А еще был случай… Записки репортера

Надо было спешить на север – по пятам шла весна. Войлочные подошвы моих пилотских унт насквозь промокли. Я простудился и кое-как долетел до Салехарда.

В городе оказалась одна-единственная гостиница. Мест в ней, как и всюду на моем пути, не было.

Я показал свои документы. Подействовало.

– Остался один номер. Одноместный. Но это люкс, дороже, – сказала дежурная.

– Давайте, давайте. Сколько стоит – столько стоит.

Заплатил деньги – кстати, очень скромные. Получил ключ. На втором этаже нашел свою дверь, открыл.

Номер люкс представлял из себя неприлично узкий пенал. В нем уместились холостяцкая кровать, канцелярский стол, пара стульев, вешалка на стене и, пожалуй, все, не считая двух стаканов и алюминиевого чайника.

Умывание в сенях на первом этаже при уличной температуре. Туалет – аналогично.

Я не в претензии – нормальные походные условия.

Взял полотенце, мыло – пошел принимать водные процедуры. Вода в подвесном умывальнике покрылась ледяной коркой. Мое тело – мурашками. Помылся.

Когда поднимался к себе в номер на второй этаж, встретил на лестнице блондинку лет за тридцать.

– Это ты в люксовый номер вселился? – спросила она.

– Другого не было. Какой дали, тот и взял.

– Да я ничего. Живи. А ты откуда?

– Из Риги.

– Ого, из самой Европы! Ну, даешь! А чем на хлеб зарабатываешь?

– Я журналист.

– Мне это нравится. Скажу тебе откровенно. У меня были геологи, геофизики, шофер, повар был, а журналистов не было. Они в нашей тундре очень редко бывают. Не отловишь. Знаешь, сегодня мой праздник, День геолога. Давай вечером посидим у тебя в люксе. Может, чего сообразим. Тогда у меня и журналист будет.

– Предложение хорошее. Но я только что прилетел. Не знаю, где вечером окажусь. Так что, извини.

Я находился на территории Ямало-Ненецкого национального округа. Надо было представиться местному руководству. Пошел в окружком комсомола. Первый и второй секретари оказались своими ребятами – никакими не комсомольскими бонзами. После знакомства сказали: – Здесь нам поговорить не дадут. Ты в гостинице устроился?

– Да.

– Сколько человек в номере?

– Я один. Называется люкс.

– Вот и хорошо. Пойдем к тебе, там и поговорим без помех.

По дороге зашли в магазин. Купили спирт за неимением водки, клюквенный сироп с непонятной для меня целью, да примитивную закуску.

В гостинице спирт вылили в казенный чайник, туда же отправили клюквенный сироп. Хорошо размешали. Уместились за столом. Приступили к делу.

– Этот напиток у нас зовется "Папа с мамой". Неплохой. Попробуешь – поймешь.

– Действительно, неплохой. Сладкий сироп делает спирт не таким резким.

" Наверное, так рождалась культура ликера", – подумал я.

Под рюмку разговорились. Ребята рассказали мне о своем крае, о ненцах, местных нравах. Я им о жизни в центре, в Европе, о тех местах, где я успел побывать.

Запасов выпивки хватило надолго. Так что разошлись довольно поздно.

Ночью проснулся от ощущения, что у меня в животе солнце. Печет. Повернулся на бок, солнце перекатилась. Я понял, что это папа с мамой так резвятся.

Утром пошел в окружком узнать, как себя чувствуют мои соратники. Секретарь сказала:

– Идет заседание бюро. Можете зайти, если хотите. Или подождите здесь.

– Первый и второй секретари на бюро? – поинтересовался я.

– Да, оба.

"Северяне крепкий народ, – подумал я. – Значит, все в порядке", – и пошел побродить по зданию. Партия и комсомол вместе занимали дом. Я зашел на партийную половину. Сел в приемной почитать свежую газету. Там был и немолодой ненец. Возился с подшивками. Через какое-то время ненец не выдержал, нарушил молчание.

– Я вижу, вы приезжий?

– Да, второй день здесь.

– По какой части?

– Журналист.

– О, мы почти коллеги. Я известный ненецкий писатель…

– Очень приятно. И что вы здесь делаете?

– Подшивки подшиваю.

– Общественное поручение?

– Я здесь работаю.

– Кем?

