Разбитое зеркало (сборник)

Не оборачиваясь, Арсюха гулко стукнул кулаком по полуоткрытой двери клуни:

– Мужики, вылезайте – командир новенького привёл.

Внутри клуни что-то зашуршало, словно бы зверь какой переполз по сену с одного места на другое, потом шорох стих, и Мустафа уже подумал, что никто из клуни не вылезет, – отдыхают люди, – но это было не так: дверь отодвинулась ещё на немного и в проёме возникли сразу двое, один человек прикрывал другого, – широкоплечий, чуть сутуловатый, сколоченный по-медвежьи, очень прочный мужик с пытливыми маленькими глазками и короткими прядями волос, опущенными беспорядочно на лоб, за медведем этим – явно сибирского разлива, – стоял худой высокий парень в круглых старомодных очках, к дужкам которых была привязана резинка, вытащенная из чьих-то трусов, в новенькой необмятой гимнастёрке, на которой висела медаль «За отвагу» на прямоугольной, довоенного образца колодке, обтянутой муаровой лентой брусничного цвета.

– Старшина группы разведки Охворостов, – представил медведя Горшков, и тот в коротком ленивом движении приподнял одну руку. – Поскольку товарищ Охворостов – человек в полку очень уважаемый и все к нему относятся с большим почтением, то обращаемся мы к нему только по имени-отчеству… Егор Сергеевич, и только так. С ним – самый знающий человек в артиллерийском полку, наш переводчик Игорь Довгялло, прошу любить и жаловать, – представил старший лейтенант второго разведчика, и тот так же лениво и коротко приподнял одну руку. Старший лейтенант огляделся. – А где Соломин, что-то не вижу… Куда подевался?

– В деревню ушёл, харч получать, – готовно пояснил Арсюха.

– Харч – дело серьёзное, – сказал старший лейтенант Мустафе, будто тот сам не знал этого, – если вовремя не ухватишь котелок с кулешом за горячую дужку, голодным останешься. – Горшков огляделся вновь, хлопнул ладонью по боку. – Кота не вижу.

– Здесь он, – по-ребячьи шмыгнув носом, доложил Арсюха, – мышь углядел, поймать хочет. – Позвал громко: – Пердунок! Каша на подходе! Не зевни, не то без обеда останешься!

Сено зашуршало громко, наверху отделился пласт и сполз вниз, в следующее мгновение из-под сапог старшины вылез крупный лобастый кот с редкостными зелёными глазами, похожими на изумруды. Состоял он их трёх больших пятен, будто бы сшитых друг с другом: рыжего пятна, чёрного пятна и неровного, словно бы с обкусанными краями, белого – впрочем, белым это пятно можно было назвать с натяжкой, скорее, это было тёмно-серое пятно извозюканное, с прилипшими остьями сена. Мыться кот не любил, если его тащили к воде, орал так, что крики его были слышны даже на немецкой стороне и оттуда немедленно открывали артиллерийский огонь, поэтому разведчики решили вымыть кота, только когда он превратится из трёхцветного в одноцветного, но миг этот почему-то не наступал: то ли кот втихаря совершал где-то самостоятельные помывки (утреннее облизывание самого себя не в счёт), то ли волос его, бывший когда-то белым, высветлялся сам по себе.

– Вот он, явился, не запылился, – объявил старший лейтенант. – Пердунок собственной персоной. Знакомься, Мустафа!

– А почему вы его прозвали Пердунком? – спросил Мустафа.

– Это тебе Арсюха объяснит. Он над котом командир. – Старший лейтенант поправил на голове пилотку. – Пойду доложусь, что прибыл. Заодно и Соломина подгоню. – Горшков лихо, будто спортсмен на областных соревнованиях, перемахнул через калитку и исчез.

– Ну что, Мустафа, – старшина неторопливо поскрёб ногтем темя, – с прибытием тебя в прославленную боевую часть.

