Олежкины истории. Повести и рассказы

Олежкины истории

Повести и рассказы

Александр Николаевич Лышков

© Александр Николаевич Лышков, 2019

ISBN 978-5-0050-8773-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Олежкины истории» и другие приключения… нет, не Шурика, известного всем киногероя, а героя, во многом похожего на автора этой книги и носящего такое же имя, – это второй сборник повествований, описывающих воспоминания автора о своей молодости и зрелости (автор лелеет надежду, что она всё же наступила), порой забавные, а порой – поучительные. Тексты, наполненные иронией, юмором, а местами и философским подтекстом, способны – и автор надеется на это – вызвать интерес у широкого круга читателей.

Рассчитано на неограниченный круг читателей возраста 18+

От автора

В сборник коротких повестей и рассказов вошли тексты, навеянные воспоминаниями автора о днях минувших – как давно ушедших, так и не совсем далёких. Поэтому он может считаться автобиографичным. Тексты, содержащиеся в нём, во многом дополняют повествования, вошедшие в сборник «Быть в форме», хотя, в отличие от него, здесь они изложены от третьего лица.

Так уж получилось, что немало места в описании событий уделено бытовым деталям и характерным особенностям недавно ушедшей эпохи, для многих уже забытой, а кому-то и вовсе не известной. Эпохи довольно противоречивой, со своими строго регламентированными устоями и взаимоотношениями, полной запретов и ограничений, порой доходящих до абсурда, но у многих и по сей день вызывающих определённые ностальгические чувства. Автор не ставил задачу быть её обличителем или защитником и старался быть нейтральным в своих оценках. Просто ирония и сарказм, с одной стороны, теплота и лёгкая грусть о былом – с другой, как бы сами невольно характеризуют его отношение к атмосфере, которая царила тогда, подчас такое же противоречивое. Да это и понятно – жить и дышать воздухом того времени, принимать данность во всей её противоречивости приходилось вполне осознанно, понимая, что иного выбора, иной судьбы у подавляющего большинства просто не было и быть не могло. И они жили этой жизнью, и каждый в меру своих способностей и своих потребностей (вот уж, воистину, это словосочетание – бессмертное наследие эпохи) искал в ней свою отдушину и зачастую находил её: кто в книгах, кто в искусстве, кто в общении с близким по духу. А кто и вовсе в простых и незатейливых развлечениях или в поиске разного рода удовольствий, далеко не всегда безобидных. И, несмотря ни на что, многие даже умудрялись при этом быть счастливыми. А разве могло быть по-другому?

Прототипами многих героев и действующих лиц явились вполне реальные люди, хотя не обошлось и без частично вымышленных, равно как и полностью абстрактных персонажей. Имена и фамилии многих, как, собственно, и самого автора частично или полностью изменены во избежание обид или упрёков со стороны тех, кого вольно или невольно задели за живое тексты или кто неверно упомянут в них. Хотя автор надеется, что таковых не найдётся, и каждый получит некоторое удовольствие от их прочтения.

Как и прежде, автор выражает свою признательность читателям за обнаруженные в текстах опечатки, о которых просит сообщить по адресу [e-mail]

Олежкины истории

Неудавшийся побег

Олежка приоткрыл глаза. Заснуть никак не удавалось. Самое нелюбимое время – тихий час. Только что закончен обед, и все уложены по кроваткам. Некоторые уже спят, кто-то, как и он, продолжает ворочаться и сопеть. Могли бы и вовсе отменить это принудительное отлёживание своих боков, а эти всё нянчатся с ними, как с малолетками. Как-никак – старшая группа, почти уже школьники.

Эти – это воспитательницы их детсада. Кроме этих есть ещё и те, или те ещё. Которые из столовой и уборщицы. Его бабушка про них так и говорит: ваши кухарки – это те ещё. Ей всё кажется, что готовят они отвратительно, и масло в кашу не докладывают. А она в этом толк знает – сама работала поваром в яслях, правда, недолго. И хотя она нигде этому не училась, у неё настоящий, просто врождённый талант в том смысле, чтобы приготовить так, что пальчики оближешь. Дядя Саша, местный районный судья и друг семьи, вставая из-за стола, так всегда и говорит, хотя сам этого почему-то никогда не делает. А что касается масла, то бабуля его никогда не жалеет. И сгущёнки разной. Недаром о её пирожных – хрустящих, тающих во рту трубочках и пышном наполеоне среди их знакомых ходят легенды.

