Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Художник загрустил, вспомнив о тех, кого считал грязью, а Иллиан засмеялся, вспомнив тех же самых, но из его жизни. Смех не был наделён чистотой, в нём ноты жалости, но груз Иллиана не удержался на сильных плечах и рухнул. Однако, в словах была неуверенность в этом:

–Сложно наступать на будущее, имея скверное прошлое.

–Не важно, кем ты был вчера! Важно, кто ты сегодня, а ещё важнее, кем ты будешь для людей, когда тебя не станет!

–Да ты ещё и философ, – улыбнулся ему друг. – А ничего, что люди залили грязью жизнь каждого великого, лишь стоило тому умереть?! И дня не проходит, как из горя делают шоу, а тот ответить ведь не может…

–Деньги. Возможно, дело в них…

–Ну-ну! – усмехнулся Иллиан! – Были бы там, действительно, деньги, но они за копейки суть свою позорят! Люди, в основном, воняют бесплатно…

Художник ответил не сразу, подбирал слова. Самому было не по себе от того, как бывают жестоки люди, но грела мысль, что таких мало.

–Мало с кем делюсь мыслями. В основном, сам с собой! Рано мысль в моей голове повзрослела. Поступками чудил, пока был взрослым мыслью, но, если бы ко мне в детстве пришёл Боженька и сказал, что смысл моей жизни в том, что я буду ненавидеть и поливать грязью людей и этим лишь зацеплюсь за Олимп, то я бы не испугался уйти сразу же, в эту же секунду закончить свою жизнь!

–А я вот, нежданно, негаданно, полюбил читать грязные истории про людей, несмотря на то, что вдохновляют достижения!

–И что чувствовал?

–Что я лучше, чем они! – признался он честно.

–Но ведь это не так…

–Не так!

–И считал, что тебе позволительно всё, что они творили?

–Да.

–Несмотря на то, что почти всё, что сказано о них – не правда?

–Да.

В этот момент, художнику захотелось, однажды, сорвать все маски с людей, но не так, чтобы все видели их истинные лица, а так, чтобы они сами всё увидели в себе и начали жить иначе, грея в сердце добро, а не озлобленность на несправедливость.

–Так и думал, – тихо ответил Арлстау и спросил. – Кто твоя Родина?

–Моя Родина – каждый мой шаг.

Художник промолчал, для него Родина это не весь мир, а страна, в которой он родился, в которой люди будут гордиться им. Хотя и мир весь он любил, и нет для него такого уголочка, который смог бы возненавидеть!

Иллиан вытащил колоду старых карт и со всей серьёзностью спросил:

–Хочешь, погадаю?

–Шутишь?

–Нет.

–Когда узнаёшь будущее, время делает всё, чтобы поменять все расклады. Я, как и ты, не хочу узнавать, что меня ждёт!

–Эти карты не скажут о твоём будущем, они лишь подскажут, кто ты! Вытяни одну и сам убедишься…

Не поверил ему, но рискнул и вытащил карту, просунув пальцы в глубь колоды, посчитав первую карту пропастью.

Перед глазами загорелый валет пик. Кудри чёрные, очи грозные, взгляд убийственный. Художник не дрогнул от этой мрачной карты, но было в ней что-то сомнительное для него!

–Ты из тех людей, – начал Иллиан, с презрением глядя на карту, – кто говорит людям: «Ещё не вечер!», а позже с лёгкостью промолвит: «Прости, уже вечер прошёл!». Одному тебе быть всю долгую, сонную жизнь…

Иллиан молвил голосом, не желающим добра, и это встряхнуло художника. «Может быть, он и есть мой невидимый враг?», – раскинул мыслями он.

–Нет, я не буду один, – ответил спокойно, хотя в душе буря, в душе ураган. – Продолжай…

–Валет пик не король и не туз, у которых тысячи дорог. У тебя их, лишь две, но ты можешь ступать по обеим дорогам!

–Это как?

–В первой ты невидимый враг для самого себя! – воскликнул отчаянно, и художник поверил, очнулся от иллюзии, перевернул все значимые мысли, а Иллиан продолжил. – В первой дороге ты вор, ты мошенник, используешь всё, что вокруг тебя – и людей, и зверей, и искусство! Во второй дороге ты духовный правитель, искупитель грехов, кудесник правды! Для тебя правда важнее любой монеты, но правда губительна…

–Мне надо выбрать? – спросил художник всё также спокойно, без дрожи, без шорохов.

