Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

–Мы находимся в яме. Здесь не безопасно! Под угрозой всё войско! – говорил уверенно он, затем огляделся и обратился непосредственно к Данучи. – Хоть это и место Богов, но всё Святое ты, как вижу, уже выпил.

Он взмахнул руками, указав на царство тишины, на отсутствие водопадов. Художнику этот жест не понравился, как и слово, брошенное им. Хотел высказать ему, но отвлекла карета. «Вот жизнь, да? Глядишь на всё и думаешь: да это всё фантастика, но мысли лишь о том, о чём не думал раньше…» …

Рыбака принесло на санях – это образно. Он был не рыбак, а забитый хромающей жизнью солдат. Да и сани не были санями. Просто, первая фраза отменно характеризует этого человека.

У него в руках свиток, в нём донесение. Протянул полководцу, но Данучи сказал:

–Не спеши.

Художник, будто ударил его по руке, и тот не знал, что делать, застыл на месте, да и полководец не решался руку протянуть. Для обоих повисла неловкая пауза. «Оба что ли струсили?», – подумал Данучи, но мысли не извлёк. – «Ничего, им простительно…».

–Умеешь читать? – спросил художник, глядя на солдата, как на плешь.

Солдат неуверенно кивнул в знак согласия, и этого было достаточно.

–Читай вслух, – приказал Данучи.

Тот не хотел, но не имел такого права, как ослушаться. Опустил глаза в ноги и прочёл все слова, что увидел впервые:

«Авры сожгли деревню художника, убили всех, кто в ней находился! Затем они уничтожили половину наших городов! Убили всех, кого увидели, не перед кем не дрогнуло их сердце! Их больше, чем мы думали. Их оказалось больше, чем людей, и все они идут в долину водопадов…».

После первой строки Данучи не слушал содержания письма. В нём уже закипела огненная ненависть к Алуару. Не за то, что тот себе позволил отомстить, а за то, что оказался ниже, чем думал о нём художник.

Не помнил семью, но было больно слышать, что их не стало. Их больше нет из-за него. В этом не винит он Алуара, в этом обвиняет лишь себя, но месть уготована обоим. Она уже затаилась в изувеченной временем душе, несмотря ни на что, не глядя на то, что ждёт его в будущем.

–Это ложь! – воскликнула девушка в сиреневом, и в глазах Данучи мелькнула надежда.

–Ты уверена? – спросил он её. – Почему же так красиво сыграно?

Полководец искал взглядом ту самую, с кем говорил художник, но её образ никогда для него не откроется. «Не достоин!», – по её горделивому мнению.

–С кем ты говоришь, художник? – спросил он растерянно.

Не посчитал нужным ответить, лишь жестом попросил всех превратиться в тишину, а девушка продолжила свою искренность:

–Не за тех ты воюешь, Данучи! Люди – не твой народ. Их пороки низменны, а твои высоки! Ты не помнишь своего детства, а я помню тебя с рождения…

–Продолжай…

–Ты родился среди авров, в городе, который вчера уничтожил, – с горечью продолжила она. – Тебе бы перейти на их сторону и жить покоем, а не бурями. Твоя душа сейчас на перекрёстке, но у тебя не три, а два пути. Либо люди, либо авры, нейтральным быть не дано.

У неё получилось удивить лишь Арлстау, но Данучи ей не поверил: «Лучше бы она остановилась на фразе: «Это ложь!».».

–Тебе здесь не место, – обидел её словом безрукий художник.

–Кому здесь не место, так это ему! – ответила она, указав пальцем на Иллиана, который никак не смог бы догадаться, что говорят о нём, ведь не видел её и не слышал.

Если в третьем фрагменте всё для него было ясно, то в четвёртом ничего не мог понять, потому что не всё готово для него открыться – оказалось, что мало кто ему здесь рад!

–Почему ему не место здесь? – спросил наигранно Данучи так, чтоб каждый подумал, что он спросил про него.

Подмигнул своему двойнику, чем пуще всех озадачил. «С одним духом говорит, другого слушает!» – подумали люди

–Потому что он опаснее любого Алуара, – поделилась Жизнь.

Но этим художников не удивить. Они и так видят, что Алуар и Иллиан, как небо и земля. Он им не страшен, не видят в нём врага. Тогда она добавила:

–И вчера, и сегодня он тебя путает, сбивает с истинных мыслей.

Этим словом ударила в сердце художника Данучи, Арлстау был сдержан, пусть и задумался.