– Спасибо, – сдержанно отозвался Мустафа.

– У нас, у разведчиков, положено прописываться…

– За этим дело не застрянет. – Мустафа сбросил с плеча «сидор» и, раздёрнув горловину, встряхнул мешок. Внутри громыхнули консервные банки. Среди банок, горлышком вверх на манер зенитки, приготовившейся пальнуть по вражескому летательному аппарату, красовалась литровая бутылка. Горлышко бутылки было заткнуто туго скатанным в рулон куском газеты.

Жидкость, плескавшаяся в бутылке, имела мутноватый, схожий с берёзовым соком цвет.

– Что это? – подозрительно сощурившись, спросил старшина.

– Спирт, Егор Сергеевич, чистый спирт, – без улыбки ответил Мустафа, знал, что этот вопрос последует обязательно, – разведённый до сорокаградусной крепости, как водка, и заправленный хреном.

– А хрен-то зачем? Чтоб до печёнок пронимало?

– Нет. Напиток сразу делается вкусным – это раз, и два – никто не догадается, что пьёт спирт.

– Дивны дела твои, Аллах мусульманский, – качнул головой старшина. – А говорят, мусульманам пить разведённый спирт запрещает Коран… А? – Не дождавшись ответа, старшина махнул рукой. – По части консервов мы, честно говоря, тоже не бедны – есть кое-что, а вот по части спирта с хреном… – Он покачал головой, почмокал губами и скомандовал: – Наливай!

Мустафа растянул губы в улыбке:

– Ну и скорость!

– Да шучу я, шучу! Торопиться не будем. Надо дождаться командира – раз, и два – Соломина с обедом. Консервированная тушёнка – это хорошо, а горячий кулеш – много лучше.

– А почему вы кота так необычно назвали, – вновь поинтересовался Мустафа, – Пердунком?

Лицо старшины украсила широкая, во все тридцать два зуба улыбка.

– Пообтираешься рядом с ним пару дней – всё поймёшь сам, – сказал он.

– И всё-таки? – Мустафа был настойчив.

– Кот у нас появился неожиданно, возник на ровном месте, словно из-под земли вытаял… Было это в одной разрушенной деревне. Походил по батареям полка, посетил хозяйственников, которые всегда сыты и у них вкусно пахнет, заглянул в штаб, но нигде не задержался – пришёл к нам. Мы его накормили, кот обнюхал каждого и остался…

– А Пердунком как он заделался? Имя такое – м-м-м… – Мустафа выразительно помотал рукой в воздухе.

– Редкое имя. Во всём Советском Союзе нет кота с такой кличкой. Сидим мы как-то с котом, я его расчёсываю, репьи из хвоста выбираю, в это время командир появляется, товарищ старший лейтенант Горшков. Я вскочил, вытянулся, доложил по всей форме, что в подразделении у нас появился, мол, новый боец – кот… Командир тоже присел, тоже начал репьи выбирать – надо же с новым бойцом познакомиться. В это время кот напружинился и… испортил воздух. Струю газа пустил такую, что у нас ноздри вывернулись наизнанку, их нужно было вворачивать обратно – вонь была хуже, чем от вражеского танка, заправленного прокисшей простоквашей. Командир глянул на меня подозрительно, я на него – на кота в тот момент мы грешить совсем не думали. А потом поняли – кот это, вот и прозвали его Пердунком.

Мустафа даже не услышал, как сзади к нему подошёл невысокий, в белёсой от частых стирок гимнастёрке сержант, – обладающий обострённым чувством пространства Мустафа ничего не засёк, а ведь сержант и дверцу изгороди открывал, и по земле шёл… Но нет, ничего этого не ощутил Мустафа и удивился несказанно… Как же это он проворонил сержанта?

Неосязаемым человеком этим был, как понял Мустафа, сержант Соломин, который ходил на кухню за обедом для разведчиков.

