Бетельгейзе. Военный приключенческий роман в двух частях. Часть 1

– Горизонтальные рули вверх! Дифферент на нос десять градусов. Глубина двадцать метров. Ныряем!

Лодка, как нож в мягкое масло вошла в толщу воды, несмотря на сопротивление. Через некоторое время нос её опять направился в сторону поверхности, чтобы выпустить остатки воздуха, исключив теперь уже нежелательный подъём.

– Дифферент выровнен! Все системы в норме. Закрыть воздушные клапаны!

– Двадцать метров, господин капитан! Лодка погружается!

– Боцман! Ныряем до сорока! – скомандовал капитан.

– Двадцать пять…, тридцать…, тридцать пять…. Лодка погружается! Есть сорок метров!

– Выровнять лодку!

– Лодка выровнена. Дифферент ноль, господин капитан!

Рейнгхард взял аппарат внутренней связи и сказал:

– Осмотреться в отсеках и доложить!

«Бетельгейзе», подводный крейсер, сложное техническое сооружение, кажется, была способна повиноваться одной мысли с удивительной лёгкостью. Она была похожа на огромного кита со стальными плавниками в своей стихии, но никак не на плод человеческой и инженерной мысли и уж тем более не на орудие для убийства. Уйдя на глубину, лодка оставила воронку бурлящей воды, возмущённой от появления своего неестественного железного обитателя, очередного претендента в безусловные покорители морского мира. Океан, живое существо, более чем снисходительно относился к парусному, деревянному флоту, но вот вторжение бронированных чудовищ, разрывающих огромное морское тело мощными гребными винтами и, сдабривая окружающий мир океана машинным маслом и соляром с потопленных или повреждённых судов, не мог благотворно влиять на снисхождение природы. К тому же океан давно уже превратился в поле для военного выяснения отношений, заполняя дно грудами металла, а поверхность всевозможными минами и глубинными бомбами.

Вскоре понеслись доклады вахтенных о бесперебойной работе систем и механизмов лодки. Капитан остался доволен и, покинув центральный пост, отправился в свою каюту, отдав распоряжения вахтенной смене. Не снимая тяжёлого прорезиненного плаща Рейнгхард, сел на откидную кушетку положив перед собой на стол две планшетные сумки и водонепроницаемый мешок, который используется при спасательных операциях и долго, не сводя глаз, смотрел на него. Некоторое оцепенение прервал стук в дверь:

– Ваш чай, господин капитан. Вы позволите?

Он, молча, кивнул головой. Поставив стакан дымящегося чая с запахом лимона, кок удалился, прихватив пустые стаканы. Мешочек не отпускал Отто.

– И это всё что осталось от двух человек, солдат одиннадцатимиллионной армии, от чьих-то мужей, отцов и детей.

Мешочек был похож на горстку пепла, которая остаётся после кремации человека. Снова и снова не давал покоя сбитый самолёт, другое дело встретить поверженного противника, но тут свои. Суеверие капитана вселяло некоторое замешательство или даже страх, в котором ему стыдно было признаться даже самому себе. В какой-то момент даже возможности «Бетельгейзе» не успокаивали его тревожные мысли о предстоящем походе. Странное дело, Отто совершенно не страдал каким-либо проявлением сентиментальности, но тут какой-то особый случай и нет ему объяснений. Посидев еще немного, капитан глубоко вздохнул и придвинул мешок к себе, ослабив стягивающие шнурки, вытряхнул содержимое на стол. Взяв жетоны, он переписал индивидуальные номера, чтобы потом занести их в вахтенный журнал, чиркнул зажигалкой с надписью «От экипажа „Ju 88А-5.“ С наилучшими пожеланиями к выздоровлению. Ждём тебя в Москве. 1941 г.», которая загорелась весёлым огоньком. «Ждём тебя в Москве», – еще раз, но уже вслух, перечитал Отто надпись, горько усмехнувшись:

– Понёс же нас чёрт в эту Москву, будь она неладна. Надо было сначала с Англией разделаться окончательно, – подумал капитан и оглядел комнату, опасаясь, не разгадал ли кто-нибудь его мысли.

