Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Ему снились его же мечты – то, что он желает нарисовать для себя и людей. Не чувствовал себя раскрытым, когда она начала говорить о них вслух – уже привык к ощущению, что она знает всю его жизнь. Иллиан же ни разу не догадался, что у художника на уме – всеми творениями Арлстау сбил его с толка.

Мечты близки к иллюзиям и далеки от предоставленных нам возможностей. Мы не задумываемся, для чего нам это, для чего нам то. Хочу и всё! А какова цена, а каковы последствия – мысли для этих мелочей, словно и не созданы!

Человек чаще мечтает не о своём восхищении, а о восхищении других людей его деянием. Ради одного мига тратятся годы мечтаний, а потом живёшь воспоминаниями о нём и размышляешь, что можно сделать ещё.

Мы ищем то, что любим, что вдохновляет и тешит самолюбие. Мы бежим от того, что ненавидим, что тычет пальцы в лицо и пытается открыть глаза.

А жизнь не желает быть скучной, догоняет нас тем, от чего бежим. И всё ради того, чтобы открыть двери к тому, что мы ищем.

Итогом может быть сдача оружия или выход из зоны комфорта. То, что больше всего ненавидел спасает от повседневного блуждания по кругу и открывает новый путь к мечте, что с опорой на возможности.

Да, прежний путь закрыт, комфорт выпал из обоймы, но перед ним новые горизонты, в которых легко распознать, какая мечта – иллюзия, а какая – явь.

Но художника всё это лишь ждёт. Сейчас его томят другие мысли.

Думал о жизни своего отца. Его жизнь болтается между гранями «невозможно осмыслить» и «нереально принять». Он ходит и по лезвию, и по разбитому стеклу, и по раскалённому железу. Такими люди восхищаются, но в тайне, даже от самих себя. Многие захотели бы жить, как живёт он, как будто не помня прошлого, словно не думая о будущем, но, стоит окунуться в его жизнь, сразу же вынырнешь и выйдешь на берег. Мечты его безоблачны, простые, как у многих – дом на берегу и море удовольствия. Но, как это может быть мечтами?

Так много «но» среди красивых фраз, и хоть бы раз всё было очень просто! Ты их расставил, поделив по росту, но так и не закончил свой рассказ…

Жизнь Анны, даже не мог представить. Кто она? Архитектор? Музыкант?

Все тонкости её характера были приняты; изъяны и излишества восприняты, как родное. Изъяны должны радовать, а не раздражать. Если когда-то радовал, а сейчас раздражает, то человек может перестать быть вашим. Хотя, всё можно исправить, если захотеть, хоть чаще и не хочется.

Арлстау верил, что Анна его навсегда, что он её мужчина на всю жизнь, но всё бывает в жизни, и самая великая любовь способна зачерстветь от не протёртой пыли…

–Нарисуй мою душу! – прошептала она, глядя на полотно луны и видя в нём то, чего художник не видел.

«Природа ли наделила её такими глазами, которые видят то, что другие не способны, или она сама так вмешалась в свою суть?» – думал художник и улетал в мечтах в жизнь Данучи, где он с ней вдвоём всё расставляет на свои места. «Быть может, покажет мне то, чего я не вижу…», – в его мысли нет корысти, в нём добрый умысел.

Художник стоял к ней спиной и молчал, и не знал, что в итоге ответит. Вспомнил то, о чём забыл и подумал: «За что мне всё это?!».

«Эта фраза меняет жизнь, если повестись у неё на поводу. Перемены не страшны, но терять ничего мне не хочется! Мой мир из двух людей, а это мало…».

Сомнения почувствовать легко, и вовсе они не обидны, но, всё же, сказала: -Забудь…

Но нет, уже не забыть. Молчал и представлял, как рисует её душу.

–А ты бы мою душу нарисовала? – ответил ей, наконец.

–Если бы умела, то это первое, что я хочу нарисовать!

–Хочешь рисовать души?

–Да, – ответила она и заглянула в глаза. – Но мне бы хотелось рисовать души лишь вместе с тобой!

Ответ задел художника за живое, и каждый раз, когда потом, в будущем вспоминал его, он звучал в голове тихим голосом, которому хочется верить. Сколько бы стрелок часов не сломалось, всегда вспомнит его именно так.

–Ты слышишь лишь светлые мысли людей! Ядовитые слова до тебя не долетают! – поделилась она с ним своим наблюдением.

