Осколки

Он скользнул за кулисы, а мы в зрительный зал.

Не успели мы с Наташкой осторожно притулиться в заднем ряду тёмного зала, как туда ввалилась рота солдат. Они, шумно топоча сапогами, заняли все кресла, удачно скрыв наше присутствие за своими широкими спинами. По разнарядке и для галочки, а заодно для пустующего театра реализовывалась программа культурного просвещения в рядах Советской Армии.

И мы облегчённо вздохнули.

А зря – судьба готовила нам ещё одно нелёгкое испытание.

По ходу увлекательной пьесы заводская девица с лицом русской Маньки, а по пьесе с сценическим именем Руфь, вытащенным откуда-то из глубин подсознания драматурга, целый час металась по сцене.

Она никак не могла решить, к кому же наконец нырнуть в койку – к развесёлому кудрявому оболтусу Васе, или идейно выдержанному передовику производства Степану.

Вася, вечно поддатый любитель жизни и враг порядка, часто прогуливал смену, за что и подвергался общественному остракизму на всех шумных собраниях завода.

Это терзало нежную душу девицы и приводило к длинным объяснениям с Васей, который всё никак не хотел уступать её Стёпке. Руфь грозила ему неотвратимым разрывом целомудренной дружбы, если он не возьмётся за ум и не выполнит годовой план по производству каких-то деталей. Вася не хотел вставать на путь исправления и Руфь отпускать тоже не хотел.

А вот Степан, сосредоточенный и серьёзный, долго и нудно объяснял запутавшейся Руфи, как умеют страдать и ждать настоящие мужчины. Не торопить события, но на контрасте с такими оболтусами как Василий наглядно демонстрировать свои очевидные преимущества. Речь перемежалась отступлениями на заводские темы с упоминанием о перевыполненных Степаном производственных планах.

Содержательная беседа Степана повергала Руфь в ещё большее смятение.

И когда Степан уходил, она протягивала руки в зал и молила солдат подать ей спасительный совет. Солдаты сидели затаив дыхание. Они и сами, находясь в плену остросюжетной драмы, были в растерянности.

Все так были увлечены запутавшимся треугольником, что несколько раз по ходу пьесы хотелось крикнуть: «Да брось ты этих крокодилов, Руфь».

Для вящей убедительности накала страстей персонажи садились на самый край рампы и спускали ноги вниз. Это по задумке режиссёра Женьки должно было символизировать единение со зрителями во время задушевных бесед героев пьесы и находить отклик в душах солдат.

И неискушенные солдаты треугольнику сочувствовали.

Но режиссёр Женька Громыко пошёл ещё дальше. В промежутках между страданиями, подобно хору в греческом театре, объяснявшему слушателям дальнейший ход пьесы, на сцену выскакивала группа приплясывающих девиц. Погонял их сам режиссёр Громыко, идя за ними в приплясе и притопе, широко раскинув руки, чтобы они не разбежались, а следовали по сцене в заданном направлении. Группа, как табун молодых кобылиц, гонимых по степи опытным чабаном, кружилась по сцене под звуки граммофонной пластинки, а голос из-за кулис повествовал залу о сложном психологическом тупике, затянувшем несчастную Руфь в пролетарском мюзикле.

Разумеется, исстрадавшееся сердце Руфи под конец советской пьесы отдало предпочтение положительному Степану.

Так тебе и надо, Васька! Нужно было все развесёлые и задушевные беседы с колеблющейся девицей вести на краю койки, а не болтать ногами на краю рампы. Дело бы тогда сдвинулось с мёртвой точки.

Но наивные солдаты не догадались Василию крикнуть из зала, чтобы он кончал глупую суету, а вёл себя как настоящий защитник Отечества во время отпуска и не только.

И всё бы ничего, да только стоило приплясывающему Женьке с табуном кобылиц выбежать на сцену, как в гомерическом хохоте я сползала на пол между кресельных рядов и, затыкая себе рот рукой, выла и стонала, боясь встретиться с Наташей взглядом. Она была не в лучшем состоянии.

А главное, Женька был безумно смущён, и под эти залихватские притопы между нами устанавливалась телепатическая связь, где каждый знал о состоянии друг друга.

Бежали мы оттуда после спектакля, очертя голову.

