Звериный круг

– Нива-нива, ездит криво.

И дружеское эхо тут же отозвалось.

– Москвич-москвич, заедешь под кирпич…

Кашлянув дымом, «Волга» урчащей черной рыбиной отплыла от ворот. Попрощавшись мысленно с автолюбителями-рифмоплетами, Валентин тронул машину вперед. Охранник неторопливо обернулся. Скуластое нерусское лицо, медный загар. Валентин уже встречал этого человека. По короткому кивку понял, что и его узнали. Миновав ворота, «Вольво» оказалось в ухоженной заводи, заполненной благоуханием сирени и глянцем выстроившихся машин. Валентин скромно пристроился к шеренге «Тойот», «Саабов» и «Ниссанов», заглушив мотор, выбрался наружу. Обычно он приезжал сюда вечерами, и здание, опоясанное фигурными башнями, увенчанное стремительным шпилем, казалось ему мрачной готической тенью. Сейчас же в свете полуденного солнца, оно выглядело совершенно иначе. Свежепобеленное, украшенное барабанно-знаменным барельефом, оно походило на Дворец пионеров. Молодцеватый улыбчивый оскал архитектуры, славно-могуче-унылое прошлое…

Вволю налюбовавшись зданием, Валентин вернулся к воротам, на ходу бросил охраннику ключи от машины. Тот небрежно поймал звякнувшую связку, равнодушно поинтересовался:

– Все в порядке? – глаза его, два мокрых холодных камешка, глянули тускло и неопределенно.

– Более или менее, – Валентин поправил на плече сумку и вышел на улицу. Ртутные столбики городских термометров неукротимо ползли вверх, обувь липла к разогретому тротуару. Валентин часто утирал лоб платком. Вчерашняя гулянка не прошла бесследно.

Только в третьей кабинке телефон оказался исправным. Скормив автомату двушку, Валентин набрал номер. Трубку подняли после пятого гудка. Подняли молча, без привычного «але» или «слушаю вас».

– Музей искусств?

Глуховатый голос радушно ответил.

– Он самый, дорогой. По какому вопросу звонишь?

– Вопросы старые. Продавец-товар-покупатель, слыхал о такой формуле? Говорят, в Европе придумали.

– Не понимаю, дорогой. О чем ты?

– Хватит, Наиль. Я хочу знать, сколько дашь на этот раз?

Голос не ответил.

– Тебя что, не предупредили еще? Странно… Обычно ты узнаешь о товаре первым, – Валентин почувствовал, что правая щека у него задергалась. Он нервно погладил ее ладонью. – Не тяни резину, Наиль. Я жду обещанного подарка.

– Но мы просили «Волгу», дорогой.

– Неужели «Вольво» хуже?

– Очень большой человек спрашивал про похожую машину. Опасный товар. Громкий.

– Не хочешь, могу себе забрать, – Валентин поглядел в грязное стекло кабинки и с отвращением убедился, что щека в самом деле дергается. – Ну так как, Наиль? Или испугался большого человека?

– Не спеши, – абонент что-то прикидывал про себя. А возможно, просто выдерживал паузу. – Пятнадцать – цифра вроде неплохая?

– Мне она не нравится – это во-первых. А во-вторых, это не цифра, а число, – Валентин ощутил внезапное желание зевнуть. Что-то из той же породы, что и нервный тик. Еще раз с силой провел по щеке ладонью. – тридцать за «Волгу», двадцать за все прочее. Это твои слова.

Трубка вновь примолкла.

– Ты плохой продавец, Валя. Не любишь торговаться, – в голосе покупателя звучало осуждение.

– Послушай, Наиль. Машина в первоклассном состоянии. На юге за нее дом целый можно купить.

– Не забывай, ее будут искать.

– Можно подумать, это единственное на весь союз «Вольво».

– Хорошо, я беру машину. Пусть будет двадцать, – собеседник произнес это без энтузиазма. – И все-таки ты плохой продавец.

– Знаю, – Валентин потер нос. Рожденный не на Востоке торговать не может.

