Наследники Мишки Квакина. Том III

– Нет, первый раз вижу.

– А ты что тут делаешь? – подозрительно смотрела она.

– Пришел велосипеды посмотреть…

– Велосипеды не здесь, они на втором этаже, – сказала Аня.

– Ну, я пойду… – я не спеша шел к выходу.

– А ты чей? – не унималась пожилая. – Что-то я тебя не знаю.

– Фролкин я, Петя, – сказал первое пришедшее в голову.

– А живете вы где?

– Возле хлебозавода. До свидания, пойду я.

– А велосипеды? – не поняла Аня.

– В другой раз, – выскочил на улицу и, стараясь не поскользнуться, побежал к автостанции.

Гуля

Рассказ участвовал в конкурсе короткого рассказа «Мой дом», проводимом риэлтерским агентством «Недвижимость линия закона» (г. Гомель, Беларусь) и радио «Гомель Плюс» 103.7 FM (РУП ПТЦ «Телерадиокомпания «Гомель», Беларусь)

Когда я был совсем маленьким, мы жили в деревне Пеклихлебы. Квартира на втором этаже панельки, балкон незастеклен. Однажды в воскресенье мать нашла на балконе гнездо с пищащими птенцами.

– Вить, а Вить, – сказала отцу, жующему на кухне, – у нас птенцы.

– У нас не птенцы, а спиногрызы, – отец зло посмотрел на меня. Я стоял на табуретке, ожидая, пока ему захочется послушать стишок. – Чего в рот заглядываешь? Это некультурно.

– Можно мне, – сглотнул слюну, видя, как челюсти отца безжалостно перемалывают бутерброд с салом.

– Чего тебе?

– Сало…

– По сусалам! Губа не дура, – почесал левой рукой ухо. – Я в твоем возрасте на лебеде и сныти жил, а тебе сало подавай.

– Не давай ребенку сала, – вошла мать, – руки будут жирные, шторы испачкает.

– Ну и пусть пачкает.

– Не тебе стирать!

– Видал, старшОй, – подмигнул он, – мамка не разрешает. Так бы я тебе дал, но мамку надо слушаться.

– Там птенцы, – снова начала мать.

– Где?

– На балконе.

– Большие?

– Нет, мелкие еще. Пищат так смешно, – улыбнулась мать.

– Жалко, – доел бутерброд и принялся делать следующий. – Можно было бы «цыплят табака» зажарить.

– Вить, тебе бы только пожрать! Голубь – птица божия. Его есть нельзя.

– Опять начались бабкины сказки, – недовольно поморщился. – Валь, я кандидат в члены партии, атеист, а ты про бога плетешь. Нет его!

– Хорошо, пусть нет, – боязливо перекрестилась, – но все равно, голубей есть нельзя.

– Почему?

– Голубь – птица мира.

– Сама ты птица мира. На голодный желудок никакого мира не будет, – начал жевать. – Война войной, а обед по расписанию.

– Я их оставлю?

– Оставляй, подрастут – посмотрим, на что они сгодятся.

Мать хлопотала над птенцами едва ли не больше, чем над новорожденным Пашкой, но выжила только одна голубка, которую мать прозвала Гулей. За лето Гуля окрепла и оперилась. Сидела на руках матери, важно ходила по квартире, гадила отцу в обувь. Никуда не улетала, следила с балкона за улицей.

– Вить, мы так можем голубей развести, продавать будем, – мать нежно гладила Гулю. – Разбогатеем.

– Как же, разбогатеем, – бурчал отец, вытряхивая с балкона помет из туфлей, – скорее в навозе утонем.

– Когда птичка обгадит, это к богатству.

– Тьфу ты, – плевался вниз, – опять бабкины сказки. Чему ты детей учишь?

– Учу ухаживать за животными, природу любить.

– Этих уродов, – погладил испачканной пометом ладонью меня по волосам, – только природу любить и учить.

