В тени больших вишневых деревьев

Глава Xl

– Заканчиваем помывку и выходим строиться! – скомандовал Кислицын, и бойцы, выражая свое недовольство, негромко, но смачно матерясь, неторопливо начали воспроизводить тело-движения в сторону предбанника.

Пожидаев тоже присоединился к общему мнению двумя-тремя хлесткими выражениями и, так и не дождавшись воды, направился к выходу из помывочной. А вода нужна была ему позарез. И не то чтобы он хотел лишний раз поплескаться, пуская пузыри и напевая незатейливую песенку, понежиться еще, стоя под ее струями, нет. Просто на его худощавом, за-горелом теле местами разводами блестело несмытое мыло,

и ему почему-то очень хотелось освободиться от щелочных соединений на своем теле. То ли потому, что мыло потом не-приятно прилипало к хэбэ, или потому, что оно, высохнув, тон-кими маленькими пластинками, похожими на слюду, начинало осыпаться с тела, а может быть, он просто хотел поймать кайф от ощущения чистого тела.

На тот момент человечество придумало неисчислимое мно-жество способов, как с помощью самого мощного растворителя на земле – воды, очистить человеческое тело от грязи. И По-жидаеву, да и многим другим бойцам, было непонятно, почему из всех существующих способов был выбран именно этот.

Баня в полку представляла из себя обыкновенную военную двадцатиместную палатку, поделенную пополам. В первой по-ловине была раздевалка, и особенно ничем она не выделялась: была обшита досками из-под снарядов, в которых торчали гвозди, чтобы вешать одежду. А вот сама помывочная – это, конечно, ноу-хау 12-го Гвардейского.

Посередине ее местами с дырками стоял сколоченный из тех же ящиков огромный щит, и над ним под потолком висела трехчетвертная труба, согнутая по периметру прямоуголь-ником. В ней было просверлено дырок 12–15 толщиной не более шариковой ручки и шагом между ними метра полтора. Один конец ее выходил на улицу и соединялся с установкой для пропарки белья, находящейся на автомобиле ГАЗ-66. В эту установку из водовозки (вся вода в полку была привозная)

135

подавалась вода. И, пройдя замысловатый путь по змеевикам, она ниспадала через те самые 12–15 дырок на личный состав. Неизвестно чей инженерный гений приспособил установку для пропарки под душ, только вот результат оставлял желать лучшего, и слово «ниспадала» – на самом деле гипербола. Вода бежала то холодная, то нестерпимо горячая, чередуясь с тем, что то бежит, то не бежит, хотя и слово «бежит» тоже здесь будет преувеличением. На самом деле в этом случае, скорее всего, подойдут слова «быстро капала». И когда она переста-вала таким образом «течь», то было неизвестно, чего ждать из затихшей дырки: то ли «струю» ледяной воды, то ли кипятка, то ли просто тихое шипение. Вот именно это шипение слу-шал Пожидаев последние несколько минут, тоскливо взирая на дырку и вспоминая, как имел свободный доступ к душу с горячей и холодной водой, когда работал поваром. И незатей-ливая мелодия из репертуара Высоцкого все же кружилась в его голове: «И я запел про светлые денечки, когда служил на почте ямщиком…» В этом процессе отслоения грязи от тела при помощи капели то кипятка, то ледяной воды, то просто тихого шипения был еще один, несомненно, замечательный параметр – 30 минут на всё про всё…

Хуже всего то, что эта вакханалия с солдатской баней творилась на фоне офицерских бань. Все три батальона полка имели свои бани для офицеров с парными, помывочными, комнатами отдыха, построенными из глиняных кирпичей, и бассейнами с прохладной водой. Это было еще одно обстоя-тельство, из-за которого бойцы называли офицеров шакалами. Да и не мудрено, почему солдатские сердца наполнялись нена-вистью к своим командирам: отдельная офицерская столовая с гражданскими профессиональными поварами и повышенными нормами пайка, расквартировка в модулях с кондиционерами летом и паровым отоплением зимой, эти бани тоже были как бельмо на глазу у солдат всего полка. При том при всем бойцы знали об огромных зарплатах в чеках, получаемых офицерами

в полку, плюс на книжку в Союзе им шла кругленькая сумма, и каждый год, проведенный в Афганистане, засчитывался им за три года выслуги.

