Начало исхода. Сборник рассказов

Выпячивая штурм Вашингтона и победу, собственно, над Америкой, Россия, напрочь старалась забыть первый год Континентальной, а именно так звали Гражданскую, до 2025 года. А забывать там было чего. Казахи осадили, а потом взяли Барнаул и Омск, а японцы оккупировали весь Сахалин, перебив подчистую все население этого пограничного острова. Наши доблестные дивизии были расколошмачены в пух и прах еще на подходе к границам, а Третий экспедиционный корпус – одно из элитнейших воинских подразделений той России, состоящее исключительно из частей СПЕЦНАЗа, неожиданно неслабо так получили по шее от Грузии под Пятигорском. На фоне этого уж совсем бредово выглядела авантюра старого политика Кириновского, бывшего либерала, а ныне верного поборника военной диктатуры, что бередя общественное мнение и несколько обескураженные в свете последних событий народные массы, решив тряхнуть стариной, собрал из разрозненных приграничных частей, отрядов полиции и народного ополчения Первый, как он его назвал, экспедиционный корпус, хотя часть с таким названием уже была в российской армии, и с этим сбродом смог добиться кое-каких успехов в мелких стычках на границе с Украиной, после чего к нему стали стекаться массами все кому не лень. К моменту, когда этот его корпус достиг численности семи тысяч человек, в голове стареющего горе-полковника, что сам себя произвел, к слову сказать, в генералы, родилась идея штурма Берлина. Зачем нужен был именно Берлин – не ясно. Но корпус двинулся навстречу славе. На марше же корпус и разнесли в клочья польские гвардейцы, что неожиданно объявив войну, двумя эскадрильями окончили земной путь всего экспедиционного корпуса. Такая была первая война. Вторая возникла на развалинах Китая. Монголы видя полную деградацию Китая, как государства, после того как юго-восточные территории испытали на себе попадание четырех северхтяжелых ядерных ракет, пришли и безо всяких оккупировали Пекин и все северные области. Китайцы хоть и сломленные физически, такого нахальства не стерпели и начали партизанское движение. Потом подтянулись еще страны, так и не отошедшие от угара мировой войны, и все завертелось по-новому. Кого не успели добить в первой, доломали, убили во второй войне. Так и отец Федора пропал где-то в бою, пополнив собой многомиллионные списки безвестных потерь этой войны. К концу второй бойни от прежних государств Земли остались одни развалины, а сами граждане этих стран утратили всякую государственность и социальность, разбившись на отдельные конгломерации по каким-то только им понятным признакам. Человечество деградировало. Наступил новый бронзовый век. Все очень упростилось, дойдя до условий первобытно-общинного строя, но легче от этого не стало. Появились очень большие проблемы с продовольствием. Кое-где вспыхнул жесточайший голод. По лесам и болотам разбрелись жалкие остатки былых представителей городской элиты, деградировав настолько, что возродились самые низменные черты первобытности. Так люди стали каннибалами. Не все. Но стали. Человечина понравилась многим. Эти кланы были самые страшные. Бывало, что эти банды совершали набеги на развалины городов и добивали последних уцелевших, что там ютились. Вскоре от городских жителей по всему миру ничего не осталось, а города стали прибежищем каннибалов. Одна из самых больших и сильных банд, что объединила в себе со временем множество более мелких, которая переросла вскоре в клан, подчиненный жесткой воле и силе бывшего капрала иностранного легиона, а ныне «бессмертного воплощения бога Ура» вождя Вилли Мардера. Полоумного капрала уже давным-давно не было в живых, но его дело, его клан продолжал жить и набирать силу. «Мародеры» – этим именем пугали матери своих детей, а дети подрастая, сбивались в свои кланы, ничуть не уступающие по свирепости и жестокости этим самым Мародерам. Дошло до того, что отдельные личности возомнили себя богами, и обложили какими-то налогами или данями разрозненные и жалкие кучки уцелевших после войн людей. Кое-где, стали поклоняться коровам, а кто и автомобильному колесу отбивал изрядные поклоны, напрочь потеряв всякое человеческое обличье. Конечно, не все опустились. Кто-то еще старался поддерживать человеческое состояние. Были вполне нормальные люди, желавшие возродить утраченную цивилизацию. К таким людям относился и клан «Сириуса» куда входил и Федор до последнего момента. Клан был небольшой, всего тридцать человек, но боевой до невозможности. Все ветераны последней войны, за исключением их командира, самого старого война – Петра Самолюка, кавалера ордена Мужества еще за подвиг в одну из Чеченских войн. Петр был непререкаемым авторитетом в этом клане. Когда в прошлом году Федор случайно попал в засаду в супермаркете у развалин какого-то городка близ Екатеринбурга, именно ребята из «Сириуса» идя на огромный риск, пожертвовав шестью своими бойцами, отбил его из рук почти взявших Федора «Афганцев», отличавшихся особым шиком в поджаривании людей в автомобильных покрышках живьем. Именно тогда он понял, что нашел то, что так давно искал – свою семью. И когда встал вопрос о выкупе попавшего в руки каким-то там «Гадюкам» в плен одного из их собратьев, за которого затребовали в обязательном порядке серебро, Федор, не задумываясь, выложил самое ценное что у него тогда было – два Георгиевских креста, два свидетельства его геройств еще оставшихся и не проданных за послевоенное время. Первый и последний раз Федор видел, как плачет их вождь. Самолюк понимал, что кресты достались ой как нелегко Федору, но он не мог отказаться от этой единственной надежды спасти собрата. Будь у него что, и он бы отдал, но последнюю свою награду – звезду героя он сменял еще пять лет назад на две банки консервов и бутылку йода, ничуть не сомневаясь в справедливости такого бартера. Так Федор лишился наград, зато спас своего товарища, который, кажется, три дня назад сам спас своего спасителя, накрыв собой брошенную Мародерами гранату. Такой вот поворот судьбы. Как вообще нашли это убежище «Сириуса» Мародеры, так и осталось неизвестно. Все кто мог бы прояснить эту ситуацию, мертвы. Как с нашей, так и с той стороны. Остался один лишь он, двадцати двух летний капитан 346 Стрелкового полка, последний и теперь единственный боец клана «Сириус». Мародеры не оставят в покое это убежище. Рано или поздно новая банда придет сюда, чтоб взять неприступный блокпост, почти полгода держащий оборону в этом забытом богом месте, но брать уже будет нечего. Он умрет. Припасов тут ровно на два дня. Все, что было – уже съедено и выпито. На этом вроде бы и следует поставить точку. Но так не охота ее ставить.

