Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Меч потерял черноту, он стал серым, он был из камня. «Что же натворил Данучи? Как же отомстил за то, что его лишили рук?», – размышлял Арлстау и сразу вспомнил о своём мече.

Стянул рубашку и повернулся спиной к Иллиану.

–Меч на месте?

–Его нет, – ответил тот растерянно и подошёл ближе, чтобы рассмотреть новый рисунок.

–Вместо меча крылья? – на выдохе спросил Арлстау.

–Да.

Иллиан ничего не понимал, глядел на красиво нарисованные, чёрные крылья, что протянули свой путь от лопаток до локтей и думал: «Неужели, он взлетит?!». Арлстау же всё понимал, но ничего не озвучил.

Художник выбрал крылья, а не меч, а сейчас рассматривал два символа на лице Иллиана: птицу и наконечник стрелы, и о чём-то размышлял. Мысли зашли далеко…

–Художник, – отвлёк его Иллиан.

–Что?

–Не возникало ли у тебя желания, рассказать всему миру о созданных тобою душах?

–Они уже нарисованы, их уже не исправить, – ошибочно заметил тот. – Зачем мне обсуждать то, что уже создано?! Я весь в мыслях о том, что нарисовать ещё…

–Помнишь, ты спросил меня о Родине…

–Помню и что?

–Тебе ведь нужен весь мир…

–Это правда, без этого никак, – повторил он чужие слова. – Поверь, это необходимо!

–А что ты хочешь с ним сделать? – спросил он так, словно это для него самое важное.

–Увидишь… – интригующе ответил художник и продолжил, указывая пальцем в душу силуэта. -Там, в полотне ты увидишь то, что даст ответы на весь век твоей жизни.

–Заинтриговал! – воскликнул Иллиан, чуть ли не рыча от предвкушения.

–Всё. Пойдём.

–Стой, стой. Подожди…

–Без этого я не узнаю ничего о своём даре! Нечего ждать!

–Откуда ты это знаешь? Может, тебе и не нужно знать о предыдущем художнике! Знания ведь не всегда полезны!

–Нужно, – уверенно ответил Арлстау, изнывавший от предвкушения. – И тебе это нужно знать!

Нацарапал вопрос на листке, что был предназначен для Алуара, смял его в одной руке, а другой с силой схватил руку Иллиана, и пронзил полотно десятью пальцами, потянув за собой, на другую планету…

-–

История Данучи: Фрагмент третий.

На сто шагов вперед…

Они летели в пропасть, а затем над городом – так близко, что могли различить все оттенки горных пород, насытивших его поверхность. Преимуществом отличался гранит, а алмазы были клеем.

Арлстау изучал глазами красоту, а Иллиан кричал от восторга, ведь он летел на высоте трёх километров. Крик был, конечно же, беззвучен.

На этот раз полёт был недолгим. Словно у обоих отказали «крылья», и они рухнули вниз с мыслями, что сейчас разобьются. Поверхность уже близко, они закрыли глаза, но пролетели сквозь неё, подобно призракам. Затем падение сквозь город, и приземление в бедном храме – в том же самом моменте, в каком Арлстау покинул Данучи.

Он всё также стоял на коленях с отрубленными руками. Кровь била фонтаном и желала полностью покинуть художника. Один из авров подбежал к нему с раскалённой пластиной в руках, будто знал о случившемся заранее, и обжёг ею руки художника. От его крика было больно, и эхо пролетело по всему городу, заставило каждого авра остановиться и оглянуться назад.

Иллиан глядел на Данучи раскрытыми глазами, и во взгляде чувствовалась вина, но не за увиденное, а за содеянное собой.

–Зачем? Зачем ты это сделал, сын мой? – вопрошал в ужасе Алуар.

Руки сжимали собственную, безволосую голову, словно прикрывали её от стыда, в глазах страх и нет былой уверенности, что всё будет так, как он сам того желает.

