Бетельгейзе. Военный приключенческий роман в двух частях. Часть 1

– Ах ты ж…, – не унималась она, закусив зубами кончик головного платка, провожая его взглядом, – Таки как агнец на заклание шагает. Упаси тебя от беды, добрый Пересвет.

Склонившись в поклоне и боязливо оглядевшись вокруг, она стала быстро осенять себя многочисленными крёстными знамениями, беззвучно произнося какую-то молитву. Наблюдая исподлобья, куда это так решительно направился священник, к которому она и остальные прихожане относились с искренним почитанием, если не сказать с любовью.

– Ох, не к добру всё это шествие…, будет нам всем беда, – подумала женщина, – Побегу-ка я к бабам…, может кто чего знает или поделюсь этаким явлением. А ещё лучше, так это Айзу выспросить, вона, Пересвет, однако в правление направился. Заарестуют нашего благодетеля, нашего Христосушку, эти на расправу живы стараться. Одним словом, Ироды окаянные. Куда же ты, Пересвет, себе ли на погибель так спешишь?

Гана быстро направилась к «ложному доку» где на перерыв расположились работницы первой смены по рыбозаготовке, нежась в последних тёплых лучах осеннего Солнца.

Подойдя к крыльцу решительность батюшки, несколько спала и теперь, остановившись, он пребывал в некотором сомнении, нежели, когда вышел из своего жилища.

– Чё-то ни как поп к нам наладился, – сказал один из сидевших в кабинете правления, глядя в окно на действия Пересвета.

Переложив из правой руки Библию, Пересвет собрался, опять было наложить на себя крестное знамение, но вместо этого просто поправил на голове скуфью и вошёл в дом сельского Совета. Пройдя осторожно по тёмному коридору, он оказался у открытой двери председателя поселения Юхо Рэймовича Ральи, и словно привидение появился в проеме, сверкнув большим начищенным крестом, немного смутив присутствующих, которые сидели за небольшим столом, и пили чай. Первым, из четырёх членов правления, на появление священника обратил внимание Ерёмин, который, не отрываясь от блюдца, произнёс:

– Оппа-а-а…! Да у нас тут крестовый поход образовался, во главе с кардиналом Ришелье! Куда собрался, святой отец, никак из Писания палить будешь по Советской власти или еще чего задумал? – съязвил офицер и осторожно поставил блюдце на стол, при этом под столом незаметно расстегнул кобуру, – И чего тебе не живётся спокойно? Ну…? Чё надо-то?

– Гражданин начальник, я это…, в общем вот. Позвольте? – произнёс тихим голосом Пересвет, протягивая к столу Библию.

– Ну…, рожай уже. Никак исповедать нас желаешь или грехи наши искупить? Чего ты нам тут тычешь своей книжкой? – несколько раздражённо сказал Ерёмин.

– В общем, вы должны меня понять, – подойдя к столу и раскрыв Библию, Пересвет вынул заложенный между страницами листок бумаги, – Я не знаю, как это назвать…, прошение как будто. Прошу вас, не гоните меня, прежде прочитайте.

– Что еще за прошение? Ни как царя вспомнил? Ему прошения подавали.

– Нет, не царю. Прошение Советской Власти, гражданин начальник.

– Даже так! Ну и на какую разведку ты работал? Что же, почитаем твои художества, – произнёс Еремин, взяв в руки листок бумаги и указав пальцем на некоторое отдаление от стола, скомандовал, – Встань-ка туда.

Пересвет отошёл на указанное расстояние.

– Василий Андреич, ну что ты на человека ополчился, – заговорил председатель с несколько заметным акцентом.

– Время-я-я-я…, время нынче такое, по поводу и без повода быть бдительным, дорогой мой, – не отрываясь от чтения, ответил Ерёмин, – Иначе никак невозможно, товарищ Ралья. А то вот так пособолезнуешь, и оглянуться не успеешь, как возьмут за задницу, как в сорок первом.

