bannerbanner
А еще был случай… Записки репортера
А еще был случай… Записки репортераполная версия

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
18 из 31

Очень вкусный!

На этом мы распрощались с ярчайшим памятником жизни столицы Франции. Как я узнал позже, рынок был снесен. Кончилась вековая история города.

На следующий день у нас было две цели – Дом инвалидов и торжественный прием в мэрии одного из городов Красного пояса Парижа.

Утром, после завтрака, автобусы повезли нас в одну из самых значительных достопримечательностей города.

Здесь, в Доме инвалидов, находятся усыпальницы Наполеона Бонапарта, близких родственников императора, прославленных полководцев наполеоновских войн.

Это лишь часть памятника истории. Сама история уходит в средние века.

В то время в Европе шли нескончаемые войны. В Париже улицы были заполнены солдатами, потерявшими в сражениях руки, ноги, получившими тяжелые ранения и просто состарившимися солдатами. Неспособные заработать себе на хлеб, они просили милостыню, жили под мостами.

Король Людовик XIY – Король-солнце – решил как-то приютить этих бездомных и обездоленных ветеранов. Он приказал построить для них дом призрения, богадельню.

За шесть лет был возведен комплекс зданий, образовавших пять дворов. В них нашли приют четыре тысячи обнищавших воинов.

Со временем количество постояльцев изменилось, но и сейчас там живет сто обездоленных солдат, которых обеспечивают полным обслуживанием.

Для общего представления. Комплекс занимает площадь 400×450 метров. Если вытянуть в струнку его коридоры, получится шестнадцать километров.

Для того, чтобы эти несчастные могли где-то молиться, при приюте стали строить церковь. Продолжалось это тридцать лет. К концу стройки церковь стала великолепным собором.

Здесь Наполеон вручал отличившимся офицерам первые ордена Почетного легиона. А впоследствии тут возникла усыпальница самого великого императора.

Мы поднимались по лестнице как бы на второй этаж и нигде не видели гробницы. Только сверху обнаружили внизу словно в крытом помещении, в скрипте, саркофаг на темно-зеленом гранитном постаменте.

Вокруг саркофага расписаны победы Наполеона. Чтобы прочитать название, надо наклониться – отвесить поклон полководцу Бонапарту.

Я пробегал взглядом этот перечень и увидел в нем знакомое название – Березина. Это место большого сражения, где русская армия наголову разбила французов. Наполеон потерял здесь тридцать пять тысяч своих воинов убитыми, ранеными, пленными, утонувшими в реке и замерзшими.

Я снова отвесил поклон императору, обретшему покой в крипте Дома инвалидов Парижа.

Жаль, у нас времени было в обрез. В здешнем комплексе есть музеи армии, укреплений, ордена Освобождения, учрежденного Де Голлем, и музей современной истории.

Мы медленно спускались по широкой лестнице, ведущей из собора. Один из нашей компании – московский журналист развернул плечи, вдохнул воздух полной грудью и громко сказал:

– Эх, как нравится мне Париж! Что здесь хорошо? Можно поматериться в свое удовольствие и никто тебе слова не скажет. Видите впереди старикан шкандыбает? – Впереди нас, и вправду, медленно спускался по лестнице старый француз в котелке, аккуратном пальто, опирающийся на трость. – Так я его сейчас обложу по-настоящему, а он только спасибо скажет.

– Эй, старый хрен!… твою мать и… – Дальше шел набор этажей великого русского мата. Москвич выговорился, засмеялся, развел руками:

– Видите, тишина. Как я люблю за это Париж!

И тут старичок неожиданно остановился, повернулся к нам, снял с головы котелок и сказал на приличном русском языке:

– Ты, долбоеб… – Дальше пошел отборный мат, этажей в котором было побольше, чем у нашего профессионала.

Старик замолчал, поклонился, надел котелок и неторопливо пошел своей дорогой.

Я похлопал растерявшегося коллегу по плечу:

– Вот как русский язык учить надо…

Покидая Дом инвалидов, не могу не сказать, что купол его собора вдохновил архитекторов при строительстве Капитолия Конгресса США в Вашингтоне. И пушки для взятия Бастилии восставшие парижане захватили в его подвалах – там был размещен артиллерийский склад.