–Он хотел убить тебя! – огрызнулся тот. – Я не мог этого допустить!

–Он бы не убил…

–Убей его, – вмешался в диалог разъярённый Донучи. – Убей своего сына!

Арлстау не знал, кому сейчас дарить свой взгляд – главным героям этой «сказки» или Иллиану, что находился в очарованном смятении. Взгляд его друга также метался во все стороны, пытаясь везде поспеть и во всём разобраться – и на татуировки Алуара, и на стоящего на коленях Данучи, что был копией Арлстау, и на самого Арлстау. В его глазах были вопросы: «Где я? Что здесь происходит? Кто все эти люди и нелюди?», но не в тех глазах искал ответы, Арлстау сам в этом мире лишь гость.

Алуар и сын его, словно окаменели после слов Данучи, как и все, кто находился в храме. Сейчас в их лицах было больше от человека, чем от авра.

–Я пришёл дать шанс вашему народу, – продолжил Данучи, глядя в глаза Алуара. – Мне нужна была лишь твоя жизнь. Ты для меня враг, Алуар, а не твой гордый народ! Без тебя война закончится…

–Без меня они станут рабами, – перебил его Алуар, но слов покалеченного художника ничем не остановить.

–Теперь я уничтожу весь твой народ, – захрипел тот жутким шёпотом, сделал паузу и добавил, – если ты не убьёшь своего сына! Выбирай – народ или Род…

Лицо Данучи было жутким, он был готов разорвать на кусочки настоятеля, но такая месть для него ничтожна и неполноценна. Видеть, как тот думает, убить сына или нет – это месть, а отнять жизнь – это предоставить новый путь.

Алуар, действительно, думал над его предложением. Он хорошо изучил Данучи ещё во время их первой встречи, пол века назад и знал, раз тот бросил слова, поддавшись инстинкту, то их подберёт и исполнит.

В глазах боль, на сердце слёзы, а Данучи, как на зло, толкал его к бездне:

–Ну же, реши, что для тебя важнее – народ твой или ты сам!

Кто-то поднёс к его рукам кинжал, пальцы схватили его. Губы дрожали, не желали что-то говорить.

Сын не верил глазам, но видел в отце своём решимость. Жизнь сына меньше для него, чем жизнь народа. Жизнь сына для него – так много, а перед сложным выбором не значит ничего.

–Нет! Не смей! – закричал женский голос, и все обернулись.

Кричала жена Алуара, что появилась с тех же дверей, в которые вошёл Данучи. Седина в волосах, морщины на лице, её серые глаза тускнели – любому взгляду будет видно, что пережила многое.

Она взглянула на Данучи с любовью, и тот такому взгляду удивлён. Не узнавал её женственные черты, но что-то в нём щёлкнуло, проснулась на время человечность.

–Нет! – закричала она всем своим ужасом, когда Алуар замахнулся кинжалом, чтобы убить сына за его ошибку, и Данучи не позволил ему этого сделать.

–Остановись, – сказал он тихо, смотря куда-то в сторону. – Видишь, ничем вы не лучше людей, хоть и пытаетесь такими казаться.

Арлстау проследил за взглядом и стало страшно. «Неужели, опять нарушил ход его истории?!», ведь взгляд Данучи был направлен в Иллиана, и Иллиан это видел – бесстрашный человек испытывал страх от взгляда художника этого мира.

«Может быть, он решил, что в моей реальности человек с татуировками мне друг, раз пришёл со мной?!», – раскинул мыслями Арлстау.

Алуару было стыдно. Жена глядела на него с ненавистью, сын с непониманием. «Неужели, не нашёл ты иного выбора?», – спрашивали его глаза, а глаза Алуара отвечали: «Я и не искал…».

–Мне нужен лекарь, – властным голосом Данучи прервал семейные взгляды.