Всегда он думал лишь о том, о чём не думать невозможно!

–Три знака на лице Алуара, – продолжил Данучи и столкнулся взглядом с Иллианом, а затем с Арлстау. – Это случайный нюанс моей истории, или он присутствует у всех?

Иллиан бы многое отдал, чтобы услышать ответ на его вопрос, но он из тех людей, с кем судьба очень любит играться!

–У всех, – ответила она. – Лишь отец художника рождается с ними. Он может направить художника, но идти рядом с ним сам себе запрещает. Ты начал рано рисовать, благодаря Алуару и создавал такие души, какие ни один художник не поймёт! Ты восемь лет держал в узде свой дар! Пошёл четырнадцатый год, и ты заставил Алуара выпустить тебя из клетки, на волю, ведь так хотел жить среди тех, кто похож на тебя, но ты авр душой – не получилось у тебя дышать среди похожих. Ты желал поделиться с ними всем, чем они не владеют…

Остановила слово, не горела его продолжать, хоть за ним начиналось всё важное, а Данучи не желал всё это слушать, в отличии от своего двойника.

Девушка взглянула на Иллиана, затем на Арлстау и сказала тому горько и без трепета:

–Он тебя бросил до того, как ты родился, потому так поздно начал рисовать, и в том, что руки потерял, его вина!

Так легко осудила, что даже сказать ей больше нечего. Правда, как ледяной душ!

Данучи не верил, что Алуар ему отец, что в том городе, что вчера он стёр, находился его родной дом. Это было слишком для него. Однако, сверлил взглядом Иллиана, пытаясь разглядеть сходства с самим собой, хоть и видел в нём лишь того, кто бросит его в следующей жизни на произвол судьбы!

Арлстау же поверил словам девушки – нашёл объяснения многим моментам, что не укладывались в разуме ни спать, ни отдыхать, ночами лишь мешали и мечтать, и думать.

–А для чего здесь он? – спросил Данучи, махнув головой в сторону своего двойника.

Так бесцеремонно!

Полководец и Анастасия переглянулись – оба решили, что Данучи окончательно свихнулся, лишился рассудка и начал бредить. «Трое это перебор!» – думали они. Поверить в это было проще, чем в то, что его окружило море приведений…

Но всё не так. Всё видит остро он, хоть всё и видится ему дремучим лесом.

–Раз здесь, значит, надо кому-то! В этом мире он не может говорить, но рисовать способен, а ты уже нет, Данучи. Врагами быть друг другу вы не можете, хоть в чём-то безусловно вы соперники, и никто, кроме вас, соперником вам быть не способен…

После таких слов, обычно, глядят друг на друга иначе. Арлстау не ведал, решится ли исполнить просьбу Данучи. Данучи же не знал, сможет ли о чём-то попросить его…

Если бы не авры, об этом бы и думали, и в этом бы летали!

Их появление вызвало в войске волнение, что было схоже с лавиной. Писк быстро вырос до гула. Заставил всех героев обоих миров обернуться, вновь посмотреть назад, вновь увидеть плоды своих творений!

Войско авров бежало на них с разъярёнными лицами, каких не было у них никогда! Злость, наконец, коснулась их очертаний, и люди дрогнули! Раньше боялись её отсутствия в их лицах, а оказалось, что зря. Парадокс…

Вера в победу была потеряна, когда над долиной застыл летающий объект формой тарелки, и люди затаили свой вздох – каждый из них подумал, что сейчас же умрёт. Даже полководец, даже его дочь, смотря в небо, видели в нём смерть…

Не пожелал Данучи преклониться перед кем-то. Тем более, перед другим художником. На него смотрели все, чего-то ждали от него, а он молчал и сам ждал, что будет дальше.

Затем раздались крики ужаса по всей долине, ведь змеи выбрались из ямы и смотрят на людей, как на добычу, и шарят в слабых душах, как враги.

Казалось, что люди окружены, но, как бы не так! Змеи никого не тронули, поползли в сторону бегущих авров на радость полководцу.

Никто их об этом не просил, ни один из присутствующих. Лишь полководец и видел в них надежду, хоть не такой её он представлял.

Для Данучи же они – третий разум…

Прошла минута, и два разума друг напротив друга. Авры не знали, как быть – впервые видели этих существ с мудрыми, но ледяными глазами и не понимали, что делать – бежать от них или сразиться.