Голубка крепла, наливалась. Часто сидела у меня на плече, смеша отца.

– Пиастры, пиастры, – непонятно кричал он. – Ха-ха-ха! подойди ближе.

Я подходил.

– Как курица прямо, – брал за клюв и качал, – натурально. – Гладил по перышкам, прощупывая грудку. – Как говорится, в строгом соответствии с законами диалектики, количество переходит в качество. Учись, карандух, – гладил меня по голове, вытирая пальцы о волосы. – Сегодня курица летает, а завтра жаришь ты ее.

– Гулю нельзя жарить, она хорошая.

– Шучу я, – зверски улыбался, – не боись. На безрыбье и курица птица.

В конце лета отца отправили руководить совхозом в Горовку и мы остались вчетвером: я, Пашка, мать и Гуля.

– Скоро в другую деревню переедем, – говорила по вечерам мать, стоя на балконе и гладя птицу, – там лучше будет.

– Почему лучше?

– Потому, – вздохнула, – что тут мы лишь семья помощника агронома, а там будем семьей директора, а это две большие разницы. Разбогатеем, – улыбалась мечтательно, а голубка курлыкала в ответ, – Гуля нам богатство принесет. Не зря на Витьку гадила.

В конце осени позвонил отец и велел паковать вещи.

– Дождались! – ликовала мать. – Наконец-то! скоро уедем из этой постылой деревни! Ура! – скакала по комнате с Пашкой на руках.

Утром на балконе застала соседского кота, жрущего Гулю.

– Гулю съели! – всплеснула руками. – Ты чего спишь, падла? – напустилась на меня.

– А что я?

– Ты должен был за хозяйством следить! – тяжелая рука матери сшибла меня с ног.

Я заплакал.

– Хнычь теперь, не хнычь – толку нет, – рассматривала истерзанное тельце. – Сгубили Гульку, – горько заплакала. – Вся жизнь теперь наперекосяк пойдет, – всхлипывала. – А ты спал, как тюфяк! Такой же лежень, как и батя твой!

Отрыдав, положила Гулю в морозилку:

– Похороним в Горовке, – достала кусочек сосиски. – На, и подмани эту скотину рыжую! Только по тихому, что бы никто не видел.

Мне было жалко дружелюбного кота, но ослушаться матери я не посмел. Дождался на лестнице и поймал доброго соседского Ваську.

– Пожалеешь, – прошипела мать, выхватывая у меня из рук Ваську и запихивая в посылочный ящик. – Подушку неси, – велела мне.

Я принес подушку, она положила ее на ящик.

– Это чтобы не орал.

– А с ним ничего не будет?

– Эта падла подождет… – потерла руки, – еще не вечер. Вот завтра как погрузим вещи, так и разберемся…

– А что ты хочешь с ним сделать? – подозревая недоброе, спросил я.

– Узнаешь.

И я узнал, сквозь слезы глядя из окна отъезжающего грузовика, загруженного нехитрыми пожитками, на раскачиваемое ноябрьским ветром рыжее тельце, которое словно поздний лист свисало с балкона на обрезке бельевой веревки.

Почки

– Дети, – сказала учительница, оторвавшись от рассматривания готовящегося зацвести сада за окном, – мы должны помочь Родине…

– Опять? – не понял я.

– Да, Костромин, опять. Родине надо помогать постоянно, а не от случая к случаю. Это называется патриотизмом. Итак, дети, стране нужны лекарства, поэтому необходимо собрать березовые почки и сдать их. Вопросы есть?

Я поднял руку.

– Да, Костромин?

– Лекарства, – начал осторожно подбирать слова, – они же это, ну…

– Ну? – подбодрила Ирина Сергеевна.

– Денег стоят…

– И? – нахмурилась.

– Нам за почки заплатят?

– Ужас! – всплеснула руками. – Как можно быть таким меркантильным? Люди болеют, а ты на них нажиться хочешь, словно нэпман какой! Тебе не стыдно?