А ведь все тяготы службы ложились на солдатские плечи, и эфемерная, безликая кем-то выдуманная формулировка:

136

«Выполнение интернационального долга» – оплачивалась по всем статьям их лишениями и тяготами, а порою и жизнью. Офицерам было за что рисковать, обливаться потом летом, а зимой глотать песок вместе с галькой, поднимаемой суровым

и капризным афганцем. А солдаты за что надевали хэбэ на не смытое от мыла тело, мерзли зимой и задыхались летом в палатках, тянули караулы и рыли окопы, носили, разгружали, строили и, наконец, воевали? За что? За чувство выполненного долга перед совершенно чужим, далеким во всех смыслах наро-дом? Вот поэтому от этой несправедливости злоба и ненависть к офицерам, как снежный ком, с каждым месяцем службы росла в душе каждого солдата…

Да и вообще, в чем был смысл этой «бани»? Ведь было ясно, что можно было организовать вполне человеческие условия по-мывки личного состава без особых усилий для командования. Но почему-то это безумие под названием «баня» имело место быть в 12-м Гвардейском, порождая антисанитарию, которая и так была в избытке, инфекционные болезни, а также бельевых вшей. Эта «баня» была как водораздел между офицерами и сол-датами, показывая «Who is Who», что в переводе с английского на 12-й Гвардейский язык, означает «Кто есть Ху»…

Почему все так происходит в загадочной русской душе? Непонятно. Когда тишь да крышь и Божья благодать вокруг – творится беспредел в полку: офицеры всю службу сваливают на плечи солдата, при этом абсолютно не заботясь о нем, не видя его в упор и еще в придачу при первой возможности пытают-ся урвать что-нибудь от него типа: «С паршивой овцы – хоть шерсти клок». Но как только они вместе с ним оказываются перед лицом реальной опасности, происходит метаморфоза: офицеры вдруг вспоминают, что солдат такой же человек, и начинают с ним делить кусок хлеба, тяготы службы, порой идя на самопожертвование, выручая его из беды. Странно, ведь еще вчера он гнобил этого солдата, относясь к нему как к средству своего существования, как к чему-то второсортному, а теперь он лезет за него под пули…

***

Лошадь – мощное животное, созданное Творцом, чтобы по-крывать большие расстояния. И весь ее организм, вся ее костно-

137

мышечная система для этого приспособлены. Хотя как бы ни были сильны ее мышцы, как бы ни были крепки ее сухожилия, тверды кости, но и у нее есть запас прочности. И любую ло-шадь можно легко загнать, если скакать на ней долгое время, не давая ей отдыха. Тем более – человек. Хоть и показывает какие-то выдающиеся результаты физической выносливости на олимпиадах, но, по сравнению с лошадью, это «понты для приезжих », и он гораздо слабее ее. Что будет с человеком, если его будут гнать, как эту самую лошадь, не давая не то чтобы прилечь, но даже и присесть? Ответ очевиден. Это только на первый взгляд кажется, что он моментально выдохнется и сойдет с дистанции…

Олег Дуцик был родом с Украины, простой, добрый сельский парень с лицом алкоголика. Нет, он не был алкоголиком, просто как-то так вышло, что черты его лица были таковы. Глядючи на него, на его большой нос картошкой, большой рот с толстыми губами, почему-то вечно припухшее лицо и огромные уши, торчащие в разные стороны, создавалось впечатление, что зеленый змей является полновластным хозяином его души. Это впечатление закреплялось еще и его несуразной, долго-вязой фигурой, которая передвигалась по этой грешной земле странной, немного разбалансированной походкой.