Одни шипят, готовы наброситься, другие глядят им в глаза и не шевелятся. Гипнозом это не назвать, скорее, помутнение, но авры почувствовали горечь поражения, а полководец начал рано купаться в победе.

Кто из них ударит первым, никто не сомневался. Змеи, не спеша, но приближались.

Одна подползла слишком близко. Подняла голову, посмотрела в глаза Алуара, подготовила мощный прыжок и прыгнула в него, желая порвать его горло!

Арлстау и Иллиан лишь успели увидеть, как на летающем объекте зажёгся красный свет, затем раздался глухой выстрел, и всех ослепила вспышка алого цвета!

Авры впервые использовали оружие…

-–

Сегодня Арлстау начнёт допускать мысль, что всю жизнь ему смотреть на жизнь Данучи, что она никогда не закончится и стариком будет глядеть на сотые фрагменты его жизни. Доля истины есть в его домыслах, но только лишь доля…

Молчание повисло в светлой комнате, молчание не воодушевляло. Оно было присуще художнику, но не свойственно Иллиану. Однако, тот настойчиво молчал, как и после третьего фрагмента.

«Знает ли он, что я ему сын? Судьба нас свела или он намерено со мной столкнулся? Что Иллиан, что Анна познакомились одинаково – столкновение и проявление высокой эмоций. Эмоции, правда, у них разные, но в этих людях слишком много общего, и не похожи они ни на кого из мною встреченных, далеки они чем-то от них…».

Так знакомились в позапрошлом веке, когда перед глазами видели лишь свою жизнь. Тогда не было экранов, в которых улыбались жизни таких людей, что своя жизнь становилась неинтересной…

–Когда узнал, что я твой сын? – спросил, решив схватить за горло своего отца, хоть и не чувствовал, знает тот или нет.

Хотел задать вопрос об Анне, но не решился. Вопрос звучал: «Видел ли он их вместе или они давно знакомы?!», но не дано ему нарушить молчаливых нот.

Иллиан не отступил, не проявил страха, хотя по тону понял, что в жизнь Данучи его уже не пригласят. Пора забыть, что снова будут крылья.

–Ты что-то слышал, чего не слышал я?

–Только отец художника рождается с такими символами. На твоём лице изображён не твой путь, а мой!

Последней фразой поранил сердце, сделал больно, задел его художник за живое. Иллиан всегда считал себя особенным и добился всего, благодаря собою выдуманной иллюзии, а, оказалось, ошибся – родился с чужой дорогой на лице!

–У всех художников один и тот же путь? – спросил он с раздражением, не веря собственному сыну. – Вы все арестанты судьбы, в которой лишены выбора?

Защитная реакция, ведь впереди предстоят оправдания, почему бросил его и всех своих детей, а это для него самая тяжкая из всех нош, что он нёс.

–Три символа это и есть выбор! Либо война, либо мир, либо стать посредственным…

–Это не только твой выбор, а каждого человека…

–Когда узнал, что я – твой сын? – повторил художник вопрос, но более резко.

–У меня много детей, – начал он тихо своё откровение, но сразу же поразил. – Больше тысячи!

–Зачем? – не понимал художник, присев на край кровати.

–Да я всю жизнь живу чужими предсказаниями…

–И как же оно звучало? Разбросай по миру тысячи детей? – с сарказмом, но с горечью спросил художник, с отвращением глядя на отца.

–«Художник, рисующий души, никогда не родится, если у него не будет тысячи братьев и сестёр.». Всё лишь потому, чтобы Родиной твоей был весь мир…

–Как узнал, что именно ты должен быть мне отцом?

–Однажды, я покажу тебе место, которое удивит больше, чем весь мир! – заявил громко он. – И ты сам всё поймёшь. Лишь взгляд, и ты увидишь, как я однажды понял, как нужно в нашем мире жить…

«Уже на два вопроса не ответил. Не пора ли закончить диалог?», – но столько мыслей он не может сказать вслух!

–Что с моими братьями и сёстрами? – спросил художник, поднявшись с кровати и, глядя сверху вниз на Иллиана, успевшего сесть в кресло.

–Они ярые сторонники твоего искусства, хоть и не догадываются, почему! – ответил честно он и решил ответить на первый, заданный художником, вопрос. – Я понял, что ты художник за день до того, как ты потерял руки.

–Раньше, чем я? – поразился Арлстау.

