Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Слава Богу, он рухнул! Но не изумительно ли, что многие о нем вспоминают с сожалением и, дай им волю, желали бы его возврата?

«Наша страна», рубрика «Миражи современности», Буэнос-Айрес, 8 января 2011 г., № 2907, с. 1.

А. Рыбаков. «Дети Арбата» (Москва, 1987)

Роман имеет огромный успех в России. Зарубежные диссиденты, наоборот, осыпают его бранью в «Русской Мысли» и в «Стране и Мире». Похоже, им бы хотелось, чтобы после их отъезда в СССР больше не было писателей!

Обвинения их во многом натянуты. Автор-де креатура Горбачева. Но и Солженицын пользовался хрущевской оттепелью, и кому же приходит в голову его за то упрекать! Возможно, и Рыбаков так же действует. Во всяком случае, книга его, – не на пользу советской власти в целом. А портрет Сталина полезно дополняет солженицынский. Особенно подчеркнута капризность этого восточного деспота, в силу коей никто из его окружения не мог за себя быть ни на миг спокоен.

Ругают слог Рыбакова, – зачем не модернистский и т. п. Но допустимо ли жаловаться, что Достоевский писал не так, как Лев Толстой, а Чехов и еще по-своему? У всякого писателя своя манера и свои задачи…

Речь идет про знакомое мне время. Хотя я был еще школьником в младших классах в годы, когда Саша Панкратов и его товарищи учились уже в вузах, а Варенька кончала девятилетку. Но если та пора мне понятна, то вот психология героев глубоко чужда. Ни я, ни моя семья, ни мои друзья детства никак не разделяли веры в большевизм или преданности новому строю, составляющими сущность мировоззрения большинства персонажей «Детей Арбата».

Положим, таких вот комсомольцев-активистов, распинавшихся за коммунизм, стремившихся перевести любой разговор на политику, мы тщательно избегали, и в свой круг не допускали. Встречать-то подобных, и в школьные и потом в институтские годы случалось, и подставить их имена вместо выведенных Рыбаковым фигур мне бы нетрудно.

Впрочем, в университете мне больше доводилось видеть комсомольцев уже иного типа, которые в откровенных беседах признавались, что комсомол для них только необходимое средство выжить и сделать карьеру.

Более мне близки Юра Шарок и его родители, рассуждающие так, что пусть большевики жрут друг друга, и чем больше, тем лучше! Но они даны в отрицательном свете, и, кроме того, представлены как принадлежащие к самым низким, серым слоям общества. На деле-то было скорее иначе: из таких вербовались сторонники советского режима.

С другой стороны, семья Марасевичей, интеллигентная, дворянская по происхождению, но старающаяся ладить с политической системой, какова бы она ни была, – тоже тип, который приходилось наблюдать нередко. Все это – неизбежная фауна обстановки принуждения и порабощения, куда была погружена Россия с первых сталинских лет (и даже раньше; но при нем пресс сразу стал давить гораздо сильнее прежнего). Мы имеем пока дело с первою частью. Весьма любопытно, как судьбы действующих лиц развернутся дальше. Уже у нас на глазах, у некоторых из них сознание проясняется: мать Саши Панкратова, после его ареста и ссылки в Сибирь, большевицкому строю сочувствовать перестала.

Наоборот, его дядя, Марк Рязанов, технократ и партиец, предпочитает думать, что племянник, раз пострадал, то значит, – и виноват. Но он сам, хотя того не знает, явно движется к той же самой участи. Посмотрим, как он будет рассуждать, попав в лапы чекистов…

Книга, во всяком случае, интересна со многих точек зрения, и принадлежит к числу наиболее значительных из опубликованных в Советском Союзе в течение последних лет.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 26 марта 1988 г., № 1965, с. 4.

Кровь вопиет к небу

Приходится слышать голоса, – в частности, по поводу «Детей Арбата» А. Рыбакова, – что, мол, разоблачения сталинских зверств идут объективно на пользу советской власти, поскольку та претендует, что якобы сумела с ними покончить. Навряд ли с этим можно согласиться.

Оно, конечно, официальная печать и все, продолжающие, – с умыслом или просто ради перестраховки, – говорить на деревянном языке, именно так дело и представляют. Но много ли найдется советских граждан, достаточно наивных, чтобы им поверить?

