Полная версия
Хозяин дома
«Если она затаила на меня какую-то обиду, пусть лучше скажет об этом напрямую», – подумал, уже стоя у двери Анны, Формовщиков и постучал в дверь.
– Войдите, – послышался мягкий голос девушки.
– Привет, Аня, – поздоровался с порога Дмитрий. – Отниму у тебя пару минут?
– Да, конечно, проходи, присаживайся, – без видимых эмоций сказала Анна, которая в этот момент просматривала список литературы на лето для девятого класса.
Формовщиков прошёл в комнату и присел на стул. Обидина сидела напротив него на одной из кроватей.
– Аня, ты, возможно, слышала, что на следующей неделе мне предстоит бой. Ты же в курсе, чем я занимаюсь?
– В курсе, Дима.
– Вот я и хотел позвать тебя поболеть за меня. Уже все мои знакомые из этой гостиницы согласились, осталась только ты одна.
Обидина отвлеклась от списка литературы и посмотрела на молодого человека.
– Ты зовёшь меня потому, что все согласились, а одной меня ты недосчитался?
– Нет, ну почему… Мне было бы приятно увидеть тебя там… и знать, что ты на моей стороне, – после этих слов и Анна, и Дмитрий улыбнулись. – Всё-таки мы не первый день с тобой знакомы, если уж на то пошло.
– Не первый… – задумчиво произнесла Анна. – А что, поддержки твоей красотки, которую ты в последнее время постоянно сюда водишь, для тебя недостаточно?
Дмитрий понял, что задавать этот вопрос нужно было именно сейчас.
– Аня, скажи, ты не таишь на меня никакую обиду? Может быть, я не самый лучший на свете знаток людей, но мне кажется, что ты меня за что-то недолюбливаешь. Это так?
– Я? Тебя? Недолюбливаю? – удивилась или сделала вид, что удивилась, Анна. – Да за что мне тебя недолюбливать?
– Вот и я об этом думаю.
Анна по-доброму улыбнулась, а потом несколько смущённо отвела взгляд в сторону. Ей импонировало, что Формовщиков не хитрил с ней, а спрашивал напрямую.
– Дима, пойми: лично против тебя я ничего не имею. Просто… – Обидина подбирала наиболее корректное выражение. – Просто мне не близко и не совсем понятно то, чем ты занимаешься. Ты бьёшь людей, получаешь за это деньги. Ты постоянно водишь сюда разных девушек. У всех у них есть что-то общее, но все они…
– Мне не подходят? – перебил девушку Формовщиков и, как ему показалось, несколько удивил её своим вопросом.
Действительно, Дмитрию было свойственно «встречать людей по одёжке» – он и сам давно себе в этом признался. Внешний вид он всегда ставил на первое место: что в облике героев-кумиров, что в женщинах – во всём. И всё же иногда его терзали сомнения. В его жизни уже было несколько девушек, внешность которых его устраивала на все сто – тех, кого он, как было сказано прежде, боялся потерять. Сейчас таковой являлась Леночка, которую Формовщиков только что провожал у крыльца. Однако ни одни из этих отношений не вылились во что-либо серьёзное. Дмитрий часто чувствовал себя одиноким, пусть и боялся себе в этом признаться. Образ героя-одиночки временами привлекал его, но образ героя-покорителя женских сердец в его уме котировался куда выше. Но, так или иначе, все красивые женские мордашки, которые он при первых встречах мечтал «навсегда оставить при себе», рано или поздно исчезали из его жизни. С кем-то не складывалось изначально, к кому-то Дмитрий сам впоследствии терял интерес. Если подобное происходило, то некогда притягательная внешность девушки мигом теряла в его глазах былое очарование. За последние годы Эдуард Арсеньевич познакомил Формовщикова со множеством красавиц. Со многими Дмитрий переспал, но ни с кем бы он не хотел проснуться рядом.