Размышления парня прервал какой-то шум снаружи. Кажется, шли Мародеры. Ну что же, вот он, видимо и конец. Парень вытащил из под койки ящик с гранатами, пошарив в нем, нащупал последние две, вздохнув, прихватил пулемет и двинулся на выход. Помирать так хоть не с поднятыми руками. Внезапно раздался страшный грохот и кажется сама земля пришла в движение. Страшно скрежетнув, обвалился, чуть не задавив насмерть Федора участок потолочного свода. В пролом хлынул яркий, остро режущий по глазам дневной свет. Следом за ним в убежище спустились, почти невесомо вращаясь на тросах трое Мародеров. – Прощай, Родина! – иронично мелькнуло в голове Федора, и он вскинул пулемет, намереваясь навечно успокоить обнаглевших врагов, предпринявших обходной и весьма хитрый маневр. Но выстрелить он не успел. Кто-то сзади выстрелил сам в него и… свет померк.

Из субботних газет – «Московский Комсомолец» экстренный выпуск: «Сегодня, в 10 часов утра, спасателями наконец-то был извлечен на свет божий последний из ветеранов Великой Отечественной Войны, что добровольно ушли под землю пятьдесят пять лет назад во время отступления 175 стрелковой дивизии с позиций под Киевом. Одна из частей сводного отряда генерала Ф.Н.Матыкина в составе двух неполных мотострелковых рот, ушли под землю от преследующих их немцев, засев в большом подземном бункере со складом, где они, как считалось до недавнего времени все и погибли. Лишь стараниями кладоискателей, что попытались месяц назад проникнуть в наполовину затопленный бункер, было установлено, что под основными укреплениями, имеется еще один, гораздо больший ярус бетонированного укрепления, сокрытый от всех бронированной дверью, простиравшийся по самым скромным подсчетам, согласно показаниям гигрографа на белее чем пятисотметровое расстояние. После того как кладоискатели проникли на нижний ярус, открылся просто фантастический, практически нереальный факт сохранения нескольких ветеранов из сводного отряда генерала Матыкина в живых. Эти престарелые герои предпочли заточение, позорному плену и ушли навсегда… добровольно обрекая себя на медленную смерть в убежище. Из-за специфики проживания, отсутствия света и нормального общения, выжившие напрочь утратили всякое человеческое обличье, превратившись с годами, в каких-то фанатиков чуть ли не второго пришествия. Данная „секта“ упорно отказывалась контактировать с внешним миром и целых 55 лет, после того как случайно проникла в армейский бригадный склад, отказывалась подняться на поверхность, полностью отвергая реалистичность окружающего мира, выдумав себе совершенно иную, той, что была, историю. Ко всему вышесказанному добавим, что последний выживший, кажется, был не в себе из-за давней контузии в голову и… умер…»