– Ты сам придумал?

– Сам, Наиль, конечно сам. И еще один попутный вопрос: ты имел дела с Люмиком?

Валентин стиснул пальцами трубку. Он бы не удивился, если бы связь прервалась, но Наиль отреагировал иначе.

– Откуда звонишь?

– Не волнуйся, это телефон-автомат,

– Почему спрашиваешь о Люмике?

– Чистое любопытство.

– Плохое любопытство… Очень плохое. Ты понял, что я имею в виду?

– Честно говоря, не очень.

– Не играй с огнем, дорогой. И не спрашивай о тех, кого уже больше нет. Это мой тебе хороший совет.

– Ты что-то знаешь о нем?

– Ничего не знаю. Совсем ничего. У него свое дело, у меня свое. Зачем тебе Люмик? Разве я забываю о подарках? Ты не знаешь, кто он такой, я не знаю, – что тут плохого?

– Кажется, начинаю понимать.

– Вот видишь, дорогой! Так всегда бывает: начинаешь думать, начинаешь понимать. Тоже формула – и тоже мудрая!

– Спасибо, Наиль. Я тебя понял.

– Мне спасибо – тебе спасибо. А подарок я сегодня же пришлю. В то же самое место. Договорились?

– Договорились, – Валентин повесил трубку и вышел из кабинки. Гадая, на чем сегодня придется ехать, зашагал вверх по улице в сторону кольца. Мысленно назвал троллейбус и не угадал. Первым, громыхая рельсовыми октавами, к остановке подкатил трамвай. Чертыхнувшись, Валентин вскочил на подножку.

***

Свои «пентагоны» имеются везде, и никто не объяснит вам, за что припечатывают подобное клеймо тому или иному сооружению. Во всяком случае ничем выдающимся, кроме размеров и удивительного отсутствия пропорций, спорткомплекс «Энергия» не отличался. Серое нагромождение кубов с крышами, залитыми битумом, с обилием окон, широких и узких, местами напоминающих монастырские бойницы. С одной стороны к спорткомплексу примыкал стадион с площадками для волейбольных секций и беговыми дорожками, с другой тянулась неровная цепочка складских помещений, крытых брезентом автостоянок. Плетеный из проволоки ячеистый забор надежно охранял коротенькое слово «спорт» от окружающего мира. За входящими и выходящими с территории комплекса оловянными глазами следил угрюмый вохровец.

Приближаясь к главному корпусу, Валентин отметил про себя, что занятия давно начались. Секции, летние лагеря и личный состав «пентагона» носились по беговым дорожкам, прыгали в длину и высоту, стреляли по мишеням из духовушек и луков, гремели тренажерами. Как известно, день – время тренировок, ночь – время заработка. Здесь по крайней мере дела обстояли именно так.

Очутившись в вестибюле, он облегченно перевел дух. Жары и лета в этом месте не существовало. Три или четыре кондиционера исправно наполняли помещение прохладным воздухом и размеренным гудением. Валентин двинулся было дальше, но сидящий за столом коротышка со значением кашлянул. Палец его изобразил в воздухе некое подобие прямоугольника. Валентин полез в карман за документами. Охранник был из новеньких и в лицо его еще не знал. Молодой, коротко стриженный, с торсом борца и ногами штангиста-тяжеловеса, он чувствовал себя не слишком уверенно на этом месте и, приняв от Валентина пропуск, взялся за дело с медлительной сосредоточенностью. Тщательно сличил фотографию с оригиналом, с мучительным выражением на лице вгляделся в буковки на фиолетовой печати.

– Милый мой! – взмолился Валентин. – Здесь же не по-английски написано! Не по-китайски! Ты в школе-то учился?

Коротышка незлобиво посмотрел на него, кинул пропуск на стол.

– Топай.

– Вот спасибочки! – Валентин спрятал пропуск. – Прямо затюкал вас Дрофа, ей Богу!

Взлетев на пару этажей, он промчался ветвистым коридором, сокращая путь, заглянул в атлетический зал.