– А продавать лекарства больным не стыдно? – обиженно спросил я.

– Ты не сравнивай свои несчастные почки с государственными лекарствами!

– Мы когда шкурки кротовые сдавали, – поддержал меня друг Андрей – Пончик, – то нам деньги заплатили…

– Дети, – Ирина Сергеевна постучала указкой по столу, – не берите пример с Костромина и Родионова! Берите пример с пионеров-героев. Думаете, Марат Казей1 требовал денег за подвиг? Павлик Морозов требовал денег за подвиг? Владик, как ты думаешь, Павлик Морозов2 требовал денег, разоблачая отца?

– Я откуда знаю? Может и требовал.

– Как же родителям с тобой тяжело, – вздохнула Ирина Сергеевна. – Такие приличные люди и такой сынок. И твоим, Андрей, тяжело, – замолчала, осматривая школу.

В одной комнате занималось сразу три класса: первый, второй и третий. Такая вот школа была в нашей деревне.

– Хорошо, – встала и потянулась, снова посмотрела на весну за окном, – за почки вам дадут деньги. Довольны?

– Да, – нестройно прогудели мы.

– Но учтите, каждый должен сдать не меньше килограмма почек! Кто принесет меньше, тот будет считаться подкулачником и пособников империализма! Вам понятно?

– А кто больше? – спросил я.

– Кто наберет больше всех, тот получит красный вымпел. Переходящий… Всем все понятно?

– Да.

– Тогда все свободны, на сегодня занятия закончены, – подхватила портфель и ушла.

– К зоотехнику пошла, – тихо сказал Пончик.

– Угу.

Все тихо, чтобы не услышали в бухгалтерии, разошлись.

– Деньги – это хорошо, – рассуждал Андрюха, шагая за мной. – Надо набрать побольше. Пошли в лес?

– Не могу. Если Егоровна (мать учила нас обращаться к ней по имени-отчеству) узнает, то удавит.

– Строгая она у вас, – с благоговением сказал Пончик, которому тоже не раз от нее перепадало. – По деревне столько не соберем.

Я задумался. До слов Пончика дело казалось не сложным. По деревне в два ряда вдоль дороги тянулась защитная лесопосадка и берез в ней было много.

– Почему не наберем? Возле нас берез полно, вон сколько сока собрали.

– Вот ты, приезжий, – Пончик постучал меня по лбу. – У них ветки высоко, прыгать будешь за почками?

– А если залезть на нее?

– Неудобно, ветки высоко, ствол толстый – не ухватишься.

Мы прошли «конторский» сад и вдоль улицы поспешили к нашему саду.

– Остальные тоже будут собирать, – продолжал Пончик, – они сейчас все низкие березки обдерут.

– Почки легкие, на килограмм много надо, – зайдя в посадку, сказал я.

– И не говори, – Андрей почесал затылок. – Можно камешков наложить.

– Если проверять будут?

– Скажем, что случайно…

– Как случайно?

– Давай песка насыплем, скажем, что испачкали, когда собирали.

– Песок легкий, – я смотрел на белеющие стволы. – Лучше мы их в воде подержим. Скажем, что мыли.

– Мокрое тяжелее, – обрадовался Андрей. – Собираем?

– Давай.

Свернув из тетрадных листов кульки, мы начали обдирать липкие клейкие почки. Дело оказалось не такое простое: приходилось прыгать; почки из кульков постоянно высыпались и мы порядком устали.

– Как думаешь, есть тут килограмм? – тоскливо посмотрел в свой испачканный кулек Пончик.

– Не знаю, – я взвесил кулек в руке. – В моем точно нет, а твой такой же. Можно дома взвесить, я знаю, где у Егоровны безмен.

– Она ругаться не будет? – после выпитых материных духов и последовавшего за разоблачением скандала Андрей чувствовал себя в нашем доме неуютно.

– Она же не узнает.

– А Пашка?

– Он из-под стола не увидит.