Люди, и самые простые и, тем более еще, образованные, тоже имеют голову на плечах и уже привыкли разбираться в происходящем. И, про себя, если еще не вслух, приходят к вовсе иным выводам.

Если большевицкий режим примерно в течение двух третей своего существования был основан на культе личности, если он данный культ породил и лет 25 практиковал, – то как же снять с него ответственность за творившееся в те годы?

Да и попытки идеализировать Ленина мало кого убеждают, полагаем. Беспощадные анекдоты про Ильича, широко циркулирующие в массах, а равно и про Чапая, в котором народ воплотил образ «революционного героя» времен гражданской войны и военного коммунизма, ясно о том свидетельствуют. Думать, будто население СССР столь уж глубоко признательно кремлевскому мечтателю за НЭП, вроде бы и не стоит: Новая экономическая политика, общеизвестно, была временной, вынужденной уступкой, а не коренным каким-либо поворотом в программе компартии. Впрочем, и все обаяние-то НЭПа состояло в том лишь, что он явился просветом и передышкой после военного коммунизма. А уж что сей последний собою представлял, – довольно почитать, кто забыл или не знает, «Думу про Опанаса» Э. Багрицкого; хотя в ней поэт и идеализирует комиссара Когана.

Существует в подсоветской России такой вот анекдот. Уговаривают цыгана подписаться на заем, а он увиливает. Задают ему тогда традиционный и провокационный вопрос: «Разве ты не хочешь помочь советской власти?», а он и отвечает: «Кому же нужна власть, которая у цыгана взаймы деньги просит?»

Ну а кому нужна власть, настолько вымазанная в российской крови, как нынешняя? Да она и не пробует отмыться, а только прячет кое-как красные пятна на своих руках и одеждах… Неизмеримо зло, которое она понаделала. Тогда как добро… добра она никакого не принесла; и если кто в него верил или его в будущем ждал, то давно разуверились. Большевикам бы надо выйти на площадь и каяться: «Простите, люди добрые, за наши преступления и заблуждения!» И уж, конечно, незамедлительно отойти от правления и бразды его передать в более чистые и более умелые руки, чем их собственные.

Пока же мы присутствуем при комедии, хотя и иного рода, чем в эпоху Иосифа Виссарионовича, но не менее лживой. Куски правды в ней лишь оттеняют и подчеркивают фальшивость остального.

Возьмем, к примеру, три рассказа покойного В. Тендрякова141 в «Новом Мире», № 3 от с. г. Писатель последовательно рисует нам следующие картины:

1. Еще до раскулачивания, проводят в одной деревне опыт: отбирают у более зажиточных крестьян дома и отдают их самым бедным (а бывшим хозяевам взамен – жалкие халупы, которые эти последние оставляют). И сразу же бедняк, попав в благоустроенное жилище исправного середняка, сдирает и продает железо с крыши, а деньги пропивает. В кратчайший срок ладная изба превращается в развалины;

2. После коллективизации, раскулаченные крестьяне умирают с голоду на площади маленького городка, где живет рассказчик, тогда еще ребенок. Он пытается с ними поделиться куском хлеба, – на всех не хватает. Его доброту эксплуатируют, она порождает свалку; в конце концов, он, разочаровавшись в людях, переносит свою жалость на голодную собаку. По структуре тут вроде бы и вечная тема о столкновении мальчика из хорошей семьи с окружающей бедностью. Но есть здесь и недосказанный оттенок: центральный персонаж-то – сын советского бюрократа, не просто обеспеченного человека, а подлинного врага народа;

3. Полоумная дурочка, над которой грубо смеются жители городка, додумалась ссылаться на Сталина, который-де ее защищает. Ее стали смертельно бояться; а там и впрямь, – люди, которых она обличала, начали исчезать… Имя Вождя, само по себе, распространяет вокруг себя таинственное, незримое Зло.

Кошмарные, гротескные сцены, – и, однако, снимки с натуры, наброски вещей, которые все мы, кто жил в СССР, видели своими глазами.

Зато каким диссонансом звучат восторженные слова Тендрякова рядом о своем отце: «Он из тех солдат, которые первыми отказались воевать за царя, арестовали своих офицеров. Он слышал Ленина на Финском вокзале. Он был в гражданскую комиссаром».