Здесь уже вовсю громыхало железо, потея и охая, тузили по мешкам, «гнули» на матах шпагаты. На расположенном в середине зала двойном ринге петушками подскакивали обряженные в трусы-шаровары раскрасневшиеся парнишки. Еще совсем юные и, тем не менее, непоправимо повзрослевшие. Жизнь еще не отняла у них мальчишечьих лиц, но уже наделила недетскими мышцами. В движениях рук, спины, в скользящем угрожающем шаге угадывался опыт мастеров.

Кто-то ткнул Валентина в плечо. Обернувшись, он увидел Сазика. Конечно! Кто же еще!.. Не проходило и недели, чтобы Сазик не уговаривал его на полновесный трехминутный спарринг. Вечно улыбающийся, подвижный, Сазик принадлежал к породе живчиков, в любую минуту готовых сорваться с места, ринуться в самое сумасшедшее предприятие. Он и сейчас нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ноздри его широкого приплюснутого носа возбужденно подрагивали.

– Перепихнемся? – он весело стукнул перчаткой о перчатку. – Или слабо?

– С Яшей перепихивайся, – на всякий случай Валентин поправил на плече сумку. – Чапа сюда не забегал?

– А что ему здесь делать? Как всегда на месте. Или дрыхнет где-нибудь в уборной. Дождется, что выгонят в три шеи, – Сазик сделал выпад, но Валентин отбил перчатку ладонью.

– Что? Кто-то об этом уже говорил?

– Слушай, старик, я не отдел кадров и в эти дела не лезу, – Сазик изобразил серию ударов снизу и сбоку. – И, честно говоря, на Чапу твоего мне чихать.

– Зато мне не чихать, – Валентин отвернулся.

– Эй! Так как насчет пары раундов?

– Считай, что договорились.

Спустившись по винтовой лестнице, он задержался, осматривая коридор. Крадучись приблизился к двери кладовой, приоткрыл ее на ширину ладони. В нос ударил запах тряпок и размокшего дерева – тусклое царство кастелянш и уборщиц.

– Гоша, ты здесь?

Из темноты не донеслось ни звука. Еще раз осмотрев коридор, Валентин аккуратно прикрыл дверь. А через пару минут он уже входил в комнату сторожей.

На широком потускневшем столе валялась знакомая широкополая шляпа – отзвук ковбойской молодости Чапы. Сам Чеплугин сидел в кресле и остекляневшими глазами смотрел прямо перед собой. Как выглядит роскошная медвежья шуба, изъеденная молью, так приблизительно выглядел и этот подточенный многочисленными страстями великан. Скинув сумку, Валентин присел напротив сторожа, осторожно коснулся огромной безжизненной кисти. Взор Чапы ожил, медленно обратился к вошедшему.

– Узнал меня? – спросил Валентин.

Чапа открыл рот, хрипло простонал.

– Какого черта?.. Гады вы подколодные! Неужели нельзя найти кого-нибудь другого?!

– Так ты узнал меня?

– А чего тебя узнавать. Ты не генсек и не Сулик, – Чеплугин повернулся сначала в одну, потом в другую сторону.

– Что потерял? Случайно не это? – Валентин подцепил с пола клочок таблеточной упаковки. – Санапакс? Опять за свое?

– А кому какое дело? Ты же не побежишь закладывать коллегу?

– Уже побежал, – Валентин скомкал остатки упаковки, швырнул в корзину для мусора. – Если уж Сазик об этом знает, стало быть, знают все. Помяни мое слово, за эту самую наркоту тебя и выпрут.

– Да плевать, – Чапа перегнулся через ручку кресла и действительно плюнул в сторону корзины. – Может, я сам хочу, чтобы меня выперли.

– Действительно этого хочешь?

– А почему нет? – Чапа хрипло закудахтал, что означало у него приступ смеха. – Выйду на пенсию, буду рыбачить, заведу кур, свиней.

– По-моему, ты их уже завел, – поднявшись, Валентин приблизился к окну, распахнул створки. Обернувшись, пояснил: – Ароматы, во всяком случае, как в хлеву, это точно.