Спустя пятнадцать минут он сидел на столе в круглой комнате без единого угла. Комната была насыщена запахом медицины – мало кому приятен, но неприятным быть не может. Белые стены, стол, два кресла, кушетка, шкаф, напичканный лекарствами – вот и всё, что здесь есть.

В комнате находилось пятеро, но двое из них думали, что их трое.

–Ты ответишь за это, – прорычал Данучи, бешено глядя в глаза Иллиана, но обращаясь к Алуару. – И весь город ответит за твой поступок!

Иллиана пробивала дрожь. Видимо, примерил слова на себя!

–Не надо искать оправдание тому, что ты и так собирался сделать! – спокойно ответил Алуар, не показав и молекулы страха.

Казалось, что лекарь их вовсе не смущал, что могут говорить при нём о гибели народа, а сам целитель так был бледен, желал измазать ядом руки художника, не горел желанием лечить его. Наверное, каждый, кто был сегодня в храме желал ему смерти, даже жена Алуара, не смотря на любовь, что блеснула в её глазах.

–Видит Бог, я не знал, что собираюсь сделать, ты сам мне подсказал, – ответил Данучи без прежней ненависти, теперь уже глядя в глаза Арлстау, который протянул ему записку с вопросом, предназначенным для Алуара.

Алуар для него, словно не существовал, а тот ведь подбирал слова, искал нужные ключи, чтобы открыть дверь в запертое сердце художника, но не имел права их найти. Решился дотронуться до Данучи, но сразу же отдёрнул руку.

–Ты очень холодный, – сделал неуместное заключение он.

–Я не могу быть тёплым, когда в меня бросают лёд! – резко отрезал Данучи и задал вопрос, что написан его двойником. – Почему вы бьётесь на мечах? Почему не изобрели оружие, что уничтожит человека навсегда?

–Вы бьётесь на мечах, мы отвечаем тем же, – немедля, ответил настоятель. – Я знаю, как изобрести оружие, которое одним движением пальца уничтожит человечество, но, если я это сделаю, то, можно считать, что весь мир наш погиб. Наш прогресс направлен на то, чтобы жизнь была приятней и интереснее, а не на то, чем её быстрее уничтожить…

Данучи переглянулся с Арлстау и понял, что тот восхищён ответом Алуара, но сам ещё не был удовлетворен.

–Почему не поделитесь с нами теми чудесами, что изобрели?

–Вы сами к этому придёте через тысячи лет, когда будете готовы. Сейчас это опасно, потому что вы постоянно желаете воевать! Вам нельзя доверять прогресс!

–Ты отнял часть моей души! – не унимался Данучи. – Такова цена моих рук! Я хочу, чтобы ты поделился с людьми своими знаниями!

–Не могу! – покачал тот мудрой головой. – Это одно и то же, что поставить точку на всём мире. Ты ведь знаешь, как выглядит душа моего народа?

–Знаю.

–Не задумывался, почему она такая израненная?

–Нет.

–Не думал о том, почему нас так мало?

–Думал.

–И к чему привели мысли?

–Ни к чему.

Ответы разочаровывали, но Алуар не сдавался. Он знал, кто решает судьбу мира – не правители, не полководцы, а художник, который видит души, и ему нельзя уступать.

–Я тоже ничего не помнил о тебе, пока меч не попал в твои руки. Как только это случилось, я вспомнил всё. О войне я никогда не забывал, а десять лет назад вспомнили и другие – те, кто родился до того, как её не стало. Несколько человек решали, кого ненавидеть миллионам, хотя ни люди, ни мы не делаем друг другу ничего плохого. Просто, живём – мы здесь, вы там. – он сделал намеренную паузу и продолжил. – Ни раз среди людей рождались тираны, желающие владеть всем миром. Ты только представь – целый мир, в котором поместились миллионы, принадлежит одному. Так не должно быть – не поровну ведь, совсем не поровну. Наш народ спасал ни раз весь мир от таких тиранов, а вы, всё равно, жаждали нас уничтожить, будто губили мы вас, а не спасали. Не заслуживаем мы такой участи! Мы ваши спасители, а не враги…

–Ты говорил про меч, – перебил его несвязную, сбивчивую речь Данучи.