На стене висел портрет Гитлера, смотрящий на капитана с некоторым укором. Отто быстро отвёл глаза от портрета и опять сосредоточился на предметах из мешка. Более всего его притягивали сложенные листки бумаги с вложенной фотографией, но чтение письма он оставил в самую последнюю очередь. Планшетные сумки были собраны стандартно, карта, карандаши, компас, в общем, всё то, что было нужно для разведки и полёта. Попались несколько порнографических фотографий, очевидно второй пилот увлекался не только фотографированием береговых линий. Обычные люди на войне и у каждого свои ценности, одни молятся на «Main Kampf», другие же на снимки пышногрудых красавиц из гамбургских борделей с крутыми бёдрами в чулках с подвязками и томными взглядами. На одной из фотографий было подписано: «Мой пастушок, найди меня на улице Кувшинок. г. Мюнхен. 1940 г.». Рейнгхард вновь вернулся к полётной карте некоторое время, изучая записи и пометки:

– М-да уж…, не очень-то далеко они летали. Возможно…, очень даже возможно русские долго их гоняли, а может и англичане постарались. По всему видать бой у них был, если топлива не осталось и пушки пусты.

Перебрав все вещи, капитан взял в руки сложенные блокнотные листки с фотографией и стал читать, отодвинув в сторону снимок. Сейчас это был как будто голос далёкой Родины, хоть и адресован не ему и написано не им. Но в такой момент упоминание незнакомых имён было не более чем малосущественная условность. Он не мог себе позволить вот так взять и написать письмо и запросто его отправить, собственно, как и получить. В верхнем правом углу была надпись «Норвегия ___ августа 1943 год». Лётчик не поставил дату, очевидно не закончив письмо. Сделав несколько глотков уже остывшего чая, капитан принялся за чтение.

Дорогая Эбби и моя дочечка, незабвенная милая крошка Грета! Спешу выразить своё беспокойство отсутствием каких-либо известий от вас вот уже скоро как более четырёх месяцев! Наивно списываю ваше молчание на перипетии войны и трудности с почтовой доставкой, всё-таки непростое врем сейчас. Полагаю, что вы не забыли меня, вашего мужа и отца. Так угодно было судьбе, что мне пришлось оказаться на унылых берегах Крайнего Севера, здесь в Норвегии, оставив только в воспоминаниях тёплое Средиземное море. Но я солдат, и поэтому вручаю свою судьбу Господу нашему и фюреру в интересах Рейха, а в таких случаях выбирать не приходится, и я просто смирился со своей участью. После ранения под Москвой и долгих мытарств, мне пришлось оставить надежды вернуться в дальнюю авиацию, но я все-таки добился не лишать меня моего призвания быть лётчиком, к тому же, положение на фронте просто обязывает меня быть на передовой, чем, безусловно, вы можете гордиться. Но более всего мне хочется сообщить вам, как сильно и иногда безнадёжно я скучаю без вас, впадая в, щемящую душу, тоску. Фотографическая карточка, это там, где вы катаетесь на лыжах,…

Рейнгхард взял в руки фотографический снимок и стал разглядывать его. Белокурая женщина лет тридцати и девочка с золотистыми волосами лет десяти с лыжами на ногах барахтались в белоснежном сугробе на фоне голубых гор. Спортивные шапочки съехали в стороны, высвободив густые пряди волос. Счастье и безмятежность были на этом снимке. Засохшая капля крови вместо солнца дополняла эту идеалистичную картину. На обратной стороне была подпись: «Любимому мужу Гейнцу и самому лучшему папочке». Он вновь вернулся к письму, ища место, на котором прервалось чтение:

…вы катаетесь на лыжах…, на лыжах, — а вот, – … среди ослепительного снега с не менее ослепительными улыбками теперь всегда со мной, в кабине моего самолёта, что, безусловно, придаёт мне силы и мужества, чтобы побыстрей вернуться к вам с нашей победой. Именно сейчас и здесь я начал понимать, что ты и наша милая дочка – это единственная сила способная оторвать меня от авиации. Любимая Эбби, я хочу, чтобы ты знала, чтобы вы знали, больше выбора не будет, выбор сделан в вашу пользу и более мы не расстанемся. Мне бы хотелось после войны вернуться именно сюда, вместе с вами, зная вашу страсть к лыжам, вы найдёте эти места удивительными, несмотря на скудную природу и довольно сдержанное, если не сказать, холодное отношение местного населения к нам. Но к тому времени, я думаю, всё изменится. Мы обязательно поселимся где-нибудь в уединённом месте, благо с некоторых пор окрестности мне известны, как никому более, дабы наслаждаться друг другом среди этого безмолвия.