Засопев, Чапа выставил на стол бутылку недопитого коньяка и грязный с пожелтевшими стенками стакан.

– Еще ты мне будешь это говорить!

– А что? Кто-то еще говорил? – Валентин скрестил на груди руки. – Так, может, мы правы, Чапа? Может, стоит прислушаться? Извини, но от тебя пахнет немытыми женщинами…

Желтый стакан, как из пращи, вылетел из руки сторожа, ударившись в стену справа от Валентина. Лицо Чапы побагровело.

– Ладно, не пыхти – не паровоз, – Валентин усмехнулся. – Допивай свой коньяк, а то, вижу, ты и впрямь не в себе. С двух шагов промазать в человека стаканом!

Чапа послушно припал к бутылке. Было слышно, как с бульканьем жидкость перетекает из посудины в человеческое чрево. Капельки пота, двинувшись от виска пьющего, медленно поползли к небритому подбородку. Черные спутанные волосы, сосульками свисающие до плеч, обрюзгшее лицо шестидесятилетнего пропойцы. Но до шестидесяти Чапе было еще далеко. Насколько Валентин помнил, сторожу спорткомплекса едва перевалило за сорок.

– Кстати, о немытых женщинах, – Чапа перевел дух и с недоумением воззрился на опустевшую бутылку. – Вчера их сюда навели не меньше роты. Наверное, согнали из подшефных гостиниц. Такой табор устроили! До семи утра кочевряжились, так что санапакс мне пришелся в самый раз.

– Надеюсь, в оргиях ты не принимал участия?

– Что я – вольтанутый? Этих болячек мне больше не надо, – Чапа передернул плечами. – Но одним глазком взглянул, само собой. Из интереса. Все наши шмурики и кодланы там были – Степчик, Сулик, эта обезьяна Мартыныч… Кто в трусах, кто в галстуке, кто нагишом… Это у них юмор такой, значит, – нацепить на шее бабочку и разгуливать без штанов. Жирные, как боровы, и по десятку девиц на каждого. Зойка там тоже задом вертела. Про тебя между прочим выспрашивала.

– С чего бы?

– Известно, с чего. Ты у нас здесь один, считай, ее не трахал. А это уже, сам понимаешь, западло. Обидно дамочке.

– Переживет.

– А вот это ты зря. Девочка яркая, с характером. Может и нагадить…

– Да пусть, переживу как-нибудь.

– Про «как-нибудь» многие мечтают… Не-ет, я бы на твоем месте не терялся, – Чапа хмыкнул. – Конечно, клейкая она, как осьминог. И ненасытная. С такими осторожнее надо. Душу высосет и не только. Кстати, шепнула мне, что Колета загребли. Этот идиот по пьяне пару машин колупнул. Так что теперь ты здесь надолго.

– Надолго – так надолго, – Валентин кивнул на стену с коньячным пятном. – Не забудь осколки прибрать.

Чапа шумно вздохнул. Все равно, как кит или мамонт. За один присест он, должно быть, вдыхал и выдыхал литров по восемь воздуха.

– Сам виноват. Я тебя предупреждал: не доводи до греха.

– Велика барыня, – Валентин потер нос, с упреком покосился на пальцы. Видимо, от этой привычки уже не избавиться. – Кстати, мне не звонили?

Рыхлый изъязвленный подбородок сторожа дрогнул. Валентин приготовился услышать знакомое кудахтанье, но вместо этого Чапа раскашлялся. Кое-как справившись с перханьем в груди, прохрипел:

– Скажи прямо: мол, интересует Алоис. Так вот, никто тебе не звонил и звонить не будет. Прими мой совет, Валек, отдавай швартовы и отваливай от этого скопидома. Тут одно к одному. И начальство к тебе присматривается, и Колет загремел, и всякое разное. Короче, соображай.

Валентин улыбнулся.

– Что-то мне все сегодня советы дают. Только никто не объясняет, почему я должен рвать с Алоисом.