– Так-то оно, конечно, правильно. Ничего не попишешь. Время действительно обязывает, – согласился председатель.

Прочитав поданное прошение, Ерёмин уставился на Пересвета сверлящим взглядом:

– А какой чин у тебя будет?

– Иерей, – ответил Пересвет.

– Это за попами шестеришь значит? Ну понятно…, а баба где твоя? Из каких ты будешь из белых или чёрных? Это одним можно, а другим значит нет, – не унимался Василий Андреевич и известным жестом показал физическую близость между мужчиной и женщиной.

Стараясь не поддаваться на оскорбления, Пересвет произнёс:

– Баба к делу не относится.

– Э-э-э-э, товарищ поп, это как сказать, – намеренно язвя, произнёс Ерёмин, – Может ты её того, убил и со скалы сбросил, а у нас тут скрываешься.

– Убийство…, грех это….

– Эт точно, грех, а вот сжигать в средние века «стахановских» звездочётов на кострах не грех, так же? – спросил громко Ерёмин и обратился к собравшимся, – Ну так что скажете, товарищи Правление?

И не дожидаясь ответа, продолжил:

– Вот скажи-ка мне, как ты из Челубея перекрестился в Пересветы?

– Я чеченец и этого никогда не скрывал, более того, даже горжусь этим, но никаким Челубеем я не был, – произнёс тихо, но с некоторым достоинством Пересвет.

– Да известно нам кем ты был, и кто есть, я даже за твоим личным делом ходить не стану, – напирал Ерёмин.

Он поднялся с табурета, немного пройдясь по комнате скрипя сапогами, вытащил из кармана пачку «Казбека» и тут остановил на ней свой взгляд, а потом опять взглянул на Пересвета:

– А…? Знакомая картинка» – спросил, указывая мундштуком папиросы на изображение горы и скачущего всадника.

Пересвет кивнул в знак согласия.

– Значитца та-а-ак. В миру, гражданин Советского Союза Ялхороев Иса Ахмат, 1910 года рождения, чеченец. Определён на поселение как политически неблагонадёжный тип, по профессии поп. В религии, взял себе погоняло Пересвет.

Ерёмин закурил и, пыхтя папиросой, сел на край стола, поставив ногу в начищенном сапоге на свой табурет.

– Ты давай не тяни кота…, за хвост, значит, не тяни, – возмутился Ралья, обращаясь к Ерёмину, – Ну чего там в прошении?

– А чего там? – ответил Ерёмин, взяв бумагу Пересвета, и передал её председателю, – На фронт наш херувим просится. Только вот есть у меня сомнения…, то он Иса, потом Пересвет, был Аллах, стал Христос, так вскоре от советского откажется и в фашисты податься. Колеблется, так сказать этот религиозный элемент.

– Не в разности религий я вижу смирение, а в служении Ему. Люди от нужды придумали имена в своём множестве. Всем нам одно наречие – агнцы, – ответил Пересвет, указав пальцем вверх.

Ну-ну…, не начинай тут свои пропаганды. Мы все эти Иерусалимы под корень извели и, как видишь, здравствуем и строим, так сказать, наше светлое будущее. Не в пример некоторым заблуждающимся, а теперь вот сражаемся и без ваших молитв, – перебил священника Ерёмин, замахав руками.

– А ведь мы знаем, народ к тебе тянется, прям как мухи на мёд, особенно бабы. Уж чем ты их там исповедуешь, можно только догадываться. Они бы так на субботники лучше спешили как в Пересветов монастырь, – подключился к разговору управляющий аламайским рыбозаводиком и уполномоченный по заготовкам Сергей Сергеевич Коробкин, к тому же на тот момент, отвечавший за партийную деятельность Аламая, вместо прежнего председателя ячейки который вот уже около двух месяцев как сгинул в тундре.