За окном, прямо напротив его кровати, в голубом небе проносятся белые пушистые облака. Они летят столь стремительно, что кажется, зацепись за одно из них – и ты во мгновение ока перенесёшься в какое-нибудь далёкое тридевятое царство. Хотя, если хорошенько задуматься, это тридевятое не выглядит таким уж далёким. И сомнения эти вполне обоснованы. Он может уже, почти не сбиваясь, досчитать до ста: число тридцать девять находится где-то в первой половине этого длинного списка. Ему кажется, что «тридевятое» происходит именно от этого числительного. А его старший брат и вовсе знает числа гораздо крупнее, чем первая сотня. Он уже учится в четвёртом классе и может легко перемножать в столбик их двузначные комбинации. Так хитро он называет эти пары цифр. Хотя комбинацией, насколько Олежка представляет себе из разговоров старших, обычно называется что-то, похожее на длинную женскую майку.

Вообще говоря, со словами и у него временами возникает какой-то мучительный, а иногда и трогательный раздрай. Услышав новое, незнакомое слово, он тут же пытается разгадать его смысл, и, отыскав его, по своему разумению переиначивает на иной манер, сообразуя с найденным смыслом. Это же так логично, а иначе зачем те слова, которые так и норовят обмануть слух. Ведь он для того и дан, этот слух, чтобы понимать всё без лишних объяснений. Например, когда говорят «я тебя сейчас отшл-л-лёпаю», то здесь даже без повышения интонации каждому становится ясно, что его не будут гладить и не расчешут гребешком. А в последних словах так и слышится ласковое шуршание расчёски в волосах. Кстати, и слово «логично», как-то произнесённое его отцом, на слух воспринималось вполне объяснимым – стоило лишь представить себе что-нибудь, аккуратно разложенное по полочкам.

В мире всё должно быть устроено логично, ладно и чинно. И если это не так, то нужно поправить. Нужно усмирить, притереть и подчистить разнобой избыточных звуков, выправить слоги, эти маленькие самостоятельные понятия, выстроив их – кубик за кубиком – в правильной очерёдности, в нужном ритме, который не позволит им рассыпаться.

Но, к его удивлению, логика эта во многом услышанном работала далеко не всегда. Так было с псевдонимом, которым, как ему казалось, называли психически неуравновешенного человека или попросту психа, донимающего всех своими причудами. Так было и с выеденным яйцом – оно у него было почему-то выведенным, ибо, как ему казалось, нет ничего проще, чем вывести птенца, и занятие это уж точно ничего не стоит. Со временем, конечно, всё вставало на свои места: псевдоним оказывался просто кличкой, а яйцо – съеденным, но это, как правило, наступало значительно позже, чем того хотелось бы, и Олежка ещё долго пребывал в плену филологических фантазий, порой забавляя старших своими наивными откровениями. Похоже, тридевятое царство тоже было из их числа.

Кстати, о числах. Как-то у них с братом завязалась целая словесная баталия, когда Олежка узнал, что такое «тысяча» и, довольный, похвастался этим. Брат тут же назвал что-то посолиднее и снисходительно улыбнулся. В ход тут же пошли сложносоставные комбинации – Олег уже знал, что это такое, – и в самый разгар их жаркой перепалки в дискуссию вмешался отец, невольный свидетель спора. Он сидел за столом и что-то писал. Сразив их страшно большим числом, который он назвал «квадрильон», и пояснив его значение, отец вернулся к своим бумагам. Спор мгновенно угас. Больше этого могучего числа никто назвать уже не смог и даже не решался – уловки типа «два квадрильона» и иные конструкции из цифр в расчёт не принимались. Ну, а по поводу самого слова, стоит ли говорить о том, что оно в первое мгновенье вызвало в сознании Олега образ гигантской квадратной эскадрильи самолётов, летящей высоко в небе и почти полностью застилающей собой солнечный свет.