– А тут и объяснять нечего. Навар невелик, а риска – по самый кадык. Так что меняй «крышу», пока не поздно. Алоис думает, что он локомотив, только я-то знаю, что это не так. Между нами, он и на дрезину не тянет.

– Тебе-то лично чем он не угодил?

– А чем он мне угодил? – Чеплугин стал тяжело подниматься. Огромное, обтянутое черным свитером тело росло и росло. Он был выше Валентина на целую голову. Без двух сантиметров Примо Карнера. Самый высокий человек на стадионе. Когда-то – и самый сильный.

– Я ведь редко кому намекаю, ты меня знаешь, – Чапа оперся о стол бревноподобными ручищами, и стол под ним жалобно скрипнул. – Но тебе, дураку молодому, даю бесплатный совет. Потому как догадываюсь, к чему все идет. И не идет даже, а катится. Твой Алоис стал поперек горла нашим шмурикам. К майданному делу подкрался, торговлишку прибирает к рукам, а на общак кидает мелочевку – только чтоб отмазаться. Он-то думает, что всех обводит вокруг пальца, а на самом деле это его тут приговорили. Выждут удобный момент – и кончат.

– Откуда знаешь? Про приговор и майданные дела?

– Слухами земля полнится… Да вот еще слышал мимоходом: кто-то сдал Папику четыре вагона с китайской фарцой. А Папик – кент Малютина.

– И что?

– А то, что вагоны те – тоже принадлежат Малютину. Интересный оборот, правда?

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Затем, что жареным пахнет, Валя.

– А может, тебе это приснилось? Про вагоны, про фарцу и прочие страхи?

– Ты ведь знаешь, я не мастак фантазировать. Умел бы сочинять, давно катал бы книжки. Про коньков-горбунков и дурачков вроде тебя. Так что можешь мне поверить, с Алоисом, считай, кончено. – Чапа шумно вздохнул. – И соображай… Пока ты еще в штате Сулика, но если не отколешься от Алоиса – со стадиона тебя попросят. Найдут кого-нибудь вместо Колета и попросят.

– Чего ж раньше не попросили?

– Спроси, если интересно. Только не у меня, а у Дрофы. Может, сыграть с Алоисом хотели. В подкидного.

– Ага, через меня.

– Почему нет? Короче, я сказал, тебе думать. Сторож стадиона – это и деньги, и крыша.

– Алоис мне тоже платит. И кстати, это ведь он устроил меня сюда.

– Значит, тоже имел на тебя виды. Но это их политика, Валя. Их, а не твоя. Тебе в эту мокротень лучше не соваться. Целее будешь.

– Это как сказать… Возможно твои шмурики и списали Алоиса, но я-то его через день вижу. И на ребяток его любуюсь. Бригада там – будь здоров! И гестапо свое имеется. Любого прижмут в случае чего.

– Ловчишь, Валек. Ох, ловчишь! – Чапа покачал головой. – Только на двух стульях не усидеть. Выбирай, пока за тебя не выбрали. Либо Сулик, либо Алоис.

– Советуешь переметнуться?

– Все правильно, сынок. Мы с тобой люди маленькие – те самые, о которых ноги вытирают. Так что не строй из себя девочку. Ты не Труфальдино, чтобы подмахивать двум хозяевам… – Чапа настороженно повернулся. Через раскрытое окно долетело далекое треньканье трамвая. – В общем, я сказал, ты услышал. Дальше решай сам.

– Спасибо, – кротко поблагодарил Валентин. – Я подумаю.

– Думай, думай, – Чапа криво ухмыльнулся. – Только недолго.

– Кстати, – Валентин взглянул на часы, – можешь отправляться домой. Твоя смена уж два часа, как закончилась. А я пока пройдусь по территории.

Уже в дверях Валентин обернулся.

– Гоша не заглядывал?

– Гоша? Это тот мужичонка зачуханный? Вроде нет, не помню. Карбузый заходил, а этот нет. Зачем он тебе?

– Так… Стихи брал почитать, все никак не вернет.

– Чего? Стихи? – Чапа выглядел обескураженным. – Этот чухонец читает стихи?