Что касается его отношения к Анне, как к женщине, то здесь всё было достаточно сложно. Он всегда ценил большую женскую грудь (чего ему, кстати, недоставало «для полного счастья» в Леночке), которой природа щедро одарила Анну, но в остальном она была не в его вкусе. Её полноватое тело, невысокий рост, слегка пухлое лицо – Формовщиков предпочитал любоваться другими картинками. Но сейчас, впервые в жизни разговаривая с Анной откровенно, он испытывал к этому общению глубокий интерес. Он видел перед собой человека, который был совершенно на него непохожим, но всё же чем-то к себе притягивал. Возможно, какой-то своей беззащитностью, которую в самом себе Дмитрий всегда пытался отрицать. И, что также было необычно для его общения с женщинами, Формовщиков не испытывал никакого стремления во что бы то ни стало сделать Анну своей – и от этого он чувствовал себя с ней легко. Незаметно для него самого у него пропало стремление непременно казаться сильным и мужественным, и он начал вести себя естественно, общаясь с Анной просто и без масок. И, возможно, она это каким-то образом почувствовала, ведь что-то тёплое почувствовалось в её голосе, когда она сказала:
– Не подходят тебе? Дима, об этом не мне судить. Я не собираюсь лезть в твою жизнь…
– Почему?
Как этот вопрос вырвался у Дмитрия, он не смог бы объяснить и сам. Анна, как ему показалось, сперва удивилась этому нелепому вопросу, но вскоре опустила глаза и стала серьёзна. Она, как ей самой показалось, кое-что поняла.
– Да, ты права, давай сейчас не будем о личной жизни друг друга, – прервал чуть затянувшееся молчание Формовщиков. – И знаешь, если тебе не хочется смотреть на весь этот мордобой, то я могу тебя понять. И уважаю твой выбор.
Молодой человек поднялся со стула.
– Спасибо за понимание, Дима, – глядя в серо-зелёные глаза парня, тихо проговорила Анна. – Но я всё же приду – и «буду на твоей стороне».
VЗа несколько лет до описываемых событий
Со временем я стал замечать, что в нашу гостиницу заселяются новые люди – и кое-кто остаётся здесь насовсем. Среди них есть и мужчины, и женщины, но мужчин на первый взгляд всё-таки больше. Близко познакомиться с кем-то из них мне пока что не довелось. Правда, я заметил, что среди них также были те, кто жаловался на провалы в памяти.
* * *Настоящее время
– Что такое?! Что случилось?! – со всех ног бежала по коридору шестого этажа Варвара Желткова.
Она что есть мочи спешила в номер Безделова, из которого доносились достаточно громкие всхлипывания. По пути ей встретился Серов, который шёл, как ей показалось, как раз оттуда. Друг другу они не сказали, впрочем, ни слова.
– Георгий Константинович, душенька, что стряслось у вас?! – отворила чуть приоткрытую дверь Желткова.
Безделов ничего не отвечал на её вопросы и только, лёжа ногами к двери, продолжал всхлипывать. На журнальном столике рядом с изголовьем кровати Варвара увидела книгу Антуана де Сент-Экзюпери «Планета Людей». Девушка осторожно подсела на краешек постели, легонько дотронулась своей маленькой ручкой до жирного плеча Безделова и, недолго подождав, вновь спросила:
– Почему вы плачете? Вы что-то плохое в этой книге прочитали? Кто вам её навязал? Этот проповедник-сектант Болотов?
От того, что ещё одна женщина, помимо Антонины Матвеевны, пришла с ним посюсюкаться, пожилой постоялец испытывал своеобразное меланхолическое удовольствие. Ещё немного повсхлипывав, Георгий Константинович вначале ненадолго затих, а затем чуть приподнялся со своей измятой подушки и заплаканными глазами посмотрел на Желткову.
– Нет, Варварочка, ничего плохого я там не прочитал. И даже совсем наоборот. Там так всё замечательно написано, так человечно, так светло! – и тут у Безделова из глаз снова покатились слёзы. – Но от этого света мне почему-то становится больно!
– А что же вас так ранит, Георгий Константинович? Отчего вам больно?
– Понимаешь, Варвара, – снова начав всхлипывать, проговорил старик, – этот человек, де Сент-Экзюпери, он… Он всё время действовал. Он пишет в «Планете Людей» (Безделов открыл начало книги и прочитал вслух):
«Человек познаёт себя в борьбе с препятствиями. Но для этой борьбы ему нужны орудия. Нужен рубанок или плуг. Крестьянин, возделывая своё поле, мало-помалу вырывает у природы разгадку иных её тайн и добывает всеобщую истину» [17, с. 66].