Как чувствует себя дорогая тётя Мина и дядя Иосиф? Я безмерно благодарен этим милым людям и добрым прихожанам за заботу, которую они проявляют по отношению к вам. Через три часа у меня небольшое задание. Я допишу это письмо и отправлю его, когда вернусь…. Но чтобы, ни произошло, вы должны знать, что я очень люблю вас.

Рейнгхард снова взял в руки фотографию с женщиной и девочкой. Потёр ногтем каплю засохшей крови на снимке. Теперь кровавое солнце превратилось в неполную Луну. Такое явление есть здесь на Севере, во время полярного дня, когда незаходящее сутками Солнце соседствует на небе с Луной в ночные часы суток. Потом макнул палец в лужицу, набежавшую с рукава плаща, и окончательно стёр кровь с фотографии.

– Интересно, захочу ли я вернуться сюда после войны и уж тем более со своей семьёй, чтобы наслаждаться друг другом, – подумал капитан, цитируя строчку из письма, – Ведь «Бетельгейзе» это только начало, да и вряд ли война так уж быстро закончится. Как говорят по радио или мечтает, то есть уже, получается, мечтал, этот болван Гейнц. Наверное, каждое воскресенье обязательно всей семьёй посещал кирху, где угодливо кланялся какой-то там тёте Мине и Иосифу как «добрым прихожанам». А теперь ты уже здесь, старина и возвращаться тебе никуда не надо, и лыжи тебе не понадобятся. Можешь любоваться с небес местными красотами. Никогда вам не понять океана, летающие воробьи. Хотя некоторые, особенно русские, с успехом топят своими торпедами наши лодки.

Рейнгхард отложил в сторону письмо и фотографию, какая-то необъяснимая ревность овладела им, может потому, что ничего подобного он не смог бы написать своей жене, и не испытывал столь нежных чувств к выбранной партией женщине в угоду своей карьере. Наконец-то, сняв с себя тяжёлый плащ, вновь вернулся за стол, раскрыв перед собой вахтенный журнал, стал делать запись о событиях первого дня похода «Бетельгейзе».

«Наград нет», – записал он, но тут же засомневался в правильности изложения ситуации со сбитым самолётом и лётчиками, – Постойте, может они есть, «Наград не обнаружено». Вот так-то лучше будет, – решил Отто. Взяв с полки шкатулку, достал оттуда свой железный крест и долго смотрел на него. Подойдя к небольшому зеркалу, он, надев фуражку с белым верхом, приставил награду к шее, где она должна была находиться, и несколько секунд смотрел на себя, не отрываясь, после чего подумал: «Вот она награда за мои труды» и вернулся к вахтенному журналу довольным, что ему не помешали предаться своей сиюминутной слабости.

P.S.:

В один из дней конца лета 1943 года, рабочие разбирали завалы домов в районе улицы Рейхвальдаллее пригорода Дюссельдорфа, на которые упал сбитый истребитель Messerschmitt Bf-109 Erla, после ночного воздушного боя с самолётами союзных сил, сопровождавших группу английских бомбардировщиков. Страшный взрыв и пожар похоронили жителей нескольких домов. Добравшись до первого этажа разрушенного дома, один из рабочих обнаружил смятую металлическую шкатулку, где среди прочих вещей нашёл фотографию с изображением группы улыбающихся лётчиков у большого самолёта. На обратной стороне можно было прочесть надпись: «Мои дорогие Эбби и Грета, вот мы и в Смоленске. Ваш любящий муж и отец Гейнц. 1941 год, 27 июля. Россия».

Не узнает об этом уже капитан, а уж тем более и сам Гейнц. Да и мало ли было таких случаев. К тому же после падения самолёта трудно было что-либо обнаружить среди груды камней. Возможно, что и Эбби, и Грета уехали куда-нибудь накануне. Хотя выжившие соседи близлежащих домов сообщали, что буквально накануне видели девочку, беззаботно катавшуюся на велосипеде, у теперь уже разрушенного, дома….

***

Глава 8. Франклин Делано Рузвельт

Те, кто отказывается от свободы ради временной безопасности,

не заслуживают ни свободы, ни безопасности.