Нашел чем восхищаться! Что же в этом хорошего? Естественно любить отца – но не за такое же!

Мы, за границей, могли наблюдать протекавшие в России злодейства издалека, – первая эмиграция с самого начала, вторая примерно с половины; а те, кто и посейчас там остались или недавно выехали – и до самого конца. И подлинно, словами А. К. Толстого:

В нас с ужасом мешалось омерзенье,Когда над кровью скорчившийся змей,Жуя тела, кривился в наслажденье.

Предполагать, что все это можно забыть и простить, было бы поистине беспочвенными мечтаниями. А взвалить всю вину на Сталина и свалить с плеч настоящего виновника, – КПСС в целом, – это слишком уж дешевый мошеннический трюк. Соответствующий, впрочем, тому, что народное творчество влагает в уста умиравшего Палача народов: «Валите все на меня!»

Нет, бесполезно! Как сказано в стихотворении Тургенева:

Вам уж не смытьТой крови невинной вовеки!«Наша страна», Буэнос-Айрес, 17 декабря 1988 г., № 2002, с. 1.

А. Рыбаков. «Страх» (Москва, 1990)

Название нового романа Рыбакова, – являющегося продолжением двух предшествовавших, «Дети Арбата» и «Тридцать пятый год», – выбрано как нельзя более удачно. Действительно, страх царил над Россией времен ежовщины, давил всех и все, проникал повсюду, насыщал атмосферу…

В чем и убеждается герой книги, Саша Панкратов, возвращаясь из ссылки. Но замечает он и другое. Об арестуемых партийцах, недавних начальниках, господах жизни, объявленных теперь «врагами народа»: «Говорилось без злобы, но и без сожаления, без злорадства, но и без сочувствия». Оно и не диво. Тут же добавляется: «Разорили русский народ, а деревню уже давно разорили». Это народ и запомнил.

Саша теперь, по сравнению с прежним, поумнел. Он понимает, что надо спасаться, укрываться; что с успехом и делает. Но что корень зла в советской власти в целом, в коммунистическом режиме, начиная с революции, – до уразумения этого ему еще далеко.

Как и другим персонажам его типа: Нине, Максиму, тем более Алевтине Федоровне. Правильно понимает вещи очаровательная Варя, – самый привлекательный образ во всей эпопее, и один из самых ярких. Она без колебаний и сомнений знает, что от правительства, от большевиков, от чекистов, – добра не жди. Когда ее сестру, Нину, хотят арестовать, она находит для той единственный возможный выход, – бежать подальше от Москвы, в провинцию, на окраину, на Дальний Восток, – и все устраивает, чтобы ту спасти.

Варя вот и для меня, автора рецензии, самый близкий и созвучный образ: она представительница той подсоветской молодежи, среди которой я вращался, которую знал и к которой принадлежал. Мы в марксистские идеалы не верили; потому нам было и тяжелее, чем верившим, мириться с окружающим. Зато и разочарований, таких как тем, нам переживать не приходилось.

А таким вот, как Нина, тяжело доставалось, когда строй, который они считали своим, их отвергал и предавал!

Характерен диалог между двумя сестрами:

Нина: Я не могу убегать от своей партии.

Варя: Ты не от партии убегаешь, ты от пули в затылок убегаешь.

А немного раньше, и еще энергичнее: «Партийный учет! Плевать! Ничего с твоей партией не случится!»

Действие развивается динамично, по многим различным линиям. У каждого из персонажей, – уже знакомых нам по прежним частям, – своя судьба и своя психология. Автор управляет ими с немалым мастерством, равномерно к каждому возвращаясь.

Некоторые нити, – и как раз очень интересные, но покамест лишь бегло намеченные, – уводят нас за границу. Одна из них, – участь Вики, советской девушки с сомнительным прошлым, вышедшей замуж за иностранца. Жаль, что имя ее супруга, Charles, упорно раз за разом пишется тут без s на конце.

Шарль, французский журналист правого лагеря, подан, в общем, с симпатией. Но когда он выражает мнение (не знаем, свое или автора?) о «коммунистах и тех, кто близок к ним», то весьма ошибается: «Ромен Ролан, Луи Арагон142, Мальро143 и многие другие. Это талантливые, но очень недалекие, наивные люди». Наивностью они никак не отличались, а умело соблюдали свою выгоду. Арагон, в частности, женатый на русской еврейке, о положении дел в СССР был осведомлен отлично.