Пердунок поспешно подскочил к сержанту, потёрся пыльной шкурой о его сапог. «Хорошая примета, – подумал Мустафа, – раз кот трётся об обувку. Значит – добыча будет». В правой руке сержант держал ведро – закопченное, чёрное, с большой вмятиной в боку. Ведро было накрыто куском фанеры.

– Пердунок, – проговорил сержант ласково, кот от его голоса замурлыкал громко. Мустафа понял, что из всей компании разведчиков кот брал в хозяева одного – сержанта Соломина, все остальные, в том числе и Горшков, и старшина, были для него людьми второстепенными.

– Познакомься, Коля, – сказал старшина Соломину, – у нас новенький, Мустафой зовут.

Мустафа развернулся лицом к сержанту, одного короткого взгляда ему было достаточно, чтобы запомнить лик Коли Соломина: загорелое до коричневы лицо (будто сержант специально поджаривался на керосинке, каждый день это делал, без пропусков), синие резкие глаза, впалые щёки и тяжёлый подбородок с раздвоиной, – лицо волевого, уверенного в себе человека. Весомым дополнением к положительному облику этого человека был рубиновый орден, прикреплённый к застиранной гимнастёрке сержанта – Красной Звезды.

– Привет, Мустафа, – сержант оказался в общении простым человеком, протянул руку, – ты как раз к обеду поспел.

– Настоящий разведчик, – похвалил Мустафу старшина, – знает, когда надо появляться.

– Правильно, – подхватил Соломин, – настоящие разведчики никогда к обеду не опаздывают. Если же опаздывают, то это не разведчики. Даже не пехотинцы и тем более не артиллеристы.

На землю, у боковины клуни, кинули плащ-палатку, расправили её – получилась скатерть-самобранка. Мустафа вытащил из «сидора» две банки тушёнки, полбуханки хлеба и бутыль, заткнутую газетной пробкой, аккуратно расставил продукты на плащ-палатке.

Видя такое дело, из-за облаков выглянуло любопытное солнце – интересно сделалось, чего там задумали неспокойные люди, откуда у них взялась бутылка?

Про кулеш, который притащил в ведре сержант, светило знало все, и про консервные банки тоже знало все, а вот насчёт бутыли не ведало ничего, и что там плескалось, тоже не ведало, раздёрнуло плотные серые облака пошире, забралось в прореху целиком, будто в таз для мытья.

Хорошо сделалось, когда земля осветилась тёплыми лучами, даже кот запрыгал, затопал по краю плащ-палатки, и у него на душе стало светло, за край Пердунок не забирался, знал, что за это можно получить по дырявой заднице, прореха тем временем раздвинулась ещё больше, сделалось не только светло, но и тепло.

Вот что значит лето. Холод в эту пору вообще не держится, отваливает в сторону, освобождает место теплу, если где-то он и зависает, то ненадолго.

В центр плащ-палатки Соломин поставил ведро с кулешом.

– А сил у нас, Коля, хватит, чтобы столько съесть? – старшина сделал неуверенный жест пальцем в сторону ведра. – А?

– Нам помогут, – туманно отозвался на замечание Соломин.

– Кто?

– Увидишь. Ровно через десять минут.

– Загадками что-то говоришь, Коля.

– Весь в тебя, Сергеич, – коротко хохотнул Соломин, – ты же мой лучший педагог, у тебя всему и научился.

– Ладно, ладно! – старшина сделал взмах рукой, осаждая красноречивого сержанта. – Разберёмся во всём и дадим соответствующую оценку.

Соломин снова хохотнул – характер он имел весёлый:

– Что-то ты заговорил, как политрук с первой батареи.

Старшина махнул рукой ещё раз, давая понять, что продолжать беседу на «общеполитические» темы не намерен – хватит, мол.

Хватит, так хватит. Соломин подчинился старшему по званию.

