Олежкины истории. Повести и рассказы

К нему прибегал не так уж редко, и использовал в качестве наиболее действенного и доходчивого аргумента в борьбе со злостными прогульщиками и иными нарушителями школьной дисциплины. Особо доставалось курильщикам, застигнутым на месте преступления – иногда та или иная классная руководительница просила его проверить туалетную комнату. В таких случаях он ласково, со словами «иди сюда, будем тебя лечить», приглашал провинившегося в свою каморку рядом со спортивным залом, где хранил свой инвентарь, зажимал его в позе богомольца между коленями и с оттяжкой прикладывался кедом сорок пятого размера к ягодице.

Интенсивность процедуры определялась тяжестью провинности. Раздавался смачный шлепок, сопровождаемый сдавленным воплем, и через минуту сконфуженный пациент, потирая зону аппликации лечебного средства, появлялся перед своими сверстниками.

Эта практика использования «горчичников», как и в медицине, обладала устойчивым лечебно-профилактическим эффектом. Опасение вновь оказаться в каморке надолго удерживало многих от рецидива заболевания, а потенциальных восприимчивых к любому из недугов, влекущих к посещению этого места – от желания повторить «горький» опыт своих предшественников.

Но, что удивительно, никто из подвергшихся экзекуции, и даже не единожды, не жаловался на это ни директору школы, ни своему классному руководителю. Помимо осознания справедливости воздаяния за проступок, многие из сорвиголов не без оснований уповали на соблюдение какого-то негласного договора между ними и физруком, согласно которому за их неразглашение оценка по предмету не снижалась. Оценка, заслуженная на занятиях. Кстати, многие из членов команды, сидящие сейчас на лавках, были знакомы с легендарным кедом не понаслышке – в хоккей играли далеко не «ботаники».

Что же касается хоккея, то в игре этой Виктор Николаевич разбирался, скажем прямо, слабовато. В том смысле, что хоккейный тренер из него был никудышный. Правила игры он, конечно, знал, но не более того. И он сам, и многие в школе – да что там, в школе, даже в районе не предполагали, что, по сути своей, дворовая команда, победив своих сверстников, выйдет на городской уровень. Да и команды здесь, в Петергофе, были посильней и с традициями.

И ладно бы, только это – никто не ожидал, что там, в городе, эта сборная из маленького пригорода, к которой вполне подходил не очень лестный эпитет-приставка «подзаборная», справится и с другими противниками из числа мастеровитых, уже с именем, сплошь состоящих из учащихся специализированных спортивных школ, и окажется в финале турнира.

И вот тут-то спохватилась местная администрация. Как же так: ребятам играть в «Юбилейном», на главной спортивной площадке Ленинграда, где, наверняка, будет и городская пресса и, возможно, телевидение, а они, словно партизаны, одеты, кто во что горазд. Ну не позор ли для района? Им не в турнире «Золотая шайба», а в конкурсе «Золотая шайка» впору выступать. Так и выразился председатель исполкома, взглянув на команду после тренировки. И тут же поправил себя – даже не «золотая», а «залатанная».

Он дал указание снабженцам, и те в экстренном порядке закупили комплект детской хоккейной формы. Коньки вот только не успели приклепать к ботинкам – времени до матча оставалось два дня. И на клюшках сэкономили. Но ребята, несмотря на это, всё равно страшно обрадовались. Это надо же – их признали и уважают! Правда, к гордости от обладания формой – а потратили на неё, а как утверждали посвящённые, аж целых две тысячи рублей, сумасшедшие по тем временам деньги – примешивалась ещё и дополнительная ответственность. Нужно было оправдывать доверие старших.

Но руководству этого показалось недостаточным. На помощь физруку срочно отрядили Кима Ивановича, старшего инструктора из районной спортивной школы. Тот, правда, с хоккеем тоже не особо дружил, но неплохо разбирался в футболе. А где футбол – там и хоккей, полагали они. К тому же он имел какие-то связи в городском спорткомитете, что тоже было немаловажно. Знал он и другие секреты подготовки чемпионов, в чём ребята вскоре смогли убедиться на собственной шкуре. Или почти на ней.