Ф.Д.Рузвельт

Личный врач тридцать второго президента США Франклина Делано Рузвельта, адмирал ВМС США МакИнтайр, закончил осмотр, который он проводил каждое утро, констатировав небольшое повышение артериального давления и найдя общее состояние своего пациента удовлетворительным, вскоре удалился из личной комнаты президента в Белом доме. Побыв несколько минут в одиночестве и собравшись с мыслями, Рузвельт вызвал дворецкого, который перекатил кресло в его рабочий кабинет. Более двадцати лет он боролся с последствиями перенесённого полиомиелита, навсегда усадившим этого оптимистичного человека в инвалидное кресло. Однако абсолютно не утратившего своего обаяния и получившего всенародную любовь своего народа. Через несколько минут на пороге кабинета появился пресс-секретарь президента Стивен Ирли, держа в руках стопку корреспонденции, газеты и папку с документами для ознакомления и подписи.

– Чем порадуете, Стивен? – Рузвельт заразился этой английской привычкой даже при «шапочном» знакомстве называть собеседника по имени невольно располагая к себе и более того подкрепляя своё искреннее расположение широкой американской улыбкой.

– Сэр, если вы интересуетесь обстановкой в Европе, то на сегодняшний день и час, мне нечего сообщить вам как президенту Соединённых Штатов. Идёт война. Тихий океан и Атлантика, Европа и Африка…, огромные территории охвачены огнём. К тому же вызывают беспокойство латиноамериканские диктатуры, и закрывать на них глаза, мы просто не имеем права. Народ Соединённых Штатов Америки хочет знать правду о положении дел, но, если вспомнить во что вверглась нация после Пёрл – Харбора…, и она, эта самая нация, желает сатисфакции. Америка хочет видеть реальные плоды своего участия в борьбе с Гитлером, а не то, как героически идут на дно конвойные транспорты в Атлантике и на русском Севере вместе с налогами и налогоплательщиками. Но и держать в неведении население тоже преступно. Заявление Правительства США по Сталинграду воодушевили нацию, это общая победа антигитлеровской коалиции, в которой наше место весьма и весьма посредственное. На сегодняшний день Сталин – это единственная сила способная свернуть шею Гитлеру, пусть даже неимоверными усилиями.

– В самом деле? Почему вы так думаете? – спросил Рузвельт с некоторой усмешкой.

– Такова реальность, сэр. Русские абсолютно не считаются с потерями. Это как раз тот случай, когда они будут воевать до последнего солдата. Где бы мы были сейчас если бы царь Николай, еще в Первую мировую войну, вошёл в коалицию не с Антантой, а с Германией, с которой, кстати сказать, у фамилии Романовых очень крепкие родственные связи. Ну а теперь мы пожинаем плоды собственной безрассудности, потому как именно благодаря американскому капиталу, Адольф Гитлер состоялся как политическая фигура, развязавшая мировую бойню. А не кто иной, как мистер Форд, в своих литературных изысканиях о международном еврействе, явился для фюрера кумиром и источником вдохновения. Вторая политическая ошибка руководителей Германии и России за последние сорок лет нам только на руку и в дальнейшем ни в коем случае нельзя допустить какого-либо союза, либо любого слияния интересов этих государств. Мы же в свою очередь добьёмся признательности американцев и других народов не подсчётом капиталов, а только тогда, когда усадим нацистов на скамью подсудимых. Для этого нужна крупная войсковая операция в Европе с непосредственным нашим участием. Мы и только мы обязаны свалить Гитлера, Советы же не скоро оправятся от этой трагедии, Великобритания вообще на грани банкротства. Я считаю, господин президент, что это наш шанс заявить о себе на весь мир. А теперь позвольте мне удалиться. Дело в том, что наши шведские и норвежские друзья сообщают о некоей возросшей активности Кригсмарин и Люфтваффе в Северной Европе помимо нападения на наши конвои. Пока что Арктика считалась не слишком перспективным направлением для Вермахта. Мне необходимо изучить и проанализировать присланные материалы немецкой кинохроники. Американский народ нас просто не поймет, случись ему увидеть изображение свастики у наших берегов.

Президент, немного подумав, кивнул:

– Я благодарю вас, мистер Ирли. Ваша осведомлённость и рассуждения выходят далеко за рамки вашего ведомства, и могу сказать, что я рад, что мы в одной команде. Оставьте документы, я изучу их.