Юра Шарок работает под руководством Шпигельгласа144, подлинной личности, игравшей видную роль в деятельности советской агентуры на Западе. Но и тут французский язык в книге (по вине ли писателя или типографа?) не на высоте. Когда два путешественника заказывают себе в отеле: «Deux lita une plaie», то вполне естественно, если: «Портье растерялся». Мы бы и сами не без труда угадали смысл, не будь налицо сноски: «Две односпальные кровати».

Шарок и Вика, с разных сторон, приходят в контакт со зловещей парой, Скоблиным145 и Плевицкой146.

Рыбаков об этих последних высказывает свою оценку, расходящуюся с обычной в эмиграции.

Скоблин представлен как посредник между Шпигельгласом и Гитлером в деле изготовления фальшивых документов, предназначенных компрометировать Тухачевского и связанных с ним крупных военных; причем один из главных, движущих им мотивов, это – зависть к Тухачевскому. Особняком стоит в повествовании фигура Сталина, обрисованного как прежде в виде свирепого восточного тирана, всякое сопротивление с которым для рядовых людей опасно.

Остается пожалеть, что к роману присобачено несимпатичное послесловие Л. Аннинского, твердящего quantum satis, что во всех ужасах сталинского режима виноват-де русский народ, заслуживающий строгого наказания за свою якобы любовь к деспотам.

История показала между тем ясно, что деспотов (и, в частности, коммунистических), когда они у власти, столь же сильно любили (или и посейчас любят) на Кубе и в Албании, во Вьетнаме и в Румынии, не говоря уж о Германии, где орудовали сперва Гитлер, а потом Хонеккер. Зачем винить народы, между собою очень разные, – и отводить упрек от компартии, которая везде одинакова?

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 27 июня 1992 г., № 2186, с. 4.

А. Рыбаков. «Прах и пепел» (Москва, 1994)

Мы с нетерпением ждали завершающей книги замечательной серии, начатой романом «Дети Арбата». И вот она перед нами.

Написанная с таким же блеском, что и прежние, она проглатывается за один присест.

Но все же ее содержание нас кое в чем разочаровывает, и во многом огорчает.

Например, мы надеялись найти подробное освещение деятельности таких сатанинских фигур Зарубежья, как Скоблин и Плевицкая. Факты-то нам известны; но интересно бы внутреннее, психологическое их истолкование. Однако о них теперь говорится, вернее упоминается, лишь мельком.

Судьба героев, конечно, – в руках автора, и его право с нею распоряжаться, как хочет; тем более, – в пределах правдоподобия.

Тем не менее жаль, что он так сурово расправился с очаровательной Варенькой, – самым глубоким и симпатичным характером изо всех его героинь, да пожалуй и всех героев обоего пола.

Она, в сущности, гораздо менее банальный образ, чем главный персонаж, Саша Панкратов. Нам теперь без конца повторяют, будто подсоветская молодежь жила идеалами сталинизма и лишь редко и с трудом оные изживала.

Варенька – живое тому опровержение. Живя с детства в советских условиях, она интуитивно и целиком отвергает большевицкую идеологию и умно, активно ей противостоит.

В этом глубокая правда; сколько именно таких девушек я знал в молодости в советской России! Впрочем, конечно, и мужской молодежи, настроенной также, – нас было немало.

Увы! Сделать тогда практически нельзя было ничего. Выбор был только, – погибнуть или выжить…

В большой плюс поставим Рыбакову, что он нигде не соскальзывает в стандарт советского патриотизма, ни даже в осуждение борцов против большевизма. Поэтому он по многим событиям, особенно времени последней войны, проходит как бы с птичьего полета, не вдаваясь в глубину. Зато художественная цельность книги не страдает.

Отметим, что, напротив, психология Сталина (занимающая в романе много места) изображена прекрасно и, вероятно, в основных чертах вполне правильно. В этой области делалось, как факт, уже много попыток другими писателями; но мы бы склонны отдать «Праху и пеплу» пальму первенства.