–Чаще всего надо пройти путь первого, чтобы познать себя второго и принести людям дар в виде прозрения! Главное, не задержаться на первой дороге. Это, как отношения с женщиной…

–В смысле? – не понял его художник лишь, потому что глаза собеседника горели, в них пылали ревность и злость.

–Любые отношения начинаются, либо поздно, либо рано, а вовремя и не бывает. Но лучше рано, чем поздно – хоть какой-то огонёк и нет шанса задержаться на первой дороге…

«Он пытается меня запутать!» – уверенно решил художник, не обратив внимание на присутствие логики в его словах.

–А знаешь почему у тебя такая жизнь? – с долей ехидства спросил Арлстау.

–Почему?

–Потому что ты не хочешь жить, ты устал от жизни. Когда человек намеренно вредит себе и своему здоровью, с каждым днём его жизнь лишь хуже, с каждым часом смерть откладывает его конец…

Следующие несколько дней художник больше проводил со своей избранницей Анной, а не с верным попутчиком Иллианом, которым был, мягко сказать, не доволен.

Изучал две половины города иными глазами, ведь всё в них виделось теперь иначе. Когда люди парами, мир выглядит краше. Третью половину города не трогал – в ней настоящее, а это не интересно, в ней волки, а волки это страшно.

Художник баловал Анну сладостями и цветами, улыбками и шутками, прикосновениями и объятиями, но губ её манящих не вкушал. Она была похожа на запретный плод, и для такого события, как поцелуй, он желал совершить для неё кое-что особенное, чего бы она никогда не посмела забыть, как бы не попыталась. Но примет ли она эту особенность или сбежит, содрогнувшись от неизведанного?!

Знал, что не оправдает ожиданий такой женщины, как бы не старался, но одновременно понимал, что может подарить ей то, что невозможно ожидать.

С ней он стал добрее, рассудительней и ответственней. По крайней мере, на встречи не опаздывал. У них появилась своя фишка, под названием «До сегодня!» – так они прощались, потому что момент прощания случался лишь после полуночи.

Она запоминала его спонтанности, старалась умилять каждым жестом, и это было в новинку для него. Обычно, красивые женщины никак не желают себя проявлять рядом с мужчиной, потому остаются лишь с теми, кто любит биться о глухие стены, с теми, с кем любовь невозможна.

Объяснение её поведения одно: «Её сердце широко, как море, а душа, как преданный причал. Если отдаёт, то без остатка; если забирает, то лишь самое ценное!».

Но было в ней и то, что далеко от понимания художника. Столько образов в ней, столько лиц, и все противоречат друг другу. Это, как сострадание перемешать с жестокостью и сделать из них одно целое.

–Невозможно!

–Вот и она человек, который не может быть возможен!

В ней была интрига!

Художнику не по душе девушки-интриганки, хотя многим нравятся такие. Но он видел в этом что-то ненастоящее. «Интрига это ведь игра, даже слова эти похожи!», но Анне суждено было стать исключением.

«Это мой неизведанный космос! Творца я прошу, чтобы было не поздно. В сердечке мороз и денёчек морозный, и как бы к земле не примёрз. Борюсь между теплом и холодом, в итоге выбирая тёплый лёд.». Просьбу Творцу можно объяснить лишь последним диалогом с Иллианом – не было бы его, не было бы и просьбы…

Сегодня скрипачи собрались в единую стаю с барабанщиками. Сегодня праздник, сегодня все безумны, и музыка завораживала, как мастер-кукловод. Каждый играл свою мелодию, и получалось волшебство. Весь город танцевал, и Арлстау с Анной тоже, хоть оба не любили танцевать. Они танцевали в сторонке, легонько прижимаясь телами друг к другу и были похожи на птиц, а не на жужжащих комаров.

Люди, как птицы. Одни воробышки, другие синицы, а есть и попугаи, запоминающие фразы, находящие способы их вовремя вставлять. Почему-то всех сильнее орёл, и даже ворон своей мудростью его сразить не сможет.

Во время танца чётче чуял аромат взаимности. Для Анны художник был родным, и в этом он не мог ошибиться. Есть музыка, под которую мечтаешь, есть музыка, которую поёшь, а под эту только танцевать и смотреть в глаза родному человеку. Раз танцует с ним, значит, близок он ей…

Ближе к вечеру ему пришло в голову, что многими мыслями, которыми он поделился с ней, она уже владела, словно слышала не впервые. Это было странно, от этого был немного уязвлён, но этой слабостью делиться не желал. Делиться хотелось другим, уж точно не подозрениями, которые умеют лишь рушить, а не созидать.