– Сэр, я всего лишь газетчик, – Ирли поднялся с кресла, поклонившись, по-военному повернулся и направился к выходу.

Почти у самой двери его остановил голос Рузвельта:

– Скажите, Стивен. Вам ведь было страшно на войне?

От внезапного вопроса Ирли замер на месте и снова повернулся к Рузвельту:

– Сэр…? Простите….

– Ну, именно вас, что могло заставить испугаться на фронте? Вот что я хочу узнать.

Немного постояв у дверей кабинета, пресс-секретарь, не торопясь вновь приблизился к столу Президента и немного подумав, произнёс:

– Вы знаете, господин президент, ведь в ту войну я был военным корреспондентом, и это была моя работа.

– Прошу вас, задержитесь на минуту, – произнёс Рузвельт, указывая на стул.

Ирли согласно кивнул и продолжил:

– Страх на войне…. Мне кажется, что самое страшное на войне это тишина. Такое ощущение из детства что ли, когда тебе придётся зайти в тёмную комнату, где спрятались твои непутёвые друзья, чтобы внезапно напугать тебя криками или другими действиями. Ты стоишь на пороге комнаты, на этакой границе света и темноты, а вот эти шутники смотрят на тебя из своего укрытия, и ждут, когда ты переступишь ту границу, смешно водя руками по стене, в поисках спасительного выключателя. Когда идёт бой, всё предельно ясно, все стреляют во всех, можно просчитать, когда противник перезаряжает оружие или меняет позицию, в общем, смерть выглядит естественной что ли. А вот звук выстрела в тишине может означать, что из всех противостоящих миллионов солдат, эта пуля именно твоя. Может быть так, когда ты сидишь на привале или между боями, когда вокруг тихо, пишешь письмо или ешь тушенку, и вдруг, внезапно с тобой рядом падает товарищ, сражённый пулей. И, кажется, что эта пуля летела в него всю жизнь и вот он на земле, с открытыми, удивлёнными глазами, всё еще держа в одной руке небольшой нож, а в другой карандаш, который собирался поточить. В такой момент даже слышно, как вытекает струйка крови изо рта и гулкими каплями падает на землю или на блокнотные листы бумаги, где должно было быть написано письмо домой. И опять та же тишина. И вопрос, кто же следующий? Но ответа не будет, только тишина. Вы понимаете меня, сэр?

Добродушное лицо президента, маской которого он так успешно пользовался, замерла, излучая скорбь. Сейчас оно было искренним. Хотя как политик и публичный человек, лидер великой нации, потомок первых поселенцев, он понимал, что любое проявление сентиментальности это не что иное, как спланированная акция, и смех, и слёзы, всё должно быть подготовлено и согласовано с администрацией или ответственным департаментом. Он Президент, и даже салфетка для рук, и та принадлежит народу Америки, собственно, как и он сам.

– Ещё раз благодарю вас, Стивен. Конечно же, идите. Я и так задержал вас.

– Сэр, – Ирли слегка склонил голову и, обозначив рукой воинское приветствие, скрылся за дверью кабинета президента.

Рузвельт остался один. Посидев немного, он взял стопку писем и стал разглядывать их, пытаясь сосредоточиться, но ничего не получилось, тогда он вытащил наугад одно письмо и, вскрыв, стал его читать. В письме была жалоба на местного шерифа из какого-то захолустья в Техасе, который не проявил должного внимания в споре двух ковбоев, где, когда и кому пасти свои табуны в прерии.

– Безумцы! – в сердцах проговорил самому себе Рузвельт и, смяв письмо, выбросил его в мусорную корзину.