Была у Пашки привычка. Спрячется под столом в прихожей и норовит якобы невзначай под стулом, на котором сидят, прошмыгнуть. А то вдруг метнется, нырнет мимо ног, выскочит на веранду и поминай, как звали. Из-за свисавшей почти до пола скатерти, украденной отцом в столовой Пеклихлебов, его было не видно, и он часто подслушивал разговоры матери с подругами.

Пришли домой, на кухне взвесили кульки.

– У вас кантырь сломанный, – возмутился Пончик. – Мало показывает!

– Это набрали мы мало, – задумался я. – Что делать? Так надо весь день почки рвать.

– Чего рвать? – донесся голос из-под стола.

– Почки мы собираем, – объяснил я.

– Чьи?

– Березовые…

– Зачем? – из складок скатерти блеснули стекла очков.

– Нам денег за это дадут, – похвастался Пончик.

– Много?

Мы переглянулись.

– Не знаю, – растерялся Пончик.

– Обманут вас, – с совершенно мамкиными интонациями донеслось из-под скатерти, – дуралеи вы.

– Сам ты дуралей, – обиделся Пончик.

– А ты падла! – не остался в долгу Пашка.

– Сам падла! – Андрюха пнул скатерть, угодил в ножку и сдавленно зашипел от боли.

– Хватит! – прекратил я склоку. – Придумал! Павел, вылезай.

– Зачем?

– Вылезай, идея есть. Поможешь нам.

Брат ловко вынырнул и уставился на нас, как сонная черепаха из панциря.

– Мы надерем почек с яблонь.

– Зачем? – не понял Андрюха. – Принимают же березовые.

– Для веса. Смешаем их, Сергеевна не разберет. Она городская, не понимает в деревьях.

– Толково! – обрадовался друг.

На яблони в нашем саду мы лазили постоянно, тут трудностей не было.

– А ты, Павел, будешь снизу их в авоську собирать.

– А деньги? – стекла очков жадно блеснули.

– Когда сдадим.

– И мне дадите?

– Поровну поделим.

– Поровну?

– По честному, – заверил я.

Почти до самого вечера обдирали яблони, и хотя устали и перемазались, набрали целую авоську и еще кучу на газете.

– Вымпел наш! – ликовал Пончик.

– И деньги, – пересчитывал почки Пашка.

– Знаете, что надо сделать? – снова осенило меня.

– Что? – Пашка и Андрей выжидательно смотрели на меня.

– Продать их.

– Мы для этого и надрали, – не понял Андрюха.

– Не учительнице, а остальным!

– Зачем?

– Никто же подкулачником быть не хочет…

– А надрать с яблонь никто не додумается, – продолжил мою мысль Пончик.

– И никто не знает, сколько денег будут за них давать, значит, мы можем продать свои!

– А сами?

– Завтра еще надерем, сад большой.

Я обзвонил школьников и тихо, чтобы не услышала пришедшая с работы мать, поющая песни на кухне, назначил встречу. Уже темнело, когда на карьере возле старого комбайна, где ждали с поля коров, мы распродали почки. Деревенские дети, мнившие себя хитрецами, «Тома Сойера» не читали, поэтому были легко облапошены нашей троицей.

– Неплохо, – Пашка перебирал доставшиеся монетки. – Завтра еще надерем.

– Думаете, – Андрюха задумчиво смотрел на свет, загоравшийся в деревенских окнах, – будут еще брать?

– Вымпел все хотят.

– Падлы! – дополнил Пашка.

Весь следующий день ушел на почки. Набрали еще больше. Охваченные азартом школьники потрошили копилки и волокли монеты нам. Пашка важно отмерял безменом, мы заворачивали в газеты.

– Как золотая лихорадка у Лондона, – сказал я, глядя вслед последнему покупателю.

В понедельник парты были завалены свертками.

– Здравствуйте, дети, – входя, поздоровалась Ирина Сергеевна. – Это что? – растерялась она.