А улететь вместе с облаком или каким-то другим волшебным способом покинуть этот садик ему хотелось уже давно. Правда, со временем это желание несколько притупилось. Но в первые дни своего пребывания здесь – а было это больше года назад – оно было просто мучительным. Да и, вообще, оказался он здесь, на его взгляд, по какому-то странному недоразумению.

Как-то, прогуливаясь по дворику, примыкающему к их дому, и не зная, чем себя занять, он откликнулся на предложение матери пойти с ней в какой-то садик, где много детей и где всегда весело. Он перестал орудовать лопаткой в песочнице, пытаясь докопаться до сырого песка – в таком виде он лучше формовался, и с интересом взглянул на мать. Она шла на работу и, остановившись рядом с ним, как бы невзначай позвала с собой.

– Там тебе будет интересно, там игрушки разные и площадки с качелями. У тебя появятся новые друзья, – продолжала она, попутно сама увлекаясь этой темой. – А вечером я тебе куплю конфет.

Дома у них всегда безотлучно находилась бабушка, поэтому пристраивать куда-то ребёнка не было особой необходимости. Вот и сейчас она сидела на скамейке неподалёку и прислушивалась к их беседе. Олежка задумался на секунду. Вообще-то его и так всё устраивало. Но почему бы не попробовать? К тому же конфеты. Последний аргумент склонил чашу весов его сомнений в пользу предложения, и он протянул руку.

В садике Олежку встретили не особо приветливо. Да и обстановка здесь была весьма далёкой от той, которую обещала мама и какую рисовало его воображение. Девчонки все как на подбор были чересчур визгливыми; они постоянно ссорились из-за обладания Мальвиной – единственной куклой с огромными, закатывающимися при наклоне глазами. Мальчишки были под стать им, такими же горластыми и задиристыми, а обещанные игрушки – потасканными и облезлыми: в деревянных наборных пирамидках недоставало колец, а единственный волчок, разгоняясь, противно поскрипывал и дребезжал. Ручка у него болталась и то и дело норовила вывалиться из прорези.

Воспитатели постоянно призывали горлопанов к тишине, одёргивали шалунов и без устали, нахмурив брови, расставляли особо отличившихся по углам. Углы эти почти никогда не пустовали. Всё это несколько обескураживало: совсем не так представлялся ему детский сад, когда он шёл сюда в первый день. Поэтому знакомиться с детьми и сходиться с кем-то из них ближе как-то не тянуло.

Но и это было не самым печальным. Для организованной прогулки их выстраивали в колонну, и ребятишки, попарно держась за руки, медленно выходили за ворота садика и ползли по скучному и унылому маршруту. Если бы Олежка знал восточную мудрость о скорости каравана, он бы сразу безошибочно угадал того, кто больше других претендовал на звание самого старого и немощного верблюда. И хотя тот был совсем не старым, назвать таковым можно было бы грузноватого и неуклюжего Петьку Савкова, у которого вечно на ходу развязывались шнурки на ботинках и что-то высыпалось из карманов. Ко всему прочему мальчиков ставили в пары с девочками, что ни тех, ни других не устраивало, а у доставшейся ему в напарницы Аньки Стёпиной руки всегда были холодные и неприятные, к тому же сплошь покрытые цыпками. Да и говорить с ней тоже было не о чем.

Прогулка обычно проходила по парку, который граничил с территорией садика. Спускаясь вниз, Олежка каждый раз наблюдал, как бегущий по придорожной канаве ручеёк, преодолевая небольшие перекаты, распадался на звонкие, журчащие струи. Обтекая препятствия и падая с них, эти струи взбивали на поверхности воды лёгкую, пушистую пену. Она была, пожалуй, единственным, что неизменно приковывало к себе его внимание на протяжении всего спуска в парк и по дороге обратно. Но, как он ни старался, ему не удавалось разглядеть в ней даже маленькие зародыши пенопласта, этого загадочного воздушного материала, из которого рыбаки вырезают поплавки для своих удочек. Видимо, прошло ещё недостаточно времени, чтобы он смог как следует спрессоваться. Весна была в самом разгаре, снег ещё не успел полностью растаять, и ручьи только недавно активно принялись за свою работу. Да и наблюдал за этой пеной он ещё только первую неделю. К осени здесь, наверняка, будут плавать солидные куски этого странного желтоватого вещества.