…Во второй половине дня мы поехали в один из городов Красного пояса Парижа. На прием по случаю юбилейной годовщины Октября. Я смотрел в окно автобуса и ждал, когда кончится Париж, появятся поля, а за ними начнется новый город. Но Париж не кончался. Тянулся и тянулся. Все так же по улицам ходили парижане, сновали автомобили.

И тут автобус остановился посреди всего этого.

– Приехали, – сказал сопровождающей. – Здесь мэрия.

– Уже другой город? – спросил кто-то.

– Другой. Вокруг Парижа много городов. И они ничем не отделены.

В огромном зале мэрии уже собрались гости. Мы, судя по всему, опоздали. Но нас ждали. Наша команда быстренько присоединилась к фуршету, стремясь наверстать упущенное. Но не все коту масленица. Люди уже стали жаться к стенкам зала. И мы, прихватив по бокалу выпивки, ушли в сторону.

Появился мэр с красивой перевязью через плечо. С ним еще несколько человек. Начались речи. О Советском Союзе, о дружбе между нашими народами. О французской и русской революциях и все другое, приличествующее моменту.

Да, еще и про нас – о молодежи на "Самолете дружбы" и о делегации профсоюзов из СССР.

Это нас особенно заинтересовало. Мы поняли, что где-то здесь, у какой-то стенки зала, стоят наши земляки.

Вообще-то они нам не особенно-то и нужны были. Хватало своих – сотня человек. Но согревала мысль, что мы тут не одиноки – где-то есть свои люди из Союза.

Заключили пари: кто первый их вычислит.

Мы внимательно вглядывались, но ничего не получалось. Одеждой никто не выделялся. Лицами, прическами тоже.

Но я все-таки нашел.

– Посмотрите, у окна напротив стоит мужик в коричневом костюме. Видите? Он наш.

– Откуда ты знаешь?

– Я его узнал.

– Как?

– Ни в одной стране мира так не выпивают, как в России. Видите, что у него в руке?

– Бокал.

– Правильно. Это выпивка. А что в другой руке?

– Тоже бокал…

– Но это уже не выпивка. Это запивка. Водка, а тем более спирт – крепкий алкоголь. Его без промедления надо запить. Поэтому мы готовим заранее запивку, чтобы тут же погасить первое трудное ощущение.

Кто-то мне поверил, а кто-то нет. Подумали, что это журналистская байка. Когда закончилась официальная часть и фуршет возобновился, мы нашли того мужика. Он и вправду оказался нашим человеком. Профсоюзник откуда-то с Урала.

На следующий день у нас по программе был Лувр. Многие картины, скульптуры, помещенные здесь, мы видели на репродукциях, книжных иллюстрациях, и восхищались ими. И вдохновлялись. Теперь все это было перед нами в оригинале.

Я прошел анфиладу залов и задержался у Джоконды. Зал был небольшой, как бы созданный только для нее.

Я застыл у портрета, завороженный чуть заметной улыбкой Моны Лизы. Затем вспомнил, что писали о взгляде и стал двигаться, поражаясь, как Джоконда следил за мной неотступно.

Стоя перед, возможно, самым популярным шедевром живописи в мире, я размышлял, почему у этого полотна два имени: Джоконда и Мона Лиза. Лишь потом, через годы, узнал, что это просто две части одного имени. Полное название получится так: "Портрет госпожи Лизы дель Джокондо".

Слово Мона здесь появилось от итальянского ma donna – моя госпожа. А при сокращенном варианте – mona. Это слово есть в полном названии картины на итальянском языке.

Написанная где-то в начале 1500-х годов, она не перестает восхищать нас сегодня, через половину тысячелетия.

– Если будешь баловаться, отдам тебя дяде, – услышал я за спиной русскую речь.

Скосил взгляд. На скамейке среди зала сидела женщина с ребенком.

Я еще немного поманипулировал с Джокондой, потом обернулся, погладил девочку по голове:

– Не бойся. Дядя не злой. Но баловаться в музее не надо. Мама права.

Надо было видеть, как изумилась мать ребенка, неожиданно услышав русские слова в Лувре.

Примерно такая же ситуация случилась со мной несколькими годами раньше.

…Мы с приятелем заблудились в Антверпене. Ходили-ходили и потеряли ориентиры. Помнили: для начала надо найти Итальянский бульвар, затем зоопарк. Оттуда ходил автобус к нашему причалу.

В общем, ходили мы из улицы в улицу и все бестолку. И тут я увидел старушку. Она шла медленно, никуда не торопилась.