–И…

–Расскажи, что знаешь о нём.

–А что знаешь ты?

–Мой тесть нашёл его в овраге, и началась война, если верить словам моей жены. После смерти тестя, меч достался ей. Остального не помню…

–А об этом каким образом помнишь?

–Записано в моём дневнике. Сам понимаешь, для чего мне дневник. Но это лишь знания. Я, всего лишь, знаю, что у меня есть семья, но отсутствие воспоминаний затупляет все чувства, и я не могу к ним вернуться, пока сами не придут ко мне…

Алуар заметно оживился. Это был его шанс, ведь Данучи, возможно, мог что-то записать из их прошлой встречи.

–А с какого года начинается твой дневник? – спросил он с надеждой.

–Зря надеешься,– усмехнулся художник. – Дневник начинается с событий двадцатилетней давности. Вылил всю ненависть к своей предыдущей жене, она сожгла мой дневник, и я ушёл из дома бродить по планете.

Данучи не желал вдаваться в подробности, потому продолжил о мече.

–Меч не проигрывает сражений, но сегодня я проиграл!

–Он проигрывает твою душу, а не сражения! – громко воскликнул Алуар. – Ты ведь знаешь, как выглядела твоя душа до потери рук?

–Не знаю, – ответил Данучи, а в глазах вспыхнула надежда, что сейчас он это узнает.

–Теперь она выглядит иначе, – лишь ответил Алуар, растоптав надежду на ответ на самый важный вопрос.

Данучи ждал хоть какого-нибудь продолжения, но Алуар продолжил о мече:

–В твоём мече душа войны, она заточена и просится на волю.

–А как она в нём оказалась?

–Ты зашёл в наш город, как хозяин и желал стереть его с лица планеты…

–Почему передумал?

–Узнал, что я… – Алуар так хотел сказать правду, но не мог обжечься второй раз из-за неё и поэтому солгал, быть может, этим погубив свой город. – Узнал, что я на половину человек.

Молчание. Данучи пытался примерить на себя сказанное, но что-то не клеилось. «Видимо, он снова лжёт. Легенда говорила об этом, она записана в моём дневнике, но я-то вижу, что в Алуаре не течёт кровь человека, но я-то понял, что все легенды об аврах – ложь!».

–Да, я слышал о такой легенде, – подыграл ему Данучи, – но сомневаюсь, что из-за этого я мог остановиться.

–Твоё право.

–Почему именно клинок, не понимаю? – недоумевал художник. – Как это возможно – душу заточить в металле?

Алуар достал кинжал – острый, как бритва. В нём плавала чья-то душа, похожая на дым, но она не сияла, она еле дышала, словно была готова умереть. В эту секунду все глаза смотрели в серый дым и не понимали, как душа попала в кинжал.

Арлстау превратился в уши, внимал каждое слово, сказанное Алуаром.

–Ты нарисовал душу тумана, что плавает в наших местах. Он не мешал нам видеть, но мешал жить…

–Чем? – сразу же прервал его Данучи, и правильно сделал – эта история должна быть шире.

–В него нельзя заходить одному. Если зайдёшь в туман с кем-то, то найдёшь дорогу назад, а тех, кто заходил в него один, никто никогда после не видел. Если верить легендам, они до сих пор бродят в тумане, став частью его. Когда ты прозрел от своего дара, первым делом ты хотел помочь нам с туманом, желал изгнать его из здешних мест, но у тебя не получилось. Ты нарисовал его душу, но она не покорилась, не пожелала идти у тебя на поводу…

–Нет, не верю! Это невозможно! – зарычал он искренне. – Любая нарисованная мной душа – это мой раб, творящий то, что я пожелаю!