Ким Иванович прибыл в школу утром, накануне выезда команды на матч. Одет он был подобающе: светлая дублёнка, под ней – тёмно-синий шерстяной олимпийский костюм, в руках – большая сумка с эмблемой кого-то цветка с тремя полосками поперёк. Они заперлись с физруком в каморке и затихли. Видимо, разрабатывали секретный план на игру. Команда в ожидании инструктажа расселась в зале и стала раскладывать ещё не утратившую первозданный фабричный запах форму по баулам.

– Макс, теперь мы уже точно «залатанная шайка». – Олежка повернулся к своему однокласснику Вовке Максимову, демонстрируя ему хоккейный панцирь. – Латы у нас просто богатырские.

От уроков их сегодня освободили, но это никого особо не радовало. Переживания по поводу предстоящего матча отодвигали на второй план все остальные чувства.

Дверь в каморке открылась, и из неё показалось широкая физиономия Виктора Николаевича.

– Яковлев, иди сюда. Начнём с тебя как с капитана.

Юрка недоумённо пожал плечами и зашёл в каморку. Маленький и шустрый, он удивительно ловко просачивался между защитниками и оказывался один на один с вратарём. Капитаном же его выбрали, скорее, не за это. На первый взгляд трудно было разглядеть в нём лидера, и могло показаться, что он им стал по недоразумению или, как говорят, по приколу. Но за этой, далеко не богатырской, внешностью скрывалась душа настоящего бойца. К тому же он мог шуткой подбодрить упавшего духом товарища и метким словом пристыдить растяпу. Хотя всё это не мешало всем звать его Яшкой.

Через минуту он появился с довольно странным лицом, искажённым гримасой отвращения.

– Тебе что, горчичника отвесили? – ухмыльнулся Серёга Башкатов. – Для профилактики или в качестве аванса?

Сам он слыл заядлым курильщиком и приглашение в каморку по другому поводу как-то не воспринимал.

– Иди, сам узнаешь.

Башкатов с недоверием покосился на дверь, из-за которой снова высунулась голова Виктора Николаевича.

– Башкатов, давай, заходи, – обратился физрук к сидевшему поблизости Серёге. – Тебе не привыкать.

Тот насторожился.

– Да ладно, не переживай, не обидим.

Засопев, Башкатов поднялся и исчез за дверью. Вскоре из каморки раздался сдавленный кашель и через несколько секунд он, зажимая рот рукой, появился на пороге.

– Ну и гадость! – выдавил он и натужно кашлянул. – Следующий.

На вопрос, что это было, он только пожал плечами. Любопытство нарастало, но никто из товарищей не мог или не хотел толком объяснить, что там происходит. Кто морщился, кто загадочно улыбался. Наконец очередь дошла до Олежки. Зайдя в каморку, он увидел инструктора, сидящего перед молочной флягой и усердно перемешивающего её содержимое здоровенным половником. Зачерпнув им в посудине, он наполнил стоящий на столе стакан какой-то мутноватой, с белёсой взвесью жидкостью и протянул его пареньку.

– Пей, не бойся. Это вода с глюкозой.

Олежка с недоверием взял стакан, поднёс его ко рту и сделал небольшой глоток. Раствор был сладковатым на вкус и не таким уж противным. Он выдохнул и, чуть не поперхнувшись, в несколько глотков допил остальное. Затем вытер рукавом губы.

– Молодец, – удовлетворённо кивнул инструктор. Он повернулся к физруку. – Не то, что этот твой Башкатов. Он уже, поди, портвейн из горлышка хлещет, а от эликсира здоровья ему, видите ли, дурно стало!

– Тот может, – согласился с ним Виктор Николаевич. – Доберусь я до него как-нибудь.

Наконец, с «допингом» было покончено, и им дали команду на выход. Два автобуса, выделенных исполкомом, один – для хоккеистов, другой – для болельщиков, поджидали пассажиров рядом со школой, урча моторами. Глава администрации, директор и секретарь комсомольской дружины пожелали отъезжающим возвращения с победой. Не хватало только благословения батюшки.

Олег даже не мог припомнить, что было с ними по дороге, и как он очутился на льду «Юбилейного». Всё это, казалось, происходило не с ним, а с кем-то другим и напоминало ему сон. К реальности он вернулся лишь в раздевалке, уже после первого тайма.

– Геша, что с тобой случилось? – Физрук тряс за плечи Гену Меркулова, сидящего рядом с ним. – Ты просто сам на себя не похож!