– Почки, – важно сказал Коля Фролкин, мальчик на год нас с Андрюхой младше, – как вы говорили.

– Так много? – Ирина Сергеевна в растерянности прошла по комнате. – Где вы столько набрали?

– В лесу, – ответила наша одноклассница Танька.

– Правда, чего это я? – Ирина Сергеевна вернулась к доске. – Молодцы, дети! Умеете же, когда постараетесь! Даже Андрей с Владом принесли!

– Что мы, рыжие что ли? – обиделся Пончик.

– Да, конечно, – учительница посмотрела на мои рыжие волосы, – вы тоже молодцы.

– Деньги нам когда дадут? – спросил Коля, купивший у нас почек на два с половиной рубля.

– Сейчас все взвесим и получите деньги.

Весы из бухгалтерии принесла мать. Поставила на учительский стол, с подозрением осмотрела детей и ушла. Ирина Сергеевна написала на доске наши фамилии и начала взвешивать почки, записывая вес напротив фамилий. Дети напряженно следили за ней.

– Вы Ленке лишнее записали! – громко сказала Танька.

– Почему лишнее? Все правильно.

– Лишнее!

– Хорошо, перевесим, – Ирина Сергеевна вернула сверток на весы. – Видишь? Все верно.

– Показалось, – Танька обиженно отвернулась.

– Итак, – учительница посмотрела на доску, – победителем становится… Коля у нас становится победителем! Молодец, Коля! Дети, берите с Коли пример, Коля – будущий пионер! – она захлопала, но дети не поддержали.

– Что такое? Почему не хлопаете?

– Он песка насыпал, – наябедничала Танька.

– Коля, это правда?

– Я… я… Я хотел… да, – заплакал Коля.

– Пионера-героя из тебя не получилось, – сверток Коли был отложен в сторону. – Завтра родителей в школу! Кто еще обманул? – обвела нас грозным взглядом.

Все молчали.

– Тогда победителем становится… Леночка, – Ирина Сергеевна посмотрела на Таньку.

– Она камней подложила! – снова наябедничала Танька.

– Предательница! – Ленка врезала подружке в глаз.

Танька вцепилась ей в волосы и трепала, как собака куклу. Дети галдели, подбадривая дерущихся. На шум заглянула моя мать. Пройдя мимо растерянной Ирины Сергеевны, влепила драчуньям по могучей оплеухе, разом прекратив драку.

– Вы чего шумите? Не в зоопарке! – обведя всех внимательным взглядом, мать ушла.

– Вижу, дух честного социалистического соревнования вам чужд, – Ирина Сергеевна медленно села, – поэтому победителя определять не будем.

– А деньги? – в повисшей тишине не выдержал Коля.

– За песок?

– Так не честно! Там не все песок! Дайте хотя бы за половину!!!

– Нет, Коля, и не надо на меня кричать. Садись, двойка тебе по поведению!

– За что?

– В четверть!

Коля сел и снова заплакал.

– Деньги вы получите, – подумав, успокоила Ирина Сергеевна, – все, кроме Лены и Коли. И Татьяны.

– А меня за что?! – вскинулась Танька.

– За драку. Кто поможет донести пакеты?

– Куда нести? – спросил Пончик.

– В заготконтору.

– Мы поможем, – вызвались мы с Пончиком и одноклассник Коли – Витя Пронкин.

Ирина Сергеевна подхватила отложенные свертки Коли и Лены. Сообща донесли почки до заготконторы, сгрузили на большой стол.

– Идите в школу, я догоню, – велела Ирина Сергеевна.

– Как думаете, много дадут? – спросил Витя.

– Сколько-то дадут, – подмигнул мне Пончик, позвякивая монетками в кармане.

– Угу, – согласился я, прикидывая, что и так уже неплохо заработали на почках.

