Пути неисповедимые

– Завтра я весь день занята.

– Ты, что не понимаешь, как тебе повезёт, если тебя возьмут?!

– Не знаю, что делать…, – растерялась, – подожди, я поговорю с Доктором.

– Чего ждать? Говори сейчас! – друг не ожидал подобной реакции.

По счастью, Доктор оказался дома. Рассказала о предложении. Он ненадолго задумался:

– Думаю, стоит испытать себя… Отказаться никогда не поздно, а желающих они всегда найдут. Завтра сообщи, как все пройдёт, тогда и решим окончательно.

Во второй раз после окончания школы прошла проверку на лояльность и один вечер в десятидневку стала выступать в ДРВ. В концертах она исполняла всего несколько песен, но постоянно меняла репертуар. Очень пригодилось умение танцевать.

В хоре произошли важные перемены – симфонический оркестр возглавил молодой очень талантливый дирижёр. После долгих, неустанных репетиций хор совместно с солистами и оркестром стал исполнять реквием итальянского композитора эпохи Заблуждений. Исполнение такого необычайно грандиозного творения для города стало заметным событием, и на концерт в кафедральном соборе трудно было попасть. Шли разговоры, что в лыжный сезон, когда город-музей для элитных закроется, хор с оркестром пригласят выступать перед Высшими, и если исполнение понравится, то для выступлений, возможно, даже пригласят на Остров Высших.

Как это бывало всегда, перед началом горнолыжного сезон специальная комиссия составила концертную программу; и, как ожидалось, в неё включила исполнение реквиема. Коллектив хора волновался: предстояло выступать перед столь взыскательной публикой.

В том сезоне среди Высших была мода на Средиземноморские курорты, поэтому любителей покататься на лыжах в горах нашлось немного, а среди них не нашлось ценителей серьёзной музыки. Хористов, привыкших выступать перед многочисленной публикой, обескураживало, что петь приходилось для трёх-пяти человек – столько приходило на концерты. Дирижёр убеждал:

– То, что публики мало, не должно влиять на исполнение. Вы должны проникнуться, какая это публика.

Вдохновенное дирижирование заставляло музыку звучать так, «словно создана она была именно в этот момент», – так считали истинные ценители. Эта же публика зевала и жиденько хлопала.

А по окончании сезона произошло неожиданное. Дирижёра вызвали в департамент культуры административного центра сектора, откуда он вернулся крайне огорченным: как «вредное пессимистическое произведение, не соответствующее духу Абсолюта», реквием исполнять запретили. Все приуныли: их труд и надежды пошли прахом, любимое произведение звучать уже не будет…. А вслед за тем, из департамента приехала комиссия разбираться с репертуаром хора. Прослушав репертуар, кроме реквиема, им запретили еще и исполнение хора из оперы русского композитора Эпохи Заблуждений. Казалось бы, на этом треволнения и закончились, но в коллективе что-то надломилось, некоторые стали подумывать, не покинуть ли хор.

* * *

Единственное, что объединяло людей и элитной, и массовой каст, – это чувство, до самозабвения, преданного преклонения перед Высшими, в главный праздник – Дни Благодарения, доходившее до состояния экстаза.

К Дням Благодарения готовились весь год: писали прославляющие мудрость Высших литературные произведения, рисовали картины и снимали фильмы о счастливой жизни под руководством Высших, посвящали Высшим свои открытия, трудовые достижения, дети писали сочинения про счастливое детство и разучивали песни, славящие Высших. Задолго до празднества на предприятиях и в школах проходили репетиции шествия: люди тренировались шагать в ногу, чётко чеканя шаг.

Праздник длился три дня. Каждый его день имел своё название: первый – день Благодарения, второй – день Достижений, третий – день Всеобщей Радости.

Празднование открывалось парадом полиции и пожарных команд. За ним следовало шествие бесконечных колонн Абсолюта. Колонн людей в шапочках, увенчанных символизирующими Звезду Абсолюта золотистыми шарами с отходящими в разные стороны шестью золотистыми проволочками, и чередующихся с ними колонн подобранных по росту людей, на голове которых золотом сияла одна из букв слова А-Б-С-О-Л-Ю-Т – в соответствии с количеством букв, по семь человек в ряду. Под исполнение духовыми оркестрами бравурных маршей, все три дня такие колонны шагали во всех концах миллиардного Мира Абсолюта.