– Вот, газетами занимаюсь, некоторые документы подшиваю…

И тут я понял, как партия заботится о сохранении и развитии культуры коренного населения Ямала.

Как раз и заседание бюро закончилось. Появились мои ребята. По ним совсем не ударил вчерашний напряженный день. Тренировка хорошая…

– Составьте мне протекцию в вашем почтовом ведомстве, – попросил я.

– Уже роман написал? Послать надо?

– Да нет. Тут другое дело.

– Смело пойди на почту. Протекции туда не надо.

– Надо. Мне рассказали, что почту по Оби развозят на аэросанях. Попросите, чтобы меня взяли в рейс. Больше мне такого случая нигде не представится.

– Сейчас попробуем…

Почта не возражала. Аэросани ждали меня в следующий полдень.

А пока я пошел в Салехардское культпросветучилище. Ребята в окружкоме рассказывали, что там занимается много детей из тундры.

Так и оказалось. Их собирают из стойбищ, часто против воли родителей – ребенок хороший помощник в тундре. В Салехарде учат разным видам культурно-массовой работы в условиях кочевой жизни. Танцам и хоровому пению, игре ма музыкальных инструментах…

– Довольно давно, – сказал я директору училища, – я ездил в поселок орочей. Это маленькая северная народность на Дальнем Востоке. Их тогда было всего пятьсот человек.

Там имелась школа с интернатом. В нее, как и у вас, собирали детей из стойбищ.

Так вот, директор школы рассказывал, что на первых порах очень трудно приучить детей спать на кровати. Привыкнуть к подушке в наволочке, к чистой простыне.

Вечером все укладывались в постели, укрывались. Дежурный учитель выключал свет… А утром обнаруживалось, что новые воспитанники спят на полу, под кроватями.

Вы испытываете такие же затруднения?

– Конечно. Может быть, не поголовно, но некоторые ребята трудно приспосабливаются к европейскому образу жизни. Трудно привыкают к привычным нам играм, житейским нормам, поведению в обществе.

К счастью, все это преодолевается. К концу учебы дети ориентируются в современных ценностях, хорошо ведут себя за столом, знают, что такое вежливость.

– А когда возвращаются в стойбище, полученное образование сказывается?

– Некоторые шутят: когда наш выпускник снова оказывается в тундре, от училища у него остается только новая привычка стучать перед входом в чум.

Но это не так. Они несут культуру своему кочевому народу. Занимаются небольшими библиотеками. При необходимости читают книги вслух неграмотным родственникам. Разучивают народные танцы. Поют вместе со своими домочадцами. Все это, конечно, на начальном уровне, но все же шаг вперед.

… К полудню я был уже на месте, откуда по своим маршрутам отправляются почтовые аэросани. С моим водителем мы нашли друг друга и начали готовиться в путь.

Почта была погружена. Передо мной стояли сани, сконструированные в конструкторском бюро Туполева. Как самолет. У них не было полозьев, они двигались на собственном брюхе.

Я забрался внутрь. Тесновато в зимней куртке и свитере. Сидеть предстояло на полу – кресел не было. Под задницей что-то лежало плюс моя куртка. Не отморожу.

Мы вырулили на реку. Обь широкая – тут уже ее устье. Нам предстояло проехать вверх по течению не знаю уж сколько километров. В санях лежала почта. Ее нужно было развезти по поселкам. Они стояли вдоль берега.

Сани набрали скорость. Было очень шумно – разговаривать невозможно. С первых метров я почувствовал, что комфорта не будет. На пути сплошные торосы. Наше транспортное средство плюхалась с одного на другой своим стальным днищем. Каждый прыжок мучительно отдавался в моей филейной части.

Водитель с усмешкой поглядывал на меня: слишком нежный пассажир ему попался.

Пока аэросани мчались по замерзшей реке, мы не пытались разговаривать из-за шума. Да и не до разговоров было из-за непрекращающихся ударов по моему нижнему бюсту.

Счастье, что поселки стояли недалеко друг от друга. Во время остановки, пока на почту сдавался груз, можно было вылезти из кареты и потереть больные места. Думаю, там разрастался огромный синяк.

На обратном пути мы остановились у чайной передохнуть. Я спросил у водителя, давно ли он живет в Салехарде?

– Очень давно. Я тут отсидел свое в ГУЛАГе, на 501-й стройке. Потом остался на жительство. Обзавелся семьей.

– Почему остался?