Как будто испарился весь воинственный настрой, с которым так решительно вышел из чума Пересвет. И вот он русский монах, чеченец по национальности, стоял посреди кабинета, выслушивая оскорбления в свой адрес, выражавшиеся в недоверии к нему, крепко, до белых косточек сжимая медный крест рукой, и казалось, что вот-вот и сомнёт рукой металл. Но была и благодать ему, потому как не уронил этот человек своего достоинства и пришёл он с желанием помочь стране в трудный час, когда-то так несправедливо поступившей с ним. А ведь именно его ремесло развило стойкость духа. Эх, Пересвет, Пересвет – русское имя с кавказской кровью.

– Послушай-ка, Пересвет, – теперь уже оживился Ралья, – А может ну их этих Иисусов, завязывай ты с этим делом. Мы вот хотим людей набрать для интерната, ну пусть там ребятишки грамоте или, скажем, географии обучатся. А…? Или вот в пионеры бы тут приём наладить….

Звук разбивающегося стакана, выпавшего из подстаканника, из которого наливал в блюдце очередную порцию чая Ерёмин, привлёк внимание всех присутствующих. Кипяток бойким ручейком побежал по столу, и мгновенно достиг штанов капитана:

– Блядь…!!! Да как же это…, – вскрикнул Ерёмин от того, что пролил на себя горячий чай, услышав о предполагаемых отношениях Пересвета и будущих пионеров.

Установилась тишина.

Капитан поднялся из-за стола и, встряхнув руками по воздуху, а после проведя несколько раз по своим штанам, произнёс:

– Так, Юхо Реймович, хватит! Да вы что…? Это, ну совсем никуда не годится. Поп, стало быть, у нас ещё и пионерами будет заправлять? Вы что, совсем, что ли тут все рехнулись? Да нас на смех поднимут за такое самоуправство, если к стенке не прислонят, или канал отправят рыть, а Пересвет у нас там за пахана станет.

– Так, а других-то грамотных к преподаванию нет, – вставил Коробкин.

– Indignus qui inter mala verba! (лат. Позорно жить среди сквернословия) – произнёс Пересвет.

– Вот вам здрасьте, это он уже на вражеских языках тут лопочет. Какие, на хрен, ему пионеры…, какая школа…? Да я тебя назад на узкоколейку отправлю, – не унимался капитан, потрясая кулаками.

– Товарищи – граждане Правление! Вы только дозвольте, я и так ребятишек поучу. Географию, историю… древнюю и среднюю, грамоту и счёт могу преподать, языками немного владею, по-гречески могу, по-латыни и немного по-арабски, – тут же нашёлся Пересвет, не обращая внимания на Ерёмина, который теперь был занят своими испорченными форменными штанами.

– Ну да, будешь вещать, как Земля наша на китах плавает, – не унимался Ерёмин, более злясь теперь уже на Ралью и его идеи, приведшие к такому конфузу, чем на монаха.

– Ну зачем же на китах? Как есть, так и расскажу. Кому интерес в таком невежестве? – голос Пересвета становился твёрже, и он начинал осознавать, что эта схватка, кажется, была за ним.

– Надо дать человеку шанс! – сделал вывод Коробкин.

– Сколько шансов ему ещё надо давать? Один он использовал, когда его приняла Советская Родина, чтобы сделать из него человека, а другой…, когда по его вине я облил чаем свои штаны. Тут я усматриваю вредительство, а то и покушение на…, – на что усматривал покушение Ерёмин, он еще не придумал, поэтому покушение так и осталось предположением.

– Так…, уйди, Челубей, с глаз моих! – в сердцах проорал Ерёмин, скидывая свои штаны и оставшись в смешных белых кальсонах, явно не соответствующих статусу сотрудника НКВД.

– Моё имя Пересвет!

– И Пересвет тоже, катись к чёртовой матери, не зли меня.

– Подожди там, на крыльце пока, – сказал Ралья, и Пересвет, держа в одной руке Библию, а в другой всё так же сжимая медный крест, с высоко поднятой головой, намеренно громко топая армейскими ботинками, не спеша покинул кабинет председателя поселения Аламай.