Подлинно таков был Иосиф Виссарионович, – жуткий восточный тиран, чудовищный титан нашего века…

Тоже, может быть, правдиво, – хотя и печально, – то, что эволюция центрального протагониста, Саши Панкратова, не идет до логического конца: он застывает на отрицании эпохи «культа личности», но продолжает, до самого конца, верить в идеалы революции.

Умышленно или нет, не знаем; но автор оставляет жить и процветать наиболее мрачные личности, созданные его воображением: Юру Шарика, Вадима Марасевича и более мелкую, но достаточно беспринципную Вику. Может быть, он хочет выразить мысль, что ближайшее, непосредственное будущее принадлежало как раз им? Как оно и оказалось в реальности…

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 21 января 1995 г., № 2319, с. 3.

Прах и пепел

В своей последней книге, «Роман-воспоминание», писатель Анатолий Рыбаков, автор романа «Дети Арбата», умерший в 1998 году, рассказывает о впечатлениях от Москвы после возврата из Америки:

«В июне 1994 года, завершив роман, мы с Таней вернулись в Москву.

Она меня поразила. Вывески на английском языке – разве Москва английский или американский город?

Рекламы курортов на Багамских островах – для кого, для нашего нищего народа?

Бесконечные ларьки с водкой и коньяком, гуляй, ребята!

Супермаркеты с залежалыми заграничными продуктами.

Ничего своего – Россия перестала производить.

И всюду доллар, доллар, доллар.

Перешли на иностранную валюту…».

Стоило для этого делать революцию с ее ужасами?

Долгие годы творить безжалостный террор?

Лить кровь на войнах?

В глазах Рыбакова во всем виноват Сталин.

Он даже осуждает Солоухина за критику Ленина.

Вряд ли он прав.

Если бы не революция (включая и февральскую), Россия была бы и до сего дня великой державой с великой культурой.

Это заблуждение, будто несчастья начались после Ильича, есть давно отвергнутое и опровергнутое половинчатое решение вопроса.

Не будем им соблазняться!

«Наша страна», рубрика «Миражи современности», Буэнос-Айрес, 24 ноября 2007 г., № 2832, с. 1.

Реквием преступникам

Крах коммунизма в России все чаще заставляет задумываться над ролью и судьбою зачинателей и свершителей революции.

Поистине, грех их был безмерен; каковы бы ни были их побудительные причины.

Они ввергли громадную страну, – одну шестую земного шара! – на десятки лет в неимоверные страдания; тысячи если не миллионы людей в глубокое развращение, и это не только в пределах СССР, но и во внешнем мире.

Поэтому и наказание им, по справедливости, должно было быть ужасным.

И вот – свершилось над ними правосудие Божие!

Если бы победили в Гражданской войне белые, и даже если бы стихийные восстания крестьян привели бы к перевороту в 20-е годы, – можно сказать с уверенностью, что многие из советских вождей ускользнули бы от кары: смена власти всегда сопровождается компромиссами.

Но и в случае расправы над ними, у них бы имелось утешение, что они гибнут за свои убеждения, за правое, мол, дело.

Вспомним описания расстрела красных курсантов белогвардейцами. Те умирали с пением «Интернационала», чувствуя себя героями.

Но нет, не такая участь была уготовлена пресловутой «ленинской гвардии»! Им было суждено погибнуть от рук своей же власти, той системы, которую они сами же создали!

Почти никто не ускользнул; кроме разве тех, кто успел умереть естественной смертью до наступления эпохи «великого террора».

Как метко резюмировал наш народ, они «за что боролись, на то и напоролись»!

В превосходной книге Игоря Губермана147 «Штрихи к портрету», автор так комментирует роковые пути старых большевиков и примкнувшего к ним с раннего часа пополнения, в те часы, когда начала всерьез работать советская мясорубка:

«Только не спаслись теперь от гибели даже те, кто смиренно, покаянно и преданно к символу этому был готов припасть и припадал. В низком страхе непрестанно находясь, жалкой дрожью теперь дрожали даже первосвященники империи, слуги и соучастники палача-пророка, ибо их тоже время от времени отправляли на гибель. Только крайние, запредельные выродки остались целы: молотовы, берии, кагановичи. Не спасли пресмыкаемость, яростное соучастие, дикое количество совместно пролитой крови, смерть хозяина. Остальные потом все ушли, успев перед бесславной смертью опозорить свое имя предательством друзей, соратников, близких. Ибо лишение нравственной невинности было изначальным условием участия в кровавой вакханалии-эстафете. Их было не жалко никого, только мучительно было жаль миллионы непричастных – мечущихся, невинно обреченных».