– А куда денешься? Жена не выдержала одиночества, вышла замуж. А у меня ни кола, ни двора. Куда ехать? На севере привык, вот и остался.

– Что за 501-я стройка, о которой вы говорили?

– Да вот, Сталин хотел соединить железной дорогой европейскую часть страны с Чукоткой. Наверное из-за военных надобностей. Да не успел.

Но все-таки к его смерти сумели проложить в одном из самых трудных мест на Земле шестьсот километров предполагавшейся трансполярной магистрали. В лагерях, которые шли один за другим, при пятидесятиградусном морозе зимой работало триста тысяч человек. Чаще всего, это были политические заключенные, осужденные по 58 статье Уголовного кодекса. И погибло тут сто тысяч. Шпалы были уложены на человеческих костях.

Пока водитель рассказывал о своих горестных годах, настало время торопиться домой. По широкой Оби, по торосам и неприятностям от ударов днища саней.

Утром я попросил у геологов вертолет – полетать над бывшей 501-й стройкой.

С воздуха трасса была уже почти не видна. Утонула в таявшей вечной мерзлоте. Рельсы не выдержали мороза, скрючились.

Завалились столбы с колючей проволокой. В труху превратились бараки. Среди них попалось одно почти целое здание – здание карцера.

Большая куча грунта. На ней вертикально застыл бульдозер. Похоже, его бросили, когда узнали о смерти Сталина.

Стройка ушла в небытие. Вместе с ней пропало в безвестности множество умных, работоспособных, любивших жизнь людей.

* * *

Нет, видно счастья на земле.

Есть только стремление к нему, погоня за счастьем.

Но само по себе счастье – сон, мечта.

Шолом Алейхем.

Утром в сенях у умывальника кто-то из постояльцев гостиницы в восторге кричал:

– В ресторане пиво появилось! Разливное, в кружках!

Я намотал на ус и поспешил в ресторан. Заблудиться невозможно – он был единственный на весь Салехард.

Шел я по улице и думал: где-то здесь, может быть, у меня под ногами, проходит шестьдесят шестая параллель, Полярный круг. Знать бы точно где, можно было бы стать на него, а то и сесть, оказаться верхом на Полярном круге.

Пиво в ресторане, действительно, было. Подавалось оно не бутылками, а в разлив. Я заказал себе сразу кувшин. Сижу. Предвкушаю. Пришла официантка. Поставила передо мной полный графин, рядом положила чайную ложку. Я удивленно поднял глаза:

– Зачем ложка? Думаете, я с сахаром буду пиво пить?

– Пригодится, – засмеялась официантка. – Поглядите на свет, все поймете.

Я посмотрел. И оторопел. В кувшине густо плавали какие-то черные вкрапления. Кажется, не живые, – мелькнуло в уме.

Осмотрелся. За столами вокруг сидели молчаливые люди и кропотливо вылавливали в своих стаканах черные комочки. Теми самыми чайными ложками. Когда примесей оставалось поменьше, принимались с наслаждением пить, смаковать пиво.

Я занялся тем же. И, отловив официантку, спросил, что за пиво особое в их заведении?

Оказалось, на заводе готовое пиво налили в цистерну, в которой до того возили то ли нефть, то ли мазут. Ее, конечно, помыли. Но как? По стахановски? Потом, когда вагон пригнали в Лабытнанги под Салехардом, обнаружили в цистерне грязь. Там были остатки нефти наполовину с пивом.

“Не выливать же такой редкий для полярных широт напиток, – подумало начальство. – Не отравятся, выпьют и так…”

Это о нас.

И не вылили. Даже цены не снизили. И правильно сделали. Никто не отравился. В том числе и я.

* * *

И глупец, когда молчит, может показаться мудрецом.

Царь Соломон.

Вечером мы с приятелями из окружкома ударили на прощание по "Папе с мамой" и я улетел в поселок Тазовский. Районный центр на побережье Ледовитого океана. Когда-то здесь была промысловая фактория. Ненцы били соболя и песца, русские и зарубежные купцы скупали добычу, привозили на этот край земли охотничьи припасы, хозяйственные товары и алкоголь. К нему был особенно охоч северной человек.

Местный герб красноречив: Северное сияние, оленьи нарты и рыба.

Теперь это стало столицей большого по площади, но бедного населением района. Его плотность тут один человек на 10 квадратных километров территории. Для наглядности можно сравнить с непригодной для жизни пустыней Сахара. Там плотность населения – четыре человека на 10 квадратных километров земли.