– Давай спросим у нее, – предложил я.

– Пошли, догоним.

– Не подскажете, как нам пройти к Итальянскому бульвару?

– Конечно. Вам надо пройти так и так. Там и будет бульвар.

Мы поблагодарили бабушку и поспешили по указанию. Прошли пару кварталов. Я неожиданно остановился и закричал:

– Ты заметил – мы говорили с ней по-русски?

– Давай догоним?

– Извините, мы сообразили, что говорили с вами по-русски. Вы из России?

– Да, из России, но очень давно.

Мы разговорились. Наша новая знакомая оказалась Евгенией Эрастовной Евреиновой. Из знаменитой российской семьи, насчитывавшей 27 дворянских родов.

В ходе русско-польской войны в 1655 году в плен были взяты два брата – Матвей и Федор иудейского происхождения. Позже они получили вольную, их крестили в православие.

Они дали начало знаменитой фамилии. В их роду были Статский советник, обер-прокурор, сенатор, губернатор, Тайный советник, архиепископ, юрист, купцы, шахматист, академик, режиссер и несколько генералов.

Есть любопытная деталь. На гербе клана Евреиновых среди прочего нарисованы шестиконечные звезды. Они ассоциируются с еврейским магендовидом. И тут же приходят на память мараны – испанские евреи, которые под нажимом приняли христианство, но оставались верными иудаизму.

С победой большевиков Евгения Эрастовна – еще ребенок – ушла с семьей в трудную эмиграцию. В итоге они оказались в Париже, где было уже триста тысяч русских. Научилась машинописи и проработала всю жизнь машинисткой.

– Теперь живете в Антверпене?

– Нет. Здесь живет мой знакомый. Он побывал в Санкт-Петербурге, по-вашему в Ленинграде. Я приехала посмотреть фотокарточки, которые он там сделал. Все-таки мое детство прошло в этом городе.

Мы долго прогуливались по улицам Антверпена. Рассказывали ей о своей жизни.

И поди ж ты, я на много десятков лет запомнил ее имя, хотя оно и не очень простое.

* * *

Жизнь слишком коротка, поэтому начинайте с десерта.

Барбра Стрейзенд.

К концу второго дня нас разделили на три группы. Одна поедет на север Франции, другая – на запад, третья – на юг. Я попал в эту группу.

На вокзале чемоданы снова сбились в табун. Мой – великан – гордо высился над своими собратьями. Ко многим чемоданам уже были привязаны пакеты и свертки. Их хозяева с завистью поглядывали на мой, в котором еще было достаточно места для следующих покупок.

…В Каркассоне – крупном городе на юге Франции – нас ожидал очередной прием. Были на нем руководители города, были прочувствованные речи… Но больше всего запал в память фуршет. Я вспоминал Ремарка, французских классиков – не так фабулы их произведений вспоминал, как названия напитков, которые употребляли их герои. Первым делом я поинтересовался у официанта кальвадосом. Напиток оказался неплохим, но наша водка, пожалуй, получше. Ко мне присоединились несколько человек из нашей группы и стали пробовать все подряд. Думаю, французы чрезвычайно поражались нашей застольной лихости.

Утром отоспались, начали собираться на экскурсию. Я вышел из номера и увидел странную картину – наша группа быстрым шагом торопится по своим комнатам. Похоже, чего-то испугались, разбегаются. Остановил одну девицу, спрашиваю:

– Куда все спешат, как на пожар?

– Там журналисты пришли…

– Какие журналисты?

– Французские.

– Ну и что?

– Наш руководитель куда-то ушел.

– Не понимаю…

– Его нет, а они будут задавать вопросы…

– Все равно не понимаю.

– Они будут задавать вопросы, а я боюсь отвечать.

– Почему?

– Они переврут, а меня больше за границу не пустят.

– Не бойся. Где наш толмач?

Нашли переводчицу. У нее, слава богу, крыша не поехала.

– Мы спустились на первый этаж. Из наших там никого не было. Посреди холла стояла группа французов и беспомощно оглядывалась. Мы с переводчицей подошли к ним.

– Нужна помощь, господа?

– Мы не знаем к кому обратиться.

– По какому вопросу?

– Мы журналисты. Хотели бы поговорить с руководителем вашей делегации.