Но хозяином его души не был алкоголь. К тому же он ни-когда не пил ничего крепче кваса. Но в ней властвовал страх, который загнал его в угол, в самый низ той иерархической лестницы, которая была построена на субординации военных званий, дедовщине, землячестве, жестокости, равнодушии и эгоизме 12-го Гвардейского полка. В этой системе не было места человеческим отношениям, в ней был закон джунглей.

И слабый духом солдат неизбежно занимал в ней самое низкое место, получив ярлык «чмошник».

Возможно, Дуся, такая кличка была у Олега в 3-м ПТВ, выглядел иначе, когда призывался в армию, и это не природа одарила его таким лицом, но, когда Сергей Пожидаев попал во взвод, он выглядел именно так. На нем ездили все кому не лень: и старослужащие, и черпаки, и чижи, и офицеры. В результате чего он не касался земли, выполняя чье-то поручение, чью-то работу, чьи-то обязанности, периодически подвергаясь издева-

138

тельствам всех тех, кто на нем ездил. Дуся был уже дембель, и если отнять полгода сержантской учебки, в которой он был в Союзе до Афгана, то выходило, что больше года младший сер-жант Дуцик был в непрерывном забеге до того случая зимою…

– Дуся… Давай вставай, – полушепотом прошипел чижик-узбек, только что сменивший другого дневального, своего земляка.

Была холодная зимняя ночь. И чижику-узбеку хотелось сильно спать. Он не собирался два часа стоять на холоде под грибком, периодически забегая в палатку для того, чтобы под-бросить уголь в буржуйки1. Поэтому и прозвучали эти слова в полутьме, создаваемой двумя печками, разогретыми докрасна

и мирно гудящими в продоле. То ли их тихий гул, который так убаюкивает, то ли то, что Дуся только-только лег, отстояв за земляка узбека два часа под грибком, но эти слова, сказан-ные полушепотом, никак не подействовали на него. Он спал глубоким сном, практически не дыша. Это не ускользнуло от внимания узбека, и он, склонившись над головою Олега, при-слушался, определяя, дышит тот или нет. Услышав еле-еле различимые звуки дыхания Дуси, узбек разгневался и отпустил ему звонкую пощечину…

Ее звук вывел из анабиоза некоторых бойцов, и один из них, судя по всему, старослужащий, негромко возмутился:

– Э-э… Вы что там… ох…ли? А ну-ка тихо, – и тут же он снова погрузился в прострацию.

Но Дуцик никак не отреагировал на эту пощечину и про-должал спать. Его разум погрузился во тьму, полностью от-ключив все сенсоры, соединяющие его с внешним миром. Это еще больше взбесило чижика, но запрет на пощечины все же произвел на него должное действие, и он, открыв фляжку, начал лить из нее воду на лицо Олега… Вода во фляжке закончилась, а Дуцик даже не шелохнулся.

«Нет, я тебя все равно разбужу, – подумал узбек. – Я не со-бираюсь стоять под грибком, Дуся».

И он схватил всей пригоршней Дуцика за яйца, начиная их сдавливать…

1

Буржуйка

–

переносная чугунная печь.

139

В сплошной тьме, в которую погрузился разум Олега, ничего не было: ни лиц, ни событий – ничего, но вдруг в этом мраке появилось крохотное пятнышко где-то на задворках сознания, далеко-далеко. Потом через несколько секунд это пятнышко стало быстро разрастаться, и из него, как через распахнутое окно врывается свет, ворвалась боль, пронзив мозг Дуцика насквозь.

– А-а-а! – невольно вырвалось у него, и он, открыл глаза, не понимая, что происходит, инстинктивно ударил по руке узбека.

– Да вы что там, грядки попутали?! – вернувшись из про-страции, уже прокричал старослужащий. – Еще хоть один звук, тогда сразу вешайтесь! – и он опять начал по проторенной до-рожке уходить в анабиоз.