–Так и должно быть. Зачем мне слушать плохое?! Не хочу ни с кем вражды и творить то, что способно разрушить, а не воскресить!

–Не все верят в будущее, которое ты посетил своим искусством, а зря. – искренне делилась она. – Но ты ведь можешь всё изменить. Сам знаешь, какая в тебе сила…

–В болото любят лезть те, кто на грани. Не будет трясин, и мир станет чище, но я никогда не нарисую душу болота! Вдруг, утону…

–Это всё ради денег, ради безвкусной славы. Твоё имя для них всё! Это то, чем они живут! Это то, о чём люди желают знать и каждый день искать о тебе новые сюжеты…

–Не любят они, когда монеты чисты и честны. Пусть так живут, следующие поколения будут другими – это неизбежно. Я не буду менять чьи-то души. Человек должен сам к этому прийти..Я не пример для подражания, я не аналог чистоты…

Новое способно не допускать ошибки старого, новое способно быть лучше, новое способно вычеркнуть старое…

Обедать решили втроём – никто не был против на словах. Идея – художника, но её воплощение зависело от них.

Вещи были собраны. Осталось лишь нажать на педаль газа – главное, знать с кем путь держать.

Рядом с Иллианом Анна вела себя осторожно. Нет тех слов…

Художник считал это правильным, и то, что Иллиан не пытался красиво завязать с ней диалог, тоже счёл верным решением. Если не желаешь с кем-то говорить, лучше ответить тому незначительной фразой, но художник желал докопаться до сути. Рыл глубокую яму и не жалел своих рук.

«В любом месте мира я не в своей тарелке, а в родном городе в своей, но эта тарелка мне не нравится!». Город Ирон был похож на его родной город, хоть и пытался казаться другим.

Хотел пойти в любимый Анной ресторан, но Иллиан не дал тому случиться.

–Зачем идти туда, где тебе скучно? – раскусил он художника. – В мире миллиарды шоу, лишь в единицах будет весело, нигде тебе не будет интересно…

Они пошли в другое место – более шумное, где легко можно помолчать. Однако, Иллиан лишь больше развязал язык.

Начал с того, что сказал: «Секрет любого языка в звучании!». Воскликнул это, словно иностранец. Всё так и есть – он не из их страны, но раньше он себя не выдавал.

–Пишу стихи в пять строк. Это, как пять пальцев! Шестой был бы лишним, а без пятого что-то не то!

–Надо же! – воскликнул художник сарказмом.

–Пятая строка это шаг выше. Она – недостающий элемент, добавляет простора для рифмы. Это следующий век.

Их обоих поразил его максимализм, но ответил лишь художник, попытавшись спустить того с небес.

–Не увидеть даль, не глядя в потолок!

Тот в ответ прочёл короткий стих в двадцать пять строк, который начал с фразы: «Я, конечно, хочу быть художником, но…». С «но» начиналась вторая строка, а, значит, и следующие строки об этом.

Спустить с небес не получилось, крепко ухватился за облака.

–Чувствуешь очищение от того, что отпустил это из души? – спросил художник, когда тот покончил со стихом, в котором перечислял все тяжести его дара!

–Нет.

–А зря! Чувствуй!

–Ещё, что посоветуешь? – ухмыльнулся отец.

–Язык, на котором мы говорим настолько богат, что звучание способно отразить любой смысл, потому легко отличить, где сарказм, а где лесть, где человек ноет о жизни, где жизнью хвалится…

У поэзии остался лишь один смысл – хранитель красоты. Красивая музыка умеет прикрыть корявые слова, и поэзия ступила на дорогу гибели, но дорога эта длинна – умирать можно бесконечно.

Художник больше бы и слова не сказал, но Иллиан прочёл стихотворение про мысль. Оно показалось художнику глупым, злым, возмутительным, высокомерным, лишённым красоты. Он не мог это оставить без ответа. Особенно, когда в конце стихотворения порезала слух фраза: «Это моя философия!». Услышав, засмеялся и получил жестокий взгляд, но художник его не боялся и уже наплевать, кто такой бродяга Иллиан. Возможно, он, как отец Люмуа – обычный путешественник и каждый день в дороге. Возможно, и другой он человек.

