вы знаете, что этот поп-конквистадор составляет грамматику гольдского языка?» – а другой отзывается: «Да, он грамотный и любознательный человек…» В самом начале романа мы видим, как он приезжает на собаках к едва устроившимся в первой своей землянке новоселам в самую таежную глушь, и с ними не только беседует о божественном, но и дает им массу деловых практических советов, как опытный бывалый сибиряк и таежник. Почти пророчески он говорит Егору Кузнецову, услышав его имя: «В честь Св. Георгия Победоносца!»

Всем, кто имеет случай, советуем прочесть этот роман. Приятно прочесть о русской удали, русской силе, русском мужестве, а больше всего – о русской доброте. Всюду мы видим верный образ нашего родного размаха, нашего национального характера: и в терпении крестьянина Егора Кузнецова, и в залихватской энергии купца Ваньки Бердышова, из рядового зверолова делающегося воротилой, владельцем собственного парохода.

Надо только, читая, помнить, что автор писал под советским гнетом. Исключительно этим, вероятно, объясняются два-три маленьких отрывка, где ни к селу, ни к городу, безо всякой связи с сюжетом, отдельные персонажи (только интеллигенты, никогда крестьяне) произносят краткие тирады о том, что освоение Сибири «может совершиться только после свержения самодержавия в России, когда власть будет принадлежать народу». Это только слова, да и правда – из песни слова не выкинешь, – что некоторые интеллигенты так рассуждали, факты же, ясно изображенные автором на всем протяжении романа, свидетельствуют о том, что Сибирь могла расцвести и расцвела при царском правительстве – и каких бы успехов она достигла, вместе со всей Россией, если бы не революция!

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 8 ноября 1952 г., № 147, с. 6.

Н. Задорнов. «Амур-батюшка» (Москва, 2008)

В Москве переиздан огромным томом в 1080 страниц старый роман, написанный в 1940 году, и который мы тогда же читали.

Он посвящен освоению Дальнего Востока русскими переселенцами, их отношениям с местными туземцами и с китайцами, тяжелым трудностям, какие им пришлось переживать и их быстрым успехам.

Роман почему-то сильно переработан: мы в нем не встречаем многих мест, первоначально врезавшихся нам в память.

Кроме того, он сильно увеличен в размере, и мы бы не сказали, что удачно: создается некоторая растянутость и повторы.

Добавлено и продолжение, «Золотая лихорадка», интересное по теме (о золотых приисках), но более слабое по форме, чем сам роман.

Николай Павлович Задорнов известен нам и другими своими книгами о Сибири и об Японии, в которых он воспевает подвиги русских моряков дореволюционных времен, как капитан Невельской и адмирал Путятин, и их соратников на различных постах.

Как сам Задорнов комментирует, его творчество составляет собственно один громадный роман о продвижении России на Восток и ее титанических достижениях прошлых веков.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 9 мая 2009 г., № 2867, с. 2.

Леонид Соболев «Морская душа» (Москва, 1955 г.)

Когда-то, за несколько лет перед войной, роман Леонида Соболева123 «Капитальный ремонт», только что вышедший в свет в СССР, имел огромный успех. Он рисовал быт офицеров царского флота: пропагандный элемент был в нем, в общем, сведен до минимума, а великолепный язык, каким советский читатель, особенно в то время, не был избалован, вызывал всеобщий восторг. С нетерпением ждали второй части, которая так и не появилась…

Вспоминая об этом, мы с интересом открыли «Морскую душу». – Какое разочарование! Сплошная агитация, оставляющая после первых же страниц, не рассеивающееся до конца, чувство гадливости. Талант, несомненно, у Соболева большой, задохся в большевистских условиях; нет, – грустнее того, – он этот талант сам задушил, слишком угодливо поставив его на службу советской власти со всей ее гнусностью.

Ведь, так восхвалять коммунистическую клоаку, как Соболев, мало кто восхваляет. Вплоть до превознесения чекистов и комиссаров…

И от этого беспардонного подхалимажа и приспособленчества художественный уровень рассказов в этом сборнике так низко упал, что они являются, по сути дела, просто талантливыми газетными статьями.