Меркулов был главной надеждой команды. Настоящий самородок, в свои неполные четырнадцать он виртуозно катался на коньках и в совершенстве владел клюшкой. Имея средний рост, на льду Гена казался чуть ли не наголову выше остальных – столь заметны были его действия. Порой он в одиночку мог решить исход всего матча. Хотя и без формы он выглядел тоже далеко не по-детски – его щёки, уже знакомые с бритвой, отливали синевой. Нередко представители команды побеждённых требовали у физрука предъявить Гешины метрики, считая его подставным игроком.

– Сам ничего не понимаю. Коньки не слушаются, бьют в ноги. Не могу толком развернуться.

Ким Иванович насторожился.

– Ты их давно правил?

– Накануне, как положено. Даже канавки проточил.

– А ну-ка, дай посмотреть.

Тот расшнуровал конёк и протянул его инструктору. Он провёл пальцем по лезвию и покачал головой.

– Слишком острые, а у них здесь тепло, поэтому ледяное покрытие рыхлое. При резком повороте коньки вгрызаются в лёд и скалывают его. Надо бы притупить.

Похоже, у многих была аналогичная проблема. Где же ты раньше был, подумал Олежка. Геша вытащил из сумки точильный брусочек и стал неуверенно водить им по лезвию конька.

– Этак ты их совсем загубишь. Надо бы поменяться тебе с кем-нибудь. У кого коньки не бьют?

Олежка на секунду задумался и затем стал расшнуровываться.

– Попробуйте мои, – он протянул конёк Киму Ивановичу.

– Эти, вроде, получше. Размер, правда, приличный. – Он сравнил его с Гешиными. – Ну, ничего, на два носка пойдёт.

Во втором тайме игра немного выровнялась. Геша поймал кураж и ему удалось отыграть одну шайбу. Болельщики команды, приунывшие было к середине игры, воспрянули духом. Но большего, к сожалению, достичь не удалось. Тем более, что к концу тайма некоторые игроки стали чувствовать странное недомогание, а Меркулов и вовсе схватился за живот. Олежка тоже ощущал смутные позывы, характерные для «медвежьей болезни», но списывал это на нервное напряжение.

Команда доигрывала матч в неполном составе. Геша выходил на лёд урывками, и большую часть времени проводил в туалете. Башкатов вместе с братьями Сашкой и Костиком Трифоновыми не отставали от него, временами нетерпеливо стучась в занятую кем-то из товарищей кабину. Яшкины усилия вернуть команде уверенность и боевой дух успеха не имели. В итоге колпинцы довели матч до победы, забросив им ещё одну шайбу.

По пути домой в автобусе царило мрачное настроение. Виктор Николаевич сидел рядом с Олежкой и молча смотрел в окно. Иногда паренёк чувствовал, как тот изредка бросал взгляд на инструктора спортшколы, сидящего на переднем сиденье, досадливо качал головой и хмурился.

В какой-то момент он пнул Олежку ногой.

– Почему проиграли? – задал он неожиданный, полный горечи вопрос, словно рядом с ним был не подросток, а маститый хоккейный эксперт. Олежка и сам был бы не прочь спросить об этом физрука, но по его потухшим глазам видел, что у этого, пусть и уважаемого в мальчишеской среде, но всё же простого школьного учителя тоже не было ответа на столь специфичный вопрос. Хотя, для него и так многое было ясным. Объективно рассуждая, они и без того прыгнули выше головы, и сетовать на фортуну, требуя у неё большего, было бы вовсе нескромно. К тому же колпинской «Сменой» руководили профессионалы, и ребят в этот легендарный клуб набирали с раннего детства. Команда числилась в хоккейных грандах, и из года в год она по праву занимала первое место в различных городских турнирах. А они… Да и с глюкозой как-то не задалось.

– Лёд для нас какой-то непривычный. Мы же всегда только под открытым небом, на морозце играли.

– Это понятно. А что ещё?

– Вы бы об этом у Кима Ивановича спросили. Ему со стороны видней.

– Ему видней… Ему бы не школьную команду к золотой шайбе готовить, а бригаду золотарей работой обеспечивать, – в сердцах бросил физрук и снова замолчал.