Солнце, любопытное, ласковое, заполнив один раз прореху, больше не пряталось, так и сидело в этой прорехе, наблюдало за людьми: интересно что же произойдёт дальше; кот задирал голову, косил зелёными глазами на светило, подставлял под лучи то один бок, то другой – пробовал выкурить из лохматой шкуры блох, да все попытки его были неудачными – блохи, конечно, тоже любили тепло, но вылезать из шкуры не собирались… Пердунок же, надо отдать ему должное, сдаваться не желал, переворачивался на спину и катался по земле, как баран, давя вредных насекомых…

В общем, жизнь вся, – что у людей, что у животных, – проходила в борьбе.

Ровно через десять минут, – с точностью хороших часов, – за изгородью клуни послышался звонкий серебряный смех, старшина, успевший скрыться в клуне, пулей вылетел обратно, распустил своё подбористое жёсткое лицо, маленькие глазки у него засияли лучисто: это ж такая диковинка на фронте – девчата… Они только при крупных штабах и водятся – связистки.

Метнувшись к дверце изгороди, старшина широко распахнул её:

– Милости просим, дорогие сударыни!

– Ждёте нас, мальчики? – звонким серебристым голоском поинтересовалась старшая из них, полногрудая синеглазая девушка с тремя командирскими звёздочками в петлицах – сержант, командир отделения, скорее всего.

У старшины от этого нежного голоса даже горло перехватило, дышать нечем сделалось, он откашлялся и медовым тоном пропел в ответ:

– Ждём, ждём, давно ждём! Квас наш, – он ткнул пальцем в сторону бутыли, расположившейся на плащ-палатке, будто королева, – квас наш уже чуть не вскипел на открытом солнце. – Согнув руку крендельком, старшина сунул ладонь сержантихе: – Георгий!

– Ася!

Старшина галантно склонился над рукой связистки.

– Может, вам удобнее, чтобы вас по отчеству величали?

– Да вы чего, старшина! Какие наши годы…

– Правильно, какие наши годы, – промурлыкал старшина и протянул руку следующей девушке: – Георгий! Иногда меня зовут Егором.

– Инна!

У Инны были серьёзные глаза, и вообще она относилась к категории девушек, которые никогда себе не позволят чего-нибудь несерьёзного.

– Инна Безбородько, – добавила девушка и ловко, будто невесомый корабль, обогнув старшину, вошла во двор клуни.

Старшине показалось, что Инна вообще не обратила на него никакого внимания, и он немедленно запал на неё, даже уголки рта у Егора Сергеевича болезненно задёргались. Так уж у мужиков заведено: западать на женщин, которые смотрят на них свысока и кажутся недоступными, при этом страдать от внутренней боли и думать о собственной никчемности.

– Катя, – представилась следующая девушка, засмеялась радостно и беспричинно: Катя относилась к категории людей, у которых во рту спрятана смешинка – покажи им палец и они будут смеяться; за Катей во дворе клуни очутилась ещё одна девушка, пожалуй, самая красивая из всех связисток, со злым персиковым лицом и ровными чистыми зубами, будто с открытки, приглашающей граждан отдохнуть в Крыму и обязательно посетить Ласточкино гнездо – редкостный дом, прилепившийся к краю скалы, и чеховский Гурзуф, побродить по местным каменным тропам и полюбоваться с высоты морем таким синим, что кажется – из глаз вот-вот польются слёзы от нереальной режущей синевы…

Такими же синими показались бравому старшине глаза у последней связистки, но когда она повернула к нему своё лицо, он вдруг увидел, что глаза у неё не синие, а ореховые, тёмные, с весёлыми желтоватыми крапинами. Наваждение какое-то. А вообще девушка царственная. И походка у неё царственная.

Старшина ощущал, как у него тоскливо сжалось сердце – даже воздух перед взором померк. Будь его воля, он ухлестнул бы за всеми четырьмя девушками сразу либо поочередно, но воли на то не было, ни своей, ни чужой.