– Тихо, Дуся, – сказал шёпотом чижик-узбек, зажимая ему рот рукой. – Давай вставай, иди под грибок. Через два часа толкнешь меня.

– Да ты что, Достон (так звали узбека)? Я только что два часа отстоял за Перкули.

– Дуся, ты что, ох…ль? Сейчас яйца оторву. Вставай. От-стоишь два часа и ложись. Я скажу Перкули, чтоб тебя больше не трогал.

Дуцик, вытирая рукавом воду с лица, начал потихоньку подниматься. Это несмелое возражение было все, что он мог сделать для себя, чтобы хоть немного дать восстановиться своему телу… Но забег продолжился дальше… Он, забег, уже давно перешел планку «человеческие возможности» и уже давно продолжался в зоне «этого не может быть».

Качаясь, как при корабельной качке, Олег взял АКС и по-брел к выходу из палатки. Его разум, по сути, спал. Все это он делал на автопилоте, движимый своим подсознанием. Встав под грибок, Дуцик тут же погрузился во мрак, и его сознание полетело куда-то в кромешную тьму, но как только начался этот полет, он почувствовал сильный удар в лицо, и яркие брызги разлетелись в разные стороны. После ярких брызг скорость его полета стала сверхзвуковой… дыхание перехватило… и он почувствовал, что приземлился на что-то твердое…

Уже на земле Олег выхватил еще пару ударов по ногам, один из которых точно угодил по голени. И острая, жгучая боль окончательно вернула его к действительности.

140

– Дуся! Да ты ох…ль! Печка маль-маль гореть! Быстро под-кидаль угля! – это был Шерхан, который, выходя до ветру, увидел, что в буржуйках почти прогорел уголь…

Все начало плыть перед глазами у Олега, когда он подки-дывал уголь в буржуйки… Тело стало согреваться, и сладкая нега охватила все его члены… рука с кочергой безжизненно ослабла и повисла, словно плеть… Кочерга выпала из нее, негромко звякнув об уголь… мгла поглотила огонь в его гла-зах… Буржуйка, разгораясь, понеслась куда-то вдаль… Вслед за повисшей рукой его голова тихо опустилась на печку… Его сознание вновь провалилось во тьму…

Алик Адуашвили проснулся из-за переполненного мочевого пузыря и, мысленно кляня себя за то, что вчера вечером нахле-стался беспонтовой браги, от которой только бегаешь ночью, перевернулся на другой бок. Началась борьба естественного фи-зиологического желания с ленью и холодом на улице. Желание упорно гнало сон прочь. И, находясь в пограничном состоянии реальности и забвения, он почувствовал запах горелого мяса.

«Кто-то парашничает», – появилась у него дополнительная мысль-аргумент, чтобы встать, справить нужду, а заодно упасть на хвоста кому-то и что-нибудь сожрать. Он высунул нос из-под одеяла и принюхался, но что-то было не то в этом запахе, распространявшемся по палатке. Тогда Алик, все же решив встать, скинул полностью одеяло с головы и приподнялся на локтях, смотря в сторону буржуек и пытаясь определить, кто же это парашничает ночью. Но в полумраке он никого не увидел, лишь какого-то бойца возле буржуйки. И, судя по неуклюжей фигуре, это был Дуся.

«Парашничает по тихой грусти, сучонок», – подумал Алик,

а вслух негромко полушепотом окликнул его:

– Э, Дуся, хорош парашничать…

Но Олег не отозвался и, как ему показалось, продолжал не-подвижно сидеть, склонившись над печкой.

– Ты что, Дуся, охренел, что ли? А ну иди сюда, – уже более угрожающе и немного громче произнес Алик.

Но Дуцик не шелохнулся и не отозвался…

– Ну… бл… Я сейчас встану. Вешайся, урод, – и Адуашвили, скинув полностью одеяло, уверенной походкой направился к Олегу.