–Хоть бросил всех детей, но наблюдал за ними. В тебе проснулась сила! Я её чувствовал – она была в твоих руках! Никогда не видел столько силы в одном человеке, словно ты забрал её у всех, кого встретил за короткую жизнь. Ты не мог проснуться, потому что не был готов к ней! Я не знаю, сколько ты должен был спать, но я разбудил тебя и, как оказалось, зря! Не прошло и часа, как ты лишился всей силы и обеих рук, и в этом лишь моя вина…

Откровение дотронулось до струн души. Цепляют такие слова, несмотря на то, что руки уже вернулись. Арлстау считал их чужими, и от догадок, кому они принадлежат, было неприятно!

–Кто моя мама?

–Умерла при родах.

–А как я оказался в той семье, которая меня воспитала?

–Этого я не знаю, – ответил тот честно.

Привёл художника в чувства, но правда была горькой, царапала душу. Художнику было неприятно узнать, каков его настоящий отец! «Нет, ты мне не отец! Мой отец меня воспитал, мой отец не помнит, что я у него есть!».

–Кто ты такой? – спросил Арлстау тоном, что смотрит свысока.

–Можно сказать, что никто…

Не солгал, но и правда ни о чём не сказала.

–Для чего ты со мной? – надавил художник вопросом.

–Чтобы не был один…

–Ты играешь со мной каждым словом! – воскликнул Арлстау, вспомнив игры Алуара.

На глазах Иллиан стал похож на старика – худого и грустного, беззащитного. Лицо скривилось, стало чёрствым и не изменились его черты, когда начал делиться своей, возможно, и первой, настоящей откровенностью.

–Почти всё, что я рассказал о себе это ложь, – начал он, взяв ноты выше. – Но не всё.

Затем глотнул воздуха и рассказал кусочек жизни:

–Однажды, я приехал в один маленький город. Он был нищий и слепой, ничего не умеющий, ничего не знающий о том, что происходит в мире! И я не стал кричать громких речей, не призывал людей верить в меня. Просто, молча, не бросая слов, начал править этим местом. Это был, всего лишь, маленький кусочек плоти Земли, но он рос, благодаря стараниям одного человека, и стал огромным, а потом и вовсе стал всем континентом. Ты можешь себе это представить?

–Могу.

–Уже через век, для других поколений твои души станут бесценными! Но, лишь через век – душам надо окрепнуть. Пусть у тебя, хоть сильнейшая энергетика в мире, ошибок жизни не избежать. На становление всего нужно время…

–Я творю добро, чтобы искупить грехи, а, что делаешь ты? – задал художник едкий вопрос, на который не нужен ответ.

–Часто о нашу жизнь спотыкаются люди, похожие на нас, и мы наивно радуемся этому, слепо приравниваем их к счастью, но это не всегда так, как мы видим! У каждого человека, рано или поздно, в жизни происходит переломный момент, когда он остаётся один во всём мире, и к нему, как по воле небес, приходит настолько похожий на него человек, что все предыдущие, родные души кажутся далёкими, и всё, кроме пришедшего, примеряет второстепенное значение. Глаза становятся слепыми, уши непослушными, а разум пустым и невесомым…

–Ты говоришь об Анне? – прервал его исповедь художник, не выдержав откровения. – Или о себе?

–Кто-то заходит в жизнь намеренно помочь, а кто-то навредить, – продолжил он, словно не слышал вопроса об Анне. – Любовь приходит к человеку, когда он к ней готов. В переломные моменты жизни, когда весь мир против тебя, когда ты о любви и мысли позволить не можешь, любовь не приходит.

–А что приходит?

–Испытание, а выдуманная любовь становится наказанием. Не пройдя испытание, ты будешь ненавидеть жизнь. Я не желаю тебе этого! Люди любят говорить, что Бог не посылает нам испытаний, которые мы не в силах выдержать. Однако, мало кто их выдерживает и постепенно падает вниз! В переломный момент жизни человек получает испытание, которое на грани его сил, а, порою, и в разы выше этой грани! Человек, либо сдаётся и катится вниз, либо перешагивает свою грань, и после неё он сможет всё…

–Ты справился со своим испытанием?

–Нет.

–То есть, ты катишься вниз?

–Да.

«Неожиданно. А я-то думал, что ты можешь всё!».

–У тебя рана, которая не заживает, у тебя память, которая не забывает! – поставил свой вердикт художник.