– К сожалению, руководитель делегации сейчас отсутствует. Я компетентен по всем вопросам нашего визита во Францию. Кстати, я ваш коллега. Пойдемте, присядем и если это вас устроит, отвечу на все вопросы.

Когда мы сели в кресла, я сказал:

– Прежде, чем начнем разговор, хочу вас кое о чем попросить. Если вам будет что-то непонятно из моих ответов, спросите еще раз. Я не обижусь, если и десять раз спросите. Главное, чтобы в ваших публикациях сообщенные мною факты были реальные, точные.

А теперь спрашивайте.

Дальше пошли вопросы, обычные для подобных пресс-конференций. Что за делегация? Это правительственный проект? Это пропаганда? Кто в составе делегации? Высокопоставленные функционеры?

К этому времени испуг у многих моих попутчиков прошел. Они тоже пришли в холл. Я по одному начал показывать журналистам на них.

– В делегации молодые люди. Вот студентка, это школьница, старшие классы, вот инженер, доктор, чиновник, директор фабрики игрушек, бухгалтер… Можете с ними поговорить. Мы приехали, чтобы с французскими сверстниками праздновать юбилей нашей революции. Как мы видим, вашей молодежи это нравится.

На следующее утро ребята побежали и скупили свежие номера местных газет. Переводчица принялась пересказывать написанное. Все было точно, без вранья. Правда, они переврали мое имя – не знали, как написать по-французски. Но это не грех.

Впереди нас ждал Перпиньян. Была в нашей группе молоденькая и весьма миловидная девчонка. Этакий симпомпончик. Однажды я обратил внимание на ее фотоаппарат. Необычный и непривычный. Я уже много лет довольствовался ФЭДом с утопающим в корпус тубусом. Вынимал его из футляра, клал в боковой карман пиджака и никто не мог увидеть, что у меня с собой камера.

Я, как мои соотечественники, был набит разными предрассудками. Например, когда иностранец снимал у нас фотоаппаратом, сама собой появлялась тревожная мысль: шпион. И, действительно, на него набрасывались и волокли в кутузку.

Я был уверен, что то же самое происходит в любой стране. Поэтому во время странствий на кораблях по миру всегда возил с собой незаметный ФЭД. Снимал, соблюдая правила конспирации.

Как-то я спросил у девушки, что у нее за камера.

– Очень простая. Для поварихи…

– Почему для поварихи?

– А тут ни выдержку не надо ставить, ни на резкость наводить. Поднес к глазам, нашел натуру, кнопку нажал и готово.

– Напрасно ты про повариху… Очень хорошая камера. Удобная. Заграничная, наверное?

– Да, папка привез.

Я подумал, что наша девочка блатная. В Москве многие пытались затолкнуть в делегацию своих дочек и сынков. Им это удавалось.

"Наверное, папка дипломат", – подумал я.

Был в нашей группе еще один человек – работник Президиума Верховного Совета СССР. Ничем не выделялся, в активистах не ходил. Держался на периферии.

Так вот, этот парень из высоких инстанций завлек девчушку в тамбур и там зажал ее в углу с очевидными намерениями. Девчонка подергалась. У верховной власти силы оказалось побольше. Она пыталась оттолкнуться – бицепсы не те. Она, конечно, сказала ему что он дурак. Не проняло. Тогда она сказала, что сейчас закричит. Не проняло и на этот раз.

– Только попробуй рот открой – сразу на Колыму лес валить поедешь. Я не из Верховного Совета, а из КГБ. Так что давай по-хорошему.

– Это еще лучше. Когда придешь на работу, поднимись на третий этаж в такой-то кабинет. Там увидишь генерал-лейтенанта. Это мой папа. Ему и расскажешь, как ты хотел по-хорошему.

Ухажор слинял. До конца нашего турне он редко попадался нам на глаза.

В Перпиньяне мы попали в объятия этнографов. Этот город находится на самом юге Франции. В 31 километре от франко-испанской границы. Там, за рубежом, ближайший крупный испанский город Барселона. Каталония.

Прямо с колес мы оказались на этническом празднике. Юноши и девушки в национальных костюмах. Взрослые и пожилые тоже принарядились по народному.

– Это традиционная одежда каталанцев, – рассказал гид.

– Каталонцев, – опрометчиво поправил я.

– Нет, каталанцев, – настаивали они.