Не выручают ни юмор, ни литературная грамотность, ни хорошее знание морского дела… Последнее иногда даже вредит: читатель устает разбираться в технических деталях. Психологическая же неправда, увы, так и выпирает на каждой странице. Дело в том, что герои Соболева не русские люди с их типическими, хорошо всем нам знакомыми чертами, a «советские» люди. Не помогают мелочи вроде указания, откуда кто родом, и из какой среды. Эти матросы, офицеры, летчики – прежде всего, комсомольцы, всем сердцем преданные советскому режиму. И потому они носят странно абстрактный и нереальный характер, особенно, когда автор пытается их представить типичными, частью среды. Дело в том, что такой среды в России нет. Если такие твердокаменные большевики и были, то это уже некий плюсквамперфект, давно прошедшая эпоха. Нынешняя подсоветская молодежь совсем не такова. И многие советские же авторы уже давали нам куда более правдоподобное ее изображение.

Отметим еще одну деталь. Когда читаешь эти рассказы все подряд, начинает смутно казаться, что в них есть какой-то фон извращенности. Какой-то налет, смутно напоминающий Оскара Уайльда – не по его таланту и стилю, конечно, но по тому элементу декаданса, который типичен для его творчества. Это очень курьезно найти в соединении с навязчивой советской агиткой, и мы упоминаем об этом в скобках. Но интересно, наше ли это только индивидуальное и случайное впечатление, или и другие читатели «Морской души» чувствуют тот же, скрытый в ее глубине, тлетворный дух?

«Возрождение», Париж, февраль 1956 г., № 50, с. 148–149.

Уроки истории

Роман К. Бадигина124 «Путь на Грумант» интересен и потому, что вышел в свет довольно недавно, в 1953 году, и потому, что предназначен для молодежи. По своему жанру он принадлежит к новому, недавно созданному типу, но не стоит изолированно. Ближе всего он схож с серией романов Задорнова («Амур-Батюшка», «Далекий край» и другие). Можно подметить у Бадигина и у Задорнова следующие общие черты: 1) Действие происходит в прошлом – у Задорнова в первой половине XIX века, у Бадигина в начале XVII века с многократными экскурсами в XVI век и еще более далекие времена; 2) Там и тут показано постепенное расширение пределов России – у Задорнова заселение амурского края, у Бадигина продвижение поморов на север вплоть до Шпицбергена; 3) На первом плане находятся люди из народа, в одном случае переселенцы из России в Сибирь, в другом ее верные рыбаки. Если искать литературных аналогий, Задорнова можно сравнить скорее с Фенимором Купером, Бадигина с Жюль Верном и отчасти Майн Ридом. В общем, по таланту, интересу фабулы и живописи изложения Бадигин далеко уступает Задорнову; тем не менее «Путь на Грумант» и приложенный к нему исторический очерк стоит прочесть.

Типично для новых тенденций в советской литературе, что автор гораздо сильнее, чем его предшественник, подчеркивает отрицательное отношение к иностранцам, точнее западноевропейцам, роль которых в данном романе выполняют англичане и скандинавы. Всюду, где они появляются на сцену, разоблачаются их жестокость, хищнический характер, коварство и надменное презрение к русским. Им противопоставлены поморы, простые, добрые, строго честные, весь быт которых пропитан чувством долга и верным товариществом. Нельзя сказать, что то или другое положение нежизненно; еще более справедливы приводимые в книге исторические факты. Однако чувство ксенофобии, в некоторой мере содержащееся здесь, совершенно необычно для русской литературы и может свидетельствовать о двух вещах: сдвигах в народном сознании под влиянием борьбы с Германией и странной послевоенной тактики демократических государств (выдача власовцев, ставка на расчленение России, антирусские выступления) и о подготовке советским правительством войны.

Если в этом пункте видеть некоторые преувеличения, то трудно было бы отрицать справедливость той гордости и любви, с какой Бадигин показывает заслуги русских поморов в области географических открытий и развития морской техники. Картина проникновения их все дальше на север со времен вольного Hoвгорода, описание их быта, их приспособления к тяжелым полярным условиям бесспорно ценны и вероятно окажут на детей и молодежь, которые будут читать роман, вполне полезное влияние. Общая мысль показать, что Россия, идя своим путем, не только не отставала от запада, но во многом перегоняла его (суда русских рыболовов были быстроходнее скандинавских, проникали дальше на север, были лучше приспособлены к плаванию среди льдов), что в русском народе во многих областях хранилась достаточно высокая техническая культура (пользование морскими инструментами и производство вычислений), что наши северяне с небывалой точностью изучили и охарактеризовали полярные естественные явления (автор напоминает, например, множество терминов в их языке для описания различных состояний льда, частично вошедших в литературную и научную речь – «торос», «шуга», «сало» и т. д.). Все это странным образом напоминает многие высказывания И. Л. Солоневича. Но для большевиков подобная линия небезопасна: идя до конца, придется признать, что русский народ, со всеми его драгоценными свойствами, выработал себе идеологию, всю основанную на православии и самодержавии – а тогда, напрашивается вопрос, к чему же, собственно советская власть?