***

Глава 10. Совет

– Айза, живо зайди в правление!!! – сняв заглушку, заорал Ерёмин в трубу, какую используют на кораблях для связи мостика и машинного отделения. Такое устройство было приспособлено для сообщения кабинета правления Аламая и кухни столовой, располагавшейся в соседнем через стенку помещении. Айза, мгновенно бросила свою стряпню со всех ног помчалась в правление, застав местную элиту, сидящую за столом с, вроде бы, серьёзными лицами.

– Что случилось-то опять, Василий Андреевич? С Колей что-то не так?

«Элита» оживилась, и как показалось Айзе, где-то даже была в весёлом настроении кроме самого Ерёмина, который был явно не в духе.

– Мне сейчас абсолютно не до твоего Коли, пропадите вы все пропадом…. Вот что, Айза…, – немного переведя дух, произнёс Ерёмин, – Значит такое дело….

В это время Ралья громко высморкался в платок, но скорее всего у него был не насморк, он просто хотел скрыть раздирающий его смех.

Ерёмин опять пристально оглядел присутствующих:

– Вот лично я ничего смешного не вижу. Что вас так развеселило, товарищ Ралья? – и опять переключился на Айзу, – Ты вот что, пойди сейчас ко мне в комнату и это…, значит…, там, в чемодане есть форменные брюки, новые. Достань их, очень и очень быстро отгладь, и пулей сюда…, только никому ни слова. Понятно тебе? – каким-то приглушённым голосом заговорил Ерёмин, но вот после своих слов он вновь посмотрел на Ралью и намеренно громко сообщил, – Я их Ралье подарю, есть повод, давно уже у меня выпрашивает. Так ведь, Юха Реймович, ведь выпрашиваешь у меня галифе?

Не отрываясь от платка, Ралья закивал:

– Выпрашиваю, ох как давно выпрашиваю, – кое-как проговорил он, и опять стал громко сморкаться, почти полностью скрыв своё лицо в носовом платке, красное от беззвучного смеха, который выдавали трясущиеся плечи.

– Да…? – с удивлением спросила Айза, сравнивая оценивающим взглядом обоих мужчин, абсолютно не понимая, как в этот момент вести себя, – Так может, дадите мне пол – часика, так я их подошью, и не мешало бы мерку снять с товарища Ральи. Очень разные вы по комплекции. А…?

– Тьфу ты ну ты…, вот бабы а…. Не мешало бы тебе не заниматься самодеятельностью. Сказано же, погладь и принеси. Ну чего еще непонятно? – еле-еле, уже скорее от бессилия, произнёс Ерёмин, – Ну шевелись же, давай. Вот ключи, надеюсь, помнишь, где и что там лежит.

– Ну, тогда я мигом. Поглажу и принесу, – ничего не понимая, произнесла, смутившись Айза, и скрылась с порога кабинета, под взорвавшийся, вырвавшийся на свободу, оглушающий хохот Правления.

– А, интересуюсь я, местонахождение еще, чьих штанов известно Айзе, а? – трясясь от смеха, спросил Ралья. От грохота смеха задрожали стены кабинета.

Постепенно веселье стихло. Правленцы сидели, вытирая слёзы с глаз, лишь Ерёмин был не в настроении развлекаться подобным образом.

– Ты это, прикройся что ли, а то сидишь тут как Кутузов в белых штанах, или прям как в бане…, демаскируешь нас, – сказал Коробкин и, сняв с гвоздя, подал Ерёмину свой плащ, при этом, теперь уже более от сочувствия, закрыл дверь кабинета.

Все замолчали. Первым нарушил тишину Ралья:

– Чего-то ты перестарался с Пересветом, Василий Андреич. Видишь, какая кара тебе от отца небесного досталась. Ладно, нам всё равно надо с этим делом разобраться. Есть бумага, и мы не можем не отреагировать на неё.