Во второй день праздника чествовали и награждали, отличившихся в труде. За выдающиеся достижения награждение проходило в Высоком Овальном зале Храма Абсолюта, а за не выдающиеся – на площадях во время концертов, в перерывах между номерами.

Шумным, весёлым был третий день – день Радости. На перекрёстках, украшенных флагами, шарами и прославляющими Высших транспарантами – гром духовых оркестров, толпы поющих и танцующих, эстрадные концерты, бесплатные сладости, напитки, мороженое.

Завершался праздник красочным салютом. Под оружейный грохот, небо рассекалось лучами прожекторов, расцвечивалось огненными букетами и каскадами разноцветных брызг.

Отгремели оркестры, отшумел праздник, но люди ещё долго вспоминали его. На каждом углу продавали голографические записи праздничных концертов.

Как бывало часто, вечером со своими конфетами к девушкам на чаепитие явился сосед-художник. Включили запись концерта с выступлением Кати. В комнату ворвались звуки марша и громких здравиц: на экране двигались колонны – бесконечные людские ленты, разорванные на неравные отрезки-коллективы; сияние золотых шаров и букв над головами; лица у всех воодушевлённые, радостно-торжественные. Обогнув холм Храма Абсолюта, колонны проходят мимо трибун с развивающимися флагами, откуда их через усилители приветствует администрация города, на что шествующие отвечают одновременным вскидыванием рук со сжатыми кулаками.

Концерт начался выступлением известного в городе поэта. Вдохновенно встряхивая головой с седой гривой волос и размахивая рукой с зажатыми листами бумаги, он читал сочинённую к празднику длинную поэму, прославляющую мудрость Абсолюта, превосходящую суммарную мудрость всех смертных, так счастливо устроившего жизнь людей, что каждый с рождения знает своё место и права человека своей касты. Пока поэт читал, художник, презрительно глядя на него, с хрустом раздраженно грыз карамельки. Потом детский хор высокими звонкими голосами спел песню, разученную специально к празднику. Следующей выступала Катя. Чёрные веки, ярко-красный рот, алебастрово-белые щёки, усеянное блестками черное трико, золотая шапочка-светило, вокруг которого вращаются шарики-планеты – она танцевала что-то сложное, замысловатое, движения её были гибки и грациозны. Танец назывался «Посланец небес». Ей хлопали.

– Молодец, Катька! – похвалил художник и тоже похлопал.

Не дожидаясь конца концерта, он простился и ушёл. Хотя и сам он отшагал в колонне художников мимо Храма Абсолюта, вид шествия раздражал его. «Колонны холопов», – язвил про себя. Когда-то очень талантливый, он так и не смог вписаться в традиционные для Мира Абсолюта рамки искусства; современное искусство он считал эпигонством, ему было тесно, скучно, неинтересно. Начинал он с поиска новых форм выражения, но постепенно скатился к обыкновенному эпатажу. Одно время много пил, из-за этого от него ушла жена, теперь он пить бросил и трудился в художественном цехе рядовым художником-оформителем. Со своими юными соседками он дружил, шутливо, каждой оказывал знаки внимания, а девушки считали его старым, – хотя ему не было и сорока, – забавным чудаком, с которым просто и весело. Они шутливо опекали его.

* * *

Закончила консерваторию, нужно было принимать жизненно важное решение: либо брать направление в школу учителем пения и музыки, либо остаться в хоре и петь в ДРВ. Доктор и старшая мамочка сказали: «Поступай, как тебе лучше», но она знала, что они хотят видеть её учительницей в школе, в их школе. Катя решила, что школа никуда от неё не денется, а пока пусть всё остается как есть.

Теперь она выступала в ДРВ почти каждый день – поочередно в каждом зале. Её исполнение дышало неподдельным чувством, было свежо, чисто, молодо. Высокая стройная фигура, ясные грустные глаза и, особенно, свойство простое, но недоступное многим – всегда держаться с достоинством – всё это выделяло её. У неё появились поклонники, ей дарили цветы.

На небольшую сцену, сменяя друг друга, выходили певцы, танцоры, юмористы, жонглёры, музыканты. Во время выступления, за столиком почётных гостей Катя заметила знакомое лицо, узнала тренера Георга, а рядом с ним, догадалась, – аэролётчики. Исполнив песню, волнуясь, произнесла:

– Сегодня я буду петь для самых смелых и отважных в нашем городе людей, для почётных гостей сегодняшнего вечера – горных аэролётчиков.