–Поверь, я пытался убедить тебя, говорил о том, что мы ещё это не проверили, но ты ведь художник, тебе виднее – получилось или нет. Ты был в бешенстве – для тебя это было подобно поражению. «Как же так?!», – ты кричал на весь свет, – «Почему из всех душ именно эта не послушна?!». Ты посчитал, что твой дар предал тебя, схватил свой кинжал и вонзил его в душу! – настоятель сделал ещё одну намеренную паузу и завершил сказанное. – С тех пор она в нём. Я посчитал и, живя в этом тумане, до сих пор считаю, что ты убил его душу.

–А что посчитал я?

–Не знаю, не успел спросить.

–Туман ведь здесь, он никуда не исчез. Почему убил то?

–Потому что он потерял свою суть. Теперь мы можем ходить в нём по одиночке, но от этого мы стали другими. Если раньше мы лишь желали остановить войну, боролись за мир, то теперь половина из нас жаждет мести, желает дать отпор человеку, хоть и на лицах наших это не написано.

Данучи по-прежнему был спокоен, а Арлстау задыхался от ужаса: «Неужели так легко убить любую душу, словно это тело? Достаточно, пронзить ножом. Что же я наделал?! Зачем я оставил душу памяти – вдруг, кто-то убьёт её…».

–То есть, вы стали, как мы?

–Не думаю, что все из вас хотят нас уничтожить. Один человек внушил это, кто-то поверил, кто-то, просто, идёт за теми, кто поверил.

–То есть, душу войны я, – сделал паузу и продолжил, – убил по той же причине?

–Душу войны убил я, – удивил всех Алуар.

–Почему? – спросил Данучи, даже не пытаясь скрыть удивление.

–Ты нарисовал эту черноту на белом полотне, чтобы её никогда не было в нашем мире. Твой дар, хоть и извилист, но прост. Что вложишь – то и получишь. Ты вложил в душу слишком непосильное для твоего дара, ты нарушил что-то такое, что даже выше законов мироздания. Решив убить войну, ты ранил смерть. Я уверен, так оно и есть. Когда закончил, ты улыбнулся и сказал: «У меня получилось!» …

–А потом? – на выдохе спросил Данучи, да и никто в комнате не дышал, слушая Алуара, даже лекарь замер и превратился в ухо.

–Ты изменился в лице, такого страха я ещё не видел. Ты забился в угол и кричал, и плакал, ты умолял меня прогнать её. Тебе было всего четырнадцать, твой дар ещё не был выше войны. Ты сходил с ума на глазах, и я тебя спас, дал тебе второй шанс…

–Кого я просил прогнать? – спросил Данучи, как ему казалось, бесстрастно, а у самого жевалки на лице ходили ходуном.

–Я не знаю, кто она или он. Ты лишился рассудка, видел в комнате то, чего я не видел, называл увиденное разными именами, неизвестными мне – они были и мужскими и женскими. Какая-то сила, что правит войной, оказалась выше твоего дара.

–Не может быть! – настаивал художник.

–Как не может, если ты сейчас, в эту секунду намерен уничтожить мой народ? Думаешь, этого желаешь лично ты?!

–Ты пронзил душу войны, чтобы спасти меня?

–Да, чтобы спасти!

–Это был твой меч?

–Да, твоим мечом убивать не имею права!

–Что было дальше?

–Сталь засияла на миг и потемнела на вечность. Почерневший меч упал на пол, а полотно вновь стало чистым. Я посмотрел на тебя, зажавшегося в углу и не понимал, кто ты. Ты выглядел, как авр, но я видел тебя впервые. Забыл тебя, а не войну. Твой взгляд означал то же самое – ты не помнил меня. Ты выбежал из комнаты, и больше я тебя не видел. Я взял в руки чёрный меч, который тоже увидел впервые, и мне было страшно глядеть на эту темноту. Казалось, что в нём всё зло нашей планеты, которое никто не должен был увидеть. Позже, в своих покоях обнаружил кинжал, и его я видел впервые. Не понимал, что происходит, но позже понял, ведь никто в мире не знал слова «война». Весь мир забыл, что такое война, но не я, хоть и забыл про существование художника вместе со всеми. Представляешь, какую шутку сыграла память?