«Ничего в моей жизни не решишь ты!», – ошибочно счёл художник, говоря ему, что думает о стихотворении:

–Знаешь, кто-то завтра проснётся и прочтёт в микрофон свою мысль, чтоб её услышали другие. А потом ещё раз проснётся и озвучит другую мысль, и ещё, и ещё. Если все сочтут это философией, то не буду им противоречить, хоть и с этим я не соглашусь! Мы оба с тобой видели жизнь Данучи, где те же лица, что и у нас, рвут на части нищую планету…

Слова художника заставили напрячься и Анну, и Иллиана, но тот беспощадно продолжал:

–Раньше думал, что философия это вся жизнь, перемены мыслей и взглядов, не огрызки красноречия, а целостное сочинение. Я ошибся. Философия – это, когда ты всё можешь объяснить. Если не можешь, то ты, всего лишь, предполагаешь, а не глаголешь истину…

–Моя мысль не для всех. Взять, к примеру, тебя. – ответил на всё это Иллиан, и уши прислушались. – Ты ведь не сможешь понять, почему для всех моё имя звучит с ударением на третий слог, а для тебя на первый?!

Художник рассмеялся, показав, что ему безразлично на его имя.

–Твою мысль никто не поймёт! Долго придётся думать, а этого никто не любит! Она слишком длинна, никто не пойдёт такой длинной дорогой – мы все любим сокращать пути!

Арлстау намеренно желал убить в Иллиане искусство! Хотел убить едким словом, потому что уже понял, что философия его отца это лёгкий путь в тупик. «Не нужно миру слышать его мысли…» – думал художник, хоть знал, что так поступать нельзя! Нужно оставаться человеком!

Уже сегодняшним вечером пожалеет о каждом слове…

Ответ художнику не поэтичен, не этичен.

–Зачем мне творить для скупых?! – вспылил Иллиан, швырнув тетрадь о стол и растерзав взглядом художника. – Пусть лучше за строкой следят под лупой, чем глупостью планету загрязнять!

–Придумал себе псевдоним, Иллиан? – нежданно вмешалась в их диалог Анна, и в её глазах горела ненависть.

Обратилась к нему, ударив его имя в первый слог, будто бы желала отомстить за то, что назвал её Анастасией. Художник же видел в этом то, что она стоит горой за своего мужчину – поступает так, как он сам бы поступил.

–Зачем мне прославлять чужое имя? Назовусь собой, порадую свой Род! – ответил он, внезапно подобрев, и добавил, с теплом взглянув в глаза Анастасии. – Мы все хотим, чтоб находили нас в великих книгах, а не теленовостях. Все до единого! Все без исключения!

Последние две фразы произнёс, тыча пальцем в просторы стола, но слова, как волною ударили!

–В первом творении ты не прав! – продолжила она. – Думаю, каждый будет счастлив, если узнает, на что способна его душа, и быть художником, рисующим души – дорогого стоит! Это тебе не рвать планету на куски…

Красивый жест сопроводил её слова, и этим диалог их был окончен. Не стоит доказывать женщинам, что их мысль далека от идеала. От чего угодно пусть будет далека, но только не от идеала!

Агрессия художника вызвана ревностью. Она обоснована. «Нет, со стороны Анны ничего, кроме ненависти, к Иллиану нет. Но ненависть тоже чувство – её можно лишь вызвать, сама по себе не рождается!

Со стороны Иллиана чувствовал любовь к Анне, и это бесило, ужасно, невыносимо бесило! Это выводило из себя!

Из прошлого друга превращался в будущего врага, несмотря на то, что оказался настоящим отцом. Вот это временное пространство и изображено на его лице.

Даже пожалеть успел, что собрались втроём.

Затем гнев добавил решимости, и художник сделал свой выбор. Выбор был с уклоном в бесконечность. Почти у каждого душа это круг, а бесконечность способны создать лишь два круга…

Втроём возвращались в отель, но зайти в его двери втроём было не суждено.

Арлстау вычеркнул ожидания героев, идущих рядом с ним, и нежданно для обоих попросил Иллиана проводить Анну. Сказал им, что у него неотложные дела в других концах города. «Понимайте это, как хотите!» – добавил мысленно он.

Оба занервничали, но подозрительных вопросов не озвучили. Косые и обеспокоенные взгляды остановить его не в силах, и художник покинул их, оставив в недолгом смятении, которое обоих заставит действовать.

Затем они разошлись в разные стороны – никто из них в отель не собирался, у всех незавершённые дела – не только у художника…

Перед Арлстау знакомая лавочка, привычные для взгляда фонари, заезженное небо под ногами. Берег, как берег и не был он лазурным, ведь не обвенчан с историей, как все другие лазурные берега.