– А чего тут реагировать? На вшивость я его проверял или как там…, на лояльность. Стойкий басурманин оказался, – немного помолчав, ответил Ерёмин, – Я вот что сделаю, положу это прошение в Личное дело, и мы все будем считать это как подтверждающий документ того, что человек исправляется, осознал, так сказать, свою вину перед Советским государством. Ну а в интернате, что бы я его не видел. У нас тут государственное учреждение, а не церковно-приходская школа.

– А вот если, между нами, то какая такая у него вина перед Советским государством? Да пусть он там себе хоть лоб в поклонах расшибёт, нам-то, что за дело? А в работе…, так это еще как посмотреть, перекуры не устраивает каждые полчаса, можно сказать, стахановское рвение, – заключил Коробкин.

– Опять двадцать пять, поп – стахановец! Хватит уже, – перебил Ерёмин Коробкина.

– Нет, не хватит! – повысил голос Коробкин, – Предлагаю разрешить Пересвету или как там его…, обучать детишек, только чтобы ни каких ряс и крестов и уж тем более ни слова о Христе или там Абдулле.

– Аллахе, – поправил Ралья.

– Ну да…, Аллахе, будь вы все неладны, пусть вон Айзу охмуряет этими сказками, – заключил Сергей Сергеевич.

– Аллах, Иисус…, а между прочим, от религий фронту существенная помощь идёт. И деньгами, и танки и самолёты они покупают, – заметил Ралья.

– И танки, и самолёты ихние так же горят, как и остальные светские, – сделал вывод Ерёмин, – И нет разницы, от кого они присланы.

– Ну вот, собственно ответ и нашёлся, – довольно произнёс Коробкин, – А коли нет разницы, так и пусть себе детей учит, под мою ответственность, а там, глядишь, и правда на фронт уйдёт. А работяга он хороший, ответственный. Некоторым бы такой пример не помешал.

– Чёрт знает что, получается, один немец залётный, из штрафников, головы направо и налево отрезает, другой чечен, обратившийся в христианство, будут учить детей русскому языку и другим разным наукам…. Ох, надают нам по шапке за такие выкрутасы…

В кабинете установилась тишина.

– М-да уж, во дела…. Ладно, пойду песню учить про скамью подсудимых, пригодится, не приведи Господи…. Тьфу ты…! – неожиданно сам для себя проговорил Ерёмин и решительно поднялся из-за стола и тут же сел обратно, вызвав очередную волну всеобщего хохота.

Он всё еще был без брюк.

– Да где эта Айза? Что она там копается так долго? Я же не сороконожка…, две штанины полдня гладит. Айза, твою ж мать…!!!

– Эй, там, на камбузе!!! Есть кто живой? Товарищ Ралья ждёт свой подарок, – заорал в переговорную трубку Коробкин.

«Бу – бу – бу», – что-то невнятное раздалось в ответ и через некоторое время Айза, с довольным лицом вплыла в кабинет правления. В одной руке она держала поглаженные и аккуратно сложенные военные брюки, перевязанные шёлковой лентой, а в другой тарелку дымящихся татарских оладий – каймак.

Все опять уставились на Ерёмина, который что-то буркнув, отвернулся и стал смотреть в окно, решив в этот раз промолчать.

– Я так понимаю, у вас событие, дяденьки! Поздравляю от души, товарищ Ралья, дорогой Юха Реймович! А это от меня лично, попробуйте, – и торжественно вручила всё принесённое Ралье. Айза сорвала аплодисменты всех присутствующих, кроме Ерёмина.

– Всё! Айза, иди уже, занимайся своими делами, – прошипел Ерёмин.

– Так я сейчас и чайку вам принесу, горяченький, только-только поспел, – прощебетала Айза и выскочила из кабинета.

– Я это…, воспользуюсь? С твоего разрешения, – спросил тут же Еремин, быстро поднявшись, запахнул плащ и проследовал в жилую комнату председателя, прихватив новые брюки, чтобы привести себя в порядок.

