Дезертир флота

Разбудил вора болезненный тычок по ребрам. Квазимодо дернулся, машинально рванул из ножен тесак.

– Тихо, парень. Пойдем поговорим.

Квазимодо протер глаз и разглядел склонившегося над ним Филина.

– Ты что, Рыбий Глаз, до утра подождать не можешь?

– А ты что, уже описался? Пойдем, я тебе пару слов скажу, и ляжешь баиньки. Огр[14] недоношенный.

– Иди-ка ты в задницу. Я спать хочу.

– Струсил, половиномордый? – Филин засмеялся.

Рядом заворочались закутанные в плащи солдаты:

– Заткнитесь или проваливайте! Спать мешаете.

– Так пойдем, малыш? – не унимался Филин.

Квазимодо сел:

– Уговорил, красноречивый. Пойдем.

Взяв копья – без оружия выходить за периметр категорически запрещалось, – двое солдат пролезли между повозок. Сидящий у костра «серый» равнодушно посмотрел вслед.

Отойдя шагов на сорок в темноту, Филин воткнул копье в землю.

– Значит, ты на меня тявкать вздумал, сопляк криворожий?

Квазимодо воткнул свое копье, озабоченно осмотрелся:

– Слышь, герой мутноглазый, здесь все загадили.

– Испачкаться боишься? Ты что, из благородных? – Филин издевательски засмеялся.

– Измажемся дерьмом – Глири шкуру спустит. Пошли туда, там почище.

Филин оглянулся. Квазимодо сильно ударил его ногой под колено. Солдат покачнулся. Квазимодо оказался сзади, прыгнул на спину. Потерявший равновесие Филин пытался увернуться, но было поздно. Оба упали. В руках вора оказалось два ножа – один свой, выхваченный из-за голенища, другой – выдернутый из ножен на поясе солдата. Квазимодо сидел на спине врага, прижимая одно лезвие снизу к горлу Филина, острие второго клинка упиралось под лопатку беспомощного противника.

– Дернешься – прирежу, – прошипел вор.

– Ты на меня оружие поднял, – с изумлением пробормотал Филин. – Закон забыл?

– Имел я ваш закон. И весь ваш Флот имел. Я – нечестный. Запомнил? Сейчас отправишься к предкам, так им и передай. Мол, прирезал меня, как свинью, урод одноглазый, Квазимодой звать. Ни стыда у него, ни совести. Запомнил?

– Нож убери, – прохрипел Филин. – Не убьешь ты меня. Или тебя утром повесят.

– Не повесят. Мы подрались, ты упал. Да так неловко – на собственный нож напоролся.

– Убери нож. Тебя Глири вздернет. Он разбираться не будет.

– Может быть. Ладно, поживи пока, вонючка. Но если ляпнешь кому или еще меня заденешь – отравлю, яйца отрежу и гадюк на тебя накличу. Я умею. И петли не побоюсь.

– Пусти, больно.

Квазимодо спрыгнул с солдата. Бросил чужой нож на спину поверженного противника. Филин вздрогнул.

– Язык распустишь – и ты покойник. Мне закон не писан, – внушительно сказал Квазимодо. – Все, я спать пошел.

Вор лежал на плаще, смотрел в небо. Звезд сияло бесчисленное количество. Вот только находить по ним дорогу Квазимодо почти не умел. Слишком быстро меняется звездный рисунок. Придется полагаться только на свое чутье. В людях ты разбираешься, в городских кварталах тоже не путаешься. Осталось познакомиться с болотами и горами. Неизвестно как горы, но зловонное дыхание болот вору уже очень не нравилось.

Филин пролез между повозками, тихо улегся на свое место. Нужно будет все-таки его прирезать при случае. Дурак, мозгов нет, рано или поздно разболтает.

Квазимодо повернулся на бок и заснул.