Не отвечая, Валентин вышел в коридор.

***

«Зачуханного мужичонку» он обнаружил в щитовой. А перед этим еще раз побывал в кладовых, заглянул в пустующий душ. Именно в таких местах Гоша прятался от людей. Забитое существо, вызывающее у одних жалость, у других смех. Костлявый и нелепый, он был обряжен в такую же нелепую одежду: мышиного цвета брюки, боты на металлических молниях, вельветовая куртка времен шестидесятых и лыжная шапочка, не покидающая головы в течение всего года. Разнорабочий стадиона скрывал под ней лысину – главный объект насмешек. «Шмурики, откуда у нашего Гоши плешь? Червонец тому, кто расколется!..» Обычно не раскалывался никто, зато все с удовольствием гоготали. Гоша работал на стадионе уже пятнадцать лет и все это время неизменно числился в категории разнорабочих. Видно, сама природа снабдила его незримым седлом, на которое без конца вползали любители чужих загривков, посылая разнорабочего за пивом и сигаретами, заставляя копать, пилить и красить, под плохое настроение награждая оплеухами и пинками. И Гоша выполнял все безропотно, умудряясь однако сохранять при этом толику достоинства. Он играл роль отзывчивого малого, не желая признаваться ни себе, ни окружающим, что мало-помалу превратился в забитого раба. Именно эта нестыковка кажущегося и реального подтолкнула Валентина взять над Гошей опеку. Опека оказалась обременительной, не раз и не два приходилось разговаривать жестко, и тем не менее от Гоши отступились.

Разглядев в полумраке скрюченную угловатую фигуру, Валентин повернул тумблер и шагнул в щитовую.

– Привет, пролетарий!

С радостной суетливостью Гоша соскочил с лавки, пожав протянутую руку, неуклюже поклонился. Он действительно был рад Валентину, но улыбался смущенно и неестественно. Жизнь крепко поработала над ним, коли отучила делать такие простые вещи. Встречаясь с Гошей, Валентин нередко испытывал приступы раздражения. Согбенная фигура несчастного разнорабочего вызывала в нем слепую безадресную ярость. Почему ве так случилось, почему не срослось? Кто был в большей степени виноват – гены, семья или школа? Можно было ручаться, что подобных Гош по стране насчитывались тысячи и тысячи… Он с трудом взял себя в руки. В жизни мириться приходилось не только с этим, но именно в случае с Гошей он сознавал полное свое бессилие.

– Садись, – Валентин кивнул на скамью, а то Гоша так бы и стоял перед ним, словно рядовой перед генералом. – Садись и рассказывай.

Что-то пробормотав, Гоша зачем-то обошел скамью кругом и только потом неловко присел на самый краешек. Шагал он тоже нелепо – точно балерина выворачивая носки наружу, покачивая при этом костлявыми плечами, опасливо косясь по сторонам. Словом, – недотепа из недотеп. Смешной и жалкий, добрый и надежный.

Прежде чем заговорить, Гоша помолчал, собираясь с мыслями, плавным движением, словно пианист перед игрой, выложил на колени кисти рук.

– Сегодня прибирал в коридорах, – низким медлительным голосом начал он. – Чужих вроде не было. Начальники дважды собирались в кабинете, о чем-то ругались. Потом пили. Степчика заставили нырнуть с вышки, он жутко боялся, а все смеялись. Потом он еще нырял, пока не наглотался воды. Яша его шестом вытаскивал… А с утра суетились с сауной: меняли деревянную обшивку, вызывали техников.

– Во-от! А говоришь, чужих не было.

Гоша виновато заморгал.

– Техники тоже из наших, – несмело промямлил он. – Обслуживают котельную. Одного Павел зовут, другой – седенький такой… Не помню имени…

– Ладно, продолжай, – Валентин успокаивающе махнул рукой.

– В общем сауну отладили. Сейчас там Яшины ребята, ну и… Некоторые из гимнасток, – Гоша густо покраснел. – А Сулик с Малютиным в бильярдной. Играют на деньги.