В Тазовском меня встретили занесенные снегом небольшие деревянные домики. Через улицу переброшен мост: летом, когда оттаивает вечная мерзлота, ее просто так не перейти.

Цивилизация коснулась лишь одного километра улицы – ее замостили бревнами.

Интересно. На одном конце лежневки находилась пекарня. На другом жил пекарь. Так этот пекарь через «Посылторг» купил новый «Москвич». Его по воздуху доставили в Тазовский и теперь хлебопек утром садился в единственную на весь район собственную машину и ехал на работу. Через километр он парковался и вечером возвращался домой, одолев новый километр. Летом нигде в другом месте он проехать не мог.

Мое обживание в заполярном поселке прошло гладко. Меня направили в нечто вроде гостиницы. Небольшой дом с печкой в середине помещения. Две комнаты и жилье управляющего. Кроме меня, никого из постояльцев не было. Управительницей оказалась молодая миловидная женщина.

День уже клонился к ночи. Я устал и решил лечь пораньше. В комнате было тепло – печь недавно протопили.

Ночью услышал стук во входную дверь. Проснулся. Стук повторился. Послышался приглушенный голос комендантши:

– Перестань стучать. Не открою.

– Я дверь выломаю, – раздался из-за двери мужской голос.

– Тебе сказали: уходи отсюда! Не открою!

– Сейчас увидишь! – В дверь стали ломиться. – Открой сейчас же!

– Уходи! Тут журналист из Москвы спит. Разбудишь его – в тюрьму посадит.

Из-за двери раздался крутой мат и все затихло.

Я вышел из своей комнаты. У печки стояла полуодетая расстроенная комендантша.

– Что случилось? Почему вы его не пустили?

Женщина расплакалась и, всхлипывая, рассказала свою историю.

Она приехала сюда, в Арктику, из Москвы. Да что там приехала! Ее выслали, как тогда говорили, на сто первый километр. За проституцию. Почему она попала на панель – особая история.

Ей выпал по распределению поселок Тазовский. Говорит, отнеслись к ней здесь хорошо. Дали работу в этом доме приезжих. Тут же и квартирка. Но случилась беда – утечка информации из управления. Там разболтали, как она попала на север.

Женщины поселка отнеслись к сплетне терпимо: москвичка аккуратная, вежливая, с их мужьями не кокетничает. Но мужчины словно взбесились – начали облизываться на лакомый кусок. Да не поселковые мужчины – чужие, дальнобойщики.

Каждую ночь ломятся в дверь. Уже и стекла били, и двери ломали. Она не сдается – всерьез начала новую жизнь. Но каждый раз одна против этих мужиков… Где набраться силы и храбрости? Хорошо, сегодня я тут оказался, мною пригрозила. А когда никого нет?

Я старался успокоить ее. Рассказал, что наблюдал проституцию «вживую» в Роттердаме, Париже, Гамбурге. Видел, к чему приводит. И она правильно сделала, что порвала с этой жизнью. Надо держаться. Теперь, если хоть раз оступится, все вернется.

– Да и куда после этого высылать будут? – пошутил я. – Дальше некуда. Только к белым медведям…

С утра я решал в райкоме комсомола свою проблему. Мне хотелось пару дней пожить в чуме у ненцев, чтобы не по рассказам увидеть их быт. Ребята в райкоме засомневались. Это, мол, необычное желание. Никто так не делал. Я нажимал, уговаривал. Они не соглашались. Первый секретарь куда-то ушел. Когда вернулся, сказал:

– Был у первого секретаря райкома партии. Он возражает. Говорит, с прессой не надо связываться. Еще напишет такого, что потом от комиссий не отобьешься.

Я расстроился. Комсомольцы разводили руками – они бессильны.

– А ты пойди к нему сам. Докажи…

Первый принял меня сразу и прямо с порога сказал:

– Ваша идея не очень хорошая. Понимаете, речь идет о малых народах севера. У них своя жизнь, свой, непонятной нам быт, нравы…

Словом, я все терпеливо выслушал, но в конце концов убедил его.

– Хорошо. Но мы пошлем с вами двух человек. Согласны?

– Конечно, согласен. Я выполню все требования, связанные с поездкой. А теперь позвольте поговорить с вами о другом.

– Еще что-то, связанное с ненцами?