– А я? Какие препятствия я преодолел в своей жизни? – спрашивал не Варвару, а, скорее, самого себя Георгий Константинович. – Жирел на своём тепленьком местечке в банке, годами печатая и подписывая однообразные документы! Но тогда я хотя бы на работу заставлял себя ходить! А потом? Потом мне надоело и это, и я, как жирная свинья, разлёгся на диване и стал жить на проценты по вкладам. И «какую разгадку тайн природы я вырвал» за шестьдесят два прожитых года? Какую «истину добыл» в своей жизни?
Безделов резко развернулся лицом вниз, уткнулся лицом в подушку и принялся заливать её слезами с новой силой.
– Георгий Константинович, душенька, ну зачем вы так… – принялась успокаивать безутешного рантье Варвара. – У каждого своя судьба, своё предназначение. У де Сент-Экзюпери было своё. Конечно, кое-что полезное он успел сделать для людей, отрицать не стану. Но сколько он прожил, вы помните? Сорок четыре года! Всего-навсего сорок четыре года! А вам уже шестьдесят два! Вы не стали понапрасну подвергать себя опасности и поэтому до сих пор живы и здравствуете! Сколько полезного и интересного вы ежедневно узнаёте из тех замечательных фильмов и сериалов, которые приносит вам Антонина Матвеевна! И в отличие от этого француза вы до сих пор продолжаете свой полёт!
– Это не полёт, – сквозь зубы и подушку проговорил Безделов. – Это одно сплошное падение…
– Перестаньте! – сказала, чуть повысив голос, Варвара, но Безделов, казалось, больше не желал её слушать.
* * *За тридцать минут до этого
Георгий Константинович в очередной раз позавтракал во время обеда, с аппетитом скушав всё, что принесла ему Антонина Матвеевна. Он проснулся всего десять минут назад, а на часах была уже половина первого. С неохотой умывшись и почистив зубы над раковиной номера, Безделов принялся искать глазами пульт от телевизора, чтобы продолжить смотреть начатый прошлой ночью сериал. Но тут он внезапно изменил своему намерению. Он вспомнил, что несколько дней назад одолжил книгу Антуана де Сент-Экзюпери у Сергея Болотова, однако до сих не прочитал ни страницы. Безделов продолжал кормить себя завтраками и в переносном смысле, то и дело откладывая чтение на потом. Однако сейчас он всё же решил осуществить задуманное. Развалившись в удобной позе на кровати, Георгий Константинович взял в руки «Планету Людей» и принялся читать.
Находимое писателем, казалось бы, в обыденности волшебство снова, спустя десятилетия, вошло в жизнь Георгия Константиновича. В минуты чтения он сам словно летел по этому прекрасному, полному нежности и в то же время едва уловимой тревоги, миру. Прочитав, ни на секунду не отрываясь, первые несколько страниц, Безделов дошёл до следующих строк:
«Старый чиновник, сосед мой по автобусу, никто никогда не помог тебе спастись бегством, и не твоя в том вина. Ты построил свой тихий мирок, замуровал наглухо все выходы к свету, как делают термиты. Ты свернулся клубком, укрылся в своём обывательском благополучии, в косных привычках, в затхлом провинциальном укладе; ты воздвиг этот убогий оплот и спрятался от ветра, от морского прибоя и звёзд. Ты не желаешь утруждать себя великими задачами, тебе и так немалого труда стоило забыть, что ты – человек. Нет, ты не житель планеты, несущейся в пространстве, ты не задаёшься вопросами, на которые нет ответа: ты просто-напросто обыватель города Тулузы. Никто вовремя не схватил тебя и не удержал, а теперь уже слишком поздно. Глина, из которой ты слеплен, высохла и затвердела, и уже ничто на свете не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта, или поэта, или астронома, который, быть может, жил в тебе когда-то» [17, с. 73—74].
«Ведь это он как будто ко мне обращается! – со смесью изумления, ужаса и благоговения подумал Георгий Константинович. – И пусть я не из Тулузы, пусть он никогда не встречал меня и никогда не смотрел в мои заплывшие жиром глаза, но насколько же глубоко он знает людей! И такого человека, как я, в частности! И если он всё ещё живет где-то – быть может, среди звёзд, либо на самом Солнце – как же, наверное, ему больно видеть таких, как я, „замурованных в тихом мирке“. Господи, как мне стыдно, как мне противно видеть себя таким!»
С отвращением, растерянностью и глубоким сожалением Безделов видел себя со стороны. Ленивая жирная туша, которая даже поесть сама себе не в состоянии была приготовить, ведь никогда из лености не желала этому научиться, лишь потребляла и потребляла ресурсы планеты, принимая это как должное, не удосуживаясь дать миру хотя бы что-либо в ответ.