–В твоём сердце Бог оставил что-то, чтобы мне, наверно, показать. Самолёты ищут, где взлетать. Ты искатель искренней заботы! – сказал он ей зачем-то, когда ноги пришли к её дому.

«Почему заботы?» – задумалась она, но ответила:

–Красиво.

Сейчас она стояла в его тёмно-лиловом пиджаке, приобретённом сегодня среди роз и тюльпанов. Прильнула головою к груди, слушала стук переполненного сердца и искренне не желала отпускать художника до завтра. Какое бы счастье не приготовил он ей в завтрашнем дне, день сегодняшний выпустить из рук она была не готова. Ценила она каждый прожитый день, как никто другой, будто ей осталось не так много…

Он вдыхал её запах, аромат звёзд и космоса. Её кожа была пропитана этим городом, его цветами, фонарями, «небом под ногами», озером, что формой одуванчика. Анна – любовь, чувства, полёт, мечтания, красивый танец, песня, которую хочется слушать и слушать, и петь вместе с нею о счастье.

Каждое свидание с ней, как первое, а это бесценно…

–Почему ты глядишь на людей, как из космоса? – спросил её художник, вспомнив насколько свысока смотрела на прохожих, хоть и относилась к ним с теплом.

Она не поняла вопроса и молчала, потому Арлстау его облегчил:

–Причина в крыльях или в невесомости?

–Наверное, и в том, и в другом, – не подумав, ответила она.

–Это невозможно! Крылья с невесомостью несовместимы! Это, как луну покорить ногами.

Оба рассмеялись, оба посмотрели на луну, оба задумались, долетит ли когда-нибудь человек до неё, или это так и останется мечтой.

–Ты замечал, – зашептала она ему искренне, – что, когда у человека случается беда и он оступается, его только грызут, ему лишь дарят укоры, и никто его от души не поддержит, кроме семьи?

Первой мыслью Арлстау было то, что она что-то знает о душе памяти, но мысль была с позором изгнана из ослеплённого разума.

–У тебя что-то случилось? – ответил он вопросом.

–Нет.

–Замечал и ни раз. Остальные, либо молчат, либо осуждают, делая этим только хуже и больнее, обламывая крылья, замедляя полёт.

–Как думаешь, так будет всегда? Человек всегда будет таким?

–Думаю, скоро в нашем мире всё изменится, – прошептал он с надеждой.

–В лучшую сторону или вновь не повезёт?

–Нам же с тобой повезло этой осенью, – улыбнулся ей художник. – Почему бы и нашему миру не отыскать во Вселенной везения?!

Ей почему-то стало грустно от его слов, и она отлипла от груди, попытавшись спрятать свои чёрные очи. Впервые художник увидел в её огромных, карих глазах необъяснимое в эту секунду чувство вины.

–Что с тобой? – забеспокоился он, а в мыслях зазвучало: «Неужели, опять судьба играет со мною в игры?!».

–Ничего, – ответила она. – Просто, вспомнила о своей семье.

–А где твоя семья?

–Её уже нет, я осталась одна, и всё бы отдала, чтобы побыть с ними хотя бы вечерок.

Художнику стало стыдно за себя, что он лишился семьи ради дара. Решил рассказать ей историю – про семью, про кукол и кукловода. Не знает почему, но именно эту историю так захотелось рассказать, что не удержать слов, не связать их тугими канатами, хоть и ни к месту она и не вовремя, как он сам посчитал, потому рассказывал её быстро, без остановок:

–Жила на земле одна девушка, и цель её была править всем, что её окружало. Половину времени провела с колдунами, половину с собой. Свою первую семью потеряла, вторую создать было сложно. Спутников жизни выбирала слабых, чтобы легче управлять. Муж, как очарованный, дети рождались мёртвыми. Первый, второй, третий, четвёртый – все мертвы. И нет остановиться, но она не чувствовала вины. Затем подряд два сына – живые, здоровые. Вроде бы любит их, но правит ими. Тоже стали марионетками в руках жестокого кукловода. Странно, да? А для неё нормально. Жена первого сына была слабой девочкой, легко поддалась чарам свекрови, а вот жена второго очень сильна и красотой своей заставляла завидовать. Годами добивался этой девушки младший сын, ведь был не красив и не ухожен, ничего не было в нём примечательного и интересного. Помогла настойчивость. В итоге, все куклы лицом к свекрови, а жена второго сына спиной, и спина не похожа на куклу. Ух, как это её злило! Всё делала, чтобы они развелись, но годы шли, а у неё ничего не получалось…

Наконец, он остановился от силы эмоций, поняв, что своей историей пересказывает начало жизни девушки, что стоит рядом с ним. Хотел закончить на этом историю, но она сказала:

–Продолжай.

