bannerbanner
Олежкины истории. Повести и рассказы
Олежкины истории. Повести и рассказы

Полная версия

Олежкины истории. Повести и рассказы

Язык: Русский
Год издания: 2019
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 6

Он походит к прудику и бережно опускает своё незатейливое сооружение в воду. Налетевший порыв ветра подхватывает кораблик и увлекает его прочь от берега в своё первое, и, вероятнее всего, в последнее «круглосветлое» плавание. Судьба его очевидна: скоро он раскиснет и пойдёт ко дну. Но это не смущает Олежку. Ведь его «Авропка» сейчас гордо, на всех «парусах» мчится вперёд. И хоть она временами виляет из стороны в сторону и зарывается тупым носом в воду, радость всё равно распирает ему грудь. Ведь получилось же!

И если для этого бумажного крейсера всё скоро закончится, это не так уж важно. Важно то, что про себя он теперь твёрдо знает – для него всё только начинается. И спасибо за это Круглосветлому, его старому приятелю.


Скукин

Этот дядечка появился в садике в конце декабря.

– Ребята, кто хочет заниматься фигурным катанием? – спросила Татьяна Степановна.

Все тут же загалдели – я, я. Татьяна Степановна нахмурила брови. – Вы уже почти первоклассники! Я же вам объясняла, что нужно делать, если вы хотите что-нибудь сказать.

Все затихли, и вырос лес рук. Олежка изо всех сил тянул свою вместе с остальными. Коньки и лёд он обожал.

– Тот, кто хочет записаться в секцию, завтра приносит с собой коньки. Тренер, – она кивнула на дядечку, – посмотрит, как вы катаетесь, и выберет тех из вас, кого возьмёт к себе на обучение. Зовут его Юрий Алексеевич.

Ух ты, прям как Гагарин, подумал Олежка. Тем более, надо записываться.

Олежка с трудом дождался вечера, когда за ним пришла мама. Ему стоило немало трудов убедить родителей тут же купить ему новые коньки. Брать с собой снегурки в садик означало сразу же провалиться на пробах, ещё до прикручивания их к ботинкам. А что ещё хуже – стать посмешищем в группе. Решающее слово было за отцом.

– Я тоже в детстве мечтал о настоящих коньках, когда мы ребятишками зимой бегали на замёрзший Терек. Так пусть хотя бы у него моя мечта сбудется, – доносился его голос из кухни.

Через час Олежка примерял ботинки «фигурок», сидя на скамейке спортивного магазина. Всё-таки правильные мечты рано или поздно сбываются, пусть даже и с некоторым опозданием и не совсем у своих авторов. Он тоже не прочь о чём-нибудь помечтать для будущего сына (он почему-то не сомневался, что у него будет именно сын). Например, о персональном телевизоре с цветными мультфильмами на любой вкус по выбору. Но это уж совсем из области несбыточных фантазий. Надо что-нибудь попроще. Пусть это тоже будут коньки, но уже для хоккея. И, вообще, жалко, что их набирают только в эту секцию. Уж больно это про девочек. Он взглянул на свои новые коньки с белыми ботинками и вздохнул. Недаром ведь продавец говорит, что чёрные – большая редкость. Ну ладно, пусть для начала будет хотя бы фигурное.

На следующий день ребятишки демонстрировали Юрию Алексеевичу своё умение на городском катке, удачно располагавшемся как раз напротив их садика. Интересно, подумал Олежка, а если бы здесь был цирк, сюда бы клоуны с укротителями приходили учеников вербовать?

Его чем-то интриговало это слово – вербовать. От него исходила какая-то таинственность, связанная со шпионскими страстями, и одновременно с этим оно несло в себе привкус пасхального праздника. Несмотря на всякие запреты и гонения, он всегда свято чтился в их семье. Накануне пасхи бабуля обычно красила яйца в луковой шелухе, а отец приносил утром распустившуюся вербу, сплетал её в косу и ласково стегал ею по пяткам просыпающихся детишек:

– Вербохлёст, бей до слёз!