Прежняя система большевиков, которою, помню, меня угощали в школе, была гораздо логичнее; там все начиналось с 1918 года, до которого, де, в России царили тьма и эксплуатация. Теперь же, рассказывая правду, или, по крайней мере, значительную часть правды о русской истории они все сильнее вызывают чувства, что России следовало идти прежним своим путем, и все начиная с 1918-го – кровавое, трагическое недоразумение.

Переоценке подверглись у большевиков даже такие явления, где от них всего труднее ждать объективности. Курьезным образом, многие их утверждения сейчас ближе к истине, чем теории зарубежной левой части интеллигенции, продолжающей по привычке охаивать наше прошлое. Например, если зарубежные либералы боготворят декабристов, советские историки о них говорят весьма прохладно, часто подчеркивая нереальность их планов, их одиночество, узость их классовых интересов. Вряд ли они даже не более правы, чем многие правые из эмиграции, слишком строгие к этим наивным и беспомощным заговорщикам; вряд ли у них можно отнимать идеализм и искренность, хотя и направленные по нелепейшему руслу. Свидетельством их подлинных мыслей и того внутреннего краха, какой они пережили после разгрома, остаются многие их высказывания; напомним здесь такой чрезвычайно типичный отрывок из письма декабриста князя Александра Ивановича Одоевского, из крепости, где он сидел под арестом: «Русский человек – все русский человек; мужик ли, дворянин ли, несмотря на разницу воспитания – все то же! Пока древние наши нравы, всасываемые с молоком (особенно при почтенных родителях); пока вера во Христа и верность Государю его одушевляют – то он храбр, как шпага, тверд, как кремень; он опирается о плечи 50 миллионов людей; единомыслие 50 миллионов его поддерживает; но если он сбился с законной колеи, то у него душа – как тряпка. Я это испытал…»

Вспомним и Рылеева с его пафосом «святой Руси», с его «Ермаком» и «Сусанином».

Опереться на традицию – заманчиво, но и опасно. Это по-настоящему возможно лишь для тех, кто этой традиции верен. Большевики же пытаются использовать ее с обманной целью, и рискуют, что она в их руках взорвется, как бомба при неосторожном обращении. Напоминая народу о прошлом – что с удовольствием делают десятки писателей вот уже лет десять, с самого начала войны, – советская власть ведет игру чреватую опасностями. Героические образы Александра Невского у В. Яна, Андрея Боголюбского у Георгия Блока125, Дмитрия Донского у С. Бородина126 неизбежно говорят в пользу системы, при которой такие люди рождались и правили. А сравнение с тем, что эту систему сменило, может лишь вызвать у двухсотмиллионного народа желание, чтобы те золотые времена вернулись снова… Даст Бог, так скоро и будет.

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 6 марта 1954 г., № 216, с. 3.

Советский роман об Египте

Роман И. Ефремова127 «Путешествие Баурджеда» («Молодая Гвардия, 1953) относится к тому периоду «литературного нэпа», который сейчас, видимо, сменяется новым закручиванием гаек, и интересен, как одна из редких за последнее время попыток советских авторов писать об истории не русской, но иностранной, да еще столь отдаленной эпохи. Автор все же неправ, утверждая в предисловии, что «В нашей литературе совершенно отсутствуют произведения, посвященные столь древним эпохам истории, и молодому читателю нет возможности познакомиться с ними иначе, как по специальным работам». Не говоря уже о романах Мережковского128, написанных в эмиграции и неизвестных в СССР, или о сочинениях Кржижановской, исторический элемент которых более чем сомнителен, в России широко были распространены переводы романов Эберса129 из египетской жизни («Уарда», «Невеста Нила») и изданный уже при Советах роман Болеслава Пруса130 «Фараон».

«Путешествие Баурджеда» производит сперва довольно тусклое впечатление, так как именно в первых главах назойливо подчеркиваются любезные большевистскому сердцу элементы «классового угнетения». Дальше, однако, действие становится интересным, даже захватывающим, и читатель с вниманием следит за борьбой жрецов Ра и жрецов Тота, в которой погибает молодой фараон Джедефра, стремившийся путем смелых реформ улучшить жизнь своего народа.