Олежка перевёл взгляд на товарищей. По их лицам и царящей в салоне тишине он чувствовал, что делиться впечатлениями никому не хотелось. Яшка сидел понуро, Геша и вовсе надвинул шапку на лоб. Что греха таить – ещё недавно многие из них в глубине души мечтали увидеть себя участниками завершающей, всесоюзной стадии этого почётного турнира, а сейчас… Да, нелегко было расставаться с этими грёзами, спускаясь с неба на грешную землю. Огорчало также и то, что они, так ещё и не успев привыкнуть к своей новой форме, вынуждены были с ней расставаться. На следующий год для участия в городском этапе соревнований на смену им могла прийти более молодая, талантливая поросль, и тогда она смогла бы избежать подобной ошибки, получив эту форму загодя.

Но что он знал точно, это то, что большинству из здесь сидящих вскоре предстояло расстаться не только с хоккейными латами, но и, как Золушке вместе с боем курантов, с этой маленькой сказкой, в которой они все вдруг очутились. И снова превратиться в «золотую» или в «залатанную» – кому как нравится – шайку.

Трёхболтовое лето

Первое построение

– Аксельдорф!

– Я!

– Артюхов!

– Я!

– Воронов!

– Я!

Помощник командира капитан-лейтенант Засыпкин звонким, с хрипотцой, голосом продолжает зачитывать список студентов, прибывших к ним в экипаж. Вытянувшись в нестройную шеренгу, облачённые в выцветшие матросские робы, они стоят на верхней палубе водолазного спасательного судна и щурятся в лучах утреннего солнца. Обычная утренняя поверка, проводимая перед подъёмом флага, сегодня дополнена процедурой знакомства экипажа с новыми бойцами, временно «призванными» сюда если и не для усиления боевой мощи корабля, то, хотя бы, для повышения уровня ай-кью, или коэффициента интеллектуального развития его личного состава.

Впрочем, такая задача перед ними не ставится. Здесь они должны пройти флотскую практику, обязательную для присвоением им звания офицеров запаса. И, хотя большинству из них это звание совершенно безразлично, его наличие освобождает от срочной службы в рядах славной советской армии после выпуска.

Вместе со щупленьким горластым помощником в смотре участвует и замполит. С бордовой папкой в руке, он вальяжной походкой следует за подтянутым, строгим с виду строевым начальником вдоль шеренги. Его выступающий вперёд животик плотно обтягивает кремовая рубашка. Хотя принято считать, что у моряков всё, что выше пояса – это грудь, на этот случай данное правило можно распространить лишь с большой натяжкой, приблизительно с такой же, в которой пребывает ткань его рубашки в означенном месте.

Остановившись рядом с Мишей Аксельдорфом, он придирчиво смотрит на его щёки, густо поросшие жёсткой щетиной.

– Вам бы, товарищ, побриться не мешало.

Он проводит ладонью по своему лоснящемуся подбородку, словно демонстрируя его в качестве образца для подражания.

Побриться бы не мешало…

Прибыв в дивизион аварийно-спасательных судов накануне вечером, пятикурсники корабелки ещё толком и не успели освоиться на этом судне. Первым, что бросилось им в глаза здесь, были покосившиеся кресты городского кладбища, тянувшегося вдоль территории военно-морской базы, сразу же за зданием штаба дивизиона. Это соседство выглядело весьма парадоксально, недвусмысленно намекая на тщету и никчёмность существования подобного рода флотской структуры. Более логичным и жизнеутверждающим была бы близость этого дивизиона со зданием профилактория или, на худой конец, с госпиталем.

Конечно, трудно ожидать, что каждая спасательная операция непременно должна проходить по сценарию, схожему с сюжетом голливудского фильма, заканчивающегося хеппи-эндом, но это соседство навевало совсем иного рода ассоциации, иллюстрируя собой известный своим чёрным юмором анекдот:

– Может, сначала в реанимацию, сестра?

– Доктор сказал – в морг.

На спасателе оказалось большинство из прибывших. Несколько человек разместили на водолазном боте, стоящем по корме от спасателя, а кого-то и вовсе оставили на базе. Принцип, по которому происходило распределение, был не ясен. Не исключалось, что у оставленных на берегу имелись серьёзные проблемы с вестибулярным аппаратом, а ведь именно он, как известно, отвечает за проявление морской болезни. Но никто не мог помнить, чтобы во время медкомиссии кого-то из них вертели на специальном кресле и потом предлагали пройти вдоль нарисованной на полу прямой линии. Причисленные к плавсоставу «счастливчики» в глубине души хоть и тешили себя фактом признания своей флотской полноценности, но пока мало кто из них до конца осознавал, стоит ли откровенно радоваться этому или завидовать оставшимся на берегу.