Глава 2

Стайка попугаев в кронах деревьев разоралась так, что Квазимодо перестал слышать сочное бесконечное чмоканье. Чмоканье производили ноги молодого вора – с каждым шагом выдирать сапоги из топкой грязи становилось все труднее. Привал закончился совсем недавно, но казалось, еще несколько шагов, и останется только сесть в черную воду и заскулить, как околевающий щенок. Тогда точно не миновать плети – сотник все еще не уставал находить весомые аргументы для того, чтобы ободрить подчиненных. Хорошо командиру – кроме ответственности, плети и личного оружия, ничего тащить не нужно.

Квазимодо поправил навьюченную на спину станину эвфитона и сделал следующий шаг. Вода стала еще чернее от всплывшего жирного облака ила. Впереди шел Филин – уложенные поперек плеч ложе и зачехленные в кожу «рога» орудия пригибали солдата к смрадной поверхности воды. На первый взгляд ноша командира расчета казалась гораздо легче громоздкой треноги на спине Квазимодо, но это было ложное впечатление. Одноглазый вор заранее, еще когда разгружали повозки, прикинул, что тащить выгоднее. Здоровенная станина выглядела убедительно, а два плетеных короба с длинными стрелами вообще делали Квазимодо с виду чуть ли не самым перегруженным из солдат. Но на самом деле станок эвфитона был не так уж массивен, а с большинства стрел еще в первую ночь были сняты тяжелые наконечники. Конечно, любой из «желтков»-носильщиков тащил куда больший груз. От того бедняги и дохли как мухи.

Квазимодо с остервенением подумал о настоящих, очень живых мухах и москитах. Иногда они сплошным облаком окутывали бредущих по болоту людей. Вор давно укутал голову и шею легким шелком платка. Это слегка утихомиривало пыл проклятых насекомых, но все равно кисти рук, грудь в вороте рубашки и даже губы распухли от бесчисленных укусов. Другим участникам похода приходилось еще хуже. У Филина рожа распухла настолько, что даже обычно вылупленные глаза почти исчезли в складках воспаленной кожи.

Квазимодо наметил поваленное дерево впереди и принялся считать шаги до него. Так двигаться было чуть легче: ориентир – отсчет шагов – проверка вьючного имущества. Ориентир, отсчет, проверка… Мешок с незаконно снятыми наконечниками и другое личное имущество вора тащили двое новых рабов одноглазого парня. Правда, о том, что они его рабы, знал только Квазимодо да сами невольники. Хотя возможно, эти два «желтка» уже ничего толком не осознавали. Отряд двигался через болота пятый день, за это время носильщики окончательно потеряли человеческий облик, способность размышлять и двигались вперед только потому, что их гнал вперед безжалостный сотник.

Вор поравнялся с упавшим деревом, вытер залитый потом глаз. Проверил: оба носильщика – и Толстый, и Тонкий – брели вперед. Отряд давно утратил подобие воинского построения – просто толпа людей тащилась по колено в грязи. Солдаты, носильщики и моряки перемешались. Правда, большая часть «желтков» отставала – тяжело нагруженные мешками с припасами, частями разобранных лодок и инструментами слабосильные жители Южного берега не выдерживали темпа движения. Сзади отстающих неутомимо подгоняли плети Глири и помогавшего ему десятника. Квазимодо заставлял «своих» носильщиков идти рядом. Не так уж и трудно – минимум шесть раз в день обоим требовалось внимание хозяина. В потайном кармашке штанов вора болтался десяток орешков нутта. Мокрые пропотевшие комочки иллюзорного облегчения оказались лучшей валютой в этом влажном аду. Остальной запас нутта Квазимодо прятал в коробе со стрелами. Стоило похвалить себя за догадливость.