Центром повествования является путешествие сановника Баурджеда вдоль берегов Африки, предпринятое по поручению фараона в поисках богатств далеких земель. Картина трудов и мужества мореплавателей дана в героических тонах, и может увлечь молодежь, для которой книга написана.

В романе борются две струи, две разные линии. За счет автора мы относим те места, где загадочная, странная жизнь древнего Египта оживает в красочных описаниях с налетом романтической жути и мистики – изображение храма Джосера и расшифровка завещания фараона, убийство Джедефры, жизнь в подземном храме Тота, – и те, где описаны титанические усилия моряков в борьбе с бурями, жаждой, жарой, их верность долгу на службе фараону. За счет социального заказа – производящие впечатление топорности и недоделанности главы в начале и конце романа, имеющие целью показать «революционные настроения угнетенных масс» или что-то в этом роде. Было бы нелепо изображать Древний Египет неким социальным раем; но марксистские методы всегда неуклонно ведут к фальсификации истории вместо объективного исследования фактов; остается выразить сочувствие подсоветским писателям, принужденным идти по этому пути, – и за ними не следовать.

«Возрождение», рубрика «Среди книг, газет и журналов», Париж, июнь 1955 г., № 42, с. 172-173.

Мост в пустоту

Роман И. Ефремова «Лезвие бритвы» (большой том в 640 страниц), выпущенный в Москве в 1964 году, принадлежит к жанру научной фантастики с приключенческим уклоном, с действием в России, в Африке и в Индии, с похищениями, убийствами, шпионажем, любовной интригой и всем, чем полагается. В данных рамках его бы можно одобрить (и уж верно публике он доставил удовольствие…); хотя не все нити фабулы находят в конце свое завершение; может быть, автор рассчитывал дать продолжение? Или его сочинение подверглось сокращению? Притом, нужно признать, что персонажи не имеют лица и характера, делясь на героев и злодеев, с одинаковым в общем языком и с достаточно трафаретным поведением.

Хуже гораздо то, что книга переполнена философскими рассуждениями (сильно ее отягощающими), – и они стоят на весьма невысоком уровне, и в моральном, и в культурном отношении. Мы бы охотно извинили автора соцзаказом; да трудно! Слишком он много пыла в них вкладывал…

Главный пункт в его диалектике – яростное отрицание христианства, при особых нападках на католичество, за якобы принижение женщины и презрение к ней. Однако, как принято выражаться в английском парламенте, сии утверждения не только не соответствуют истине, но и прямо ей противоположны. Общеизвестна роль культа Богоматери у христиан, и в первую очередь как раз у католиков (которых протестанты обвиняли именно в том, что у них Мадонна затмевает самого Христа). Обличая же Инквизицию, и специально преследование ведьм, Ефремов упорно относит их к Средневековью, тогда как эти явления принадлежат целиком эпохе Возрождения. Добавим, что он тут, в основном, некритически повторяет устарелые и надуманные построения французского историка Мишле131. В реальности, ведьмы, в своем большинстве, отнюдь не были безгрешными мученицами: они оказывались виновны, почти всегда, в подлинных, по тем временам считавшихся тяжелыми преступлениях, как устройство абортов, детоубийство, отравление (с целью устранения обременительных жен или мужей, либо отправления на тот свет богатых родственников, на предмет наследования).

Отметая христианство и христианскую мораль, – причем он настойчиво подчеркивает, что, мол, они, наравне с исламом, суть порождения еврейского духа, – писатель гораздо снисходительнее смотрит на индуизм; но и тот он желал бы «очистить» ото всего духовного и потустороннего. Принципы же религиозной нравственности он предлагает заменить лаической моралью, в которой чуть ли не на первом месте он ставит культ человеческого тела. К сожалению, этот безобидный, казалось бы, хотя и неглубокий культ присущ, как мы наблюдаем, и фашизму, и коммунизму, обоим в равной степени, и входит в общую схему тоталитаризма, с коим хорошо мирится и увязывается. Лаическая же мораль держится, как правило, пока у людей свежи осознанные или неосознанные пережитки морали религиозной. Потом же… мы видели, к каким нравам привели безбожные режимы в Германии и в России! Лучше не надо…

Для развлечения разобранный нами роман годится; научить же он не может ничему.

«Наша страна», рубрика «Среди книг», Буэнос-Айрес, 1 февраля 1986 г., № 1853, с. 3.