В числе большинства, направленного на спасатель, оказался и Олег.

Практикантам отвели довольно просторный кубрик в кормовой части судна. В помещении было жарко, вентилятор не помогал, что-то монотонно выло, с камбуза несло кислой капустой. Ночь прошла беспокойно. Мучила духота, временами что-то начинало подвывать, хлопали тяжёлые двери, топали чьи-то башмаки, судно покачивало – до сна ли тут. В шесть часов утра подъём – «Команде вставать!», а затем через каждые пять минут звонки-команды, команды-звонки. К построению далеко не все успели привести себя в порядок.

Стоя в строю, Олег, как и остальные, чувствует себя неким инородным телом в этом сложном организме, жизнедеятельность которого подчинена на первый взгляд довольно мудрёным, малопонятным для неискушённого в морской службе человека правилам и законам. Но вместе с тем во всей этой, казалось бы, никчёмной суете присутствует некая логика и заложен скрытый смысл.

Ещё не успев ознакомиться даже с искусством крепления гюйса к вороту форменки, и правильно, без привычной проверки в зеркале – их здесь просто нет – водружать на голову бескозырку, чтобы её ленточки не свешивались на плечо, он с чувством, похожим на зависть, всматривается в стоящих напротив моряков и пытается принять такую же бравую, и в то же время непринуждённую и независимую позу. Но всё, что удаётся пока, это с трудом сдерживать зевоту и перестать переминаться с ноги на ногу.

Тяжёлые, уже кем-то до него разношенные ботинки, именуемые на флоте – лучшего термина не подберёшь – словом «гады», несмотря на плотную шнуровку, болтаются на ступнях и создают необычное, столь бесполезное и ненужное здесь, а вовсе не там, где хотелось бы, ощущение внутренней свободы.

Замполит, казалось бы, ждёт реакции на своё замечание.

Миша молча смотрит поверх его головы куда-то в сторону кладбищенских крестов, и в его маслянистых задумчивых глазах сквозит не то досада, не то безразличие, как некая защитная реакция организма в ответ на вечно недружелюбно настроенную против него и его соплеменников внешней среды. Да, измельчали нынче комиссары, измельчали. Об этом ли мечтали их предшественники, кстати, многие из которых – его братья по крови, облачённые в чёрные кожаные регланы, с маузерами на боку, своими пылкими речами воодушевляющие народные массы и приводящие в трепет разного рода контру в ещё сравнительно недалёкие революционные годы? Наверняка где-то там, на погосте, покоится прах не одного из тех пламенных агитаторов, которые сложили головы в борьбе за лучшую долю, и не только для себя, заметьте, но и для простого народа. А нынешних, видите ли, его внешний вид не устраивает.

– Есть, побриться.

Заместитель, удовлетворённый фактом своей сопричастности к процессу поддержания уставного порядка на корабле, следует дальше.

Закончив осмотр, помощник рапортует командиру о готовности к подъёму флага. Звучит горн, и бело-голубой стяг взвивается над кораблём. Начинается первый день их пребывания на практике.

Вальяжной жизни – шкафут

Олег даже не успевает заметить, как пролетает первый день. Стандартная программа, как и в любом новом месте: знакомство с распорядком дня, правила противопожарной безопасности, основы борьбы за живучесть. Причём последняя почему-то воспринимается исключительно в негативно. В том смысле, что так обычно выражаются о негодяях и преступниках, с которыми никак не справиться. Дескать – вот гад, живучий.

Слушать всё это скучно до ломоты в зубах, хотя понимаешь, что здесь мелочей нет – многие инструкции писаны кровью тех, кто легкомысленно пренебрёг ими в своё время. Далее – поверхностное знакомство с кораблём и его назначением. Как и при посещении музея, Олега уже в третьем отсеке начинает откровенно клонить в сон. Так же, как и разнообразные экспонаты – искусно выполненные ювелирные изделия или предметы прикладного искусства, выложенные на стандартных прилавках, закрытых стеклом, или полотна известных мастеров в позолоченном багете рам, насыщающие предел эстетического восприятия ещё в первых залах музея, так и обилие однообразных корабельных приборов, надписей, пучков кабельных трасс и трубопроводов вскоре сливаются в единую картину, и речь механика, местного экскурсовода, воспринимается, как однообразный, монотонный фон.