Его всё-таки в семье привели в чувство. Он кое-как сдал сессию и остался в институте.

И наступив себе на горло, кинув в печали молодых кобылиц, Женька покинул убогий театрик.

Сомнамбула

Существуют ли вещие сны?

Думаю, да.

В них нет фотографической ясности, чётких лиц персонажей, и всё как в тумане.

Но кто-то невидимый доносит до тебя основную мысль и не словами, а ощущениями.

Возникает атмосфера общего тревожного состояния, не привязанного иной раз к конкретному лицу, но настойчиво витающий дух тревоги и неизбежности заставляет потом долго размышлять о неясных посылах.

По четвергам во втором МОЛГМИ на кафедре медицинской кибернетики проходили еженедельные семинары, где заслушивались доклады по текущим задачам отдела.

Недавно пришедший к нам доктор физико-математических наук Кунин тоже читал доклад.

Он был выгнан из какого-то института вместе со своей молодой любовницей Викторией за длительную связь, намозолившую глаза всем партийным структурам своей затянувшейся аморальной тупиковой безнадежностью. У Кунина была жена и шестнадцатилетний сын.

Доктор наук написал своей любовнице диссертацию и тянул эту связь долгие годы по жизни, не решаясь разорвать с семьёй. У нас эти гонимые нашли как бы приют.

Реализацию его долгих обещаний разорвать с семьёй уставшая от ожидания Виктория попыталась подтолкнуть своим разводом и, хлопнув соответствующим документом об стол, потребовала от него тех же действий.

Итак, семинар состоялся в четверг. По окончании всех докладов уходивший Кунин наклонился ко мне и вежливо попросил отодвинуть мой локоть, немного прижавший его пальто. На мгновение встретилась с ним глазами. На умном интеллигентном лице спокойно и приветливо светились карие глаза. Это был его последний взгляд, последний отпечаток, оставленный в моих воспоминаниях о нём.

В ночь с воскресенья на понедельник мне снится умопомрачительный сон, к тому же двухуровневый. Двухуровневых снов прежде никогда не видела.

В тёмной комнате веником размазываю я кровавое пятно по полу, и телепатическим образом мне внушается мысль о чьей-то смерти. Кто-то обязательно должен умереть. Но кто?

Странная мысль о моём сотруднике Игоре Бурлакове вертится в голове. «Уж не он ли?» – с ужасом думаю и просыпаюсь. Но не в реальность, а во второй сон, где мысль о неизбежной смерти становится очевидной, как и мысль о её непостижимой связи с моим коллегой.

Наконец, проснувшись окончательно, решаюсь позвонить ему и спросить, всё ли в порядке в его семье. Но поразмыслив, передумала. Итак в нашей жизни достаточно психов. Зачем множить их число, пугая окружающих глупыми звонками.

Пришёл понедельник, за ним – вторник, а в среду Игорь сам позвонил и сказал, что умер Кунин.

Вот кому уготовила судьба принести во сне весть о смерти.

Кунин умер в десять часов вечера в понедельник. Накануне, запутавшийся между семьёй и любовницей, он провёл с Викторией всё воскресенье, где в слезах и отчаянии она поставила его перед окончательным выбором и дала время – один день на ответ.

А роковым вечером понедельника жена застала его на кухне на стуле мёртвым с телефонной трубкой в руках.

Второй сон с его воплощением в жизни разделил ровно год.

Тогда мне позвонил Игорь и сказал, что умер Володя Денисенко, наш сокурсник. Ему было всего тридцать восемь лет. Ума не приложу, почему опять весть о смерти нёс Бурлаков. Ну, уж как было, так было.

Ровно год назад я во сне как бы мыла пол у Игоря дома. В реальной жизни его гостеприимная мама часто приглашала друзей сына к себе в дом.

Всё неясно, всё в туманной дымке. И входит в комнату его мать и просит меня поскорей кончать мытьё, потому что сын с институтскими друзьями должен прийти. Молчаливой толпой они вошли и направились тут же в другую комнату. Все мне знакомы, но никто со мной не поздоровался.

Озадаченная и заинтригованная, прямо с грязной мокрой тряпкой вошла я к ним.

За столом, накрытым белой скатертью, неясно вырисовывались молчаливые и грустные профили моих институтских приятелей. Никто не повернул ко мне головы и не проронил ни слова.