141

Но когда Алик начал приближаться к Дусе, то с каждым шагом стал ускоряться, и его глаза становились все шире и шире, а последние шаги он уже бежал. Подбежав к Дуцику, Алик увидел, что тот положил свою голову на чугунную бур-жуйку, а его щека буквально жарится, источая тонкие струйки дыма и распространяя этот отвратительный запах горелого человеческого мяса. Он тут же схватил Олега под мышки и, от-тащив от печки, уложил на первую попавшую пустую кровать. На лице Дуцика зиял страшный ожог. Адуашвили тут же про-верил пульс. Он был ровный, дыхание мерное и спокойное. Олег просто продолжал спать мертвым сном…

В госпитале в Шинданде Олегу Дуцику сделали несколько операций на лице, т.к. ожег был очень глубокий, и говорили, вроде как даже пострадал мозг от высокой температуры. Но, кроме лица, он еще получил серьезный ожог груди. В общем,

в 12-й Гвардейский полк Олег Дуцик больше не вернулся…

И все же Творец тут ни при чем. Он создал Олега Дуцика как раз нормальным, хорошим, добрым парнем. Но эта гонка на выживание в 12-м Гвардейском, где свирепствовал закон джун-глей, исказила черты лица мальчишки, сделав так, что он стал походить на пожилого алкоголика, и в конце концов загнала его, как лошадь… Вот только выстрел в этот раз не прозвучал, ведь «загнанных коней пристреливают, не правда ли?»…

***

В

3-м ПТВ уже давно стало традицией накуривать вновь при-бывших чижиков «атомным чарсом». Дело в том, что, бывало, разведка такой гашиш привозила, что и сами деды с дембелями боялись его курить. Как тогда там говорили, «одной затяжки мало, а две – это уже перебор». И это говорили старослужащие, которые сами были неслабо прикуренными

1

. Чаще всего на этом попадались азиаты, т.к. в те времена в России мало кто курил анашу (марихуану), а они практически все были знакомы

с ней. Когда они брали в руку сигарету, забитую сильнодей-ствующим гашишем, то по инерции или от жадности активно работали легкими, чтобы нормально торкнуло. Естественно,

1

Прикуренный

–

означает нагнать большую дозу наркотика,

в частности

гашиша.

142

старослужащий состав всеми силами подбадривал чижика, убеждая его в том , что надо выхватить как можно больше, чтоб зацепило. Но цепляло так , что иногда некоторые даже теряли сознание, иные блевали, кто-то просто падал, а у неко-торых шла кровь носом. Если чижик не отъезжал, то вел себя неадекватно, и наблюдение за ним вызывало бурю восторга у старослужащего состава.

По сути, другого развлечения-то и не было. Тяжелый, одно-образный быт солдата незаметно, день за днем раздавливал психику бойцов. Брага и чарс лишь только выносили сознание из реальности на какое-то время. И когда их действие заканчи-валось, то на мальчишек вновь наваливалась серая действитель-ность. Нервной системе требовалась разгрузка, поэтому-то и был придуман этот нехитрый способ поржать над молодыми солдатами. И когда Сергей смеялся над тем, как очередной чижик, попавшись на своей жадности, «мочил корки», то он прекрасно знал, что все равно это ненадолго. Еще пару дней они повеселятся, вспоминая кульбиты молодого солдата, и война возьмет свое… Но он прекрасно знал еще, что на самом деле ему нужно: оказаться всего на пару минут на своей лавочке, чтобы сделать несколько глубоких вдохов весенней свежести, и этого бы хватило ему на полгода как минимум…

До армии Вова Робейко не был знаком с действием канабиса на центральную нервную систему, но в учебке города Кушка, что в Туркменской ССР, имел непродолжительные связи с сизым дымком, выделяемым при неполном горении вещества под сленговым названием «план». Поэтому сия чаша его не ми-новала, оставив на всю жизнь яркое впечатление о выполнении интернационального долга в далеком Афганистане…

Будучи дежурным по роте, Сергей после отбоя зашел в палатку и обнаружил в полутьме шарахавшегося дневального, Вову Робейко.