Но запоминается главное. У каждого на корабле в своём заведовании имеется матчасть, которую он обслуживает и за которую отвечает. При этом все системы и устройства корабля расписаны за экипажем, и ничто не остаётся бесхозным. Даже не подверженные износу и повреждению чугунные кнехты, требующие, разве что, косметической подкраски к дню флота.

Перед тем, как получить в заведование что-либо, каждым сдаётся зачёт на самостоятельно управление этим чем-либо, чтобы пользоваться им и шибко не испортить. А, поскольку практикантов учить особо некогда, да и двух нянек у одного дитя быть не может, они так и остаются «безлошадными». Койка не в счёт: на этой лошади ни борозды не вспахать, ни покататься. Хотя, кое-что им всё же доверяют, чтобы не очень-то вальяжно здесь себя чувствовали. И называется это объектом приборки. Ибо ветошью его даже при большом желании испортить сложно.

Объекты эти закрепляются за всеми на утреннем построении на следующий день. Помощник командира после зачтения их списка напоминает всем непреложную истину о том, что на флоте стрельба куётся на приборке. Интересно, в кого они здесь, на спасателе, стрелять собираются? Не в спасённых же! Может, конкурентов отгонять?

Олегу достаётся левый шкафут. Что это такое и где расположен неведомый доселе фрагмент корабля с этим загадочным названием, ему невдомёк. На помощь приходит Шура Венцель – этот объект им выделили на пару.

Шурик не напрасно слывёт знатоком флота и его славных традиций. Флот у него, наверное, в крови. Мать преподаёт в корабелке начертательную геометрию, отец – конструктор в проектном бюро. И не просто конструктор. Не то главный, не то ведущий. Вечная неразбериха с этими названиями, думает Олег. Ибо, по его разумению, ведёт тот, кто стоит во главе. Потому он и ведущий. А раз во главе, то он же и главный. В общем, беда с этим. А книги Соболева и Канецкого у Шуры буквально настольные. Да и с учёбой у него всё в порядке, даром что круглый отличник и «ленинский стипендиат».

– Идём за мной, – говорит он приятелю на следующее утро после прозвучавшей команды «Начать приборку». Он коротким путём – когда только успел так уверенно освоиться в коридорах спасателя? – ведёт его на палубу левого борта.

В носу палуба упирается в полубак с идущим наверх трапом, на юте обзор ограничивается помещением с дверью со скруглёнными углами. Дверь оборудована кремальерным затвором, за ней – барокамера. Здесь проходят декомпрессию глубоководники после спусков. Сейчас она пустует, погружений давно не было. Шура обводит глазами окружающее пространство и поясняет, что это вот и называется шкафутом. Что бы я без него делал, думает Олег.

Здесь они не одни. В средней части этого самого шкафута, оперевшись спиной о закреплённую на кран-балке внушительную грушу водолазного колокола, стоит какой-то матрос. На потёртых погончиках его робы красуется пара золотистых лычек, пилотка на голове небрежно сдвинута на лоб, во рту – сигарета. Старослужащий, догадывается Олег. Увидев студентов, он подходит к леерам, делает пару затяжек и швыряет окурок за борт.

– На приборку? – интересуется он, глядя на студентов, и получив от Шуры утвердительный ответ, удовлетворённо кивает. – Приступайте. Я здесь старший.

– А делать то что?

– Возьми «раёк» в кранцах, обрез там же найдёшь. Вода – здесь, – он кивает на вентиль. – Ну и палубу драй. А ты, – он поворачивается к Олегу, – бери ветошь и протирай леера.

Матросу наплевать, что перед ним без пяти минут лейтенанты. Раз ещё толком не служили, значит, «караси». Сам-то он здесь уже третий год службу правит.

К удивлению Олега, у его приятеля не возникает никаких вопросов по поводу услышанного. Он по-деловому направляется в сторону металлического шкафа, примыкающего к корабельной надстройке, раскрывает его дверцы и вытаскивает оттуда верёвочную швабру и тазик, наполняет его водой и принимается елозить шваброй по палубе. Управляется он с ней уверено, со знанием дела. Да он никак срочную успел где-то пройти! – мелькает в голове у Олега странная догадка, но он тут же отгоняет её. Венцель, как и все они, на подобном корабле впервые, да и с кранцами раньше дело вряд ли имел. Но по нему не скажешь – эк он ловко этот «раёк» в обрезе полощет!