Постояла я, постояла и, так и не получив приглашения, вышла.

Проснулась, подивилась сну и забыла.

А через год мы хоронили Володю, собравшись у морга мединститута. Поехать на кладбище я не смогла. А мои однокурсники, поразмышляв, где помянуть его после похорон, отправились к Бурлакову. Все, кроме меня.

Первое чувство, когда прозвенел телефонный звонок с печальной вестью, была злость.

За неделю до этого в телефонном разговоре Володька сказал, что у него есть женщина, с которой он встречается и на которой, видимо, женится. В голосе не было никакой радости. Я знала, что его первая жена недавно вышла замуж, и его ребёнок будет теперь называть отцом чужого дядю.

Полная убеждённость в совершённом самоубийстве охватила всех, и выводить его друзей из заблуждения родные Денисенко не стали ни на похоронах, ни после.

Он выбросился из окна тринадцатого этажа, не издав ни единого звука.

– Подумайте только, – шептались на похоронах – так ненавидеть жизнь, чтобы лететь вниз, стиснув зубы.

И злость на Денисенко, который посмел из рисунка моей молодости стереть далеко не лишний штрих, переполняла меня. Эгоизм и по отношению к престарелым родителям, и ко всем своим друзьям – вот единственное объяснение, пришедшее тогда в голову. Меня обокрали, бросив косвенно укор, что, будучи жива, не остановила предельное отчаяние человека.

И тогда после похорон я начала думать, впав в какое-то лихорадочное состояние на три дня.

Володька Денисенко по ночам садился напротив и молча следил за моими потугами. А я обращалась к нему, вспоминая каждую деталь нашей институтской жизни, исступлённо распутывая загадку его смерти. Что он говорил, как и над чем смеялся, что любил, чем увлекался. Ничего не помогало, полный мрак. Ещё и ещё раз прокручивалось всё по новой.

И вдруг вспомнилось приглашение к нему домой на первом курсе всей группы. Он жил где-то на Дмитровском шоссе.

Несомненно, это он, сидевший в тёмном углу, протянул мне кончить запутанного клубка.

Вечеринка как вечеринка, но только одна странность. Между улицей и порогом его квартиры на первом этаже не было даже намёка на разницу в уровнях. С земляной тропки человек сразу попадал в прихожую, а сам высокоэтажный дом стоял в глубине сада далеко от шумной магистрали.

От таких непрестижных этажей люди отказывались, а Володькин отец, будучи полковником, вполне мог получить квартиру получше. Значит, не захотел. А не была ли для этого веская причина? Мысль обратилась к окну и неясная догадка заставила меня позвонить Наташе Стекольщиковой.

Она то и сказала, что Володя очень любил свои цветы, росшие у него под окном. Часто он поливал их по ночам и, чтоб не заморачиваться, вылезал к ним прямо из окна.

По кусочкам, как мозаика пазла, начала складываться картина несчастья.

Ровно за год до смерти Денисенко, когда мне приснился злополучный сон, его родители получили новую квартиру на тринадцатом этаже. А накануне Володиной смерти уехали на дачу и оставили ключи будущим супругам – ему и его новой невесте Груне. На тринадцатом этаже пара и заночевала.

И когда, утомлённый и издёрганный жизненными неурядицами, покинутый женой, расставшийся поневоле с ребёнком, примирившись с перспективой нового брака с не очень любимой женщиной, он забылся рядом со своей Груней в глубоком сне, Смерть пришла к нему.

Она взяла маленького Володю за руку, ласково подвела его к окну и сказала, что там за окном цветы ждут его. Ведь он давно их не поливал. Неужели забыл? Посмотри, как, залитые лунным светом, склонили они свои пахучие головки и ждут, ждут тебя. И он, распахнув знакомые створки, шагнул в своё детство, в свой цветочный рай. Хлестал дождь, дул сильный ветер, а испуганная проснувшаяся Груня не успела даже окликнуть Володю, с ужасом следя, как он привычным взмахом перебросил две ноги через оконную раму и исчез.

Он летел в бесконечность молча, так и не издав ни одного крика. Он крепко спал.

Тут то и пришло объяснение – Володя Денисенко был сомнамбулой.