Пять дней назад, на границе вонючих топей, когда опустевшие повозки уже отправились обратно в Скара, Глири построил отряд и лично обыскал всех. Должно быть, груда орехов так и осталась лежать там, у погасшего кострища. Квазимодо, как и все, набрал нутта у последней плантации. Жадничать не стал – ограничился небольшим мешочком. Только не вздумал, как многие другие, сыпать орехи в кошель вместе с серебром или прятать в срамном месте. С чистой совестью раскрыл перед сотником мешок, снял рубаху и спустил штаны. Высыпал стрелы. Покорно снес ругательства за лишнее имущество в походном мешке. Глири, с победным видом стоя у груды нутта, скомандовал выход. Следил за тем, как отряд входит в залитый водой лес. Квазимодо поскользнулся и нелепо упал в первой же луже. Под смех и насмешки с трудом встал, придавленный станиной, с ногами и руками в комьях липкого ила. Жалко пытался отряхнуться. Глири сзади заорал, обзывая криворожей жабой. Квазимодо отер вымазанные руки о еще чистую рубаху (припрятанный заранее в луже мешочек с нутом оказался за пазухой), подхватил скользкое копье и занял свое место в колонне. Всем было очень смешно – тогда вояки еще могли ржать как лошади.

Сейчас оставшийся у вора нутт вполне помог бы помочь организовать бунт в отряде. Можно чужими руками утопить в грязи Глири, перерезать глотки десятникам и на пару дней стать богом для подыхающей без драгоценных орешков паствы. Но Квазимодо не собирался совершать подобные глупости. Глири – единственный, кто может вывести отряд из болот. Скотина-сотник и этот тип, что ведет отряд, сейчас были для молодого вора ценнее, чем все серебро мира.

Поравнявшись с особенно яркой цветущей лианой, Квазимодо подбросил поудобнее на спине станину. Вообще-то тренога крепилась удобно, правильно подогнанный походный мешок смягчал давление на поясницу, ремни плотно притягивали станину к телу. Мешали только растопыренные лапы станка, частенько задевающие низкие ветви. Но как же хотелось сбросить проклятую конструкцию в воду, разогнуться и свободно втянуть в легкие пусть и ядовитого, гнилого воздуха.

Нет уж, попытку избавиться от оружия Глири пресечет безжалостно. Вчера сотник отправил на тот свет двоих: «желтка», не смогшего встать после обеденного привала, и солдата с «Огненного змея». Солдат глупо сорвался, начал визжать, оповещая всех – мол, все равно погибнем, надо поворачивать, пока не поздно, или все в три дня передохнем. Как будто бойцы и так не видели, к чему дело идет. Паникера повесили почти не останавливаясь. С этим Квазимодо был вполне согласен. Останавливаться – поздно, бунтовать – бессмысленно. Глири не остановится, пока не выполнит приказ или пока сам не околеет. Если околеет – будет еще хуже. Квазимодо присматривался к проводнику и не чувствовал к этому человеку ни малейшего доверия. Вести-то он ведет, но о чем думает, стурворм его знает. Непонятный. С такими Квазимодо серьезных сделок предпочитал не заключать.

А вот «желтка» Глири вчера рубанул зря. Ну не мог носильщик встать – зачем ему голову сносить? Глядишь – посидел бы, передохнул, догнал бы отряд. А не догнал бы – стал бы чьим-то ужином. Тоже полезно: те из «желтков», кто еще ноги передвигает, целее бы остались. Нет, мечом по шее – это не по-хозяйски.

Кроме вчерашних двоих, за четыре дня пропало шесть человек. Четверо носильщиков и двое из моряков. Беспокоило то, что никто не понял, куда они делись. Трое пропали ночью. Без шума, без криков. Квазимодо сомневался в том, что они оказались настолько безумны, чтобы решиться в одиночку повернуть назад. Моряк и один из «желтков» пропали днем. Их и хватились-то не сразу. Глири совещался с десятниками и с «серыми», но, похоже, и профессионалы охраны толком ничего не поняли. Видно, чуть отстал морячок по нужде и навсегда канул в вонючую грязь. Еще одного бедолагу-носильщика ужалила змея. Этот отмучался быстро.