–Сильная девушка боролась, несмотря на то, что уже через год поняла, что живёт с обычной, очарованной куклой. Не понимала, для чего ей эта борьба, но боролась. Просыпалась ночью, а рядом с ней в постели, словно не живой человек, не природой слеплен, а чьими-то нитками. Каждую ночь её муж превращался в куклу, а жена укрывала его одеялом, чтобы не смотреть в пустоту его прикрытых глаз. Двое детей за двадцать лет, два сына – красивы и умны, ненавидели бабулю, ведь она пыталась отнять у них всё, она желала их сделать куклами, но тех мама научила защищаться. Когда родилась третья дочка, жена бросила мужа. Она не победила кукловода, ведь победив его, ты станешь им, но ушла победителем, ведь знала, что эти дети это всё, о чём она мечтала…

Художник замолчал, глаза упали в озеро и искупались в нём. Думал, почему эту историю рассказал так скомкано, сумбурно…

Анна зарыдала, а художник не понял её слёз.

–Что с тобой?

–Это история моего рождения!

–Не может быть! – не поверил он ей.

–А где ты нашёл эту историю?

–Придумал…

Взглянула восхищением в его глаза и спросила дрожащим голосом.

–У истории есть продолжение?

–Есть.

–В ней судьба кукловода?

–Да.

–Расскажи.

–Через год после её ухода кукловод разбогател и впервые к нему пришла мысль совершить добро. Нет, она не желала сделать из кукол людей, лишь преподнесла миру небольшое пожертвование. Но, как только деньги коснулись добра, куклы стали людьми, и кукловод остался один, потеряв все богатства. Купила себе грязную хижину на сдачу и жила в ней одна пару десятков лет, пытаясь найти новых кукол, но молодость покинула её, и ничего не получилось…

Продолжение истории Анне понравилось, хоть и ждала другого конца для кукловода. «Как он угадал?!», – думала она, но вопрос её риторический.

–Скоро мне нужно будет уехать, – со стыдом в голосе промолвила она, и вновь художник не понял: «Почему стыд?».

–Что-то случилось?

–Работа.

«Что за работа? Рисовать другой город?», – подумал он, но не озвучил.

–Значит, я брошусь за тобой в погоню! – воскликнул он громко, но без восторга!

Она мягко посмотрела в него, а глаза заслезились. Что за эмоции в них, было сложно понять. Предчувствие художника металось из стороны в сторону и не могло выбрать своё истинное место, словно истина присутствовала везде – и в печальных опасениях, и в счастливых мыслях. «Необычно…».

–Ты невероятный, – ласково шепнула она.

–Нет, это ты невероятная! – запротиворечил он.

Поцелуй в угол губ немного скрасил грустные ноты завершающегося вечера, и художник отправился в отель на том же электрокаре и той же дорогой.

–До сегодня, – сказал он ей, садясь в машину.

–До сегодня, – ответила она, грустно улыбнувшись.

«До сегодня» – их фишка, и пусть она есть у многих, но у них она особенная и пахнет любовью. Тот, кто творит историю, способен полюбить лишь такого же. Других не полюбишь, а, если и полюбишь, то на время.

Дорога плыла дольше обычного, будто колёса специально не спешили, чтобы голова как следует подумала о поведении Анны. Только вот, сердце мешало думать голове, ведь то, что между ними – Любовь! Даже художником не надо быть, чтобы понять, когда она взаимна, когда нет…

Красота города уже не казалась такой совершенной, из-за печали о любви, фонари не чтили оригинальность, звёзды под ногами не заслуживали восхищённого взгляда, а цветы не благоухали.

Любовь слепа, и взгляд глядит под слепыми углами не только на любимого человека, но и на весь мир, что окружает любовь. Оковы окажутся похожи на свободу, яма покажется вершиной, а нож спасением, и, как бы разум не скулил, сильнее будет сердце. Чувства это не рациональность, не повседневность, и даже великие умы будут счастливы хотя бы миг побыть слепыми.