Из воскресных газет – «Русскiй Инвалидъ» 26 августа 1915 года: «Сегодня пришел, наконец-то в себя, тяжело контуженый герой обороны Осовца капитан 226 Землянского пехотного полка Ф. Карачаров, получивший тяжелое ранение в беспримерном бою 24 июля сего года, когда сей доблестный капитан, прорвавшись со вторым батальоном своего полка сквозь окутавшие наши позиции немецкие газы, наголову разбил германскую бригаду ландвера, взяв в плен около полутысячи вражеских солдат при пяти офицерах, при чем геройский капитан был жесточайше контужен случайным снарядом. Сильно пораженный таким геройским делом Государь Император всемилостивейшее постановил наградить мужественного капитана орденом Св. Георгия 4-й (посмертно). Надеемся, данное недоразумение будет исправлено».

Он открыл глаза и понял, что легко умереть ему «Мародеры» не дадут. Жаль. Лучше было умереть, чем встретиться со всеми «прелестями» знакомства с каннибалами. Сбоку неожиданно раздалось осторожное покашливание. Скосив глаза, Федор увидел слева от себя худого, по виду очень больного человека с запавшими красными от бессонницы глазами, одетого отчего-то в серо-белый врачебный халат. Доктор что-ли?

– Очнули-с? – подошел к нему белохалатный. – И как вы себя чувствуете, ваше высокоблагородие?

– Кто-кто? – опешил, чуть не вскочив с койки, на которой как он уже успел заметить и лежал, Федор и вылупился на этого доктора. – Какое еще… благородие?

– Обыкновенное. – доктор выдавил снисходительную улыбку, похожую больше на болевой спазм лицевого нерва – Вы же, господин капитан, особа восьмого класса и мне с моим кандидатством на классный чин при вас, собственно, и присесть не положено.

– Что за бред?! – удивленно заозирался вокруг Федор – Какой еще класс, какое благородие в 21 веке? И где, черт бы их побрал, «Мародеры»? – Федор, вскочив с кровати, неожиданно уперся взглядом в стоящую рядом кровать с лежащим на ней перебинтованным везде, где только можно как мумия человеком, что пристально вглядывался в него единственным блестящим на лице меж бинтов глазом.

– Еще один… – как бы сожалеющее протянул доктор и неожиданно ткнул пальцем в точку на шее Федора. Тому сразу захотелось спать. И он упал обратно в кровать. А доктор… А доктор что-то подумав, уже уходя, бросил засыпающему Федору – Ваш сосед, к слову сказать, тоже кричал в бреду о странных вещах, но это ничего. Контузия это вам не мамка по голове погладила. Все наладится! – и дверь за доктором закрылась.

– Ну, – раздался глухой, хриплый голос с соседней койки – здорово, перерожденец! – Федор, уже проваливаясь в сон, услышал – Честь имею, капитан лейб-гвардии Измайловского полка Алеханов Константин Захарович, участник русско-японской и поклонник Виктора Цоя. Ну как, «Звери» альбом новый не выпустили?

Вместо эпилога

Экспресс-номер «Дэйли телеграф». Июнь 1943 года, выпуск №2190: «Неужто победа? Сегодня в 8 часов утра совершив беспримерный рейд по тылам вражеских войск, пробив брешь в обороне гитлеровских частей, вышел на подступы к Берлину легендарный третий корпус генерала Туркула. Части красной армии, застрявшие в бойне под Варшавой, получили прямой приказ верховного командования о прекращении наступления с отводом всех наступающих частей на исходные позиции. Сам «красный генсек» Сталин, нарушив договоренность, вывел на границу с ДВР три резервные танковые дивизии с ультиматумом об отводе корпуса славного генерала Туркула. Телеграмма Президента Дальневосточной директории маршала А.П.Кутепова о немедленном отступлении до героя Польской войны генерала Туркула дойти не успела. Одна из бригад этого корпуса, ведомая бригадным генералом Федором Карачаровым штурмом успела уже овладеть рейхстагом и водрузила знамя Победы. Президент директории, не успев отправить свой приказ об отступлении, получил в ответ Акт о капитуляции Германии. Как стало известно из проверенных источников, бригадир Карачаров был прямо на поле боя произведен в генерал-майоры и награжден Золотым Георгиевским оружием с бриллиантами. Руководство СССР объявило войну Директории.