Мысли глобального масштаба сейчас волновали его более всего, нежели ковбойские распри. Рассуждения водоворотом закрутились в его голове:

– Интересно получается. Неоспоримое, абсолютное лидерство, которое занимает Великобритания и США в мире как-то отодвинулось на задний план. И теперь бывший ефрейтор кайзеровской армии, и недоучившийся семинарист делят весь мир между собой. Я, потомок государственных мужей Америки и премьер Черчилль, далеко не последняя фигура на мировой арене, обладатель всевозможных титулов, оказались на вторых ролях. Но, чёрт побери, мне, однако положительно нравится этот армянский парень, он знает, чего хочет. Однако Сталин так настойчив в просьбе об открытии второго фронта, но реальность такова, что на сегодняшний день Америка просто не готова участвовать в полномасштабных боевых действиях в Европе. Атлантика буквально кишит подводными охотниками Деница и о переброске союзных десантных войск просто не может быть и речи. К тому же Япония оттягивает много сил. Нет, второй фронт просто невозможен на сегодняшний день. Пока хватало и того, что его правительство ссудило Советской России беспроцентный займ в один миллиард долларов, а это огромные деньги. Ну и без сомнения Ленд-лиз, в результате самый короткий путь через Атлантику оказался самым опасным, а маршрут через Аляску и Иран слишком длинным.

Немного посидев в полной задумчивости, Рузвельт взял со стола блокнот для записей и написал:

Командующему морскими силами США

Вице-адмиралу флота мистеру Джону Бёрду

Записка.

Предлагаю Вам в кратчайшие сроки рассмотреть возможность изменения стратегии в отношении проводки конвойных караванов согласно программе ленд-лиза через Атлантический океан и по Северному Морскому Пути территории СССР, с последующей передачей предложений на согласование Президенту Советского Союза мистеру Сталину И. В. лично. Учитывая печальный опыт прошлых лет, Правительство Соединённых Штатов Америки и Конгресс крайне обеспокоены неэффективностью отражения атак германских как морских, так и воздушных сил. Разработанные инициативы в ближайшее время вынести на рассмотрение и обсуждения специалистов Объединённого Комитета Начальников Штабов США.

Президент Соединённых Штатов Америки

Ф.Д.Рузвельт.

***

Глава 9. Пересвет

Ралья Юхо Реймович – Председатель поселкового совета Аламай, 57 лет.

Ерёмин Василий Андреевич – командир взвода НКВД, начальник местной милиции, капитан.30 лет.

Коробкин Сергей Сергеевич – Директор рыбозаготовочного пункта, и. о. Председателя партийной организации п. Аламай. 50лет.

Капочкин Сил Григорьевич – бухгалтер – завхоз.62 года.

Шкура, закрывавшая вход в чум, где нашёл себе приют ссыльный иерей, которого все называли отец Пересвет, откинулась, и оттуда появился, собственно, сам священник, держа в руках Библию. Оглядевшись вокруг, он обратился на Восток, трижды перекрестившись, резко развернулся и решительной походкой, двинулся в сторону сельского Совета Аламая. Уверенные шаги священника сопровождались громким стуком американских армейских ботинок на толстой подошве по деревянному тротуару посёлка. Весь этот променад привлёк жителей своей необычайностью. Впервые, за всё время поселенцы, на которых он сейчас вовсе не обращал внимания, видели Пересвета, настроенного столь воинственно. В чистой рясе чёрного цвета, с блестевшим, начищенной медью, крестом на цепи, развевающейся на ветру чёрно – рыжей бородой, сверкая пронзительными глазами, с прищуром из-под густых бровей, он более внушал страх, чем смирение, о котором потихоньку проповедовал страждущим. Казалось, более всего некоторое отчаяние заставило его совершить пока еще необъяснимый для окружающих поступок. К тому же Пересвет никогда не появлялся на людях в одной рясе, в повседневной жизни скрывая её под матросским бушлатом или арестантской фуфайкой.

– Эх, да куда ж тебя, родненький, понесло-то, – запричитала, случайно попавшаяся навстречу Пересвету женщина в телогрейке, попытавшаяся схватить его за руку для поцелуя.

– Позже, Гана, всё после, занят я сейчас, – необычно пробасил Пересвет, медленно проведя по воздуху рукой, как бы отстраняя вопросившую от себя, при этом, не удостоив её своим взглядом, а наоборот даже прибавил шаг.

– Ты только дай знать, отец небесный, так я народ соберу, и в обиду тебя не дадим, как один в ноги упадём Советской Власти, она поймёт. А то, что же это, то фельдшера чуть не арестовали, теперь вот и тебя таскают, так они всех наших мужиков изведут, не дело так поступать, надо разобраться, в чём вина, если такая есть, – скороговоркой приговаривала Гана, следуя рядом с Пересветом.

– Не ходи за мной. Иди с Богом, всё будет хорошо, – отмахнулся от неё Пересвет.