Художник зашёл в свой номер, зная, что в нём его ждёт Иллиан, готовый рассказать ему о всей насыщенности и удивительности сегодняшнего дня. Сам оставил ему ключ, предвидя, что совершит этим вечером.

Стоило Арлстау поделиться тем, что он задумал сделать завтра, как все рассказы его друга были позабыты и спрятаны в надёжные углы.

Иллиан быстрыми шагами мерил комнату из стороны в сторону и до сих пор не мог поверить в услышанное. Слова художника были для него немыслимыми, за гранью фантазии и за пределами чувств.

–Ты серьёзно? – переспросил он в который раз.

–Да.

–Вот это да!!! – закричал он обезумевший от неведомых чувств. – И всё это ради какого-то поцелуя?

–Ради первого поцелуя, – уточнил художник, подняв вверх указательный палец, на котором сверкал серебряный перстень.

Перстень был подарен Анастасией сегодня в девять вечера, а он, будто чувствуя её намерение, принёс ей в этот вечер совершенное колье, за которое отдал четверть своего состояния. Это безумие – оно чаще не бывает оправдано…

–Ты хоть понимаешь, ты хоть понимаешь, – восторженно голосил Иллиан и не мог скрыть своего, собственного безумия, – ты ведь всю серую жизнь нашей планеты вычеркнешь навсегда, и всё это из-за одного поцелуя!

–Я всё понимаю, и готов ко всем ударам судьбы.

–Да какие удары, тебя вся планета на руках носить будет, – отмахнулся его друг.

–Ты плохо знаешь нашу планету.

–Ты влюбился, парень! Ты, однозначно, влюбился!

–Нет, – отмахнулся теперь уже художник, и жест был пропитан ложью.

–Ага, верю-верю, – бросил Иллиан в ответ сарказмом, а потом, наконец-то, к нему приплыла правильная мысль, и он продолжил в другом тоне. – Лес зарыдал сразу же, как ты нарисовал его душу, храм исцелил тебя не сразу. Как же ты угадаешь время, в которое произойдёт твоё новое чудо?

–Вот в этом тебе и нужно мне помочь, – ответил загадочно художник, хоть и не сильно то надеялся на его помощь.

Если быть честным к себе, он, всего лишь, желал поделиться с другим тем миром, что открыл!

Достал полотно силуэта и продолжил, наблюдая за искажённым взглядом Иллиана.

–Это кусочек души моего предшественника.

–Предшественника? – искренне не поверил ушам собеседник.

–Да, и я жалкий и неумелый подмастерье, в сравнении с его талантом, – нагло солгал Арлстау. – И только он способен открыть занавес перед тайной времени и перед другими тайнами моего дара. Своей кистью он может всё, а я так много не умею…

–Не говори так, – ответил Иллиан, изучая взглядом чёрный меч. – Знаешь, почему ты мастер, а остальные художники лишь подмастерья? Знаешь почему ты великий художник, а остальные, просто, художники?

–Почему же? – спросил Арлстау, восхищённый высокой лестью.

–Потому что ты творишь волшебство…

«Вот и весь ответ! Кто-то нарисовал тысячи полотен, и из них лишь одно великое, а кто-то нарисовал несколько пар полотен, и они все велики, потому что в каждом есть волшебство. Что из этого лучше?! Думаю, каждый ответит верно.». Арлстау улыбался, ему было хорошо от такой истины.

–Что от меня то требуется? – подбил самолёт мечтаний художника своим вопросом Иллиан, предчувствуя что-то особенное.

–Знаешь почему я стал художником?

–Почему?

–Я жил, жил, жил, жил, смотрел на людей и понимал, что никем из них мне не хочется стать. То, что люди кличут успехом, для меня лишь пустота. Я стал художником, потому что это моё, потому что желаю я прожить жизнь художника, оставляя следы, пропитанные не магией, а волшебством, хоть и магия мне ближе…

Иллиан молчал, думал над словами, а художник продолжил:

–Когда я буду рисовать третий фрагмент души моего предшественника, мне будет очень больно, я могу потерять сознание, если боль для меня – неизвестность. Мне нужно, чтобы ты никого не позвал на помощь, а дождался моего пробуждения. Когда я проснусь, мы вместе погрузимся в то, что я нарисовал, и ты увидишь другой мир. Возможно, это параллельная реальность или прошлое, или будущее – мне это неизвестно. Твоя задача наблюдать за происходящим, за всеми моментами и нюансами, и, возможно, они ответят на все твои вопросы.