– Иди, конечно. Не в исподнем же тебе по правлению разгуливать, – весело ответил Ралья.

– Хи- хи- хи-и-и-и…. Кхе- кхе…, – раздалось в повисшей паузе и все, наконец-то обратили внимание на, молчавшего всё это время, четвёртого правленца Аламая.

Сил Григорьевич Капочкин, неприметный человечек, несколько пришибленный по виду, тем не менее, заведовал всеми материальными, финансовыми средствами и складами поселения. К месту сказать, что это был человек умный и малоразговорчивый, и единственный из всех правленцев, не позволяющих себе шутить с Ерёминым, как в прочем и с остальными, он вообще не допускал панибратства в любом виде и держал в отношениях дистанцию. Уж кому-кому, а себе цену он знал. Одно только-то обстоятельство, что его не смогли посадить ни при царе, ни при Керенском и при НЭПе, красноречиво говорило само за себя. Сил Григорьевич был профессионал в своём деле. Главным его девизом было выражение: «Деньги любят тишину». Безусловно, что он, по требованию руководителей мог представить финансовые отчёты, но ответить их фактичность не брался никто. Да и кому взбрело бы в голову попытаться осмыслить местную финансовую пирамиду. Было ясно только одно, деньги у Аламая были.

Сам председатель поселения Юхо Реймович Ралья, которого называли то Юхо, то Юха, обрусевший финн по национальности, был в годы Октябрьской революции и гражданскую войну в латышских стрелках и при подавлении восстания матросов в Кронштадте потерял левую руку. Насколько, верно, было утверждение Ральи, что он лично общался с Лениным, поручиться никто не мог, но с некоторой опаской и уважением этот факт принимали.

Василий Андреевич Ерёмин, всю жизнь боролся с контрреволюцией, ну а товарищ Коробкин отметился тем, что в гражданскую смог угнать белогвардейский паровоз с орудийной платформой и нетрезвым расчётом, из-под самого носа караула, но вот недостаток образования остановил карьеру чиновника на посту директора рыбозавода в Аламае. Но, как любил говорить сам Сергей Сергеевич: «Здесь в Аламае тихо, спокойно и мухи не кусают». В общем, не до ликвидации безграмотности на финансовом поприще было правленцам. Не способствовали прежние заслуги этих людей в постижении жизни денег.

– Ага-а-а…, ну а ты чего, Григорич, сидишь как мышь? Собственно, от тебя сроду слова не вытянешь, – обратился Ралья к Капочкину, – Одним словом, капиталист.

– А что я? У вас государственные задачи и моё дело сторона, – сразу же дистанцировался бухгалтер.

– Вот мы сейчас обсуждаем ликвидацию детской безграмотности в Аламае. Что скажешь? Можем ли мы приобрести ну там, учебники, тетради, карандаши, чернила? А…?

– Я вам так скажу, товарищ Ралья, на сегодняшний день, мы можем купить, ну или приобрести, танк и две трети самолёта, и всё равно не будем в накладе. Но мне кажется, что тут более обсуждался религиозный вопрос Пересвета и штаны нашего уважаемого Василия Андреевича, – при этом бухгалтер указал рукой на дверь, куда удалился Ерёмин, – Если есть деньги, то нет предела возможностям, но сейчас другой случай. Вопрос в том, где взять и как провести по документам и, конечно же, доставка. Навигация скоро закончится, а наш аэродром «подскока», самый запасной из всех запасных поблизости. Ну вы понимаете меня, я надеюсь?

– И что же нам делать?

– Есть карандаши, бухгалтерские книги и ещё кое-что…, мой резерв.

– Это неучтённые или списанные надо полагать…? Твой резерв, – язвительно уточнил Коробкин, демонстрируя свою находчивость и осведомлённость.

– Ты, Сергеич, меня за язык не лови. Сказал, есть, значит, есть, – парировал Капочкин.