– Но Каталония находится в Испании. Барселона…

– Мы с ними один народ. Нас разделили в древности, когда каждый тянул в себе свою добычу. Нас, маленький осколок, потянула себе Франция. Но мы бережем свои традиции. У нас есть каталанский язык – диалект каталонского. У нас своя каталанская культура, даже пища каталанская.

И начался многочасовый красивый праздник. Танцы, песни, национальные угощения, рассказы о своих виноградниках, о родственниках, живущих по другую сторону границы.

Хозяева повезли нас на автобусах полюбоваться их цветущим краем, восточными Пиренеями.

– А ведь здесь рядом Испания! – воскликнул кто-то. – Хоть одним глазом взглянуть.

Сопровождающий о чем-то поговорил с водителем и повернулся к пассажирам:

– Сейчас поедем в Испанию.

– Как? – загалдел наш народ, – там же диктатор Франко, фашизм… Нас в тюрьму посадят…

– Не беспокойтесь. Вы генералиссимуса не интересуете. У нас с испанцами есть договор – для туристов льготный проезд.

В первом же небольшом городке мы все разбежались по магазинам и лавкам – покупать испанские сувениры. В первую очередь, конечно, кастаньеты. Их завез из Нового Света еще Христофор Колумб и с его легкой руки ни один танец в этой стране не обходится без кастаньет, отбивающих четкий ритм. Они, кстати, главный сувенир, который увозят с собой туристы.

И еще маракасы. Этот инструмент придумали индейцы на Антильских островах. Он как бы зажигает темперамент у танцоров.

Мы с такой жадностью набросились на эти диковинные поделки, что торговцы, наверное, свой план перевыполнили с лихвой.

Побродили по главной торговой улице городка, зашли в кафе. Там был небольшой зал и лестница на второй этаж.

Бросалась в глаза стена, на фоне которой шла лестница. Вся она была увешана портретами. Можно было полагать – оригиналами.

Я стоял и неторопливо переводил взгляд с портрета на портрет. И вдруг – стоп! Портрет Ильи Эренбурга. Замечательного писателя, книгами которого мы зачитывались в послесталинские годы.

Позвали хозяйку кафе. Она постаралась придти нам на помощь.

– Это портрет писателя Эренбурга?

– Я не знаю, кого пишут художники.

– А кто автор этой работы?

Хозяйка назвала, но или мы не разобрали ее испанский, или имя живописца было незнакомо.

– Вы купили этот портрет?

– Нет, это дар. Сюда любят приезжать художники. Красивая природа. Они тут работают. Когда уезжают, оставляют по традиции одно свое полотно для галереи. Наверное, для того, чтобы вернуться хотя бы еще раз. Такая примета. Портрет вашего писателя в мою коллекцию также передал один из наших гостей.

Взглянув на портрет напоследок, я отправился назад в город, который так любил Илья Эренбург.

* * *

Счастье следует просить у бога,

Мудрость – приобретать самому.

Марк Тулий Цезарь.

Мы снова в Париже. На этот раз в одном из городов Красного пояса нас принимали коммунисты.

В большом зале накрыты столы. За ними много гостей. Я подсел к одному французу. Мы кое-как разговорились. Я рассказал ему, что несколько лет назад был на юге Франции в портовом городе Сан Луи дю Рон. Там меня приняли в Ассоциацию франко-советской дружбы. Не в Советском Союзе приняли, а во Франции. У меня документ об этом есть.

Темпераментный француз похлопал меня радостно по плечу. Потом достал что-то и отдал мне.

– Это тебе от меня. На память.

Я посмотрел. В руках у меня был членский билет французской компартии.

– Это же портбилет! Его надо беречь, – всполошился я.

– Уже кончается год. Мне выдадут новый билет. Бери, это можно…

На обратном пути в гостиницу я разглядывал необычный подарок и вспомнил неприятную историю, которая произошла со мной недавно.

В редакции я имел партийное поручени – собирал членские взносы. У меня была круглая железная коробка из-под конфет. В ней лежали деньги, разменные монеты и маленький штампик. Я принимал взносы, делал отметку в партбилете, расписывался и поверх своей подписи ставил штампик.

Исключительно рутинная работа.

Обычно, когда я дежурил по номеру, брал с собой в кабинет дежурного редактора коробку. И принимался читать полосы.

Коллеги заходили, я брал у них деньги и делал отметки в партбилетах.