–Почему я? – спросил восхищённый и заинтригованный Иллиан.

В его глазах и страх, и предвкушение, но он, правда, не понимал, почему художник выбрал его, а не девушку, в которую влюблён.

–А кто же ещё, если не ты?! – ответил Арлстау, вхмахнув обеими руками. – Я не прошу помощи у всего своего Рода, у всех поколений, что переплелись для того, чтобы я родился, хоть и знаю все их имена. Не хочу их тревожить. Тысячи ангелов защищают меня, тысячи демонов не подпускают ко мне других демонов, но мне до них нет дела – я занят своим. Всё, что кажется мёртвым, конечно, способно помочь, но чаще нам нужна помощь живых, тех, кто рядом, а не тех, кого не вернуть…

Художник установил полотно, колени хрустнули вместе с паркетом, предвещая будущую боль. Предвестником чистого чуда ничего не служило, ибо меч на полотне был родным тёмной ночи.

Закрыл глаза и снова погряз в боли, и вновь она другая, и подготовиться к такому невозможно!

Тело покрылось жаром и загорелось изнутри, кровь в сосудах забурлила от температуры и рвалась наружу.

Художник всё терпел, не видя со стороны, что с ним происходит, но чьи-то руки сами выдернули его из пламени, и всё. Темнота…

Это сделал Иллиан. Быть может, этим спас жизнь, а, может, погубил. Семь секунд творения, и друг его не выдержал…

Перед глазами лабиринт. Холодные стены, полумрак, окна разбитые, полы прогнившие. Жутко, но надо выбираться. За окнами страх, в них лезть не стоит. Каждый шаг – скрип, на каждом повороте чаще бьётся сердце. Вошёл в комнату, где всё разбросано, разорвано – в ней женщина, в лохмотьях и в грязи. Та самая, о которой рассказывал Анне. Смотрит ему в глаза и молчит. Захотелось бежать и убежал, и она не погналась. Впереди длинный коридор, по нему бегут маленькие дети. Их так много, все тянут пыльные пальцы, а художник не может быть взаимным. Ему страшно, боится потерять руки. Снова бежит и вновь возвращается туда, откуда начал путь. Паника, паника, паника. Лабиринт стал шире, а вокруг него уже тысячи людей, и все тянут к нему холодные руки. Наконец, взглянул вверх, а там небо. Понял, что он во сне и почувствовал, как на лопатках кто-то нарисовал ему огненные крылья и стёр холодный меч. Прыгнул и взлетел. Взлетел так высоко, что горы стали не так велики. Восторг, закричал от перенасыщения эмоциями. Управлять полётом – это что-то особенное. Быть птицей – лучшее, что придумал Бог. То падал камнем, касаясь деревьев, то, кружась, взлетал высоко и ощущал всем телом прохладу облаков. Ему казалось, что он сутки летает. Даже полёт, рано или поздно, надоедает. Решил приземлиться и упал камнем в озеро.

Проснулся.

Иллиан вскочил с кровати, как только художник открыл глаза. На Иллиане не было лица – оно было переполнено ожиданиями, но они не пропитаны верой.

–Клянусь, я уже хотел идти за помощью, думал ты не очнёшься, – начал он, с тревогой глядя на друга.

–Заблудился во сне, никак не мог выбраться, – солгал тот и спросил. – Сколько часов я был без сознания? Два, три?

–Двадцать четыре!

Художник вскочил на ноги, все мысли об Анне. «Господи, что я натворил! Я пропустил нашу встречу! Быть может, она уже уехала, и я никогда не увижу её?!». Хотел бежать к ней, но Иллиан остановил.

–Она поймёт, – сказал он, словно прочтя мысли. – Если любит, дождётся. Хоть через год придёшь, она будет ждать тебя на том же месте!

«Откуда он узнал, что у нас есть наше собственное место для встреч?!». Художник подозрительно смотрел на него и ничего не отвечал.

–Лучше закончим то, что уже начали, – продолжил он. – Я два дня не спал и не знал, что мне делать.

–Что так?

–Ты превратился в статую! – воскликнул он, расширив свои очи. – И я отдёрнул тебя от полотна. Спустя час пожалел об этом – ты был холодным, ты был почти мёртв, а сердце билось где-то вдалеке. Я никого не звал, тебя не трогал, никто не приходил…

–Боль всегда разная, не каждую можно вытерпеть, – спокойно ответил художник, представив себя статуей и, наконец, взглянул на полотно.