Но в эту секунду берег творил именно историю, ведь плескался волнами в мыслях художника и подталкивал его к решительным, непоправимым поступкам, которые не вычеркнуть и не поместить в острие меча.

Всеми мыслями он призывал того, кого недавно не желал ни видеть, ни встречать, но призванный спешить не собирался, словно ждал, чтобы художник передумал.

Переубедить молчанием сложно, даже самого ведомого, а художник уже яростно кричал всеми мыслями, забыв про вежливость: «Явись же ко мне!», и она явилась.

Как святость обручального были её глаза. Когда в них добро, они такие красивые, что художник, даже не поверил. И волосы распущены, и платье элегантно, и нежным голосом спросила:

–Так быстро понадобилась я?

Удивила такой переменой. Глядел на неё, как на что-то нежданное, новое и, даже близкое. Расцвела на глазах

«Видела бы сейчас всё это Анастасия, наверное, приревновала бы…» – думал художник, не зная о том, что в этот момент и Иллиан, и Анастасия и ещё тысяча глаз наблюдает за ним, как наблюдали и раньше за каждым его шагом, за каждой эмоцией на его лице!

–Мне нужна правда, – ответил он пришедшей.

–Тысячи демонов и тысячи ангелов защищают твою душу! – воскликнула она прежним, приятным голосом. – Одни приходят днём, другие ночью! Ангелы берегут тебя, не требуя платы, а демонам нужно платить. Огромного добра без капель зла не сотворить! Сам понимаешь…

Не этой правды желал художник, но за сказанное был благодарен. Открыла ему многое…

–Ты сказала мне: «Какая разница, сколько тебе жить, если ты умрёшь великим!», но я больше не желаю творить мир, хочу творить себя и свою жизнь…

Тысячи ушей прислушались, и девочка, зная это, перебила художника, остановила поток и потоп:

–Вижу, ты сам решил, для чего тебе дана жизнь! Уважаю таких людей! Одни сами решают, для чего им жизнь, и смыслом жизни становится их собственное решение; вторые понимают смысл своего существования, в следствии внешних факторов и ведомо идут по выдуманному смыслу, что называют судьбой; третьи же не знают для чего живут и не спешат узнать даже на пороге смерти. Когда жизнь имела смысл, то и смерть его приобретает. Кто живёт просто так, тот умрёт от случайности…

Сотни глаз видели эту девочку и не впервые. Они не понимали, откуда она появляется и из какого мира это существо, но записывали каждое, сказанное ею слово. К сожалению, или к счастью, никто не смог понять, кто эта девушка.

–А что для тебя быть великим? – решил убить свой интерес художник.

–О, – захохотала девочка, – не тому задаёшь ты свой хитрый вопрос. – Задай его моему сопернику.

–Его ответ на этот вопрос мне не интересен! – жёстко отрезал художник и добавил. – Мне нужен твой ответ!

–Для меня быть великим это, когда жизнь стоит передо мной на коленях и умоляет погубить её!

Её слова звучали жутко и не могли не зацепить.

–Кто же ты такая? – растерянно спросил художник, несмотря на то, что мальчик с золотыми волосами называл её братом, и страх нашёл дорогу в его душу.

–Если скажу своё имя, то, можно считать, расскажу тебе всё! Ты вызвал меня, чтобы поговорить об этом? Если да, то я пойду…

–Нет, – остановил её художник. – Хочу задать тебе другой вопрос – что нужно сделать, чтобы я смог разделить свой дар с другим человеком?

Гримаса на лице девушки изменилась, и в ней на задний план ушёл подвох. Была заинтригована настолько, что интрига вытеснила всё из её больших, карих глаз. Её ладони прижались друг к другу от предвкушения. Не ждала она такого поворота, а это для неё самое ценное!

–Такого художники ещё не делали, – восхищённо прохрипела она.

–То есть, ты не знаешь, как это сделать?

–Знаю.

–Откуда? – вспыхнул он, ничего не понимая. – Как ты можешь это знать, если ни один художник не совершал этого?