Преступники и герои

Подсоветский писатель Ю. Давыдов132 специализировался на романах, построенных на биографиях русских революционеров. Мы уже упоминали его книгу «Глухая пора листопада». Как бы продолжением к ней служат «Две связки писем» (Москва, 1983), рисующие жизнь Германа Лопатина, друга Маркса и Энгельса, первого переводчика «Капитала», члена Генерального Совета Интернационала, проведшего долгие годы в Шлиссельбургской крепости.

Автор старается внушить нам симпатию ко своему персонажу; но она не возникает. Даровитый, смелый и энергичный авантюрист, не жалевший ни себя, ни других, во имя служения глубоко ложным и гибельным идеалам, вызывает вовсе иные чувства. А уж его воинствующий атеизм и совсем противен; нам, здесь, и вероятно еще больше в СССР, где люди активно борются и страдают за веру.

Появляются на сцену и другие фигуры: Лавров133, Нечаев134, Чернышевский (и на заднем плане Герцен, Бакунин135, Маркс с семейством). Невольно пожимаешь плечами: зачем эти люди творили (порою, самопожертвенно!) зло, обрушившееся потом на наши головы, на следовавшие за ними поколения?

Впрочем, не будем торопиться осуждать сочинителя. У него же представлены очень симпатичные лица, принадлежащие к иному стану: сибирский генерал-губернатор Синельников136, Тихомиров (после своего обращения от социализма к монархизму), Леонтьев, княгиня Дондукова-Корсакова137. Формально он от них отмежевывается; но сомневаешься, искрение ли? На деле, они-то и суть подлинные герои, деятели правильной мысли и проводники в жизнь истинного добра.

Наоборот, ужасны страницы, где Давыдов с сочувствием описывает Боевую организацию эсеров, осуществлявшую террористические акты! Для него убийства губернаторов, министров, членов царского дома – подвиги; а когда виновных за это казнят, – он проливает горькие слезы и зовет нас плакать вместе с ним. Увы, наказание фанатиков, хотя бы и движимых бескорыстными побуждениями, было необходимым и справедливым. Правительство должно было от них защищаться, – и когда оно пало в борьбе, – неслыханные несчастья посыпались на Россию; и через нее, ставшую орудием нечистых сил, затрагивает теперь все больше другие государства.

Отметим один комический эпизод. Лавров систематически отучал себя от упоминаний о Творце, даже в установившихся фразах вроде «Слава Богу!» или «Не дай Бог!»; но нередко чертыхался. Лопатин ему заметил однажды, что материалисты существование черта, мол, тоже не признают. Но от этого уж Лаврову никак не удалось отвыкнуть, и дьявола он призывал постоянно. Своего рода символ: отойдя от Господа, все эти безумцы предались Сатане, и попали навек в его когти.

Кое в каких деталях, Давыдов расходится с довольно надежными источниками, быть может, ему и незнакомыми; например, об Азефе138 – вряд ли он читал воспоминания генерала Герасимова. Удивляет тоже его слово об А. Амфитеатрове139, которого он считает писателем-документалистом, чуждым вымысла и фантазии. Это об авторе-то вещей как «Жар-цвет», «Древо жизни», «Сатанисты» и целой кучи романов с напряженным и запутанным действием!

Уж его-то Давыдов определенно не читал и не знает…

«Наша страна», рубрика «Среди книг», Буэнос-Айрес, 26 декабря 1987 г., № 1952, с. 3.

Проклятое прошлое

В прекрасном историческом романе Д. Балашова140 «Святая Русь» (Москва, 2007) мы встречаем следующие мысли:

«И вот тут скажем горькую истину, которую очень не хочется понимать нам нынешним. Что красивое понятие “народ” – глас народа, глас Божий, воля масс или того еще превосходнее – “воля миллионов”, от имени которой выступают разнообразные кланы и партии – не более чем миф, и, возможно, один из самых вредных мифов двадцатого века. Где эта безликая или миллионоликая, что то же самое, сила, когда кучка вооруженных мерзавцев в огромной стране год за годом хватает, убивает, насилует, грабит, расстреливает и ссылает многие сотни тысяч ни в чем не повинных людей, более того, офицеров армии, то есть людей дисциплинированных и вооруженных, способных, как кажется, к отпору, и не оказывающих между тем никакого сопротивления? И это день за днем, год за годом, едва ли не до полного истребления нации! Невозможно такое? Увы! Именно двадцатый век и именно наша страна в большей мере, чем другие, доказали, что это возможно…»

Автор в краткой и исчерпывающей форме выразил тут сущность большевизма, то есть коммунизма у власти, режима царившего десятки лет в России.