Плохо. Все плохо. Квазимодо механически месил грязь. Подвязанные на щиколотках шнурками сапоги отяжелели, будто свинцом наполнились, но с ног не соскальзывали. Зато на левом сапоге начала отрываться подошва. А ведь новая была обувь. Не умеют в Скара сапоги шить. Дрянной город. И вся страна дрянная. Какого хрена ты сюда полез?

Квазимодо поспешно остановил свернувшие в привычное русло никчемные мысли. Выберешься – успеешь подумать, какой ты идиот. А пока думай о чем-нибудь хорошем. Например, о ремнях, что так удобно держат на спине проклятущую станину. Не зря на них раскошелился. И вообще часть твоего груза тащат другие, ты еще можешь соображать, можешь думать о будущем и даже относительно неплохо себя чувствуешь.

Молодой вор знал, что с этим ему здорово повезло. Вон – Филина как пьяного мотает. Лихорадка. Эта напасть мучает почти всех бойцов. Два раза в день – в полдень и на закате – людей начинает колотить озноб. Ноги слабеют, лечь негде, – люди сидят прямо в теплой как дерьмо грязи, трясутся, как будто вокруг не преющая духота, а пронизывающий зимний ветер с моря. Людям кажется, что черная вода болота подергивается ледяной кромкой, и ноги становятся ледяными, как у мертвецов. Самого Квазимодо болезнь пока миновала. Видно, не зря ту горечь глотал. Теперь отвар пьют все, да не всем помогает. Квазимодо при случае не стеснялся проглотить и лишнюю кружку горького эликсира. Для профилактики. При раздаче пищи внимание десятников слабело. Можно умудриться получить и вторую порцию жратвы. Но набивать живот не так уж и хотелось. Чистая вода и сухое место – вот где счастье.

Вчера развести на ночь костер так и не удалось. Жуткое место: куда ни посмотри – густая, черная вода, стволы деревьев, густо обвешанные белесой клейкой паутиной. Ужинать пришлось всухомятку. Квазимодо кое-как нагреб мокрых веток, пристроил станину и короба со стрелами, свернулся сверху клубком. До рассвета в спине от проклятой треноги образовались вмятины – едва разогнулся. Еще ничего – Филин вообще спал наполовину в грязи, как дохлая ондатра.

Гамак бы заиметь.

Такими удобствами в отряде обладали только двое. Никому из моряков не пришло бы в голову тащить в поход плетенные из толстых веревок корабельные гамаки. Но оказывается, бывают и другие гамаки – легкие, почти невесомые, сплетенные из плоских шелковистых, похожих на водоросли волокон.

Квазимодо завидовал. Знал бы о таком удобстве, обязательно бы вложил деньги в такую полезную вещь. Хотя сейчас, в военном походе, скотина Глири наверняка не дал бы в таком гамаке ночевать. Не положено солдатам спать удобнее, чем командиру.

А вот драгоценным ныряльщикам – положено. Двое невысоких, как подростки, светловолосых парней старались держаться поближе к грозному (ну, прямо круче сотника) технику. Неизвестно, как в воде, но на суше ныряльщики чувствовали себя очень неуклюже. Широко расставленные, круглые глаза придавали худощавым парням испуганный вид. Вояки отряда сразу и без раздумий посчитали их иноземными недотепами вроде «желтков». Квазимодо был склонен принять такую же точку зрения, пока не заметил, что парочка ныряльщиков готовит себе отдельно. Очень хотелось полюбопытствовать, что они там жрут. Но не тут-то было – стоило приблизиться, оба светловолосых замерли, сидя на корточках, и не сводили своих круглых глаз до тех пор, пока одноглазый парень не отошел. Квазимодо, конечно, сделал вид, что шел исключительно с целью отлить (мы хоть и полумордые, но воспитанные – там, где жрем, не мочимся). Но вора парочка заинтриговала. Скрытность – она ведь обычно там, где денежки или еще что выгодное бывает. В последние дни Квазимодо было не до богатств, но привычка есть привычка.