Мне стало легче, и я его отпустила.

Маринка

Эрудиция Полищук восхищала и подавляла одновременно.

Однажды, не выдержав диапазона её знаний, я решила спросить, читает ли она газеты.

Я их не читала.

Ответ был последним ударом, рассеявшим остатки моей надежды хоть в чём-то с ней сравняться.

– Массу – сказала она небрежно, несколько выпятив нижнюю губу и как бы удивляясь нелепости вопроса.

Как-то на рабочий стол из её сумки вместе с учебниками выпал томик стихов Марины Цветаевой. Отставленный нарочито в стороне, но так, чтобы помозолить глаза окружающим, томик через некоторое время, как и было задумано, попался любопытным казахским глазкам Шиндаулетова. И по любезному разрешению хозяйки Бахыт углубился в его изучение.

– Ты любишь стихи, Марина? – оторвавшись от томика стихов, спросил Бахыт.

– Да, очень! Разве можно их не любить? – удивлённый взлёт бровей и томный вздох.

–А я вот к ним равнодушен. И, кстати, не всё в них понимаю.

– Ну, здесь нужно иметь особый дар постижения сокровенного. Не всем это доступно.

– Мне, наверное, не дано. Вот, например, ничего не понял в одном стихотворении.

– В каком? Могу помочь – великодушно предложила Маринка тёмному потомку кипчаков.

Она быстро промелькнула глазами по витиеватым строчкам, полным недосказанности и полунамёков, и ещё раз удивленно вздохнула.

Ну что здесь может быть непонятного? Ты спрашиваешь, о чём оно? Боже мой, Бах. Ну, конечно, о любви.

Вот слышишь музыку стиха в строчках о синем небе. Это весна врывается в душу женщины и шумит на фоне синевы ветвями набухающих почками берёз. Теперь понял? Опять не понял?

Причём здесь синий взгляд из-под козырька, спрашиваешь ты? Господи, ну это же надо чувствовать! Слияние синевы глаз с синей полосой на фуражке любимого, как символ счастья, вступившего на порог. Откуда он взялся? Ну, как ты не понимаешь – с фронта.

Причём здесь стук в дверь? Ну, это ещё проще.

Вот представь себе. Она истосковалась. Он стучит и в проёме распахнутой двери – читай, здесь написано – на фоне голубого неба появляется со своими голубыми глазами. По-моему, великолепный поэтический образ.

Бах никак не схватит суть и всё нудит и нудит. А Маринка, воодушевлённая его непониманием, распаляется всё больше и больше.

Мне, сидевшей рядом, тоже предложено оторвать нос от учебника, прочесть туманные строки и разъяснить что к чему. Но так как я ни в какое сравнение не шла с двумя гигантами мысли, то признание в своём тупоумии далось легко и органично.

Запутанно, говорю, и непонятно.

И вот тогда коварный азиат, вдоволь натешившись романтическими всплесками лебединых Маринкиных рук, начал свою ехидную отповедь.

Он сказал, что первое, на что надо обратить внимание, это на дату написания Цветаевского шедевра. Вот, Маринка, посмотри здесь, в конце стиха – 1939 год. В этот год продолжали арестовывать людей. Врывались к ним с громким стуком. Было их несколько и один из нежданных гостей – в военной форме. Отсюда и фуражка, с козырьком, разумеется, и синим околышем. Ну, а голубые глаза – зловещее совпадение. Разве у палачей не бывает голубых глаз? И вовсе не весна ворвалась в дом испуганной женщины, и не любимый стоит в проёме дверей на фоне небесной синевы.

Всё это говорилось неспешно, усмешливым тенорком и с торжествующей назидательностью.

Под конец Маринке объяснили, что она ничего не поняла в стихотворении и, возможно, вообще ничего не понимает в поэзии.

Все притихли.

На следующий день в аудиторию семинара вошла дама с гордо поднятой головой. На ней был самый праздничный наряд в элегантной чёрной гамме цветов. Лицо её было покрыто толстым слоем персиковых румян, а густо накрашенные ресницы и веки, как два обжигающих луча, устремились в самое лицо дерзкого азиата Шиндаулетова. Она шла прямо на него красивой расслабленной походкой, как бы неся в подарок свою женскую суть как высшую награду. Если, конечно, он способен понять и оценить.