– Нет, совсем другое дело.

– Хорошо, слушаю вас.

– Я поселился в небольшом доме приезжих. Там чисто, тепло. Большое спасибо за такое гостеприимство.

В этой гостинице комендантом или управляющий работает молодая женщина. Со сложной судьбой. Дело в том, что ее выслали из Москвы за проституцию на сто первый километр. Этим сто первым километром оказался ваш поселок Тазовский.

Приняли ее здесь корректно. Назначили управляющей в гостиницу и там же дали жилье. Лучше не бывает – средства для существования и крыша над головой без всякой волокиты.

Но одна загвоздка. В управлении, которое занимается этими делами, произошла утечка информации. Люди узнали, из-за чего она сюда приехала. К чести ваших земляков, в поселке обошлось без трений и злопыхательства. Однако, об этом узнала шоферня. Не ваша – чужая. Дальнобойщики, которые регулярно проезжают через Тазовское. Днем они за баранкой, а ночью, на стоянке, норовят соблазнить женщину.

Ломятся к ней в гостиницу. Она неприступна, потому что начала новую жизнь. Бьют стекла, ломают двери.

Сегодня ночью я был свидетелем всей этой вакханалии. Хорошо еще, что комендант сказала: в доме ночует журналист, посадит в тюрьму за хулиганство. Они, наверное, испугались, ушли.

К чему я все это рассказываю? На севере, как мне известно, с кадрами не богато. Эта женщина оступилась и была довольно сильно наказана. Начала у вас жизнь с чистого листа. Это человек с хорошим образованием, умна, воспитана. У меня достаточный опыт общения с людьми, преподавания в университете. Как я понял, если ей хорошо объяснить, что от нее хотят, она может быть ценным работником.

Если бы решили изъять ее из той опасной одиночки, поручить ей нужную вашему району работу и поселить в общежитии – подальше от озверевших мужиков – она принесла бы пользу. И человек был бы спасен.

Ну и, я думаю, вам нередко приходится представительствовать на разных мероприятиях. Если вас будет сопровождать секретарь, референт – дело не в названии – хорошо образованный, корректный, со столичным лоском, это пойдет на пользу вашей репутации.

Извините за долгий рассказ. Просто ситуация оказалась не из простых.

– Это вам спасибо Так вот живешь в небольшом поселке, а знаешь не все. Я подумаю над этим.

… Вернулся к комсомольцам. Сказал что первый дал добро на поездку в стойбище.

– Не думай, что это так просто, – сказали ребята. – Взял такси и – в соседний поселок. Тут надо и с ненцами договориться: захотят ли они пустить к себе чужака? И тебе одежду подобрать. Пару дней на это все потребуется.

– А я и не тороплю никого. Когда мы будем готовы, тогда и поедем.

Вечером вернулся в гостиницу. Из своей комнаты вышла комендант. Спросила:

– Это вы руководству обо мне докладывали?

– Я. Что-то не так?

– Все так. Спасибо большое. Сегодня меня вызывали в исполком. Работу предложили и место в общежитии.

– Ну?..

– Я, конечно, согласилась. С понедельника пойду на новое место. А вы говорили – белые медведи…

На следующий день выпал выходной. Комсомольцы пригласили меня на обед к одному из работников райкома. Его дом стоял в центре. Из окна была видна поселковая площадь с магазинами.

Ребята надумали угостить меня строганиной – классическим блюдом жителей севера.

Рецепт прост. Берется замороженная рыба и режется тонкими ломтиками. Строгается. К ним уксус, перец, приправы. И рюмка водки. Вкуснее не бывает!

Пока ребят колдовали у стола, я наблюдал местную жизнь из окна.

Вот к магазину подъехала оленья упряжка. На ней ненцы – старик со старухой. Вошли в магазин. Стали выносить и ставить на нарты какие-то ящики.

– Ребята, что ненцы ящиками покупают?

Те подошли к окну, посмотрели.

– Выпивку…

– Ящиками?

– Ты уже знаешь – водки у нас нет. Но и спирт часто кончается – аэродром снегом занесло или по весне развезло. Мы отрезаны от мира. Тогда переходят на тройной одеколон. Но и он не вечен. А вот когда его завезут, по тундре разносится весть: "Колокольчики есть!" Так кричат потому, что на флаконе нарисованы цветы – голубые колокольчики.

И тогда со всех сторон к поселку из тундры несутся нарты. Наперегонки.