Однажды во время дежурства ко мне зашел очередной клиент. Заплатил взносы. Я сделал отметку в билете. Взял коробку, положил в нее деньги. Начал нащупывать штампик, а его нет. Посмотрел вокруг – нет. А ведь я держал его в руках двадцать-тридцать минут назад.

Обыскали весь кабинет, ящики стола, под столом – пропал штампик. Деньги целы, а штампика нет.

Пришлось сообщить в райком партии, попросить выдать новый штампик. Через несколько дней оттуда позвонили:

– Тогда-то Гейман должен прийти на заседание комиссии по персональным делам.

– Какое персональное дело? Кто-то из озорства или по злости утащил штампик. В чем преступление?

– На комиссии выясните.

Это была комиссия старых большевиков. Человек восемь-десять.

Усадили меня на стул и тут же заговорили о бдительности, разгильдяйстве и других неблаговидных делах. Я по наивности воспринимал происходящее несерьезно – подумаешь, штампик!

– Вы понимаете, какое преступление совершили перед партией? – зашелся в крике один старичок.

– Понимаю. Штампик – партийное имущество. Я готов заплатить за него – он стоит полтинник. Или могу сделать новый.

– Как новый? – изумилась член комиссии.

– В детстве я в шутку делал всякие глупые печати. Это нетрудно.

– У вас в детском саду была подпольная фабрика печатей?

– Мой детский сад находился в цехе. Там я научился многому. В том числе и делать печати. У меня большой полиграфический опыт.

– Не уводите нас в сторону. Ваш проступок нельзя оценить полтинниками. Он носит политическую окраску. Понимаете?

– Не понимаю, где здесь политика.

– А если этим штампом воспользуется враг народа, шпион? Это разве не политика?

– Что шпион сделает со штампом?

– Он у другого разгильдяя украдет партбилет и у него в руках окажется очень важный документ. Дорога ему будет открыта в самые важные органы.

– Извините, но я ни разу в жизни не использовал свой партбилет как пропуск. Я хожу в ЦК комсомола, в ЦК партии, МВД, КГБ…

– Товарищи, видите, он ничего не понимает, не осознает. Это закоренелый антипартийной элемент. Предлагаю подумать, место ли ему в партии.

Остальные члены комиссии стали выходить из себя, махать на меня руками, тыкать пальцами. Словом, большинство поддержало старика.

Вынесли решение просить бюро райкома рассмотреть вопрос о моем пребывании в партии.

Я понял, что заигрался.

Пришел к редактору:

– Через несколько дней я буду увольняться.

– Это почему?

– Меня исключат из партии и никто держать меня в газете ЦК комсомола не будет.

– Не придуривайся. Расскажи все по порядку.

Я рассказал. Шеф возмутился:

– Они что, из ума выжили? Иди работай, ни о чем не думай.

Через несколько дней меня вызвали на бюро райкома. Поспрашивали, как пропал штампик. Я подробно ответил. Первый секретарь сказал:

– Вы человек молодой. Вам надо понимать, что у ветеранов нервы испорчены, Да и взгляды не так легко меняются. Надо быть с ними терпимее. Идти на компромисс. Мы примем решение выдать вашей партийной организации новый штамп. А вам, так уж положено, объявим выговор без занесения в учетную карточку.

Члены бюро, кто согласен? Единогласно.

* * *

Лучше пасть в нищету, голодать или красть,

Чем в число блюдолизов презренных попасть.

Лучше кости глодать, чем прельститься сластями

За столом у мерзавцев, имеющих власть.

Омар Хайям.

Заключением нашей программы во Франции было посещение кладбища Пер-Лашез. Это – одно из знаменательных мест в Париже. В первую очередь, оно известно тем, что здесь находится Стена коммунаров. Когда армия контрреволюционного правительства, сбежавшего в Версаль, подавляла Парижскую коммуну, последние кровопролитные бои шли здесь, на Пер-Лашез. Революция была задушена. У кладбищенской стены были расстреляны 147 коммунаров. Их похоронили на этой земле.

Примечательно, что и Адольф Тьер, отдавший приказ об убийстве, сам похоронен тут же, поблизости от Стены коммунаров.

Пер-Лашез – самое большое кладбище в Париже. Оно занимает около 48 гектаров земли. Тут похоронен миллион человек, не считая тех, кто был кремирован и чей прах покоится в колумбарии.

На страницу:
18 из 31