Все захлопали, громче других удивлённые аэролётчики. Одну за другой она пела песни аэролётчиков, которым её обучил Георг, под конец спела песню о самом Георге, сочинённую композитором-выпускником их школы. Закончив выступление, спустилась со сцены, подошла к столику, за которым сидели аэролётчики.

– Садись с нами, девочка, – пригласил растроганный тренер.

Она поздравила аэролётчиков с удачными соревнованиями, нарушив запрет принимать угощения от посетителей, выпила с ними бокал шампанского и стала прощаться.

– Ты уходишь? – спросил тренер.

– Да. Больше я сегодня не пою.

– Я провожу, – встал.

Прошли в гардероб, подал ей шубку. Шли, разговаривали.

– Расскажи, как живёшь.

Она рассказывала о себе, он одобрительно смотрел на неё – красивую, нарядную. Когда дошли до движущейся дорожки, прощаясь, попросила:

– Скоро годовщина смерти Георга. Нельзя ли слетать на место его гибели?

Аэролет низко летел над горным многокилометровым ледово-снежным пространством: ледовые трещины, скальные стены, горы прекрасные, величавые; тут и там разбросаны горнолыжные комплексы, а от них к горным вершинам тянутся канатные дороги. Летели по маршруту последнего полета Георга. Долетев до Чёртова ущелья, аэролёт снизился ещё и влетел в синюю тень сменяющих друг друга вершин.

«Прощай, мой дорогой, мой самый лучший человек. Прощай, мой Георг», – плакала беззвучно.

Расставаясь, тренер сказал:

– Может, будешь с нами? У нас дружно, весело.

Задумчиво покачала головой. Он понял.

– Ну, давай, дочка, – по-товарищески похлопал по плечу.

* * *

В столовой дома, где жили девушки, шла свадьба. Замуж выходила Катина подруга, с которой они прожили несколько лет вместе, как сёстры. Жизнью насыщенной и интересной жили весело, дружно, поверяя друг другу свои секреты. Подруга выходила замуж за Катиного многолетнего, казалось, до гробовой доски, преданного поклонника. Это был молодой художник – спокойный, задумчивый, талантливый юноша. Несколько лет он дарил цветы, безропотно сносил Катино пренебрежительное отношение и, казалось, был готов за неё в огонь и в воду, а вот теперь женился на её подруге…. Концерт на свадьбе вёл их школьный товарищ. Старался он во всю, и свадьба получилась очень весёлой. Катя поздравляла, пела, танцевала, была оживлена и весела.

Возвратясь со свадьбы, походила по квартире, вдруг ставшей пустой, и почувствовала тягостное одиночество. Долго сидела в темноте у окна, за которым уже светало.

Включился сигнал связи. На экране высветилось лицо школьного друга:

– Не спишь? Сейчас приду.

Пришёл непривычно серьёзный. Принёс бутылку вина.

– Давай выпьем за новый этап твоей жизни.

«Действительно, – новый этап», – подумала безрадостно, и, не в первый раз, удивилась его душевной чуткости.

– Думаю, для тебя не секрет, что я люблю тебя, – в голосе прозвучала нежность.

Она смотрела удивлённо – это было открытием.

– Выходи за меня замуж.

Смятенно молчала. Он стоял возле окна, не видя, смотрел на тускло светящиеся в рассветных сумерках фонари набережной. Подошла, встала рядом, взяла за руку.

– Зачем я тебе без любви, – проговорила ласково.

– Всё ещё помнишь?

– Помню…

Вслед за этим произошло событие, которое Катя восприняла, как свалившуюся на неё беду: Доктора отправляли в домстар. Из-за обоюдной занятости, в последние годы они встречались не так часто, как хотелось, но то, что в любой момент она может увидеть его, посоветоваться с ним, просто побыть вместе, служило ей опорой, придавало уверенности в жизни.