– Вова, что ты не спишь? Через час тебе под грибок, – по-интересовался он у него.

– На дальняк приспичило, сейчас сбегаю и лягу, – отвечал тот.

Пожидаеву было скучно, и ничто не предвещало ему под-нять настроение, кроме как старый добрый способ – накурить

143

чижика, а потом за ним понаблюдать. Тем более в его кармане болталась плюха очень серьезного гашиша. Пока Вова бегал, он свернул «стингер» и, когда тот вернулся, спросил его:

– План куришь?

– Да, – ответил Робейко и как-то скромно улыбнулся.

– Ну пойдем на улицу, – позвал его Сергей, а сам подумал: «Сейчас ты у меня поулыбаешься».

Сделав две короткие затяжки и быстро выдохнув дым, чтобы как можно меньше попало наркотика в кровь, Пожидаев про-тянул косяк Вове. Тот с удовольствием сделал одну затяжку, потом другую, а после третьей как-то начал заваливаться на-бок и протянул обратно «стингер» Сергею. Пожидаев хотел было сказать: «Давай, братуха, тяни еще, не скромничай», – но вспомнил, что Робейко стоять всю ночь под грибком, и, взяв обратно сигарету с гашишем, тут же затушил ее.

Как-то слишком быстро физиономия у Вовы расплющилась, он весь обмяк и засуетился… «Поплыл Володенька», – подумал Сергей, видя это, и принялся наблюдать, как неотвратимо, словно баржа с утюгами, наркотик стал «грузить» разум мо-лодого бойца.

– Можно я в туалет схожу? – севшим голосом прервал Ро-бейко затянувшуюся паузу.

– Ты что, забыл? Ты же только что оттуда вернулся? – от-ветил ему Пожидаев, начав в душе стебаться, но внешне сделал удивленное лицо.

– Я еще хочу, – как-то жалостливо промямлил Вова и еще больше засуетился, ерзая на месте.

– Ну иди, – ответил Сергей, прекрасно понимая состояние чижа и еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

Только Вова, получив разрешение идти в туалет, почему-то пошел в палатку… Войдя в нее, он застыл минуты на три, пытаясь понять, что ему вообще сейчас надо делать. Так ничего и не решив, впотьмах начал зачем-то что-то искать в своей тумбочке, хотя понятия не имел, что он ищет. Пошуршав немного, он наткнулся на какой-то тюбик и, скорее всего, на подсознании догадался, что это зубная паста. Для чего-то взяв его, Робейко снова вышел на улицу, хотя уже слабо понимал, где он находится, куда и зачем идет…

144

– Зачем тебе зубная паста? – спросил его Сергей, теперь уже искренне удивившись.

Вова опустил взгляд на свои руки и, заметив тюбик, тоже искренне удивился, а после секундной паузы, скорее всего, раз-мышляя больше над увиденным, чем над вопросом, ответил:

– Наверное, зубы буду чистить…

– Ты же в сортир хотел? – продолжил допрос Пожидаев, но, судя по всему, до Вовиного разума этот вопрос уже не дошел, и, ничего не ответив, он растворился в ночной мгле…

Потом сознание Вовы Робейко отключилось на какое-то время. И где он был целый час до того, как оказаться в туалете, Володя решительно не помнил ни тогда, ни потом, когда на следующий день пришел в себя. Ну просто ни одной секунды он не мог припомнить, когда прокручивал в голове ту ночь.

«Фильм» начинался с того момента, как он, сидя в туалете над дыркой овальной формы, захотел встать, но не почувство-вал ног. Вернее, они у него были, и даже облаченные в галифе, хотя странно было, почему Вова так и не снял это самое галифе, сидя над этой специфической дыркой. Когда пришло осознание своего бытия в новом каком-то мире, то вместе с ним пришло и желание подняться на ноги. Только вот незадача, в этом бытии ног у Робейко не оказалось, хотя желание на них встать было…