Олежка представил себе сборщиков пенопласта, с мешками в руках обшаривающих русла ручьёв и заглядывающих под кусты в поисках затаившихся там обломков. Но будет ли он свидетелем этой картины? Это навряд ли.

Решение созрело молниеносно. Бегает он быстро, дорогу домой знает неплохо. С него хватит. Тем более что обещанных конфет он так и не увидел, и совесть чиста. Он бросил вялую руку своей молчаливой спутницы и устремился вверх по дороге, ведущей из парка. Бежалось весело и легко, и грудь распирала радость. Казалось, с души свалился какой-то камень. Так обычно выражалась бабуля, когда обнаруживала затерявшийся рубль в одном из многочисленных карманов своего пальто.

Вот позади остались парковые ворота, справа мелькнуло здание садика, впереди – позолоченный купол дворца. Прямо – пять минут, потом, за зданием милиции – направо, а там ещё пять минут – и ты дома. Свобода!

За спиной явственно послышалась чьи-то тяжёлые шаги. Этого не может быть! Неужели его мог кто-то догнать? Сложившееся к пяти годам представление об устройстве мира стремительно пошатнулось, небо качнулось, и земля стала уходить из-под ног. Это чья-то рука схватила его за шиворот и слегка приподняла в воздух. Перед глазами мелькнуло здание милиции, которое сменилось искажённым от негодования лицом Татьяны Степановны. Её имя он уже успел запомнить. Через мгновенье он снова стоял на земле, развёрнутый лицом к ненавистному садику. Его ладонь была крепко стиснута в руке воспитательницы. Молча, не говоря ни слова, она потащила беглеца в сторону покинутой, казалось бы, навсегда детской невольницы.

Остаток дня он провёл, стоя в углу большой комнаты, обиталища их младшей группы; свидетели его неудачного побега деловито копошились в груде игрушек и иногда с интересом поглядывали на него, словно видели впервые.

Вечером мать отчитывала его за странную выходку. Она была очень огорчена и встревожена произошедшим. Татьяна Степановна, рассказывая ей о случившемся с широко раскрытыми, как у Мальвины, глазами, просила что-нибудь непременно предпринять по этому поводу. Ей-то что: убежал бы себе – и ладно. Меньше нарушителей – меньше тревог. Странные эти взрослые. Олег молчал, потупив глаза, и кивал – да, этого больше не повторится. Ему было жаль расстроенную из-за такого пустяка мать. О конфетах он упоминать не стал.

С тех пор желание убежать из садика сковывалось данным тогда обещанием. Но иногда, как сегодня, оно снова становилось нестерпимым.

Секреты с конфетами

Гулять по парку – очень странная затея. Все эти мраморные скульптуры с прилепленными к голому телу листочками – как они там только держатся, – эти фонтаны с бесцельно разлетающимися в стороны струями, эти ровные аллеи с подстриженными на квадратный манер кустами взвывают скуку и уныние. Утром в парке хозяйничают одни садовники в синих халатах с ножницами на концах своих длинных шестов. Глядя на их усердие, Олежка думает: дать им волю, так они все парки и леса в округе почикают и оболванят так, что даже звери начнут шарахаться от этих шариков и кубиков. А птицам и вовсе гнёзд будет свить негде. Бабуля тоже недовольна, когда видит плоды трудов подобных мастеров, увлечённых своей работой.

– Ну тебя и почикали! – говорит она, огорчённо качая головой и забирая его из парикмахерской.

Некое разнообразие в этот подстриженный и отутюженный мир вносит, разве что, маленькая собачонка, носящаяся по кругу в чаше небольшого фонтана и пытающаяся струйкой воды, бьющей из её пасти – что за нелепость, эти взрослые совершенно не в курсе, откуда берутся у собак струйки, – дотянуться до испуганно крякающей уточки. Или шутихи – такое место, где дядька из кустов посетителей водой обливает. А им, подмоченным снизу, и невдомёк, почему вода из земли вдруг бить начинает. Женщины – так те сразу в сторону. А мужики довольны, особенно, если день жаркий выдался. Жмут ногой на разные камушки и ждут, когда вода из щелей брызнет! Наверное, этот виноват. Или вот этот. Осторожно так щупают, лица у всех сосредоточенные. Смотреть на это потешно, но быстро надоедает. В общем, скукота.