«А ведь мне когда-то нравилось читать, – предался воспоминаниям Георгий Константинович. – И однажды я даже попробовал написать кое-что своё. Тогда мне на минуту показалось, что я пишу неплохо. Но продолжать я не стал – слишком трудным делом мне это показалось. Но ведь сейчас я всё ещё жив! Может, и мне не поздно дерзнуть и попробовать? Может, уснувший писатель пробудится во мне? Может, и я дам кому-то надежду, как дал мне её только что отважный лётчик?
В этот момент в номер старика постучали. Георгий Константинович разрешил войти и увидел на пороге Серова.
– Здравствуйте, Георгий Константинович! – поздоровался Сергей Анатольевич. – Не отвлекаю вас?
– Нет, что вы! Наоборот, вы как нельзя кстати! Мне как раз именно сейчас хочется с кем-нибудь поговорить! – взволнованным голосом сказал Безделов, закрывая книгу и кладя её на стоящий у изголовья кровати журнальный столик.
– Ну, поговорить – это всегда пожалуйста! – вяло улыбаясь, проговорил Серов, садясь на кровать напротив собеседника. – А что это за книга? Антуан де Сент-Экзюпери? Сергей Васильевич предложил вам почитать?
– Я сам у него попросил на самом деле, – оживлённо ответил Георгий Константинович. – Вы знаете, Сергей Анатольевич, я ведь последние годы очень мало читал. Всё время один только телевизор: всякие фильмы, сериалы, иногда хоккей посматривал. А вот сейчас начал читать автора, который мне безмерно нравился ещё в молодости, и я подумал…
Георгию Константиновичу почему-то было неловко об этом говорить. Его вера в свои силы пока что недостаточно окрепла. Однако Серов не терял нити разговора.
– О чём вы подумали, Георгий Константинович? – уточнил Сергей Анатольевич.
– Я подумал, что, может быть, и мне самому стоит попробовать что-нибудь написать? Ну, пусть не так блестяще, как у Сент-Экзюпери получится, но ведь не боги горшки обжигают! Вдруг начнёт получаться, кто знает?
– Действительно, кто знает… – задумчиво протянул Серов. – Написать-то вы, может, что-нибудь и напишете, но только ради чего? Исключительно для самого себя? «В стол», что называется?
– Сначала для себя, а там посмотрим! Вдруг кому-нибудь ещё это понравится! Вдруг ободрит кого-то в трудную минуту! Если так, то это придаст мне ещё больше уверенности в своих силах, и я буду продолжать, буду совершенствоваться в этом направлении!
– Ну, если напишете, мне нужно будет показать непременно, – категорично произнёс Сергей Анатольевич, которому явно не пришёлся по духу безосновательный, на его взгляд, оптимизм старика. – Только я хочу, чтобы вы услышали одну мою, как мне кажется, очень важную мысль. Я всегда считал и считаю, что писателями не становятся, а рождаются. Если человеку дан свыше какой-либо дар, то он обязательно даст о себе знать – ещё в юные годы, как правило. Но в шестьдесят два года, боюсь…
– Слишком поздно? – с нетерпением перебил Георгий Константинович.
– И даже не в том дело, что поздно, – как будто бы досадуя на печальную очевидность, промолвил Серов, – а в том дело, что то, что вы в конечном итоге напишете – если напишете – не принесёт никакой радости ни вам самому, ни другим людям. И пользы тоже никакой не принесёт. Поверьте, много писателей-энтузиастов перевидал я на своём веку, очень много, но не могу вспомнить ни одного, кто бы в конечном итоге добился поставленной перед собой задачи. Живой тому пример – одолживший вам книгу Болотов. Уже сколько лет он грезит написать что-нибудь, что откроет глаза людям и наполнит их сердца – всё тщетно. Лучше не говорите ему, а то он расстроится. Хотя я давно уже сказал ему, что думаю о его «творчестве». Но Сергей Васильевич моложе вас почти на тридцать лет, его надежды ещё как-то можно понять. Но ваши… Знаете, Георгий Константинович, мой вам совет: не тратьте время впустую. Живите тихонько, мирно, смотрите ваши сериалы, но не занимайтесь тем, что обречено на неудачу изначально. Вам не стать де Сент-Экзюпери. Даже Болотовым, боюсь, не стать. Много сил сэкономите, если примете мой совет, уверяю вас.