–Это не важно, поверь. – махнула она рукой и продолжила. – Ты человек, покинувший систему, для тебя нет понятий мера и время, и это твой конёк. Однако, в этом есть и минусы, ведь боль, что приносили тебе люди, также не имела меры и не зависела от стрелок часов. Боль всегда делает нас сильнее, и чем больше силы необходимо человеку для его пути, тем больше боли он испытает. Потому не видишь ты своей души, спрятал её ещё до того, как родился. Заранее знал, что, прежде чем увидеть свет, нужно пасть в пропасть и пропасть…

Ты и пал, и пропал, а теперь боишься одиночества. Ты жаждешь разделить с ней дар, потому что желаешь избежать боли. Считаешь, что, если она будет владеть тем же, что и ты, в этом будет её спасение, и твоя ноша, разделённая на двоих, станет легче! Двух зайцев без единого выстрела…

Все последние слова сказала специально для ушей Анастасии.

–Не боли я боюсь. – ответил обезоруженный художник. – Не хочу быть единственным в своём роде! Это не тяжкая ноша, но я в ней не нуждаюсь! Знаю, кто достоин моего дара, и раз я сам кудесник судьбы, то решение своё считаю истинным… Начал думать о себе и перестал о людях. Мне не важно, что они скажут о моей жизни, чем её очернят и что из неё вычеркнут – я сам уже вписал в их души больше, чем они себе могут представить! Сегодня для них я герой, но стоит хоть раз оступиться, все блага забудутся, и маленький кусочек злости будет расти с каждым днём в их сердцах до тех пор, пока они не начнут видеть во мне лишь одну тьму. Разве важно то, что думают о тебе те, кто тебя не знает? Думаю, нет…

–Очень скоро я припомню тебе эти слова, и открою истину о сказанном тобою, – воскликнула девочка, хитро улыбнувшись, и добавила, – и ты признаешь, что был не прав!

–Надеюсь, вопрос, который меня интересует, ты откроешь сейчас? – съязвил Арлстау.

–Да, но сначала ответь – готов ли ты отдать за свой дар жизнь?

–Да! – почти уверенно ответил он.

–А жизнь своих близких?

–Нет…

Краткость – когда не хочется о чём-то говорить, про родственность с талантом я не знаю.

–А как же душа памяти? – задела она за живое.

–Что спросишь у меня взамен? – перешёл он к делу.

–Взамен? – рассмеялась она. – У меня всё есть, я всех богаче во Вселенной! Тебе нечего мне дать, художник! Ты нищий, как жизнь! А что касается твоего вопроса – к сложным загадкам всегда подходят простые ответы.

–Не томи…

–У каждой души есть последний штрих, и лишь художник способен его продолжить, как ты сделаешь с душой памяти очень скоро, – промолвила девочка, но остановила слова, взглянула на реакцию и удовлетворённо продолжила. – Нарисуй душу человека, с которым собираешься делить свой дар, но в последний штрих вложи частицу своей души…

–Но как? – вспыхнул художник. – Я не вижу свою душу!

–Твоя душа не в этом мире, – поразила она словом. – Но ты часто её видишь. Почувствуй её и нарисуй. Тебе нужен лишь кусочек, всю душу целиком найти и не пытайся…

Девочка исчезла, а художник ещё долго топтался на одном месте и терзал себя размышлениями о том, как поступить – отпустить или навеки связать с собой! Выбор очевиден, но выбирать не ему.

Мучил вопрос: как избавиться от тысячи демонов, защищавших его душу, если его душа неизвестно где. Не мучил вопрос: как бы случайно не прогнать ангелов, что посвятили ему взмахи крыльев…

Придя в номер, не застал Анны, и переживания набросились, как стая волков. Именно волками, с острыми, огромными клыками художник их и представлял.

«Мне нужно слышать, что творю, потому тишину призываю!», – так он говорил, но сейчас тишина угнетала, давала шанс нежелательной мысли набрать оборот.

Пока ждал возлюбленную, вспоминал историю:

Один мальчишка шёл домой, и вечер наступал на пятки. Шаг был спокойным, но предчувствие нагоняло тревогу. Он оглянулся назад и побежал, что есть мочи, вперёд.

Сотни волков оказались за спиной. И не представить, насколько это страшно – видеть, как они рычат, как оголяют клыки, как глядят на тебя, как на мясо! И на сон всё это не похоже, потому приходится бежать быстрее!

Мыслей не было, как нашли они путь в его спокойный город – он лишь думал, как спастись, а волки гнались и гнались, хоть и не догоняли. Им это по силам, но всему своё время.

Добежал до дома мальчишка, забежал в свой двор, но услышал позади: «Постой!».