Из посмертных записок маршала М.Н.Тухачевского: «Вчера лежал в одной палате с геройским Карачаровым. Старик совсем выжил из ума. Как-никак две контузии! Все твердил про какую-то ошибку Теслы, мол, космограф (и что это еще за штука?!!) связывает не пространство, а искривляет временные пласты… Полный бред. Да, собственно, кто бы и не забредил после того, как воочию не увидел бы бомбардировку Нагасаки американцами? Бедный вояка так и не смог оправится. Отдал богу то, что могло бы еще послужить отчеству – свою беспримерную душу».

12.05.2015 г.

Исповедь

В понедельник 1796 года у себя в старом-престаром поместье под Владимиром помирал отставной секунд-майор Семеновского полка Илья Степанович Карачаров. Ну, помирал и помирал, скажете вы. Чего уж тут такого особенного? Ан, нет, скажу я вам! Случай-то неординарный и требующий просто острого и всеобщего внимания. Это, если бы помер давний его знакомец по службе, такой же старый хрыч Фофанов Георгий Иванович, то особо бы никто не заинтересовался. Чего же там интересного, если брать с него было нечего, кроме старого мундирного сюртука, да медали за Кунерсдорфную баталию? С Карачарова же и спрос был больше, да и родни понаехало столько, что старый флигель, подслеповато смотрящий маленькими мутными оконцами в густой лес, напиравший на родовое поместье, начинал подозрительно трещать по углам от прибывшего народа. Кого там только не было! И родной сын, безалаберный балбес и вертопрах Михаил Ильич, сам уже сорокалетний ветеран Прусских походов, и Марья Ивановна, побочная сестра умирающего, и Федот Федотыч, не понять кто и как кому приходящийся. Еще три тетки двоюродной сестры внучатого племянника понаехали тут, и даже поп из притча близлежащей церквушки и тот, под предлогом отпевания присоседился тут, хотя вызывали из самого города батюшку, который должен был прибыть с минуты на минуту. В общем, народу привалило, просто страсть! А ведь мы еще не всех и озвучили, да, к месту будет замечено, что всех и за день не озвучить, ибо народ у нас ушлый повелся на дармовщинку, а потому кареты, коляски, тарантайки, да видавшие виды экипажи, времен как бы еще не Царя Гороха, прибывали и пребывали к парадной, отчего лица уже присутствующих начали принимать несколько недоуменный характер. Дело уже близилось к вечеру, а поверенный в делах все не прибывал, и к ложу умирающего вызвали того самого хитроглазого попика в лоснящийся какой-то рясе с медным и, почему-то, гнутым крестом на груди. Поп не заставил себя долго ждать и прилетел чуть ли не бегом к хозяину поместья, с которым его связывали давние приятельские отношения. Не один бочонок наливки они распробовали в длинных беседах, а теперь, вечно неунывающий дворянин, офицер гвардии пусть и в отставке, помирал и помирал, судя по его виду сильно серьезно, так как лицо сильно осунулось и посерело, обозначив сильно ввалившийся рот из которого слышались непонятный скрипы и всхлипы, и разом как-то утратившие синеву глаза.

– Вот, – тяжко выдавил из себя Карачаров, – умираю, кажется… Ты уж причасти меня…

– Да брось, батюшка! – замахал резво на него попик руками и даже погрозил кулаком – Куда ты собрался-то? А уговор? – тут стоит отметить, что меж попом и нашим помещиком не далее, как лет пятнадцать назад при весьма интересных обстоятельствах был дан уговор дожить до ста лет, чтоб посмотреть, чего там, в новом-то тысячелетии интересного будет. Попу зарекаться было явно сподручней, ибо был он моложе и на тот свет особо не торопился, так как сильно-то не веровал в благоприятный исход, а Илье Степановичу хотелось просто узнать, что там с Турцией-то, возьмем мы Константинополь, или повременим малость. Вот теперь и вздумал попик надавить на больную тему, но секунд-майора этот уговор уже не тяготил.