Споткнувшись о невидимый корень и восстановив равновесие с помощью копья-посоха, юный вор подумал, что сегодня, кажется, разгадал тайну ныряльщиков. Только на хрена она такая тайна нужна? Прибыли с нее не добудешь, да и язык за зубами держать придется. Хотя любопытно…

Утром, привычно покосившись на парочку ныряльщиков, Квазимодо обратил внимание на то, как один из них застегивает ремень с ножнами. Ловко застегивает, чего говорить. Но вот пальцы…

Когда у тебя один глаз, ему вечно приходится работать и за отсутствующий. На зрение Квазимодо не жаловался – у ныряльщика на каждой руке было по четыре пальца. И перепонки между пальцами.

Фуа[15] – дарки-лягушки.

В другое время вор заслуженно возгордился бы своей догадливостью. Но спину ломило, мокрые ноги превратились в ходули, опять нужно было вьючить на себя ненавистную станину. Хрен с ними – фуа, так фуа. В сказки о том, что злобные существа утягивают за ноги на дно потерпевших кораблекрушение и бесчестят неосторожно купающихся девиц, Квазимодо никогда не верил. На дно такое хилое создание вряд ли утянет: врезать разок пяткой в нос – само утопнет. А насчет девиц… В отряде полусотня бойцов – и все как один не отказались бы обесчестить чистенькую девицу. По крайней мере раньше не отказались бы. Сейчас бойцам уже не до девиц.

Квазимодо поразмыслил: удастся ли посмотреть пусть не на девицу – просто на чистого и сухого человека? Корка подсохшей грязи стягивала кожу на запястьях, пот щипал искусанное лицо. Грязь под ногами стала жиже – люди погружались в маслянистую воду по пояс. Еще день назад в таких случаях Глири командовал собрать лодки. Но это отнимало слишком много времени. Через двести-триста шагов болото снова мельчало, приходилось останавливаться и разгружать только что нагруженные лодки. Тащить хрупкие «скрадухи» волоком через завалы с острыми сучьями сотник не рисковал.

Точно – через сотню шагов идти стало легче. Квазимодо смог даже полюбоваться на ставшие черными от ила голенища собственных сапог. По ним озабоченно ползали верткие пиявки с палец длиной. Такая если найдет местечко и присосется к телу – только головней от костра отклеиться и заставишь.

Споткнулся и с шумом сел в воду «желток». Это Толстый. Молодец – первый раз свалился. Вот Тонкий – тот сегодня уже два раза купался. Носильщик тупо сидел в воде. У него не оставалось сил даже снять с головы корму лодки-скрадухи. Мимо безразлично шли люди, навьюченные мешками, корзинами и частями таких же разборных лодок. Квазимодо в сердцах сплюнул, попал себе на живот и повернул к сидящему рабу. Нужно спасать свою собственность. Пришлось скинуть с головы носильщика часть лодки с привязанной внутри поклажей. «Желток» продолжал сидеть, глядя в никуда. Должно быть, уже видел предков. Квазимодо с усилием поставил носильщика на ноги. Толстый стоял, но изо рта потекла нить лиловой слюны.

– Рот вытри, скотина! – Квазимодо двинул кулаком по спине, обтянутой ветхой рубахой.

Носильщик покорно втянул в себя опьяняющую слюну. Вор дал ему глотнуть из своей баклаги.

– Лучше бы товарищу дал попить, – прохрипел проходящий мимо солдат. – А этот все равно без толку сдохнет.

– Сдохнет – ты мою лодку понесешь. Тогда тебя поить буду, – пробормотал Квазимодо.

– Зачем тебе лодка? Нас всех в этой жиже пиявки со змеями сожрут, – обреченно заметил солдат и похлюпал дальше.