– Жанна, – назвалась последняя связистка. Голос у неё был сочным, глубоким – девушки с таким голосом умеют проникновенно исполнять русские народные песни.

– Что мы пьём, мальчики, докладывайте! – хлопнула в ладони сержант Ася. – Шампанское из подвалов местного райпищеторга?

– Шампанское – это несерьезно, Асенька, – промурлыкал старшина, – берите выше! Наш напиток получил золотую медаль на выставке пузырчатых коктейлей во французском городе Пляс-Пигаль.

– О-о-го! – Ася даже глазом не моргнула, слушая белиберду, которую нёс старшина. – Что за напиток?

– Попробуйте – узнаете.

Дверь клуни раздвинулась, в разъёме возник Игорь Довгялло, подтянутый, в новых сапогах – пока девушки представлялись Охворостову как «старшему военному начальнику», он успел скинуть с себя разношенные вытертые кирзачи и натянул на ноги роскошные офицерские сапоги. Сапоги произвели впечатление – девушки невольно переглянулись.

– Наш главный толмач, – представил Игоря старшина, – знаток наречий всех немецких провинций. Ни один фриц не смеет пройти мимо него. Слушать, как Игорь допрашивает их, – одно удовольствие.

Отпихнув переводчика в сторону, из клуни вынырнул Арсюха, также прибранный, торжественный, и вот ведь как – украшенный медалью. Все разведчики успели принарядиться в клуне, кроме Мустафы, у которого места своего ещё не было.

Награды в ту пору были редкостью, давали, их мало и неохотно. «Эван! – запоздало удивился Мустафа. – Воюют здесь не только за кулеш из полковой. Награды тоже иногда дают».

– Ой, мальчики, сколько у вас орденоносцев! – Ася мечтательно вздохнула: – Чего же это мы вас раньше не знали? Недоработка.

– Это наша недоработка, Асенька, не ваша, – заметил старшина, – наша вина в том, что мы не знали, что у нас в полку водятся такие замечательные девчата!

Арсюха тем временем переломил один из позвонков в своей несгибающейся шее, с хрустом наклонил голову и, стукнувшись подбородком о тяжёлую твёрдую грудь, проговорил сдавленным, обесцветившимся от напряжения голосом:

– Арсений Васильевич Коновалов!

Мустафа не замедлил отметить: «Не кавалер! Чурка какая-то! Себя по имени-отчеству величает. Девушки таких не любят». Старшина той порой приметливым глазом отстрелил Пердунка – где тот находится? Кот сидел в клуне и из глубокой притеми внимательно наблюдал за происходящим, это старшину устраивало, и он удовлетворённо потёр руки:

– Ну что, девчата, за стол?

– А командир где ваш? – поинтересовалась Ася. – Командира что, ждать не будем?

– Командир в штабе. Может вернуться рано, а может и очень поздно, никто этого не знает. – Старшина окинул Асю ласкающим взглядом, глаза у него заблестели, он вздохнул сладко, повернулся к клуне и погрозил коту пальцем: сиди там и носа на улицу не высовывай.

Кот всё понял и, как показалось Мустафе, послушно наклонил голову.

– Что за напиток, мальчики, откройте секрет. – Ася опустилась на плащ-палатку рядом с бутылкой.

– У нас собственный винодел есть, – туманно отозвался старшина.

– Кто он?

– А вот, – старшина указал на Мустафу, улыбнулся зубасто, словно бы хотел о чём-то предупредить башкира.

Мустафа отвел глаза в сторону: разные шуры-муры на фронте он не признавал, даже если эти шуры-муры исходили от разведчиков – людей очень уважаемых…

– А винодел у вас, похоже, немой, – заметила Ася.

– Он не немой, он – застенчивый.

– Как зовут вашего застенчивого?

– Мустафа.