Ирина Сергеевна выдала деньги из расчета пять копеек за килограмм, не сказав про судьбу почек Коли и Лены. Коля потребовал вернуть деньги за купленные у нас почки, но получив от меня удар в нос передумал. Больше почки собирать нас не заставляли.

Кислица

Начало мая выдалось просто чудесным: тепло, солнечно, свежие листья струятся из веток.

– Дети, – прохаживаясь вдоль строя на внеочередной линейке, сказал Алексей Михайлович – директор школы, – в честь праздника Победы в РОНО принято решение провести военную игру «Зарница», – замолчал, с ожиданием глядя на нас.

Строй молчал.

– Ура, – негромко подсказала стоящая на правом фланге завуч.

– Ура! – послушно грянули мы.

Эхо заметалось в коридоре, отскакивая от увешанных стендами стен.

– Будут сводные команды от четырнадцати школ, мы выставим две…

– Ура, – снова подсказала завуч.

– Ура! – эхо скакало, оконные стекла дрожали.

– Вы должны победить!!!

Завуч захлопала, мы вслед за ней.

– Вопросы есть? – когда отзвучали аплодисменты, спросил директор.

– Да, – Андрюха Пончик, бывший моим другом до того, как остался на второй год, поднял руку.

– Да, Родионов?

– Что мы должны делать?

– Там ничего сложного, – Алексей Михайлович стал загибать пальцы, – бег по пересеченной местности, тропа разведчика, установка палатки, разжигание костра, стрельба из пневматической винтовки и так еще, по мелочам.

– А где будут играть?

– В районе Святого колодца. Еще вопросы?

– Кого в команды возьмут? – спросил мой одноклассник—второгодник Вацик Кострожегов по кличке Череп.

– Списки я составил, классные руководители вам сообщат. Еще вопросы?

– Я буду в команде? – снова спросил Пончик.

– Андрей, а в чем из перечисленного ты силен? – Алексей Михайлович остановился напротив Андрюхи.

– Ну…

– Вот ты и ответил на свой вопрос. И куришь ты много, бегать быстро не сможешь. Младший Шеппе с Костроминым точно войдут, – директор посмотрел прямо на меня. – Им по лесам скитаться не привыкать.

Стало понятно, что Михалыч нас не простил за тот случай, когда мы с немцем Володькой Шеппе сбежали с картошки и, заблудившись, двое суток ходили по лесам3.

– Еще вопросы?

Строй молчал.

– Тогда всем спасибо за внимание. Разойтись по классам.

Назавтра поутру мы собрались в заросших лесом глубоких оврагах. Полдня беготни по лесам, оврагам и перелескам с планом местности, отмечая печати на контрольных пунктах.

– Интересно, нас кормить будут? – спросил Володька Шеппе.

– Тебе бы только пожрать, – я поправил на плече постоянно съезжающий деревянный автомат. – Нам выиграть надо, вся школа смотрит.

– Игры это все, – презрительно плюнул под ноги немец.

– А если бы на самом деле война была? – спросил Вацик.

Как и за что он попал в команду, было не понятно никому. Видимо, директор так решил пошутить.

– На войне обед по расписанию, – отозвался Шеппе.

– Это у вас, немцев, по расписанию был, поэтому мы вас и победили! – весомо припечатал Вацик.

– Сам ты!.. – Володька сорвал с плеча автомат и едва не заехал увернувшемуся Черепу по черепу.

– Хорош вам! – я удержал немца. – Из-за вас мы проиграем.

– Жрать охота, – почесал живот Володька.

– Во ты нытик. Смотри, – я на ходу сорвал широкие листья, – это черемша. Жуй, – протянул ему. – А вот это, – сорвал другую, – кислица. Кушай на здоровье.

– Вкусно, – Володька жевал, словно жираф.

– Тут на «подножном корме», как партизаны, жить можно, – я сорвал кислицы и себе.

Володька сорвал нежный лист подорожника и прежде чем я успел остановить, проглотил. Я промолчал, вспомнив, как он перепутал ампулы в коллекции4.