Тот чудесный солнечный мир, в котором Георгий очутился, читая своего любимого писателя, словно заволокло вязкой серой дымкой, застилающей свет. Ничто уже не казалось столь ярким, столь чудесным и пробуждающим желание жить. Всё дарованное автором волшебство, согревшее Георгия изнутри, будто бы увязло в безжалостной болотной пучине, которая жадно и без разбора поглощала всё, что ещё не оставило своего дерзновения тянуться к Свету. Вместо лучей Солнца – серый туман, вместо родниковой воды – зловонное болото, вместо надежды и любви – отчаяние и обречённость.
«Но ведь он прав. Мне никогда не написать ничего подобного, – горестно раздумывал Безделов, глядя на Серова, который, как ему показалось, с трудом сдерживал улыбку. – Никогда мне не стать полезным людям. А сейчас у меня вообще нет ни на что сил. Я и читать уже не хочу. Ничего сейчас не хочу! Просто забыться, просто уснуть…»
– В общем, если нужен будет совет, обращайтесь, – оживлённо обратился к буквально посеревшему от тоски старику Сергей Анатольевич.
Серов вышел из номера, но Георгий Константинович с ним даже не попрощался. Ему было очень больно. Тот лучик света, который ещё недавно давал ему надежду на лучшее, был безжалостно втоптан в грязь.
«Но ведь и Сент-Экзюпери переживал тяжёлые минуты, – начал рассуждать про себя Георгий Константинович. – И он не мог не знать, что такое уныние, что такое отчаяние и сомнение. Но при этом он не сдавался и делал то, что считал должным. Почему не поступаю так же и я? Потому, что я слаб?»
«Потому что считаешь, что слаб», – ответил какой-то тихий малознакомый голос внутри.
Однако в данный момент Георгий Константинович не стал к нему прислушиваться. Он уткнулся лицом в краешек подушки и горько-горько заплакал.
* * *Желткова всё еще уговаривала Георгия Константиновича «не комплексовать» перед Сент-Экзюпери, как в номер пожилого постояльца вошёл Чернобродов. Ветеран быстрым взглядом окинул комнату и увидел на журнальном столике «Планету Людей».
– Так, что ещё за книги вы тут читаете? – грозно спросил у присутствующих бывший военный.
– Это господин Болотов ему настоятельно рекомендовал почитать! – не преминула ответить Варвара. – Ну а вот перед вами и последствия!
Девушка указала на прятавшего в подушке своё заплаканное лицо Безделова, намекая на заметно испортившееся душевное состояние старика.
– Так, я сейчас немедленно возвращу эту книгу её владельцу и заодно проведу с ним серьёзный и неприятный разговор! – решительно заявил Чернобродов.
Боевик потянулся своей могучей рукой к лежавшей на столике книге, но Георгий Константинович попытался ему возразить:
– Нет, оставьте! Я сам потом верну! Я ещё не дочитал!
– И речи быть не может об этом! – отрезал повышенным тоном Чернобродов. – Вы что, совсем хотите с ума сойти от этих болотовских книжек? Я с ним ещё поговорю, будьте уверены!
Ветеран забрал со стола книгу, а Безделов не набрался смелости снова ему перечить. После того, как Чернобродов удалился, Георгий Константинович повернулся лицом к Желтковой.
– Варварочка, позови, пожалуйста, Антонину Матвеевну, будь так добра.
– Конечно, голубчик, сию минуту! – ответила Желткова. – А, вот, кажется, она уже спешит сюда!
На пороге комнаты появилась Пастухова.
– Георгий Константинович, что с вами? Почему плакали? – захлопотала Антонина Матвеевна. – Вот видите, ненадолго вас оставила, как тут же какая-то печаль приключилась!
– Тоня, помнишь, ты говорила мне, что если я попрошу пригласить ко мне жрицу любви, ты сможешь это сделать? – обратился к своей ухажёрке Безделов. – Так вот, я прошу тебя сделать это прямо сейчас. Мне так грустно и одиноко! Так хочется кого-нибудь обнять!
– Конечно, могу, Георгий Константинович! Конечно, могу! – без малейших колебаний ответила Пастухова. – Ждите, скоро всё будет.
Антонина Матвеевна с Варварой вышли из номера Безделова.