– Что ж, попробуем огненное шампанское вашего Мустафы.

Старшина опустился на колени рядом с Асей, ловко ухватил бутылку пальцами, налил мутноватой светлой жидкости в стакан. Ася приподняла стакан, навела его на свет.

– На шампанское это не похоже.

– Зато вкус, Асенька, м-м-м, – старшина сладко почмокал губами, – попробуйте!

Ася попробовала, также почмокала губами, похвалила:

– Полуторки можно заправлять вместо бензина – быстро бегать будут. – Предупредила подопечных: – Аккуратнее, девочки, обжечься можно.

– Вы из каких краев родом будете, товарищ сержант? – спросил у Аси Охворостов.

– А что, не нравлюсь?

– Наоборот, очень нравитесь.

По лицу Аси проползла прозрачная тень, глаза потемнели.

– Из-под Витебска я, родилась в райцентре…

Старшина обрадованно вскинул руки.

– Боже мой, землячка! Земелюшка! Родненькая моя! – старшина полез к Асе целоваться.

Ася решительно выставила перед собой две маленькие крепкие ладошки, останавливая старшину.

– Я ведь тоже родился под Витебском и тоже в райцентре. – Охворостов поспешно налил крепкого напитка себе. – Это дело надо отметить. Вы из кого района, Асенька?

– Из Ушачского.

– А я из Браславского. Господи, да это же совсем рядом! Озёрами из одного района можно проехать в другой на лодке. Как тесен мир, как он всё-таки тесен! – Старшина чокнулся с Асей, пригласил: – Девчата, дорогие, садитесь за стол. Мужики, тоже садитесь, чего вы ведёте себя, как чужие?

Странно, а Мустафа посчитал, что такой прочный мужик, как старшина Охворостов, обязательно должен происходить из Сибири.

На фронте редко выпадают такие минуты – и думать ни о чем не надо, и врага опасаться не надо, он далеко, а вот рядом… рядом находятся такие родные существа, такие желанные, что просто дух захватывает. Старшина залпом выпил «шампанского» и у него стиснуло горло, глотку словно бы обжали чьи-то крепкие пальцы – зелье хоть и вкусное, но пить его надо понемногу, мелкими глотками, как коньяк…

Мустафа скромно пристроился на уголке плащ-палатки и в разговоре участия не принимал – слушал. Охворостов пару раз остановил на нем взгляд, подморгнул ободряюще – держи, мол, хвост пистолетом, но Мустафа не дворняжка, чтобы хвост держать пистолетом, в ответ он лишь вежливо улыбнулся…

Командир в штабе не задержался, вернулся скоро, возник над изгородкой и, не открывая дверцы, поинтересовался насмешливо:

– По какому поводу пир? В честь годовщины Парижской Коммуны или по поводу расформирования команды городошников города Бердичева?

Старшина поспешно вскочил с плащ-палатки.

– Извините, товарищ командир, что без вас начали… Мустафу в коллектив принимаем. Садитесь с нами!

Горшков, не замечая приглашения старшины, лихо откозырял девушкам:

– Старший лейтенант Горшков!

Ася сощурилась насмешливо:

– А имя у вас есть, товарищ старший лейтенант?

– Естественно. Иван Иванович.

– А просто по имени можно? – Ася потянулась томно, у неё даже кости захрустели. Связистки дружно засмеялись. – Очень хочется звать вас просто по имени: Ваня.

– А почему бы и нет, – Горшков покраснел малость, но смущению не поддался, – Иван – хорошее русское имя.

– А просто Ваней – можно?

– Можно. – Старший лейтенант перемахнул через калитку, не открывая дверцы, и через мгновение уже сидел на плащ-палатке.

– Вам, товарищ командир, штрафной положен, – Охворостов наполнил стакан «шампанским», много налил, – придвинул к старшему лейтенанту. – Пра-ашу!