То ли дело – территория их садика. При всей своей неприязни к зажатым в заборы пространствам Олежка осознаёт, что здесь каждый сможет найти себе занятие по душе. И в этом смысле садик не так уж плох, как ему показалось вначале. Здесь можно покататься на велосипеде вокруг большой клумбы, если он у тебя есть, конечно. Можно влезть своей щуплой задницей в канатную петлю карусели с названием «гигантские шаги» и, оттолкнувшись посильней от земли, попытаться догнать едущего впереди и весело пнуть его ногой. А можно спрятаться от солнца в беседке и, забившись в дальний её угол, слушать там страшилки про оживающую по ночам кровавую механическую руку или про вампиров, живущих в подвалах и охотящихся на маленьких детей. Особенно славится этими байками Митька Чернов. Обычно он узнаёт о них от своего старшего брата, мастера на такого рода выдумки и большого фантазёра, и потом с удовольствием делится ими со своими друзьями. Ему нравится наблюдать, как те, разинув рты и выпучив глаза от страха, жмутся друг к другу в полутьме беседки.

А ещё можно устраивать в разных местах секреты и тайком от других показывать их своим приятелям. Делается это очень просто: выкапывается небольшая ямка размером с ладошку и на её дно укладывается конфетный фантик, лучше серебряный или золотистый, и, желательно, имеющий цветной рисунок или какие-нибудь узоры. Можно на него сверху положить головку мать-и-мачехи или другого цветка, на своё усмотрение. Но Олег такого никогда не делает. Он знает, что это девичий удел, можно сказать, их главная слабость. И по наличию цветка всегда можно понять, кому этот секрет принадлежит. Он же устойчиво причисляет себя к мальчикам, а потому к пышным украшениям равнодушен.

Его скупой арсенал, помимо фантика, ограничивается маленькими зелёными осколками разбитой бутылки или медной монеткой, если посчастливится разжиться таковой. И тогда это уже целый клад. Всё это богатство накрывается обломком стекла – этого добра во дворе садика всегда навалом – и сверху присыпается землёй, а ещё лучше – песком. Для надёжности можно сюда также добавить сорванной травы. И всё – секрет готов. Теперь можно порыться пальцем в известном одному только тебе месте, где спрятано твоё сокровище, тщательно очистить от песка поверхность стекла и показать его приятелю.

Считается, что эти тайники приносят владельцу особую значимость и даже могущество. Иногда слышно, как кто-то задаёт вопрос товарищу – а у тебя сколько секретов, и вслед за прозвучавшим ответом выносит приговор – эх, слабак, у меня на два больше! Наверное, в садике уже и живого места не осталось, думает Олежка. Всё в секретах.

Но не всё с этим делом обстоит столь невинно и безобидно. Некоторые умудряются поймать живого жучка и, спрятав его под стеклом, страшно этим гордятся. Их так и распирает от удовольствия, когда они наблюдают, как тот, перебирая лапками, пытается выбраться наружу. Бедные животные, думает Олежка.

Мама говорит, что над маленькими и беззащитными издеваются только изверги. Он не очень себе представляет, кто это такие, но в этом слове ему слышится что-то подземное и звериное. Впрочем, он знает, что жучков под стекло прячут совсем не они, и начинает сомневаться, так ли всегда права его мама. Но сомнения исчезают, когда в одной из радиопередач он слышит, что изверги эти губят также и невинные детские души. А это значит, думает он, что эти злодеи добрались уже и сюда и принялись за своё чёрное дело. И обитают они, скорее всего, в подвальном помещении котельной, в окошко которого время от времени загружают уголь. Самое удобное для них место. Олег на всякий случай старается держаться от него подальше.

А что касается жучков, то в таких случаях он, дождавшись, когда обладатель секрета отвлечётся или уйдёт куда-нибудь подальше, осторожно разгребает темницу и освобождает томящегося в ней пленника. Пусть хотя бы этот бедолага не испытывает здесь того мучительного томления, которое знакомо ему не понаслышке. А почему осторожно – чужое имущество (и особенно эти секреты) строго охраняется бытующими в их среде негласными законами. Откуда они взялись – история с этим довольно поучительная и неприятная. Даже вспоминать не хочется.