– Стало быть, вся гоп-компания кроме Алоиса? Жаль.

– Ну да, – Гоша неуверенно пожал плечами. Он словно ощущал некую вину за сказанное.

– Больше ничего?

На Гошином лице отразилась тихая паника. Плечи его снова поползли вверх. Он искренне переживал, что не может ничего добавить к рассказу.

– А помнишь – то, о чем я тебя просил? – Валентин заговорил чуть тише.

Разнорабочий испуганно встрепенулся. Голова его часто закивала.

– Да, это я сделал! Батарейку вставил, как вы просили.

– Никто тебя не видел?

– Нет, все тихо было, – Гоша заволновался. – Вчера ведь что было? Ну да! Они как раз в бильярдную ушли. А я взял совок с веником, как вы советовали – ну, и пробрался туда.

– Вот и молодчина, – Валентин похлопал его по плечу. – Ты все сделал правильно. Главное – спокойствие и осторожность. Если кто рядом, не рискуй… Как там наш Коля-Николай? Зубы по-прежнему не вставил?

– Он хотел, но туда надо днем, а Степчик не пускает. Днем – уборка территории, надо сжигать ящики, мусор, а тут еще новые дела навалились.

– Ясно. Значит приятель по-прежнему шепелявит. Зря.

– Я ему тоже говорил. Конечно, надо сходить! – губы у Гоши задрожали. Он и тут ощущал себя виноватым, хотел оправдаться, но не получилось. Коля-то Николай и впрямь шепелявил, и факт этот перевешивал все его Гошины старания… Приглядевшись к нему внимательнее, Валентин нахмурился.

– А ну-ка повернись, дружок!.. Еще немного. Так… Кто это тебя?

Левая щека у Гоши выглядела чуть припухшей. Синева еще не проявилась, но догадаться о случившемся было несложно.

– Кто-нибудь из Яшиных орлов?

Гоша понурил голову. Обстоятельства своих многочисленных избиений он предпочитал скрывать. Валентин вспомнил недавнюю усмешку Чеплугина.

– Не Чапа, нет?.. Ну, слава Богу. Тогда кто? Степчик, что ли?

Гоша не ответил, но по дрогнувшим плечам Валентин понял, что угадал. Степчику многое сходило с рук. Помощник директора слыл первостатейным хамом и частенько пускал в ход кулаки. Кое-кто поговаривал, что он гомик, и Валентин не видел причин не верить этому. Что-то в Степчике и впрямь виделось инородное. Даже то, с каким пылом утверждал он всюду свое мужское начало, невольно доказывало обратное.

– Подожди! Он что, приставал к тебе?

Гоша опустил голову. Пальцы его стиснули худые колени.

– Вот, значит, как… – Валентин невидяще уставился в пространство. Мерзкий холодок прокрался в грудь, стало больно дышать. Времена Акакий-Акакиевичев не прошли. Только когда-то над ними смеялись и в подворотнях стягивали шинельки. Сегодня их били без всякого стеснения, лишали зарплат и насиловали… Подобного бешенства Валентин не испытывал уже давно. Заставив себя разжать кулаки, глухим голосом спросил о совершенно постороннем.

– Там на главном складе какие-то ящики. Не видел, что в них?

Гоша заерзал на лавке, робко пролепетал:

– Какие-то банки… Ребята вскрывали, но я не видел. Может тушенка?

– Наверное, она и есть, – Валентин хлопнул Гошу по плечу. – Ладно, гляди бодрей, машинист! Не век нам кочегарить! – поднявшись, спросил. – Ты посидишь еще здесь?

– Нет, я ведь только на минуту. Отдохнуть, – Гоша с готовностью вскочил. Не зная куда девать руки, сложил их на животе, тут же перепрятал за спину. Смешное горемычное существо мужского пола и человеческого рода. Подвергни такого пыткам, и тогда бы Гоша не признался, что часами просиживает в подобных закутках. Иногда в темноте, иногда при свете, с клочками читанных-перечитанных газет на коленях или вперившись в темноту глазами забившегося в нору мышонка.