– Тут не до уговоров. Облегчить душу надо… Нагрешил-то я сильно. Да и есть кое-что… что высказать надо. Нельзя с этим на тот свет идти…

– Это ты-то грешник, что ли, Илья Степанович? – округлил в изумлении маслянистые неспокойные глазки поп – Да ты бога-то побойся!

– Молчи… – вяло мазнул рукой перед лицом умирающий и к чему-то прислушался… – Не до тебя сейчас. Пока за мной не пришли, хочу рассказать тебя кое-чего… – поп, недоуменно уставившийся на умирающего при слове «пришли», подобрался тут же поближе и присел на табурет у изголовья кровати.

– Ты же знаешь, где я служил? – для начала поинтересовался Илья Степанович у приятеля.

– Да кто же не знает-то? – еще более удивился поп. – Вестимо где – в лейб-гвардии Семеновском полку.

– Ну, так вот… – скривился почти безгубым ртом умирающий – По гвардии я в отставку вышел, по заслугам, а вот служить-то мне довелось по горному ведомству.

– Да как же так? – развел руками поп и тут же заозирался. – А за какие же заслуги в гвардии майоры-то жалуют?

– Знамо за какие… – странно как-то поглядел умирающий на попа, – за тяжкие… Я, как ты знаешь в службу вышел еще при Петре-батюшке. Лично его видывал. От него же и чин капрала и пару фонарей под глаз успел получить. Большущего ума человек был. Большущего… Но изверг, каких свет не видывал.

– Ты что говоришь-то такое, а? – яростно закрестился тут же поп, вскочив с табурета, – Ты чего это нашего императора позорить-то взялся?

– Моя брань, сейчас ему, как мертвому припарка, без надобности! – неожиданно рассмеялся умирающий. – Да только из истории императора-то нашего не выкинешь. И не нам судить его, ибо черти на том свете для него углей, поди, не пожалели. Но не об этом я хотел сказать… Малой я еще при Петре-то Лександрыче был, сопляк совсем, что я там мог видеть, если по всяким дальним крепостям ошивался, да батареи ставил. Но вот при Анне Иоановне хватил я, пожалуй, через край. Был у нас в гарнизоне крепости «Благодатной», что под Азовом строилась проездом фельдмаршал не фельдмаршал, генерал не генерал, а черт его знает кто со свитой. Чего он в ночь приехал, самому богу неведомо, но остался и свиту свою в казарму к нам сунул, выгнав моих парней под небо. Был апрель и жарило, как летом, а потому парни не сильно обиделись, когда голову на голую землю прислонили. Я же не сильно обрадованный таким визитом, вздумал уединиться у себя в клетушке, что выделена мне была при казарме, но в девятом часу вечера разбудил меня слуга того высокого чина с приглашением от гостя перекинуться в картишки на сон грядущий. Я карт особо не чурался, но тут как бес попутал – не лежит что-то душа играть сегодня и все тут! А слуга, знай, одно талдычит – просят и все тут! Ну, пошел, как тут не идти, если командир крепости уже с двумя ротными командирами банк мечут почитай полтора часа. Пришел, а господин-то этот с порога, как закричит:

– А-а, вот и майор к нам пожаловал! Заждались мы тебя, такой-сякой, немазаный!

– Никак нет, ваше сиятельство! – отвечаю я ему, как есть по форме – Ошибиться изволили, никакой я не майор, а всего лишь инженерный прапорщик.

– Хм! – призадумался тут господин, что сидел как на грех в самом темном углу стола, куда огни от канделябра, одиноко торчащего посреди игорного стола, почему-то не доставали. – А не хочешь ли ты, прапорщик, враз тут майором стать, а?

– Да кто ж не хочет-то, ваше сиятельство! – тут же отозвался я. – Да только чины просто так, с неба, у нас не падают. Дай бог к старости хоть в капитаны выйти.

– Чего же к старости? – расхохотался внезапно господин и странно блеснул глазами – Твой командир-то, вон, Семен Ануфриевич, патент поручика у меня не за понюх табаку под Очаковым во время осады выпросил. А ты чем хуже? Всего и делов-то, перекинуться с нами в штосс, а там как кривая вывезет…

– Не умею я в штосс, ваше сиятельство! – потупил взор я и даже покраснел. – С малолетства зарок дал за карты не садиться.