Лучше не скажешь. Присоединимся к оценке писателя. Породители чудовищной империи зла получили по заслугам.

Остается пожелать, чтобы освобожденная от них страна справилась со страшным наследством, от них ей доставшимся.

«Наша страна», рубрика «Миражи современности», Буэнос-Айрес, 2 декабря 1995 г., № 2364, с. 1.

Василий Аксенов. «Москва Ква-Ква» (Москва, 2006)

Повествование пронизано упоминаниями об античной Греции, но автор явно не имеет классического образования. Иначе знал бы, что надо писать Калликрат, а не Калликратус. Тут налицо даже двойная ошибка: уж если бы пытаться дать греческое имя в точности методом транслитерации, то надо бы Калликратес; а античное (латинизированное?) -us тут вовсе не к месту. Также точно дальше: Икарус и Дедалус, вместо нормальных по-русски Икар и Дедал.

Весьма неприятна манера передавать иностранные фразы, – английские, французские, – русскими буквами: иногда решительно нельзя их и понять!

Хромает и передача русскими буквами иностранных имен. Португальское имя звучит на деле как Эшперанса, а не как Эшперанша. Венгерскую фамилию правильно бы писать как Эстергази, а не как Эштерхази.

Не можем разгадать, подлинно ли Аксенов думает, что половой, в смысле «сексуальный» происходит от пол в смысле «почва». В действительности, понятно, – от слова пол, в смысле «половина» (мужская или женская человеческого рода). Но, может быть, это есть идея персонажа, а не самого писателя?

Испанского названия Ивиса не следовало бы писать, как Ибица.

Курьезным образом, в типографии, очевидно, нет знака для апострофа, в силу чего (вероятно) видим тут странные комбинации Жанна… Арк, и I…m walking. Зато одобрим правильное употребление склонения в названии Внуково: во Внукове. И склонения по всем падежам имени Берия: Берию, Берии и т. п.

Перейдем к содержанию. Речь в книге о временах мне знакомых: до и после Второй Мировой. Но я совсем не узнаю тут ту молодежь, к которой принадлежал и в которой вращался, школьную и студенческую. Правда, моя была ленинградская, а здесь – московская. Да и социально. Та, какую я знал, была в основном из среды старой интеллигенции или, более или менее, с ней освоившаяся. На страницах же данного романа главные персонажи – дети крупной номенклатуры, воспитанные в чисто советском духе.

С другой стороны, послевоенные нравы рассказывают о чуждых мне явлениях: молодежный сленг (довольно противный), подражание американским нравам, джаз, Хемингуэй, и половая распущенность, в мое время вовсе не обычная.

Независимо, впрочем, от моральных норм, центральная героиня, Гликерия Новотканная, ведет себя как психопатка, трудная для понимания и не вызывающая симпатии (впрочем, ни одно из действующих лиц симпатии не вызывает; разве что первое лицо, автобиографический образ юного Аксенова, названного тут Меркуловым).

Интрига романа, начатая относительно правдоподобно, в высотном доме где обитает высшая советская элита – знаменитый поэт, ученый-атомщик с семьей, адмирал (правда, оказывающийся подложным) переходит затем постепенно в абсолютно невероятную и натянутую бредовину: титовские гайдуки охотятся за Сталиным, который в борьбе с ними в конце концов и погибает.

Ничего общего с реальностью или хотя бы правдоподобием в этих фантастических вымыслах нет, и интерес к роману в результате полностью улетучивается. Сталин (которого столь многие писатели нашего времени пытались уже изобразить) представлен маниаком, полупомешанным. То есть, скажем мягко, с большим упрощением. Карикатурно снижая образ страшного демонического тирана, автор опять-таки отходит от действительности, в силу чего его работа утрачивает ценность.

Можно привести другой пример чересчур бурного полета его воображения: оказывается, Гитлер был похищен чекистами при помощи женщины, но его выпустили под обещание окончить войну, которого он не сдержал.