Добрались до стоянки, оказавшись вторыми. Пока мы с Черепом осматривали предстоящую «тропу разведчика», Шеппе общался с ребятами из других школ, что-то увлеченно рассказывая и срывая траву. Когда собрались все команды, то Володька куда-то запропастился. Ставить палатку нам пришлось вдвоем. Палатку и я и Вацик видели первый раз в жизни и с треском провалили испытание.

– Где фашиста носит? – кусал губы Череп, наблюдая, как соперники ловко ставили палатку. – Проиграем из-за него!

– Да ладно, он то чем виноват?

– Он же приезжий, вдруг умеет палатку ставить? Может они, немцы, все умеют?

– Я откуда знаю? – пожал я плечами.

Не в пример нам, другие участники со шнурами и колышками справлялись лучше.

– Проиграем! – едва не заплакал Вацик.

Кожа на его лице натянулась еще сильнее, целиком оправдывая кличку.

– Не корову проигрываем, успокойся.

Откуда-то из кустов вынырнул Шеппе с позеленевшим лицом.

– У вас газеты нет? – страдальчески спросил немец.

– Нет, – сказал я, а Вацик набросился на Володьку:

– Где тебя собаки давят?

– У меня это… живот от вашей кислицы прихватило, ой, – ломанулся обратно в кусты.

Мы с Черепом изумленно переглянулись.

– Что русскому хорошо, то немцу смерть, – вспомнил я бабушкину мудрость.

– Что делать? – спросил Вацик.

– Я откуда знаю? Вдвоем придется…

Не пришлось. Пока наступило время «тропы разведчика» многие команды не досчитались участников, по примеру наивного немца наевшихся разной травы. К вечеру «Зарница» была сорвана окончательно, участники разъехались по домам. А нас троих за нечаянную диверсию опять исключили из школы.

– Так бы мы выиграли, – говорил всем расстроенный Вацик, – но вот не получилось…

Гусь

Я спокойно подтягивался в саду на турнике, никого не трогал, когда прибежал запыхавшийся и всклокоченный Пашка.

– Влад, мы гуся поймали!

– Какого гуся? – я спрыгнул с перекладины.

Брат был великим путаником и вполне мог спутать гуся и порося.

– Большого! – глаза Пашки бешено метались за толстыми стеклами очков с перемотанной синей изолентой оправой. – Матерого!

Где вы его поймали? – я на всякий случай оглянулся. После истории с черной курицей следовало быть бдительным5.

– В заборе застрял, падла! – добавил Пашка любимое слово матери. – А мы с Шуриком заметили.

Расторопный паренек Шурик по кличке Моргуненок был его лучшим другом и верным соратником во всех проказах.

– И что дальше?

– Его достать надо…

– Достаньте.

– Не можем, он шипит… Вдруг, укусит? Батя говорил, что они кусаются больно.

– Ясно, веди.

Гусь, сердито шипя, застрял меж штакетин за кустами ежевики.

– Капусту вашу хотел сожрать, – радостно сообщил Моргуненок, хлеща птицу прутиком по серым перьям спины.

Гусь изогнул шею, тревожно рассматривая меня.

– Паш, неси мешок, – сказал я, прикидывая, как ловчее подступится. Клюв гуся внушал уважение. – И топор захвати.

– Рубить будешь? – деловито спросил Шурик. – Голову мне отдашь?

– Зачем тебе голова?

– Засушу и буду Мишку пугать, чтобы не кричал.

Мишка – младший брат Моргуненка, тихий черноглазый малыш и я ни разу не слышал, чтобы он кричал.

– Заикой станет.

– Думаешь? – Шурик почесал затылок. – Это же пенсию ему дадут?

– Заикам не дают. Вроде… – насчет заик я сам толком не знал.

Прибежал Пашка с мешком, разделочной доской и топором.

– Доска зачем? – спросил я.

– Под шею подложишь, когда рубить.

– Я не буду рубить.