Олежка твёрдо стоял на коньках – опыт катания на снегурках сказывался. Огорчало другое. Стоило ему разогнаться и немного наклониться вперёд, как зубцы на полозьях коньков тут же вгрызались в лёд, и он нырял носом вниз. У снегурок носки были круглыми, напоминающими букву «С», поэтому и название у них было правильным. Это Олежка отметил ещё при первом знакомстве с ними. Отчасти его самолюбие тешило то, что многим не удавалось и этого. У большинства ноги сразу же разъезжались в стороны, и каждый второй, не сделав и пары шагов, мешком валился на лёд. Тренер с грустью наблюдал за этой картиной и никого не подбадривал даже шуткой. Какой строгий и скучный дядечка, подумалось Олежке. А ещё тёзка! Он вспомнил открытую и приветливую улыбку Гагарина.

Но главное испытание ждало их на следующий день.

Утром Татьяна Степановна повела всех в спортивную секцию, приютившуюся в длинном деревянном бараке на берегу Фабричной канавки. Неподалеку находилась проходная завода, где работала мама, за ней проступали здания бывшей гранитной фабрики. С этой канавкой он уже был довольно близко знаком, и знакомство это чуть было не закончилось для него плачевно. Впрочем, благодаря этому он также близко познакомился ещё с одной жидкой стихией, которая, как он смог убедиться впоследствии, для многих была не менее важна, нежели вода. Но об этом по порядку.

Случилось это осенью, 7 ноября, когда по традиции отмечался главный праздник страны. Утро началось, как обычно в этот день, в приподнятом настроении и немного суетливо. Бабуля хлопотала на кухне, взбивая крем для своих трубочек, и даже попутно любезничала с Кейворихой, что случалось с ней крайне редко. Родители толкались перед зеркалом: нужно было успеть на построение колонны и выглядеть при этом нарядно и торжественно. Скоро все вышли на улицу и смешались с толпой, спешащей на демонстрацию. И вот уже их пёстрая колонна с транспарантами, плакатами и флагами, утопая в море разноцветных воздушных шаров и красных гвоздик, шествовала по главной улице городка.

Особый восторг у всех почему-то вызывал момент прохождения колонны мимо трибуны. Поравнявшись с ней, идущие непроизвольно приосанивались, их нестройные ряды, как по команде, выравнивались, а добрые и весёлые глаза взрослых становились вдруг какими-то отстранёнными и чужими. С трибуны звучали приветствия, в ответ идущие откликались многоголосым и протяжным «Ура!!!», словно готовы были тут же ринуться в атаку, как мальчишки во дворе при штурме снежной крепости. И здесь важно было не сплоховать.

Детишки, сидящие на плечах родителей, старались не хуже старших – общий дух торжества и какой-то странной ответственности таинственным образом передавался и им. Видимо, было что-то такое в этих лозунгах и в самом голосе приветствующего, что никого не оставляло равнодушным. Или причиной тому были изображения каких-то важных людей, глядящих на колонну с огромных, висящих рядом с трибунами плакатов, и, казалось бы, насквозь просвечивающих своим взглядом каждого, идущего мимо. И в самом деле, эти глаза, не отпуская, следили за тобой под любым углом зрения, где бы ты ни находился.

Олежка тоже не отставал от остальных в этом дружном порыве. В его руке был шарик, наполненный водородом – большая редкость по тому времени, и его грудь распирало от восторга не хуже, чем оболочку этого шарика. Он почему-то твёрдо знал – нужно было постараться выкрикнуть так, чтобы сидящая на деревьях парка в нескольких сотнях метров от них стая ворон с ужасом сорвалась с ветвей и взмыла в небо. И это им удалось! Триумф был полный!

С демонстрации все шли, немного опустошённые, но далеко ещё не утратившие праздничного настроения: взрослых ждало застолье, малышей – запуски шаров и ничем не стеснённое времяпровождение во дворе домов и даже на улицах: старшим было уже не до них. Но сегодня его родители, к сожалению, направлялись не домой, а шли в гости к Патрикеевым, на эту самую Фабричную канавку. А там особо не разгуляешься – кругом одни заводские склады да бараки. В одном из них, слегка благоустроенном и приведённом к условно жилому виду, и обитали Патрикеевы.

Идя вдоль канавки, Олежка немного отстал от старших. Его внимание привлекли голубые незабудки, растущие вдоль берега. Несмотря на начало ноября, их лепестки ещё не успели осыпаться, и головки цветков выглядели по-летнему свежо. Нарву-ка я их и подарю маме. А то всё флажки да плакаты.