Мальчишка оглянулся и первым взглядом не узрел, кто произнёс слова. Перед ним стояли волки и были не одни. Позади них пленённые собаки и люди – в основном, старики.

–Ты не узнаёшь меня? – спросил волк, что стоял ближе к мальчишке, но испуганный разум мысли обходят стороной.

–Нет, – дрожащим голосом ответил мальчонка. – Волки для меня все на одно лицо.

–Я тот волк, которого ты отнёс в лес, когда у тебя появилась собака.

Мальчик вспомнил этот момент. В фантазии возникли грустные глаза волчонка не понимающего, за что с ним так. Слёзы побежали по щекам, и ответить что-то было сложно. Вина, вина, вина, но ведь иначе он не мог.

–Я научился говорить, как человек… – продолжил волк, но удивлённый мальчик перебил:

–Но как?

–Было обидно, что просил тебя не оставлять меня, а ты не понимал моего языка. Слишком сильно желал я сказать тебе это, слишком рьяно хотел покорить твой язык. Потому и свалилось с небес это чудо, хоть ни с кем не могу разделить я его.

–Ты хочешь убить меня? – спросил мальчик бесстрашно, и этим порадовал.

–Это не армия! – мотнул волк головой в сторону стаи, проигнорировав вопрос.

–А что же это?

–Я рассказал им всё, что знал о людях, точнее, о тебе, и они пожелали заменить людям собак…

–Пленив и собак, и людей?

–Это последствия, – мотнул он головой. – И в этом вся загвоздка.

–Поделись.

–Мы забежали стаей в соседний город, и мои братья решили проверить, прав ли я на счёт людей. Заходил в каждый двор и ставил ультиматум, что мы никого не тронем, если нам отдадут собаку или одного члена семьи. Никто не посмел отказать, кто-то отдавал надоевшего всем старика, оставляя собаку, что совсем не похожа на друга, а кто-то отдал собаку со слезами на глазах, прося у них прощение. Это заставило всех моих братьев передумать служить людям…

–А для чего ко мне пришёл?

–Задать вопрос.

–Что же с нами, людьми, творится, раз так поступаем со своими близкими?

–Нет, на этот вопрос я узнал ответ у этих стариков. Мне нужен ответ с твоих уст, что же такого в этих собаках, что её считают лучшим другом человека?

–Волк всегда похож на волка, а собака со временем становится похожа на человека, которого больше всего любит. Потому она лучший друг человека, его совершенная копия, во всём его понимающая. Не все собаки такие, но в твоём плену лишь те, кто способен быть другом и простить людям, что они их предали…

Волк собрался уйти, ничего не ответив, но поняв пустоту своей злости, а мальчишка ему прокричал:

–Не я виноват, что ты разозлился на мир! Отпусти, хотя бы стариков!

–Отпущу лишь собак, – ответил волк, – а старики пожелали остаться…

Двусмысленная история. Какой человек – такая собака…

Дверь отворилась и вошла Анна, стерев все смыслы прокрученной умом истории.

Сказать, что лицо её было печальным – ничего не сказать. Тоска съела глаза, красоту очертаний лица не узнать. Словно не Анна перед ним, а другой человек – далёкий, незнакомый и вовсе не родной. Но это всё блики иллюзии, оазис, пытающийся сбить с пути, нельзя такому доверять.

–Что случилось? – спросил растеряно художник.

–Я лгала тебе, любимый!

Её пристальный взгляд, полный сожаления пугал всё больше. Арлстау не желал услышать её секреты, но губы предательски спросили:

–В чём лгала?

–Во всём, кроме любви…

–Это простительно, – ответил он искренне, сглотнув комок переживания.

–Прежде чем услышишь правду, поверь мне сердцем, что я люблю тебя и готова на всё ради тебя!

От этих слов стало спокойнее, но готовность к любым секретам ещё не пришла. Всё-таки, в таком состоянии он видел её впервые. Конечно, главное, что любит, а секреты у каждого есть, но некоторые секреты способны разрушить всё, разорвать гармонию на кусочки, надкусить таинственную нить, что связывает двух людей. Чем крепче связь двух персонажей, тем сложнее восстановить её после разрушения.

–А я люблю тебя больше жизни! – воскликнул художник, не подумав о том, что такое Жизнь…

–Моё имя Анастасия. – начала она нервно, совершив глубокий выдох. – Я один из основателей тайной организации. Мир поделен на три части, и одной из них правлю я! Я и есть тот король мира, о котором поведали карты…