В дверях со смежной комнатой показался Ерёмин. Молча оглядев всех, он уверенной походкой пересёк кабинет и занял своё место за общим столом. Все опять замолчали, уставившись на Василия Андреевича, который чувствовал себя как-то неуютно:

– Ну что…? Что еще? – заёрзал на табуретке Ерёмин.

– Ты вот угощайся, Василий Андреич, Айза уже спешит с горячим чаем, – улыбаясь, сказал Ралья и пододвинул тарелку с оладьями поближе к Ерёмину.

– Сыт я по самое горло уже вашими угощениями. Ненадо сюда никакой Айзы, и уж тем более с чаем. Давайте уже делом заниматься, а то развели тут балаган. Где этот крестоносец? У нас на батарее цейхгауз надо соорудить и капонир бы не помешал. Война, как ни как.

– Сидите, сидите, я пойду, позову Пересвета сам. А то ты, Вася, еще пристрелишь его, прям там, на правленском крыльце, а как он воскреснет? И плакал тогда весь наш марксизм-ленинизм, – сказал Ралья и вышел из кабинета.

Выйдя на крыльцо, Ралья с удовольствием подставил тёплому солнцу своё лицо и несколько секунд наслаждался ощущениями. Чуть поодаль на небольшом валуне сидел Пересвет и курил папиросу, выпуская табачный дым через нос и казалось тоже не замечал председателя, так же обратив, и без того тёмное лицо, к солнцу.

– Пересвет! Товарищ поп! Подойди, пожалуйста! – позвал Ралья монаха.

Затушив папиросу о камень Пересвет, подхватил Библию и подошёл к Ралье.

– Ты это вот что, мой любезный друг, давай-ка не ерепенься, да еще эта история со штанами ну совсем некстати. Поневоле в небесные силы поверишь. Чудеса, да и только. Но я вот зачем. Есть у нас к тебе важное дело, но об этом в Правлении, так что давай зайдём….

Ралья развернулся, намереваясь зайти в Правление, и тут вновь обратился к Пересвету:

– Постой, а разве монахам можно курить? Вот чего ты сидишь и куришь? А как твой Бог заметит, а? Вот что будешь делать? Ты как специально привлекаешь к себе несчастья.

– Гражданин председатель, у Бога и так дел полно, что бы еще он следил, что какой-то там монах в Аламае, сидит и курит, – несколько грустно ответил Пересвет.

Но вот интересно, чтобы он ни говорил и как не произносил свои слова, всегда в них чувствовалась уверенность и некая твёрдость.

– Ну вам там виднее, пусть так. Помни, о чём я тебя попросил. И с фронтом пока повремени, – сказал Ралья, – И будь уже посговорчивее что ли, мы и так закрываем глаза на твою антисоветскую деятельность.

Ралья и Пересвет вошли в кабинет правления. Увидев их, Ерёмин подальше отодвинул от себя пустой подстаканник и оглядел пространство стола на предмет обнаружения всевозможных жидкостей. Недалеко от него стояла чернильница, Ерёмин привстал и, дотянувшись, чуть нажал пальцем на крышечку что бы удостовериться, что она надёжно закрывает сосуд, называемый в народе «непроливайкой», и снова уселся на место, быстро схватив единственный листок бумаги, лежавший на столе.

– По какому вопросу, гражданин поселенец? – задал вопрос Ерёмин, при этом уставившись в прошение Пересвета, держа его вверх ногами и давая понять, что предшествующая история со штанами несколько отступили на второй план.

– А у товарища Пересвета есть предложение по строительству и обустройству батарейного артиллерийского цейхгауза. Так ведь? – ответил Ралья за Пересвета.

– Да ну? – наигранно удивился капитан.

– Так точно, – ответил монах.

– Та-а-ак, понятно. Что же, похвально-похвально…. Похвально…. Значит, желаешь помочь родине в час испытаний? – спросил Ерёмин.