Он потянулся к цветку, растущему у самого среза воды, и, неосторожно вступив ногой на нависающий над водой бугорок, поросший травой и с виду кажущийся вполне надёжной опорой, провалился сквозь него. Через мгновение он уже барахтался в ледяной воде. Глубина здесь была довольно приличной, даже у берега. Но он всё же сумел дотянуться ногой до дна и, слегка оттолкнувшись от него, развернуться лицом к берегу и ухватиться за прядь травинок, торчащих из предательского бугорка. Но удержаться не удалось – трава рвалась и выскальзывала из рук, илистое дно уходило из-под ног, а кажущееся слабым течение упорно увлекало его всё дальше и дальше к середине русла. Почему он не закричал раньше? Теперь его запоздалый крик обернулся невразумительным, плохо различимым бульканьем.

И кто знает, чем бы закончился эта наивная попытка нарвать букетик цветов, если бы не дядя Саша. Не подвёл его какой-то особый профессиональный инстинкт: он нередко упоминал в беседах со знакомыми, что, будучи судьёй, всегда старается оценивать любое дело объективно, рассматривая его со всех сторон. Правда, Олежка не совсем понимал, что за дело тот имел в виду, по-прежнему полагая, что речь идёт исключительно о спортивном судействе.

Между тем дядя Саша и в обычной жизни тоже привык поступать также – время от времени он внимательно и даже как-то настороженно оглядывается вокруг. Может, так делают и остальные судьи, словно они всегда опасаются чего-то. Но, как бы то ни было, эта привычка ему нередко помогает, особенно в лесу – лучшего грибника Олежке встречать не приходилось. Вот и сейчас он внезапно оглянулся назад, и сделал это как нельзя кстати.

Следующее, что отчётливо вспоминает Олежка – это широкая кровать и терпкий запах водки, которой его растирают сразу в четыре руки, называя при этом «водолазом». По телу растекается тепло.

С этого дня понятия «водка» и «тепло» для него неотделимы. И с тем, и с другим в разных их проявлениях ему ещё не раз предстоит столкнуться в жизни, впрочем, как и с «водолазом». И если последнее пока не вызывает у него положительных эмоции, первые два уже мысленно греют тело, затем согревая и душу.

Кстати, о водолазах. Юрий Алексеевич, к которому их вели сегодня на повторное свидание, накануне был одет в водолазку. Так назвал его свитер Петька Савков, который начитался про разные хитрые и не совсем обычные штучки в своих книжечках. Недаром уже в очках. А про тренера – неужели он тоже любит побродить по дну этой канавки? Олежка невольно поёжился, вспоминая своё погружение. Сейчас поверхность «Фабрички» была надёжно скована льдом, и вряд ли эта водолазка была ему так уж необходима. Скорее всего, здесь дело в другом.

Они зашли в деревянный домик, у входа в который висела табличка с надписью: «Спортивный уголок». Сквозь неплотно прикрытую дверь в дальнем конце коридора доносился звук гитары. Там кто-то пел, называя себя законченным чудаком:


А я еду, а я еду за туманом,

За хвоей, той что спасает от цинги.


Пение прервал чей-то женский голос.

– Ну какой ты фигурист? Ты куплетист, Кукин!

Ну точно, Скукин. Вполне подходящая для него фамилия. Куплетист Скукин. Олежка по традиции переиначил услышанное на свой лад, сообразуя его с уже сформировавшимися ассоциациями.

Тот же голос продолжил.

– А про цингу не очень удачно. Надо бы поправить. И «хвоёй» тоже неправильно.

– Классики и не так могли похулиганить. Хорошо, я подумаю.

Татьяна Степановна постучала в дверь.

– Юрий Алексеевич, мы пришли.

– Заходите, заходите, – ответил он неожиданно мягким голосом.

Ребятишки осторожно вошли в помещение. Пахло теплом и табаком. Какая-то дама извинилась и выскользнула в коридор. Скукин отставил гитару. Он был в той же водолазке, кудрявая шевелюра на голове была немного растрёпана, во взгляде отсутствовала вчерашняя строгость. Может, здесь только что была Герда, растопившая лёд в сердце этого Кая, который всё променял на коньки?

– Сегодня мы будем проверять ваш вестибулярный аппарат, – сказал он, слегка потягиваясь. – Он очень важен для фигуриста. В последних словах снова прозвучали жёсткие нотки. Нет, это всё-таки была не Герда.

Все разинули рты – никто толком не знал, что за аппарат он имеет в виду. Татьяна Степановна, как и накануне, просила их принести только коньки.