* * *«Совесть не является палкой о двух концах. Это вполне определённое, сформировавшееся в нас в течение столетий понимание того, что хорошо и что плохо. К несчастью, по многим причинам этот орган обычно покрыт своего рода коркой.
Вопрос. Кто способен разрушить эту корку?
Ответ. Только интенсивное страдание или удар пробивают эту корку, и тогда говорит совесть; но через некоторое время человек успокаивается, и орган снова закрывается. Для того чтобы он раскрылся, необходим сильный удар.
Например, у человека умирает мать, и в нём инстинктивно начинает говорить совесть. Любить свою мать, почитать её, заботиться о ней – это долг каждого человека; но человек редко бывает хорошим сыном. Когда его мать умирает, он вспоминает, как плохо относился к ней, – и начинает страдать от угрызений совести. Но человек – большая свинья. Очень скоро он всё забывает и опять живёт по-старому».
Георгий Гурджиев. «Взгляды из реального мира» [6, с. 270].
VIЗа несколько лет до описываемых событий
По нашей гостинице прошёл странный слух. Говорили, что один местный предприниматель собирается выкупить нашу гостиницу. Якобы он называл её «достоянием своей семьи». Некоторые из постояльцев из-за этого сильно забеспокоились, боясь потерять своё место жительства. Ещё я узнал, что он пытался выведать координаты какого-то конкретного жильца нашей гостиницы. Кто бы это мог быть?
* * *Настоящее время
Сонин день мало чем отличался от предыдущих, но её это вполне устраивало. В который раз она проснулась в своей постели в объятиях Змееносцева, который, проснувшись сам, даровал ей временное удовлетворение, после чего на некоторое время оставил Сладкову одну. До позднего вечера девушка не планировала принимать клиентов с улицы – это время она хотела провести с Андреем. Однако всё сложилось несколько иначе: со срочной просьбой к ней обратилась Антонина Пастухова, с которой Соня была в очень хороших отношениях. Конечно, её значимость для Сладковой была несопоставима с той, которую имел в её жизни Андрей, но бескорыстные (как Соне всегда казалось) ухаживания за ней Антонины Матвеевны она тоже очень ценила. Лишь только Сладковой хотелось какого-нибудь вкусного лакомства – и Пастухова не заставляла себя долго ждать с угощениями, беря за это сущие копейки.
«Для нас самое главное, что все вы здесь, вместе с нами», – то и дело повторяла заботливая кормилица.
Пожалуй, именно благодаря этой заботе силикон Сони всё обильнее покрывался жиром.
Ввиду этих самых хороших отношений, когда Антонина Матвеевна попросила Соню о «квалифицированной помощи», последняя решила не отказывать. Тем более, что перед выходом на шестой этаж (туда её попросила подойти Пастухова) Сладкова долго и с упоением рассматривала фотографии Змееносцева, которыми уже длительное время были обклеены стены её номера. Каждый раз его вид будто бы благословлял её на очередной «профессиональный подвиг».
* * *Соня поднялась по лестнице на шестой этаж и постучалась в номер Безделова.
– Войдите! – раздался голос из-за двери.
Соня вошла. Перед ней на одной из двух расположенных в комнате кроватей сидел очень полный пожилой мужчина, который поспешно одевал на своё обрюзгшее тело серую олимпийку. Старик тщетно пытался застегнуть молнию на своём шарообразном животе, но, отчаявшись это сделать, бросил затею, надел тапочки и встал с кровати. Он внимательно посмотрел на Соню.
Сколько времени они молча смотрели друг на друга, не упомнит теперь никто из них. Георгию Константиновичу, безусловно, доводилось за свою долгую жизнь смотреть порно. Да чего греха таить, он периодически занимался этим и в своём номере, только фильмы этого жанра ему приносила не Антонина Матвеевна, а Змееносцев. Андрей периодически водил в номер к старику и куртизанок, когда Безделов его об этом просил. Иногда, правда, пожилой постоялец передавал свои просьбы через Пастухову, как было и в этот раз. Впрочем, озабоченным Георгий Константинович явно не был. С его плохой координацией, одышкой и вообще с постепенно увядающими половыми функциями чаще раза в месяц он проституток в свой номер не звал. Однако десять минут назад он пожаловался Антонине Матвеевне на грусть и одиночество, и вот теперь перед ним во всей своей «красе» стояла Соня.