– Хм… – опять задумался господин и разом все за столом, как стон выдохнули – Хм…

– Ну что-ж, прапорщик, – выглянул наконец-то из тени господин, с лицом изрытым оспинами и тонким, острым носом – посмотри, тогда, как твое начальство метать банк будет, а то ведь долг платежом красен, да, Семен? – прищурясь, странно как-то посмотрел господин на белого, как смерть нашего майора. А тот даже сказать ничего не может, лишь головой кивает. Сдали они, значит, в первый круг карты и сидят, молчат, а я лишь вокруг них похаживаю, да из-за плеча пытаюсь разглядеть, кому что выпало. Да только понять одного не могу. Сидит мое начальство как куклы набитые, на да, ни нет сказать не могут, лишь карты перебирают, да головой трясут. А карты-то все какие идут! Дрянь одна. Масть от масти хуже и все на бедного Семена Ануфриевича. Он и головой трясти перестал, посерел лицом и белыми от страха глазами смотрят не в карты, а на огонь свечей. «Эге!» – Подумал тут же я – «Чего-то тут нечисто! Толи раболепствуя, скидывают все карты налево начальнички, толи господин-то наш сиятельный шулер каких свет не видывал». Смотрю и ротный командир гренадер, бравый такой капитан Морозов с лица спал, да карты отодвинул. Подошел я к нему, взглянуть чего он там так испугался, да нагнувшись, нечаянно, крестик-то мой нательный, мамой даренный, вывалившись из-за сюртука, плеча капитана коснулся. И что ты думаешь? Тут же пошла карта Морозову! Да такая. Что отыграл он все свое спущенное, да еще и в прибыли остался на гривенник.

– А чего ты, прапорщик, все похаживаешь? – нахмурился тут господин недобро и покосился на крестик мой торчащий. – ты чего там все вынюхиваешь? – и внезапно, как закричит – А ну сдуло со стола! – и командиры мои пропали. Не ушли, а именно пропали, разлетевшись вонючей пылью. Я так и обмер на месте!

– Эге-ге! – воскликнул уже в голос я, – а тут и впрямь нечисто!

– Экий ты смешной, прапорщик! – рассмеялся опять господин и неожиданно добавил – Не зря твою жалкую душонку Семен мне прозакладывал! Кажется сопля-соплей, плюнь и мокрого места не останется, но хитер. Ой, хите-ор!

– Может и хитер, – неожиданно как-то осмелел я, – да не хитрей некоторых!

– Это точно… – одобрительно зашевелился в своем углу господин с острым носом – А знаешь что, прапорщик? Садись-ка ты да напротив меня в дураки играть. Раз выйграешь, живой останешься, ну а проиграешь – пеняй на себя…

– В ад попаду? – как-то даже весело поинтересовался я – И, стало быть, черт ты, а не фельдмаршал?

– Кто, чео-орт?!!! – радостно воскликнул господин, да как заржет, словно молодой конь – Га-га-га!!! – и все слуги, что собрались в комнате разом заржали – Га-га-га!!! – Вот что попы вам в башку-то пустую, напихали с детства, а вы и верите! Ну, какой я тебе черт? – укоризненно посмотрел на меня господин и откинувшись в кресле, принялся тасовать карты. – Да и как ты черта представляешь? Небось, хвостатого, да еще и с рогами? – и слуги господина опять засмеялись, да еще так противно и громко, что в ушах зазвенело.

– Ну что, прапорщик, готов? – наконец поинтересовался господин – А то скоро уж утро, а мне в дорогу пора.

– Готов-то готов, – отвечаю ему я, – а только что вы, ваше сиятельство поставить изволите? Уж не майорство ли?

– А ты не хочешь? – разом посерьезнел господин, даже бросив раскидывать карты.

– А чего мне с того майорства? – отвечаю тут же ему – Ты давай-ка лучше верни души начальства моего, а чин можешь себе на шею повесить!

– Во, умора! – опять заржали слуги господина. – Чужие души спасти пытается, а о своей ни слова!

– Душа у прапорщика, как у птицы, до первого боя. – Вздохнул я и потянулся за картами – А там уж в небо…

Ох, и долго играли же мы, а только проиграл я. Да так проиграл, что остался с одной лишь картой на руках. А господин даже что-то и не весел стал. Потянул у меня из рук карту, а там червовая дама.