Посреди комнаты стоял низкий станок, на который каждому из них предстояло вставать на одну ногу. Скукин слегка раскручивал стоящего вокруг своей оси и наблюдал, как тот удерживает равновесие.

Олежка сковырнулся со станка на первом же обороте. Тренер, как ему показалось, слишком резко крутанул его. Но второй попытки ему не предоставили. Олежка с грустью сидел в сторонке и наблюдал, как некоторые уверенно делали по три-четыре оборота. А всё потому, что здесь очень тепло. И накурено. Да и вообще, не очень-то мне и хочется заниматься этим вашим катанием. Подумаешь, обороты вокруг себя накручивать. Нет, лучше уж я в хоккей пойду. Это гораздо веселей, чем тут, у Скукина.

Только через много лет, уже старшеклассником, Олежка узнал, какова была настоящая фамилия тренера, и то, что он к тому времени уже стал известным бардом. Но эта ошибка была сущим пустяком по сравнению с той, которую он мог бы совершить, оставшись в его секции. Потому, как сосем не мужское это дело, заломив руки, жеманно выписывать пируэты на льду.


Паровая машина времени

Запах паровозной гари врывается в купе.

– Кто это там опять открыл окно? А ну-ка немедленно закройте. Сейчас всё бельё сажей покроется!

Бабуля грозно смотрит наверх и грозит им пальцем.

– Вот паршивцы!

Они едут на Кавказ. Вся семья в сборе. Олежка с братом, лёжа на верхних полках, пристально вглядываются в мелькающие за окном пейзажи.

– Мой трактор!

– Моя корова!

– Мой мотоцикл с коляской!

Главное – увидеть что-нибудь раньше другого и успеть назвать его первым. И оно тут же становится твоим. Это страшно увлекательно.

За окном проплывают сельские дома, фруктовые сады, поросшие деревьями лощины, извилистые речи и вздымающиеся над ними мосты. У переездов стоят автомобили. Тут важно не зевать и, выхватив взглядом самый большой из них, успеть присвоить его себе. И хорошо, если это будет какой-нибудь грузовой кран или тягач с прицепом. Весомая прибавка к твоей копилке дорожных трофеев.

Брату скоро наскучивает это занятие, он поворачивается на спину и прикрывает глаза.

– Ну, давай ещё, – упрашивает его Олежка. – Хочешь, я тебе свой танк на постаменте уступлю?

Тот неумолим. Снизу доносится запах варёной курицы. Значит, опять кормёжка. Есть совершенно не хочется, особенно эти яйца вкрутую. Он неохотно спускается вниз. Оттягивая до последнего предстоящую трапезу, не спеша наблюдает, как два сахарных кубика, осыпаясь и тая, медленно растворяются в стакане с чаем. Вот на дне остаются лишь две маленькие светлые горки. Теперь можно, взявшись за удобную ручку, осторожно поворачивать серебряный подстаканник и под разными углами внимательно разглядывать рельефные башни Кремля, отчеканенные на его стенках. Основательный и массивный, он надёжно удерживает в себе тонкостенный стакан. Рывки паровоза и ритмичный стук колёс на стыках рельсов сказываются лишь на приглушённом дребезжании в нём чайной ложечки. Кстати, на черенке у неё тоже любопытный рисунок, надо бы рассмотреть его поподробнее.

Мать недовольно поглядывает на него. Брат давно покончил с бутербродами и котлетой и уже забрался в своё гнездо, а он всё ещё о чём-то размышляет.

– Хватит мечтать, ешь, давай!

– Он ещё горячий.

– Не выдумывай!

Этот вагон не напрасно называется мягким. Здесь есть ещё и купейный и плацкартные, но в них жёсткие полки. А здесь сидеть очень приятно, и даже без матраца. Олежка чувствует свою сопричастность к этому комфорту и немного гордится этим. Потому, что, если бы не его великодушие, тряслись бы они в купейном. Почему великодушие, спросите вы. А всё очень просто.

На семейном совете встал вопрос о том, какие билеты покупать.

– Выбирай, – сказали ему родители. – Или мы едем в мягком вагоне, или покупаем тебе велосипед.

Первый класс он, памятуя о данном ему перед школой обещании и стараясь изо всех сил, закончил без четвёрок. Велосипед, конечно, очень хотелось, но можно было и потерпеть до следующего года. Тем более, что ездить на нём предстояло только ему одному, тогда как в вагоне ехали все.

– В мягком, – натужно посопев, выдавил из себя Олежка.