– Это чересчур, – сказал старший лейтенант, – перебор, как в игре в очко, – но Охворостов отрицательно мотнул головой:

– Вы же командир, товарищ старший лейтенант, на вас же народ равняется, смотрит…

Горшков залпом осушил стакан, почувствовал, как в горле у него возникло что-то твёрдое, будто туда загнали камень, выбил из себя воздух, заодно вытолкнул и «камень», покосился на Мустафу:

– Твоё, значит, производство? – как будто не знал, чьё это «шампанское» – напиток подействовал на командира. Горшков прижал к носу обшлаг рукава.

– Моё, – ответил Мустафа.

– После первой, товарищ старший лейтенант, надо сразу пить вторую. Не останавливаясь. Чтобы не посинели кончики пальцев…

– Не части, пожалуйста, старшина.

Тем не менее Охворостов вновь наполнил стакан командира, как будто боялся, что тому не достанется. Старший лейтенант всё понял, чокнулся с каждым, кто сидел на плащ-палатке.

– Первый тост положено произносить за встречу, но старшина сорвал мне его своим штрафным, поэтому выпьем, за что ещё не пили – за встречу!

– За встречу! – первой готовно отозвалась на тост сержант Ася, голос у неё был таким, что старшина невольно свёл брови вместе – ещё немного, и он приревнует Асю к командиру. Горшков засёк это, улыбнулся.

Интрига начала закручиваться, как в театре, но закрутиться до конца не удалось. Подле изгороди возник молоденький конопатый посыльный с красневшим от бега лицом, приложил ко рту согнутую ковшиком ладонь:

– Товарищ старший лейтенант, срочно в штаб!

Горшков досадливо покрутил головой:

– Вот так всегда. Поесть не дадут… Ведь я там только что был. – Повысил голос: – Кто вызывает?

– Майор Семеновский! – Майор Семеновский был начальником штаба полка.

– Час от часу не легче. – Горшков поднялся с плащ-палатки.

Семеновский не любил, когда к нему опаздывали на вызов, глаза у майора становились такими, будто он заглядывал в винтовочное дуло.

– Простите меня, – сказал старший лейтенант связисткам, поймал сожалеющий взгляд Аси, следом – Жанны, посетовал, что не может остаться, и ушёл.

– Мы вас подождём, – запоздало, уже в спину, выкрикнул Охворостов, но старший лейтенант отсекающе махнул рукой:

– Продолжайте без меня! Мустафу только не обижайте!

«Его обидишь, он сам кого угодно обидит», – подумал о себе в третьем лице Мустафа.

Майор Семеновский фигуру имел, скажем так, полноватую, если не более, отросший живот уже не мог сдерживать прочный командирский ремень, но, несмотря на оплывшую стать, был подвижен, редко сидел на месте, – а вот лицо в противовес фигуре было худым, с всосанными внутрь щеками и остро выпирающими скулами – это было лицо худого человека. Или очень голодного. Впрочем, глаза у майора всегда поблескивали сыто – голодным он не был.

Начштаба умел и любил материться. А с другой стороны, какая война способна обходиться без мата? Без мата нет войн. Просто не бывает.

– Чего так долго идёшь? – неприязненно сузив глаза, спросил Семеновский у старшего лейтенанта. – Совсем разведчики ожирели, скоро даже мух разучатся ловить.

Горшков в виноватом движении приподнял одно плечо:

– Извините, товарищ майор!

– На первый раз извиняю, а дальше… – тут майор выдал такую четырёхэтажную тираду, что произвести её на бумаге совершенно невозможно, никакая бумага не выдержит. Выматерившись, Семеновский малость подобрел, потёр пальцами глаза.

– Скоро выступаем на позиции, Горшков, – сказал он. – Нужны свежие сведения, что за силы скоплены у немцев на нашем участке? Пехота – полк, который будет стоять перед нами, этим тоже займётся… Всё понял, Горшков?