Правда оказалась неожиданной. Все, молча, размышляли об услышанном – даже гости из другого мира. На вопрос Алуара никто не ответил, и он продолжил:

–Честно, мне понравился этот мир, в котором никто не помнил слова «война». Настолько понравился, что я решил пожертвовать собой ради него, лишь бы мир никогда не вспомнил о войне, ведь я то чувствовал, что загадка кроется в чёрном мече, что, благодаря ему никто не помнит о войне. Я пошёл в туман один, хотел заблудиться в нём и стать его частью, но этого не происходило, вновь и вновь возвращался домой – «проклятье» тумана было снято. Тогда я нашёл самый глубокий овраг, вырыл в нём неглубокую яму и закопал в неё меч. Сейчас жалею об этом. Твоя жена права – когда её отец нашёл меч, тогда и началась война, тогда и вспомнили о ней все, кто жил в то время. Когда меч попал в твои руки, я вспомнил и тебя, и обо всём, что мы с тобой творили…

Сам же Данучи продолжал творить молчание, но, наконец, поверил Алуару, да и все, кто здесь был, поверил ему.

–Почему, не смотря на беспамятство, твой дар лишь растёт? – спросил он художника.

–У дара своя память, – ответил тот без колебаний. – Главное, считать себя достойным дара, ведь я его заслужил, а никто другой. У каждого, – сделал паузу, – человека есть светлая и тёмная стороны. У каждого есть, нет исключений – кто будет ангелом, а кто демоном решится после смерти. Смотрел на тьму свою, что накопил за годы жизни, и говорил себе: «Куда ты лезешь?». Затем смотрел на свет, которым не был обделён, и думал: «Да плевать мне на всю эту темноту! Достоин я дара, достоин!». Кто меня осудит за это? Ты видел судей? Их лица, как камень, их лица скупы и бездушны!

Закончил слова гневом, а Алуар спросил не смело:

–Почему не постарел?

–Не знаю. Наверное, потому что не хочу этого!

Повисла долгая пауза, каждый погряз в собственные воспоминания. Тишину, как ни странно, оборвал Данучи.

–В моём дневнике записана одна фраза. Не помню, чьи это слова: «Раз тебя смогли удивить, значит, тебя победили.», но лишь сейчас я их понимаю…

–Это мои слова, – с улыбкой промолвил Алуар.

Он почувствовал, что, наконец, достучался до художника.

–Я не могу тебе вернуть рук, – с чувством вины воскликнул настоятель, не зная, что сказать ещё, – но, надеюсь, что мы встретимся в следующей жизни, и я искуплю вину перед тобой!

После этой фразы Арлстау и Иллиан переглянулись, и это не осталось незамеченным. Арлстау не сомневался – хоть Данучи уже не помнит их первую встречу, но она записана в его дневнике, и он точно не забыл в нём упомянуть, что у Арлстау были искусственные руки, а теперь они вновь настоящие.

Данучи спрыгнул со стола и начал приближаться к гостям, заглядывая к каждому из них в глаза.

–Вы друзья? – обратился он к ним, чего они не ожидали, но кивнули в ответ, хоть и сделали это растерянно.

–Или враги?! – пробурчал он про себя, уже отвернувшись от них.

–С кем это ты? – спросил ничего не понимающий Алуар.

–Перед закатом, – воскликнул в ответ Данучи.

–Что перед закатом?

–Оставь меня до заката, мне нужно побыть одному. За полчаса до заката постучи в мою дверь, и я её открою…

–Спасибо, – прошептал настоятель и покинул художника, оставив наедине с собственными ангелами и демонами.