Как-то после обеда, перед тихим часом, в помещении туалетной комнаты – в это время здесь всегда оживлённо – с заговорщическим видом появился Колька Волков, известный всем заводила и проказник.

– У Надьки Кругловой в шкафчике раздевалки спрятаны конфеты. Я сам видел. Кто хочет попробовать, пока спать не уложили?

Вызвалось несколько добровольцев.

– А ты идёшь? – спросил Колька Олега, тоже бывшего свидетелем этого разговора.

Олежка пожал плечами. Конфет ему не то, чтобы не хотелось, но было как-то неловко брать их без спроса.

– Что, боишься? Маменькин сынок!

Все посмотрели на него. К трусам он себя не причислял, и услышать такое обвинение было довольно обидно. Тем более прослыть маменькиным сынком – пойди потом, отмойся. Он двинулся вслед за остальными.

В помещении раздевалки заговорщики открыли указанный Волковым шкафчик и в самом деле обнаружили там кулёчек с ирисками и леденцами. Расхватав конфеты, они принялись набивать ими рты. Кто-то не ограничился ртом и сунул кое-что ещё и в карман, про запас. Олежка взял леденец. Он уже знал, что, выковыривая застрявшую во рту ириску, можно легко вытащить вместе с ней едва шатающийся зуб. А он ещё вполне мог бы послужить. За этим занятием их и застала Татьяна Степановна. Как она узнала об этом – одному лишь богу известно. У неё всегда было чутьё на всё то, что шло по нехорошему, с её точки зрения, или по неправильному сценарию, как она любила выражаться. Здесь они оба совпали.

– Кондратьев, и ты здесь?! Я так и знала.

На её лице мелькнула тень какого-то злорадства. И чего такого она так и знала? Дальше всё шло по привычной схеме – угол, беседа с принимающим чадо родителем, домашние разборки.

Телесные наказания в их семье были как-то не приняты. Нельзя сказать, чтобы этим совсем не грешил отец: иногда он мог вгорячах как следует шлёпнуть провинившегося по заднице или отодрать его за ухо. Фронтовик всё же, войну прошёл, а там и не такое бывало. Потому нервы порой могут и не выдержать. Кстати, взрослые часто путают, называя нервоз неврозом. Но здесь они его с толку вряд ли собьют.

На Олежке рукоприкладство практиковалось крайне редко – поводов к этому он почти никогда не давал. Вот и в этот раз отец ограничился прочтением нотации о недопустимости воровства, а мать повела его в магазин и демонстративно купила здоровенный куль конфет с пряниками. Наверное, хотела его закормить так, чтобы глаза на эти сладости смотреть больше не могли. Есть такой способ. Мама рассказывала, что, когда бабуля приехала к ним на север, чтобы помочь ей нянчиться с только что родившимся старшим братом, она с жаром накинулась на красную икру. Отец тогда получал её в составе морского пайка, и дома она не переводилась. Так вот, бабуля потом больше года видеть эту икру не могла. Но эти ожидания обманули Олежку. Каково же было его удивление, когда мама на следующее утро, передавая сына воспитательнице, вынула этот куль из сумки.

– Отдай это Наде и извинись.

– Это за одну-то конфету?

– Это за то, что ты не только не задумался над тем, хорошо ли брать чужое, но даже сделал это.

Озадаченный таким её решением, он всё же выполнил этот наказ. Как сказал бы дядя Саша, любитель хитроумных и малопонятных фраз, несоразмерность компенсации была явно налицо: она значительно превышала величину нанесённого им ущерба. Олежка сформулировал для себя это несколько проще – ничего себе?! Но, одновременно с этим, он понял также, что, если ты попался на мелком воровстве, готовься к утрате всего своего имущества. Из этого можно было сделать два вывода – либо никогда не попадайся, либо не воруй. Он без колебаний остановился на последнем. И то, что Надька молча приняла внушительный куль как должное, ещё более утвердили его в своём выборе. Для его приятелей этот урок, похоже, тоже не прошёл бесследно. На пропажи в садике больше никто не жаловался.

Пятый

– Сокол, сокол, я пятый, – повторяет Олежка, прижавшись губами к микрофону. – Как слышите? Приём.