Глава вторая

Чем бы в последнее время Доктор ни занимался, его томило и не отпускало тягостное осознание того, что всё это в последний раз, и скоро ему отправляться в домстар, ведь это его последний год жизни среди людей трудового возраста. Душа его восставала: он полон физических и душевных сил, идей, желания работать, и, вдруг, должен покинуть любимое дело, родной привычный мир… Почему, зачем, кому это надо? Однако твердо знал, что с этим ничего нельзя поделать, таков порядок вещей, издавна заведённый самими людьми Мира Абсолюта, таков, в конце концов, закон, и кому, как не ему – детскому наставнику, это знать. Весь год он подводил итоги прожитого и доделывал задуманные дела в школе, «Когда меня здесь не будет», – лейтмотивом звучало в его душе. Он плохо спал ночами.

Подробно рассказывая своему преемнику о постановке школьного обучения, он замечал скрываемую скуку, а иной раз и усмешку на лице, и терзался мыслью, что дело его пойдёт прахом. А ему хотелось, чтобы тот достойно оценил и продолжил его дела, сохранил, не уничтожил то, что он ввёл в школе, и что составляло её индивидуальность, даже уникальность, как он считал, по праву. Стало неприятно, когда преемник по-хозяйски окинул взглядом кабинет, который в течение многих лет был его кабинетом. Он упрекал себя, что несправедлив, ведь кандидатура преемника, прежде чем его назначили, всесторонне рассматривалась Вышестоящими.

В день прощания Доктор, с не примирившейся опустошенной душой сидел среди почётных гостей. Было много цветов, слов благодарности, телеграмм: от Сената Высших, от администрации, от выпускников школы, занимающих важные государственные посты и оставшихся рядовыми гражданами, от различных организаций и коллег из других секторов.

Гостей приехало так много, что доотказа заполнилась школьная гостиница, и всё-таки многих пришлось размещать на диванах в детских спальных корпусах. Зал школьного театра не мог вместить всех, поэтому чествование и прощание с Доктором происходило на школьной площади. На сооружённой небольшой почётной трибуне разместились сановные гости, среди которых, поговаривали, был даже представитель Высших. Для гостей между клумбами поставили сиденья, а для зрителей в классах на всех этажах открыли окна.

Доктор не слушал, о чём говорят выступающие, а только вглядывался в их лица. И любовался детьми, читающими посвящённые ему стихи, поющими сочинённые для него песни. Он чувствовал себя уже лишним, хотелось, чтобы поскорей закончилось торжество и остаться одному. Потеряно и грустно он поглядывал на Друга, сидящего неподалёку на раскладном креслице возле колючего куста розы, а тот в ответ, подбадривающе, улыбался ему. Появление среди гостей друга юности, кому он был обязан жизнью своей и жизнью Кати, безмерно обрадовало его. «А где же другие», – чуть не спросил он, но вспомнил и не спросил: он был младшим в их большой компании друзей и последним уезжал в дом старости, а Друг не там только лишь потому, что в организации, к которой он принадлежит, туда отправляют по профнепригодности, а не по возрасту. Из-за постоянного окружения людьми им так и не удалось остаться наедине и поговорить. Доктор искал глазами и не находил Катю. Она приехала незадолго до начала торжества, и наблюдала за происходящим из окна одного из классов.

Доктору был предоставлен последний трудовой отпуск. Оставаться дома без дела было нестерпимо. В эти дни он, как обычно, поднимался чуть свет и, не задерживаясь в своём фешенебельном районе Волнистых Холмов, где все ему были знакомы, знали об его обстоятельствах, и, как ему казалось, разговаривали с ним сочувственно, отправлялся в незнакомые ему районы. Там гулял в парках: любовался цветниками и фонтанами, отдыхал в зелёных беседках, покупал корм и кормил в прудах лебедей. Однажды в скоростном лифте поднялся на высотную обзорную площадку, где раньше побывать не удосужился. Перед ним открылся вид на бескрайнюю зелёную долину с извилистой лентой горной реки. Ровно, как по линейке, долину пересекала железная дорога, работающая на энергии ветра, создаваемого собственным движением. Вдали, за лесистыми холмами, возвышались покрытые снегом сизые вершины гор. Отсюда хорошо просматривался и древний замок на горе. Медленно вращаясь вместе с обзорной площадкой, он предавался несуетным мыслям, и душа его успокаивалась, а собственное положение начинало казаться уже не столь удручающим.

Обедал и ужинал, где придётся. Приводя в замешательство обслуживающий персонал, вручал карточку высшей категории. Обедов высшей категории, как правило, не оказывалось и его просили подождать, пока приготовят, но он соглашался пообедать тем, что имеется.