Данучи дал ему надежду. Дал надежду не словом, а тоном, которым произнёс слова, и настоятель покинул комнату счастливым. Глупо надеяться только на тон, но надежда слепа, как вера и любовь…

Ангелы души художника имели шанс победить, но им чего-то не хватало для победы. Когда человеку не хватает воздуха, он открывает окно, когда не хватает сил, он ищет покоя, а, когда он не знает, чего ему не хватает, он заходит в тупик и совершает далёкие от его ума поступки, в которых блага не найдёт ни один искатель.

Аккорды его мыслей тяжело дышали, а сами мысли невпопад брели. Дорога ими выбрана пустая, и, как бы не хотелось им свернуть, у них лишь получался пируэт. Что-то светлое они для себя решили, но тёмное отменять не желали!

Алуар думает, что знает, что к закату предпримет Данучи, но это не так. Художник хотел бы обойтись без жертв, но, разве, такое бывает?!

Данучи долго размышлял над «убийством» душ. Чем дольше длилась мысль, тем дальше уводила от истины. «Душу тумана убил я своими руками, и туман, действительно, умер, от него осталась лишь оболочка, и серый дым в кинжале тоже мёртв, несмотря на то, что чуточку сияет. Душу войны пытался убить Алуар и нанёс лишь ранение, заточил в клетку, из которой легко управлять. Наверное, лишь я могу убить, а остальные, просто, могут лишь заточить в хрупкую клетку!»

Дал подслушать Арлстау эти мысли, бормоча их под нос, и тому становилось полегче, ведь, судя по ним, не каждый может убить душу, а только он. Но то, что случилось с Данучи из-за попытки Алуара убить душу войны, врагу бы не пожелал. «Надо бережней хранить все нарисованные души. Мало ли кому придёт в голову пронзить кинжалом мой шедевр…», – это были мысли вслух Арлстау.

Данучи, словно услышал их, будто подумал о них и ответил:

–Когда рисуешь душу, ты можешь вложить в неё всё, что только пожелает твоя фантазия, а, когда убиваешь, последствия не зависят от нас. Лишь смерть решает, каковы будут последствия от твоего убийства. Так что, если решишься убить чью-то душу, обратись к смерти и попроси её быть милостивой…

От слов Данучи по телу пробежала дрожь, но не успели разогнаться. Для гостей прошла лишь секунда, для Данучи несколько часов. Последнее, что они увидели, так это то, что Данучи держал в зубах кисть и что-то дорисовывал в душу города.

«Ого. Любую душу можно исправить!», – успел подумать Арлстау о новом открытии и перенёсся вместе с Иллианом в другое место…

За несколько минут до заката Алуар стоял вместе с ним на чердаке невысокого храма. Здесь стеклянная крыша, сквозь неё видно верхнюю часть города, но Данучи глядел в маленькое окошко, из которого видно центральную улицу.

Для Арлстау чердак был напоминанием его комнаты, которую он решился покинуть. Но это не спальня, а библиотека.

Здесь воздух был свежее и вызывал в Данучи воодушевление. Почему люди говорят «Воу», когда восхищаются? Потому что воодушевление.

Он гордо стоял с чёрным мечом за спиною и улыбался, что было, довольно-таки, бестактно в данной ситуации, ведь другому было не до улыбки.

Алуар держал в дрожащих пальцах раненый листок, на котором поместилась душа его города, смотрел в него и думал, что же он таит, зачем художник велел держать его в руках…

–И что ты вложил в неё? – спросил он, наконец.

–Выбор, – улыбнулся Данучи, но тут же перевёл тему, как показалось Алуару, но это не так. – Ты никогда не задумывался уйти вместе со своим народом из этого города – туда, где нет туманов, где вы смогли бы жить также, как все?

–Нет.

–Почему?