Нужна лодка, не нужна – внутри хранилось личное имущество вора, и Квазимодо не желал с ним расставаться, пока жив. Отобрал у «желтка» баклагу. Ни ночью, ни в обед вскипятить воду не удалось. Всех мучила жажда. У вора вода еще оставалась, но нужно экономить. Болотную воду пить категорически не следовало – и так животы у всех расстроены. Квазимодо тщательно обтер горлышко баклаги, глотнул сам.

– Хватит прохлаждаться. Бери груз.

Пришлось помочь «желтку» поднять вьюк. Сзади уже приближалось злобное карканье Глири.

– Вперед, вперед, доходяга, – прошипел Квазимодо, подталкивая Толстого. Носильщик бессмысленно шагнул. Вор поправил съехавший под руку арбалет. Дорогое оружие было жалко. Не так давно Квазимодо отвалил кучу серебра за привезенное еще из-за океана легкое оружие. Одна из последних моделей. Вор не считал себя замечательным стрелком, но с этим арбалетом чувствовал себя куда увереннее. Теперь болотная сырость начинала портить обклеенные пергаментом «плечи» арбалета.

Снова хлюпала под ногами густая вода. Вспухали пузыри вонючего газа. Покачивались яркие прекрасные цветы, лианы топорщили сияющие, как льдистая изморозь, колючки. Казалось, плавающая и цветущая зелень благоухает ядовитее нутта. Стояли замершие без единого намека на ветер деревья. До воды свисала похожая на истлевшую тысячелетия назад ткань паутина. Бесшумно снялась с ветвей, и исчезла над кронами неопределенная, похожая на сгусток паутины тварь. То ли птица, то ли нетопырь.

Солнце, едва пробивающее жаркий туман, начало тускнеть. Глири ушел вперед – командование искало подходящее место для ночлега. Правильно – еще одной ночевки в грязи отряд не выдержит. Квазимодо выдернул увязшее в иле копье и огляделся. Люди из последних сил тащились вперед. Вор видел спины «своих» носильщиков – Толстый и Тонкий плелись в середине отряда. Полученный нутт явно добавил им сил. До ужина доживут.

Квазимодо несколько нервно огляделся. В животе булькало и сосало – хотелось жрать. И наоборот… тоже хотелось.

Впереди носильщики перебирались через завал из двух огромных стволов. Еще дальше раздавался зычный глас Глири. Кажется, начальство нашло место для ночлега.

Квазимодо с трудом вскарабкался на лежащий в воде ствол. Клочья паутины цеплялись за разбухшие носы сапог. Проклятая станина норовила стянуть обратно в воду. Вор с трудом выпрямился. К завалу подходили десятник и «серый», прикрывающие тыл растянувшегося отряда.

– Вынужден задержаться, – доложил Квазимодо, расстегивая пряжку ремней своего вьюка. – Иначе наложу в штаны.

– Ну и клади, – пробурчал десятник, забираясь на бревно. – Вони все равно не прибавится.

«Серый» молча перебрался через завал, оперся древком глефы и плюхнулся в воду.

Квазимодо посмотрел им вслед, уложил станину на испачканную илом кору и поспешно пошел по стволу к ветвям. Идти по сухому оказалось неожиданно легко. Парень ухватился за ветку, обвешенную паутиной, и в сердцах сплюнул в воду. Уютное место оказалось занято. Даже два раза. Самым обидным было то, что одним из сидящих над водой оказался Филин. Никуда от него не денешься, от козла дристливого. Вторым, к удивлению Квазимодо, оказался один из ныряльщиков. Хм, все у этих фуа как у людей, даже понос. Вот только пальцы подкачали. Человек-лягушка, видимо, тоже предпочитал одиночество – сидел на крайних ветках, балансируя над водой.

Желудок напомнил о себе. Квазимодо расстегнул ремень с ножнами, повесил на шею и полез на ветку поудобнее. Филин кинул косой взгляд и отвернулся.