Поздно возвратясь домой, бегло просматривал страницы видеосвязи. Желающих сказать ему ободряющие слова, было много, но он выключал звук и только всматривался в лица. Потом отключал видеосвязь, выходил в ночной парк и в душевном оцепенении подолгу сидел там на скамейке.

Наступил последний день пребывания в Городе. Поджидая приезда Кати, Доктор разбирал личные вещи – нужно было решить, что взять с собой в домстар – и размышлял о том, как рассказать ей о родителях. Бродя по городу, он постоянно возвращался к этой мысли, но, беспокоясь, не усложнит ли это её, и без того, непросто складывающуюся жизнь, боялся этого разговора.

До её приезда ждать оставалось недолго. Доктор с вечера заказал любимые ею блюда, приготовил уложенную в красивый футляр заколку, когда-то принадлежавшую Марии – ту, которой были сколоты волосы Даши, когда она появилась в его школе, и кассету с фильмом, подаренную ему Профессором. В который раз он пожалел, что пришлось стереть кадры, на которых возле дома на берегу океана были засняты её отец, мать, Дедушка и сама маленькая Даша. Заколку и кассету он намеревался, после объяснения с ней, передать Кате.

Чтобы скоротать время, решил ещё, в последний раз, посмотреть голографический фильм. Вставил микродиск, пересел в специальное кресло, тотчас принявшее форму его тела. Комната исчезла, теперь он сидит на носу движущейся яхты и перед ним расстилается бескрайний океан. Океан шумит, катит свинцовые волны, ветер срывает с них брызги, швыряет их на палубу яхты, и от этого пол вокруг Доктора мокрый. Серое пасмурное небо, низкие рваные тучи, крики чаек, запахи моря – иллюзия присутствия полная.

Далеко впереди, прямо по курсу, необыкновенное солнце – ослепительное ядро с лучами, расходящимися в виде шестиконечной звезды. По мере приближения к нему, всё ярче и причудливее облака в небе принимают зловеще-пурпурный оттенок.

Затем, возле ног возникает трап аэролёта. Если зритель утомился зрелищем океанско-небесной феерии, он ставит ногу на трап и оказывается сидящим в обзорном аэролете, если же он не наступил на него – трап исчезает и продолжается путешествие на яхте вокруг Острова Высших. Доктор вспомнил, как маленькая Катя боялась путешествовать на аэролёте, где как будто бы не было ни пола, ни стен. Как только появлялся трап, она звала его, он усаживался в кресло, она забиралась на колени, прижимаясь, крепко держала за руку, и путешествие они продолжали уже вдвоём.

Аэролёт вертикально поднимается на большую высоту; раскрывается широкая панорама всего Острова, вытянутого с севера на юг, с множеством заливов и бухт, в окружении малых и больших островов, а над всем этим светится Звезда Абсолюта. Через некоторое время, когда они уже достаточно налюбовались панорамой, аэролёт медленно снижается. Звезда остаётся далеко вверху; зритель, словно птица, летит на небольшой высоте над расстилающимся под ним городом, сказочно-прекрасным, поражающим обилием дворцов и парков…

Нажав кнопку в подлокотнике, Доктор прервал путешествие и отправился встречать Катю. Свежий воздух, обилие зелени, уютные комфортабельные коттеджи, ухоженные дорожки, цветы – всё это было естественно и привычно. Стало тяжело от мысли, что скоро его здесь не будет и, Бог весть, что его ждёт….

Сидя на скамейке под деревом, увидел идущую по аллее Катю. Простое светлое платье, как всегда, никакой косметики, высокая и тоненькая, шагала она стремительно и легко. Увидела его, обрадовано заулыбалась, слегка смутилась. Доктор так любил в ней эту застенчивость. Поднялся со скамейки, пошёл навстречу.

Он расспрашивал о делах, она отвечала бодро, но он видел, что ей совсем не так хорошо, как она старается показать. Катя же, в свою очередь, страдая за него, искала следы страданий и на его лице, но Доктор, как обычно, был энергичен, приветлив, внимателен.