Вон те ненцы у магазина – они одеколоном запасаются…

Прошло немного времени. Нарты были нагружены полностью. Старик со старухой сели. Отдохнули. Затем взяли по флакону, стали выпивать.

Я с интересом наблюдал.

Ненцы захмелели. Принялись о чем-то спорить, ругаться, а потом и вовсе подрались. Наконец угомонились, прикорнули на ящиках и вовсе уснули.

Я позвал ребят.

– Смотрите, они спят на морозе! Замерзнут. Надо их разбудить. Забрать домой.

– Не волнуйся, – сказали мне. – Они всю жизнь на морозе. Привыкли. Ничего с этим стариками не случится. Проспятся и уедут в тундру.

И впрямь, ненцы скоро пришли в себя. Нагнулись, покидали себе в лицо снега.

– Что они делают?

– У них похмелье. Вот и пьют.

– Что пьют?

Да воду. Снег попадает в рот, тает. Получается запивка. А где им еще воду взять?

Старики походили вокруг нарт – похоже, укрепляли ящики, чтобы в пути не растерять. И олени помчали их домой, в тундру.

На следующее утро мы стали собираться в стойбище. И это, действительно, оказалось непросто.

Я остался только в трусах. На меня надели цельный комбинезон шерстью внутрь. Он во многом выполняет гигиеническую функцию – его ворсинки собирают на себя все лишнее с тела человека, а потом сами по себе опадают, унося грязь.

Ноги попали в меховые чулки, а затем в пимы – нечто вроде высоких унт. Легкие и теплые.

Теперь через голову натянули малицу – нечто вроде длинной рубахи из шкуры мехом внутрь. К ее руковам прикреплены рукавицы. Есть капюшон мехом внутрь.

И, наконец, длиннополый савик мехом наружу с капюшоном мехом тоже наружу. Это, сказали бы в России, тулуп. Его надевают для поездок или работы в плохую погоду.

Однако, на том одевание не закончилось. Все подпоясалось, закрепилось, завязалось. Затем рукава у кистей рук и штанины в месте соединения с пимами плотно перетянули кожаными шнурками и в этих местах густо посыпали белым порошком. Наверное, дустом.

– Для чего это?

– От нежелательных насекомых.

Теперь можно ехать. Мы расселись на нескольких нартах и отдались на волю оленей. Ненцы длинными шестами – хореем – регулировали направление их бега.

Удивительно однообразный пейзаж.

Не могу себе представить, что десятки лет назад здесь, в белом безмолвии, проходили события, надолго оставшиеся в памяти.

Тут, на побережье Ледовитого океана, был поднят контрреволюционный мятеж – со стрельбой, атаками, победами и поражениями. С оленьими нартами, вооруженными пулеметами, наподобие тачанки.

Беляки носились на этих оленьих тачанках по тундре с девизом: "Нам бы Салехард взять, а Москва сама сдастся!".

Мятеж, само собой, был подавлен.

* * *

Не завидуй тому, кто силен и богат,

За рассветом всегда наступает закат.

С этой жизнью короткою, равною вдоху,

Обращайся, как сданной тебе напрокат.

Омар Хайям.

Здесь, в монотонной тундре, я понимал, почему ненцы так некрасочно описывают в своих песнях то, что они видят перед собой. "Вот лежит снег. Он холодный. Всегда холодный. Олени едят мох. Он растет под снегом. Завтра с неба упадет новый снег…"

И так далее, пока нарты не доедут до стойбища, до своего чума.

Наши олени тоже добежали до нужных чумов. Мы приехали.

– А Красный чум здесь есть?

Мои ребята прервали вопрос. Ненец его не понял. Ответили мои сопровождающие.

– Красный чум придумали у вас, в столице. Может быть, журналисты и придумали. Но на кой им Красный чум, если большинство безграмотные? Те, кого возили в школу, забыли, чему учились. Они все время работают. По дому, по хозяйству, со стадом оленей.

Вот посмотри, там около чума старик сидит. Что он делает?

– Палку строгает.

– Нет. Видишь, какая стружка тонкая? Ее повесят на веревку. Мороз эту стружку выморозит и она станет, как шелковая. Это – пеленки. Сколько их надо, пока младенец подрастет? Очень много. Это бесконечный труд. Его не бросишь и не пойдешь в Красный чум. Попку ребенку нечем будет подтереть.