Вот такой был наш женский ответ дерзкому кипчаку!

Бахыт невинно устремил свои раскосые глазки в потолок, и ни один мускул его загадочного лица не дрогнул. И о чём он думал в тот момент, истории осталось неизвестно.

Азиат, что вы хотите. Ведь они народ какой непонятный. Будут молча слушать вас, слушать, согласно кивая головой, а потом спокойно вытащат кинжал и зарежут.

Вот так, батенька, а вы говорите. Иными словами, дикий народ!

Херувим в логове гориллы

Приятель, студент-мифист, пригласил меня на день рождения своего сокурсника. Сокурсник закончил МИФИ с красным дипломом по кафедре теоретической физики и поступил в аспирантуру на той же кафедре. Всё это я узнала позже, а пока мы выбирали ему подарок и вечером пошли к назначенному часу.

Великолепный кирпичный многоэтажный дом сталинской постройки высился на фоне вечереющего неба как оплот надежности и символ достатка его обитателей. Мы поднялись в просторном подъезде на нужный этаж и вошли в большую роскошную квартиру.

Вдоль длинного коридора справа и слева располагались жилые комнаты, в конце налево было помещение кухни, а справа по другую сторону коридора – ярко освещённая большая гостиная со столом посередине. Не многие в те времена жили в таких апартаментах.

Нас встретили молодая хозяйка, неприметная двумерная особа нашего возраста, и её муж, мифист. И если жена напоминала скорее невзрачную серую куропатку, то муж выделялся привлекательной внешностью.

Высокий статный брюнет с удивительно белой кожей и румянцем на лице с правильными благородными чертами. Во всей фигуре чувствовались сила и гибкость, как у профессионального пловца, и в то же время некая хрупкость херувима.

Мы вручили молодой паре свои скромные подарки и, пока накрывался стол и подходили другие гости, присели на диван в первой комнате слева от входа. Нас тут же заняли просмотром альбома фотографий их маленького сына. На них запечатлены были все моменты его жизни от рождения до настоящего времени, когда мальчику исполнилось три года.

Малыш сфотографирован был во всех ракурсах на фоне дачной аллеи, в конце которой на ухоженном участке высился дом. На фотографиях молодая пара с коляской сидела на садовой скамейке, бродила по садовой дорожке, позировала у розовых кустов.

Наконец, нас пригласили в гостиную.

Гости расселись вокруг стола, и наступила напряжённая тишина.

Хотя все кроме меня знали друг друга, но создавалось впечатление, что никто не понимал, с чего начать. И тогда заговорила хозяйка. Она вдруг стала объяснять, какой у неё талантливый ребенок. Он уже в три года знает буквы. Потом нам рассказали, как на её работе ей все завидуют, что у неё такой необыкновенный муж. Работала она учительницей русского языка в младших классах. В лицах была пересказана беседа с директором школы, которой молодая утёрла нос, когда объявила, что неотразимый супруг окончил институт с красным дипломом и поступил в аспирантуру. Директора школы, женщину, якобы, даже передёрнуло – у неё такого мужа не было. Ха-ха-ха! Муж при этом сидел смирно и слегка усмехался.

Потом она рассказала, что познакомилась со своим херувимом ещё в школе. Затем, уже будучи в студенческой поре, отправилась с ним в поход, а далее – сами понимаете, как…

Молодая мадам тараторила безумолку, не интересуясь ни гостями, ни другими темами кроме темы своего успеха в личной жизни.

Самоуверенная, самовлюблённая бледная немочь ещё долго не закрывала рта, взахлёб посвящая гостей, как ей удалось схватить свою птицу счастья.

Мы слушали молча и если, поднапрягшись, понимали «как», то пока не понимали «почему».

Даже роскошная квартира впридачу к такой невзрачной особе казалась уж совсем примитивным аргументом.

И тут я увидела краем глаза расстроенное и скисшее лицо её подруги. Она пришла со своим мужем. Простой белобрысый парень с добрыми глазами, совсем не мифист, и не отличник, и не аспирант, а обыкновенный преподаватель физкультуры.

Когда песнь торжествующего хвастовства наконец смолкла, он предложил просто выпить за дружбу. И столько простодушной искренности и доброты было в незамысловатом тосте, что мне сразу стало как-то тепло на душе.