На оголившуюся под спущенными штанами плоть немедленно налетели москиты. Приходилось одной рукой отмахиваться, другой держаться за сухую ветку. Ножны шеуна свисающие с ремня на шее, мешали воевать с обнаглевшими насекомыми. Арбалет вор с себя благоразумно снял и повесил на соседнюю ветку.

Квазимодо раздумывал о причинах желудочного расстройства. Жратва, приготовленная на болотной воде, виновата, что ли?

Филин, сидящий на соседней ветке, издал гулкий короткий звук-вздох.

«Во дает пучеглазый», – с невольным сочувствием подумал Квазимодо и машинально скосил взгляд на ныряльщика. Интересно, какое впечатление на фуа производят простодушные человеческие привычки?

Фуа замер как деревяшка. Его по-рыбьи круглые глаза еще больше округлились.

«Не любят они нас, людей, – решил вор. – Да и то, за что нас любить?»

Слегка обеспокоенный выражением на лице ныряльщика Квазимодо обернулся и глянул на Филина. С тем было все в порядке. Пока. Из болотной жижи перед солдатом торчала огромная драконья голова. Если бы Филин хотел, то мог бы нагнуться и похлопать дракона по плоской вытянутой морде. Но солдат не хотел хлопать. Филину очень хотелось исчезнуть с неудачно выбранной ветки. Скорчившись на корточках, солдат был меньше огромной башки дракона.

«Конец нам», – в панике подумал Квазимодо.

Дракон приподнял голову выше. Невозможно поверить – но тварь двигалась совершенно бесшумно. Ни всплеска, ни шуршания. Тело чудовища казалось продолжением черной болотной воды. Движение – такое же маслянисто-текучее, сонное. Монстр и выглядел как часть болота – черно-зеленые узоры кожи, похожие на бледно-желтые плавучие листья глаза с вертикальными щелями-зрачками. Теперь тварь возвышалась над древесным завалом. Голова на шее толщиной с бочку замерла, разглядывая три жалкие человеческие фигурки, сидящие среди сухих ветвей со спущенными штанами.

«Брезгует нас, засранцев, жрать, – подумал парень. – Не дракон это. Змеюка непомерная. Только какая нам разница?»

От понимания, что это не дракон, как ни странно, стало чуть легче. Теперь Квазимодо чувствовал острый резкий запах. Как можно было его не ощущать раньше? Змей казался ненастоящим, слишком большим. Большинство носовых фигур на драккарах, которые видел вор, были куда скромнее по размерам, чем эта змеиная башка. И невозможно представить, какой длины тело скрывает непроницаемая темная вода.

Змей не шевелился. Казалось, он к чему-то прислушивается.

«Все равно будет жрать», – решил Квазимодо и осторожно потянулся к арбалету.

Стоило сделать движение, и вор ощутил, что тварь смотрит на него. Змей не шевельнулся, но теперь все его внимание было обращено на юного вора.

«Не начинай с меня, – беззвучно взмолился Квазимодо, – я уродлив, невкусен. Я противный».

Змей неуловимо вознесся из болота еще выше. Теперь людям, чтобы смотреть на его морду, приходилось задирать голову. Длинная, чуть изогнутая шея казалась глянцевитым и лишенным кроны стволом дерева.

– Отвлеките его, парни, – прошептал Квазимодо, очень медленно протягивая руку к арбалету. – Чуть-чуть отвлеките.

Никто не шевельнулся. Мелко-мелко подрагивали бледные ягодицы Филина. Понимая, что никто рисковать не собирается, вор дотронулся до полированного ложа арбалета. Успеть бы снять…

На своей ветке шевельнулся ныряльщик. Чуть двинулся, чтобы опереться ладонями о ствол.

Квазимодо обдало ветром и острой вонью. Змей неуловимо быстро метнулся сверху. Его узорчатая башка приблизилась к ныряльщику и замерла на расстоянии двух человеческих ростов. Змей всматривался в добычу, предупреждая следующее движение.