Она постелила скатерть, красиво сервировала стол, села рядом, а не напротив, как обычно. Видя, с каким аппетитом она ест, Доктор вспомнил, что большинство в городе питается, не так хорошо, и всё время подкладывал ей на тарелку. Весело, с юмором он рассказывал, как провёл эту неделю, сколько, оказывается, есть в их городе интересного, а он об этом и не подозревал. Она же, склонившись над тарелкой, молча, ела и наконец, он заметил, что она беззвучно плачет, слизывая вместе с пирожным слёзы. Его всегда, с самых первых дней её появления в школе, потрясала эта её способность плакать тихо, одними глазами.

– Ну что ты, Катя… – голос его дрогнул.

– Как же теперь?… Как же я буду теперь?.. – сунулась головой ему в плечо, и заплакала, не таясь.

Доктору стало нестерпимо больно. Поглаживая её по голове, он бодро рассказывал, как всё предусмотрел, чтобы они виделись, если не часто, то и не так уж и редко – каждый раз, как только у неё появится возможность отлучиться со службы. А деньги у них есть. Часть их он уже положил ей на счёт, но и у него осталось столько же. Она слушала и понемногу успокаивалась. Это был её учитель, её отец, она привыкла, что он всё понимает, всё может предусмотреть и устроить.

То, что они будут видеться, приободрило Катю, и, убирая со стола, она уже, немного ворчливо, наказывала как можно чаще вызывать её на видеосвязь, не забывать в холодную погоду надевать шарф и перчатки и, вообще, больше думать о здоровье. Потом, ласково подтрунивая над ним, заново уложила саквояж, который он брал с собой, вынула из своей сумки и положила в него связанные ею носки из натуральной шерсти. В отдельную сумку сложила всё, что не брал с собой Доктор, но может пригодиться ей – полотенца, салфетки и другую мелочь.

Проводив её, Доктор долго сидел в парке возле дома. Из головы не выходило, что он так и не рассказал ей о родителях, опять не смог, не решился. Грустно думал о том, что не совсем удачно складывается у неё жизнь; ничем, кажется, не обделена – ни красотой, ни умом, – а жениха достойного нет… А ведь ей разрешён брак с правом родить ребенка. Конечно, у девочки разбито сердце, но прошло уже столько лет, жизнь должна взять своё. А, может быть, робеют парни? – это его не удивило бы.

Утром следующего дня со смирившейся душой он навсегда ушёл из родного дома – так же просто, как все долгие годы уходил из него на службу.

Глава третья

Дом старости «Заповедный» Доктор выбрал из-за того, что до него из города НГЭ-2 хорошо ходил транспорт и относительно недорого стоил проезд. Ему предлагали, даже настаивали, поселиться в доме старости «Волна», предназначенном для заслуженных людей, в своё время удостоенных чести посетить Остров Высших, но это было далеко – на берегу Лазурного моря, а значит, о встречах с Катей нельзя было и думать.

Домстар назывался «Заповедный» потому, что находился на территории заповедника, на берегу реки, служащей границей его территории. На одном берегу реки, привольно и спокойно текущей по равнинной местности, полосой стоял лес, на другом – начинались луга и поля.

В комплекс домстара входили, разбросанные среди леса, несколько жилых корпусов, верхние этажи которых высоко возвышались над деревьями, трехэтажный лечебный корпус и спортивно-развлекательный центр на берегу реки.

Доктору отвели небольшую просто обставленную комнату с маленькой лоджией. Ему понравились и светлая комната, и, особенно, лоджия, где хорошо будет отдыхать в шезлонге, слушать шум леса, вдыхать его запахи и смотреть на густые кроны деревьев… Направляясь в домстар, он ожидал худшего.

Хлопоты первых дней по устройству заглушали чувство одиночества и ненужности. Но потом, устроившись, вволю набродившись по лесу, обойдя на обширной территории домстара все пригорки, овраги, ручьи и берег реки, Доктор затосковал по школе, по детям, по своим бесконечным заботам. Он всерьёз обдумывал, как написать в департамент образования, чтобы убедить администрацию направить его на работу в любую школу, на любую должность. Жизненный же опыт говорил о бесполезности хлопот: за все годы жизни он не встречал человека в возрасте, официально именуемом возрастом старости, чтобы тот жил и трудился среди людей трудового возраста. Тогда он попытался найти себе применение в стенах домстара, но оказалось, что дел было меньше, чем желающих потрудиться. Люди, многие годы работавшие с полной отдачей сил, вынужденное безделье выносили с трудом, начинали болеть, быстро стареть.