«Таким сочетанием опасно владеть.». Чувство беспокойства дотронулось души. Художник всех учил не предавать душу беспокойствам, а сам то не способен противостоять ему, и предчувствие какое-то прорезается, рвётся наружу, но лица его не разобрать, не изобразить. Да и Иллиан произнёс страшную фразу перед тем, как раздался стук в дверь:

–Я понимаю тех людей, которые горят убить руками, но миром правит тот, чьё оружие сильнее…

Арлстау поспешил открыть дверь, надеясь, что за дверью она, несмотря на то, что час их встречи ещё не наступил, и надежда не подвела.

–Привет, – прошептала Анна и сделала соскучившийся вид.

Нет резона задавать вопрос, как нашла нужную дверь, раз в этом городе она, как королева, и у двери нет смысла мяться. Художник позволил ей войти, предвкушая раскрытие загадки её личности, хоть и присутствовал страх перед разочарованием, но дальнейшим очарованием.

Люди вечно стоят перед закрытыми дверями, потому что не желают искать ключей во внутреннем кармане, но она отыскала их в первый же вечер, покопавшись ладонью в груди.

И вечность ожидания ей точно не грозит, хотя, как знать…

–Ты не один? – встревоженно спросила девушка, зайдя в прихожую.

–Нет, – ответил художник и добавил. – С другом…

Желал взглянуть на их реакцию, когда столкнутся взглядами, но оба не подали вида, что знакомы, стоило Анне войти в широкую комнату.

Иллиан, даже не был удивлён ей, несмотря на то, что минуту назад видел эту девушку в жизни Данучи. Смотрел на неё, как на красавицу, но не более.

Арлстау стало неловко, и он решил их скорее представить друг другу.

–Знакомься, Анна, это Иллиан. Иллиан, это Анна.

–Очень прия…

–Может быть, Анастасия? – не дал ей закончить Иллиан, застав всех врасплох этой фразой.

–Почему Анастасия? – спросила она безразлично, попытавшись стереть неловкость со всех лиц.

–Иллиан, будь милостив, нам очень нужно провести этот вечер вдвоём. – мягко ответил за него художник.

Испугался правды в последний момент, ещё не был к ней готов. Сомневался, что настоящее имя Анны – Анастасия. «У всех героев ведь разные имена. Как у неё может быть одно имя в обоих мирах, раз, даже у меня оно меняется?!». Наивный…

Иллиан сделал вид, что не обиделся. Понял всё – что с этой девушкой Арлстау губит вечера, а сейчас погубит и ночь.

Лишь выходя за дверь, тихо-тихо сказал, чтобы был аккуратнее и в конце назвал его сыном.

Последнее слово не сблизило, а оттолкнуло. Напомнило, как полководец сказал Данучи, что тот ему единственный друг, но Иллиан не полководец! Иллиан слаб к тому, что отрицает – ему возможно указать место, но не узнать, что у него на уме…

–Объяснишь мне? – спросила Анна, как только дверь захлопнулась.

Она уже сидела на кровати, скрестив ножки и ждала своего возлюбленного. Лишь сейчас Арлстау обратил внимание, во что была одета его женщина, как высоки каблуки, как выразительно тело под натиском чёрного, покрытого драгоценными камнями, платья. Мешковатость не оголяла колен, но не стесняла красоту, и вместо ответа на вопрос художник позволил себе полюбоваться ею. «Был бы я художником, то воспел тебя – лёгким, летним дождиком взмахом акварели, глазки золотистые в центре полотна. Жаль, портреты рисовать я не умею…».

Он бы побоялся нарисовать её душу, но, если бы она только попросила, то, возможно, не смог бы устоять…

В ответ на её вопрос рассказал ей про Данучи – про всё, что увидел в четырёх фрагментах, про всё, на что повлиял, и к чему это всё привело. Она слушала всё очень тщательно, вздыхала и плакала. Когда услышала про город, лишившийся души, думала не сможет остановить слёз. Ей так было жаль Алуара, когда представляла, как тот стоит на коленях и льёт слёзы над убитой душою, что, даже к Иллиану отнеслась с пониманием…

Пыталась разобраться, что значит для него Данучи, способен ли он продолжить путь без него или не остановится, пока не увидит конец! Да и самой увидеть жизнь другого художника захотелось…

Перед нею открылись несколько вариантов развития и их общей судьбы – одни были через чур счастливыми, другие слишком печальными. Одни – её желания, другие – её страхи.