– Ну вот и молодец, я им так и говорила, – похвалила его бабуля, и довольная внучком, погладила его по головке. Он поёжился.

Интересно, а чем братец пожертвовал? Он тут же отогнал эту мысль. Ему велосипед никто не обещал.

Тем не менее, этот выбор для бабули вышел, по её образному выражению, боком, а если точнее, другой частью тела – ногой. И напрасно она ему так порадовалась. Хотя, как знать, случилось бы с ней эта неприятность, или нет, выбери он велосипед – никто предсказать не смог бы. Потому как причины того, что происходит с нами, могут быть совершенно нелепыми, если не вовсе отсутствовать на первый взгляд. Олежка где-то слышал, что война между двумя средневековыми городами-государствами в Италии началась из-за украденного колодезного ведра. Но факт остаётся фактом – когда они сделали остановку в Москве для пересадки на другой поезд, она умудрилась сломать ногу. И вот теперь, сидя в гипсе, она раздражённо стряхивала остатки паровозной копоти с простыни.

Во всём, конечно, виноваты внуки – и в этой саже, и в её сломанной ноге. А всё потому, что в Москве, зайдя на часок к родственникам, они с братом так увлеклись катанием на лифте – штука, весьма необычная для них, – что она вынуждена была спускаться пешком с третьего этажа. И по дороге оступилась.

По приезде выяснилось, что это всего лишь небольшая трещинка в бедре, и гипс вскоре сняли. А, может, это и не гипс был вовсе, а какая-нибудь лангетка с фиксирующий повязкой. Но сейчас это авторитетно именуется переломом и даёт ей все основания на остановках посылать отца, своего зятя, в привокзальный буфет за прохладной водой и периодически выдворять всех из купе для хитрых лечебно-гигиенических процедур.

Ездить в поезде Олежке нравится. Будь его воля – так бы и катался в нём всё лето до скончания каникул. Потому что за окном всё время что-то меняется – то бескрайние поля, то реки, то города, каждый со своим характером и душой. Это сразу чувствуется. И запахи, особенно вечерние, по которым особо, с замиранием в сердце, ощущаешь приближение юга. На юге он ещё никогда не был и давно мечтал о том, чтобы там оказаться. Пусть он даже и без моря.

А сегодня уже появились первые предвестники гор. С утра это были просто холмы с белыми, взрытыми экскаваторами откосами и пыльными карьерами. Здесь добывается какой-то известняк, поясняет отец. Геолог в душе и по образованию, так и не завершённому по причине войны, он в этих вещах прекрасно разбирается. А когда в вечерней дымке мимо начинают проплывать очертания огромных, геометрически выверенных терриконов с идеально ровными откосами, он как-то особо оживляется. Здесь уже добываются руды. Но Олежка догадывается, что за его оживлением скрывается вовсе не профессиональная жилка. По этим исполинским рукотворным конусам, предвестникам чего-то большего, отец чувствует приближение родного Кавказского хребта и не может скрыть эмоций.

Олежка тоже ждёт горы с нетерпением: он уже так много знает о них по рассказам отца и стихам Лермонтова. Тот часто читает ему их наизусть. Это его любимый поэт. Но пока самое интересное для него, как и для каждого мальчишки – это разглядывание паровозов. Они встречаются почти на каждой станции, во многом схожие, но всё же разные. Как братья-одногодки: на первый взгляд – на одно лицо, а присмотришься – ничего общего. Отличаются они и количеством, и формой труб, и оскалом передней решётки, и величиной и цветом распластанной на дымовой коробке, чем-то похожей на морскую, разлапистой пятиконечной звезды.

А на станции со странным растительным названием Лозовая этих паровозов просто не счесть, и даже глаз не хватает, чтобы как следует разглядеть их во всех подробностях. Отец говорит, что скоро им на замену придут электровозы, а эти все пойдут на переплавку. Олежке искренне жаль их: в них чувствуется какая-то основательность, внутренняя сила и непокорность.

А когда они, фырча, выбрасывают пар из-под колёс и упорно цепляются ими за рельсы при разгоне, то и вовсе кажутся одухотворёнными существами. Это впечатление усиливалось при виде того, как помощники машинистов придирчиво осматривают их и заботливо обтирают ветошью, как это делают конюхи, оглаживающие уставших лошадей.