Его выслушали со снисходительным терпением, как будто ничего толкового и не ждали. Очень жаль, что белобрысый неудачник не в состоянии понять, каким диссонансом его тост и он сам выглядят на фоне таких головокружительных пассажей о настоящем счастье.

В значительной части студенческой элиты МИФИ категория бескорыстной дружбы в обычном человеческом смысле была сродни глупости.

Но гостеприимные хозяева должны проявлять великодушие, и все послушно выпили, молчаливо сочувствуя жене неудачника.

А он, бедный, что-то уловил в вытянутом лице супруги и присмирел. Тогда я неожиданно для себя протянула к нему свой бокал и продолжила его тост за дружбу и подмигнула – мол, знай наших и мы не лыком шиты. Белобрысый парень опять воспрял, начал с воодушевлением что-то говорить о преданности, высоких порывах и верных друзьях, – трогательный и искренний человек.

Потом красный дипломник МИФИ, аспирант, физик-теоретик и вообще красавец-мужчина взял гитару и начал петь о чёрном коте. Он, оказывается, ещё умел и петь. Абсолют и совершенство, рядом с которым мы все ощущали себя неполноценной расой. А жена преподавателя физкультуры совсем сдулась.

В это время домой после работы пришёл тесть. Пока он раздевался и хрюкал в прихожей, отличник МИФИ, аспирант и просто красавец-мужчина продолжал бренчать о коте и тех, кому не повезёт, если чёрный кот дорогу перейдет. Очень содержательная песня.

И тут в гостиную вошёл тесть. Здесь то и начинается разгадка – «как» уже было ясно, а вот подоспело и «почему»…

В прямоугольном проёме двери появилась квадратная фигура низкорослой гориллы.

Ширина плеч спорила с ростом приземистой фигуры, шея вообще отсутствовала, голова была вжата в плечи, а черты квадратного лица повергали в дрожь и изумление. Длинные руки и короткие ноги усиливали сходство с приматом. Рыхлое лицо было красным, будто существо постоянно прикладывалось к самым крепким напиткам. Из-под низкого лба с выступающими надбровьями смотрели маленькие глазки. Красный мясистый нос и готовые вот-вот расползтись в зловещей улыбке лягушачьи губы завершали картину. Существо приблизилось к столу, село на свободный стул и заговорило скрипучим голосом.

Горилла неторопливо цедила приветствие, наводя ещё больший ужас. В голосе слышались ласковые интонации, приглашающие на казнь. Передо мной был классический образ заплечных дел мастера, и живо представился топор, которым он будто играл, перебрасывая с одной руки в другую.

Херувим в этот момент пошёл на кухню за чаем.

– А где мой зятёк? – проскрипела горилла, и все поняли, кто в доме хозяин.

И вернувшийся с кухни зятёк суетливо подвинул свой стул к стулу тестя.

–Поближе, поближе садись – расплываясь в отвратительной гримасе, снисходительно скомандовала горилла.

Херувим с опущенным взором примостился под боком у гориллы, как любимая игрушка обезьяны. На простолюдинском лице заплечных дел мастера играла довольная улыбка с оттенком неуловимой пошлости. Казалось, это существо и не могло улыбаться иначе.

Так они и сидели оба, повергая в недоумение контрастом обликов: белокожий красавец-херувим, как бы воспаряющий ввысь, и краснокожее рыло с маленькими хитрыми глазками, навалившееся на стол всем своим кургузым телом без шеи.

Что общего между ними, стало окончательно ясно, когда спустя несколько дней я встретила в библиотеке ГПНТБ красавца-херувима. Он не ответил на моё приветствие и не счёл нужным скрывать, что меня помнил. Это нормальный цинизм – я была из тех людей, с которыми ни к чему церемониться и в которых он совсем не нуждался.

Шёл тысяча девятьсот семьдесят второй год, – год моего окончания МИФИ, института, полного таких вот «eminently practical men».

Много лет спустя, вспоминая свою многонаселённую коммуналку, я призадумалась, почему мои родители – мама врач-педиатр, отец инженер-строитель, – всю жизнь трудившиеся не покладая рук, жили так бедно, а уж о дачах вообще не помышляли.