Одно знала точно, что её выбор может решить судьбу её художника. Однако, своими истинными мыслями так и не поделилась с ним – они бы всё испортили. «Я расскажу ему всё, но только не сейчас!», – лгала она себе, ведь всё и не расскажешь…

Осыпались все поцелуи от таких мыслей, и поднять их не хочется…

–Давай, уедем отсюда! – прошептала она тихо, без вида, что что-то случилось.

–Когда? – спросил, не мешкая.

–Завтра.

–Знаешь, почему хочу жить в мыслях людей? – перевёл диалог в иное русло, взглядом подтвердив, что завтра они покинут этот город навсегда и покинут его вдвоём…

–Почему?

–Обо мне не плохо говорится без меня! Я, порою, слышу, что они молвят и, знаешь, всё не так уж и плохо! В мире у экранов миллиарды художников, рисующих души, и с разных полюсов Земли пишут друг другу, что они художники, и кто-то им, даже верит. Знаешь, что это значит?

–Что?

–Не художник для них, а кумир.

–Кумир всего мира? Не так уж и плохо, – пожала плечами она.

Художник швырнул на стол валет пик, и взгляд Анны себя выдал. Художник на глазах загонял её в тупик.

–Это я! – воскликнул он, но сбил тон, швыряя вторую карту. – Но в этом мире есть и король.

Когда вторая карта упала на стол, у Анны скатилась слеза, но была не замечена, ведь художник весь в картах.

–Но ничего со мной не сможет сделать! – продолжил Арлстау, растягивая слова. – Ведь, как он без меня? Думаю, он сам это понимает…

–А если король не один? – спросила она, предвкушая ответ, и художник бросил две карты, но выпали две двойки.

«Что они значат? Двадцать второй век?». Художник цокнул на них, отложил в сторону карты и ответил:

–То придётся решать.

–Решать, за кого ты?

–Решать, за кого я – это война!

–А что тогда?

–Казнить или помиловать, к сожалению. Видимо, так устроена жизнь…

–Кто знает. – ответила она, будто знает, хотя заметно занервничала.

–Я не уйду из этого мира, пока не сделаю его лучше! Если король – полководец, то я останусь навсегда!

От слова «полководец» веки дрогнули, от слова «навсегда» вздохнула с облегчением, а художник закончил:

–Я знаю, что это лишь половина моего пути, и всё интересное лишь впереди! Я знаю, что ты моя вторая половина, потому вторую половину пути лишь с тобой!

Это было искренне – настолько, что всё в её груди горело, и чувства вырывались наружу, желая осчастливить художника!

Ночь будет полна любви, не нужны ей ураган и стужа! Страсть – всего лишь химия, способная убить. Её желание – быть во власти. Кто выпустит зверя наружу, тот, можно сказать, проиграл – и себе, и любви…

Ушёл в душ. Она открыла сумку. Вынула телефон. Увидела два сообщения. По щеке проскользнула слеза, на щеке и решила остаться. Комок горечи проглочен, и дрожащие пальцы писали ответ обоим абонентам: «Я УБЬЮ ХУДОЖНИКА ЗАВТРА!» …

Глава 8 У

сказок тоже есть конец…

«Завтра способно не настать, если отложить его однажды навсегда. Я понял, всего лишь, одну фишку. Всего лишь, одну и не больше, но я могу каждого из вас ею покорить! Способен покорить и себя! Я вижу всё, что происходит за моей спиною. Я не слепой. Чувства имеют глаза. Название может значить что-то для чего-то, но не более…»

Для себя он мечтал, а теперь ему это не вкусно. То же самое хочется с ней. Без неё уже нет здесь искусства, в глубине без неё только пусто, как средь тысяч прохожих людей…

«Слияние энергий, и мы уже парим, и говорим друг другу: это космос!». Её губы, как достояние. Заставить помолчать – как должное. И что-то между ними происходит, что не для наших уст – им также, как всему, не нравится лишь точность объяснений..».

Трепещал над вкуснейшей красавицей, боготворил её россыпью чувств. Полюбил в ней ту, что его обожает и ту, что отрицает это.

Ночь была буйной, но ничего её не омрачило. Раскрытость окон не в силах охладить тот жар, что создаёт любовь. Не налюбоваться, не насытиться.

Засыпать и просыпаться с ней оказалось счастьем, но будет ли он чувствовать его каждое утро?!

Утром рассказала, что ему приснилось, хотя сна он не помнил, но поверил в каждое её слово.