Да и вообще, это путешествие во многом по-новому раскрывает его глаза на устройство окружающего мира. Он перестаёт казаться Олежке маленьким и понятным, как дворик детского сада с его уютными беседками или как школьный класс со стенами, увешанными уже навязшими в зубах правилами написания «ЖИ-ШИ» и «ЧА-ЩА» и таблицами умножения. На самом деле он огромен и многогранен, полон срытых смыслов и обещаний будущих открытий.

Он вдруг осознаёт, что вовсе не школа, как считают старшие, явилась для него тем рубежом, который призван отделять ребёнка от подростка. Им становится именно эта поездка. Как и то, что ей непосредственно предшествовало. Потому что, скорее всего, в тот момент, когда был сделан выбор между велосипедом и вагоном, он уже одной ногой пересёк его. И вот теперь эта паровая машина времени окончательно увозит его всё дальше и дальше из солнечного босоногого детства.

Он ещё не до конца отдаёт себе отчёт в том, что все его привычные попытки сводить всё новое к уже известному, находя что-то общее в их форме или в названии и зачастую наивно заблуждаясь в своих поисках, уже исчерпали себя, и постепенно они забудутся сами по себе и останутся в прошлом. Но уже сейчас он начинает понимать, что мир гораздо богаче его детских фантазий и примитивных представлений, а потому все свои суждения и выводы теперь он будет стараться делать с большей осторожностью, обстоятельней и взвешенней. Так, как это делает его отец.

Золотая шайка

После окончания первого тайма ребята покинули скамейку и молча потянулись в подтрибунное помещение. Вид у большинства был подавленный. Команда проигрывала со счётом «0—2» своим сверстникам из колпинской «Смены» в финальном матче турнира на приз «Золотая шайба». Зайдя в раздевалку, они стянули каски, сбросили на пол краги и повалились на лавки. Физрук обвёл взглядом подопечных, притихших на скамейках.

– Вы ползаете по льду… – он сделал паузу, с трудом удерживаясь от более крепкого выражения, – как вши по мокрой заднице. Значит так: панцири снимаем, играем в одних футболках. Налокотники можно оставить.

Ещё бы, не ползать, думал про себя Олежка. Форму выдали только два дня назад, и они даже толком не научились не то, чтобы кататься в ней, а даже надевать её как следует. Профессиональная хоккейная амуниция непривычно сковывала движения, и он ощущал себя в ней глубоководником, облачённым в громоздкое водолазное снаряжение. То, как оно выглядит, и неповоротливость, которую оно придавало водолазу, были знакомы ему по кинофильму какой-то тайне трёх океанов и об отважном старшине Скворешне. Ему казалось, что на голове у него болтается плохо закреплённый медный шлем со смотровым окошком, а штаны с защитными вставками и панцирь с наплечниками нелепо раздувают фигуру, чуть ни не вдвое увеличивая её габариты. Правда, в отличие от шлема, каска была практически невесомой, но она постоянно елозила на голове, временами сползая на лоб и перекрывая обзор.

Руки в тугих, неразработанных крагах плохо чувствовали клюшку. И, хотя на ногах красовались чешские фирменные коньки фирмы «Botas» с заклёпками на полозьях – мечта каждого мальчишки, в них он ощущал себя этаким деревенским Филиппком, только не в отцовской шапке, а в его валенках: коньки были размера на три больше требуемого. Мать накануне принесла их с работы, позаимствовав у одного из членов заводской хоккейной команды. Она, кстати, тоже находилась здесь, на стадионе, раскрасневшаяся и возбуждённая, и беспрестанно укоряла себя за столь легкомысленное решение приехать сюда для поддержки сына и команды. Болельщицей она никогда себя не считала и решительно сторонилась всего, что было связано со спортом. Но сегодня она устоять не смогла. И то, что это вызовет у неё такую бурю эмоций и столько нервных переживаний, она никак не ожидала.

– Краги тоже можно не надевать, – словно читая его мысли, добавил Виктор Николаевич. – А ремень на каске некоторым не мешает затянуть и потуже.

Это про меня, подумал Олежка, и взял в руки шлем.

Под два метра ростом, косая сажень в плечах – даром что в прошлом борец – физрук пользовался заслуженным авторитетом у ребят. Заслуженным не столько за свои недюжинные антропометрические данные и любовь к профессии, сколько за некоторые методы воспитательной работы. В арсенале способов убеждения у него имелся один излюбленный педагогический приём, который он любовно называл «горчичником».

На страницу:
4 из 6