Английский аристократ на русской охоте

Из избушки не раздавался металлический стук железа о железо, зато Горюн услышал, подобрав на стоянке финку, к избушке из любопытства подойдя, как деревянная нога топтала доски пола. Захотелось заглянуть в окошко, узнать, чем инвалид занят.

Заглянуть не успел – завизжали дверные петли. Горюн успел отпрянуть, отступил за угол избушки, чтоб остаться незамеченным. Потом, выглядывая, он наблюдал, как одноногий хромал к озеру, держа в руках утку, придушил ее слегка, только шею вытягивала несчастная живность.

Вот инвалид остановился возле воды. Он стал то поднимать утку к небу, продолжая держать, то опускал, при этом отвешивал земле поклоны, упал бы на колени, да мешала деревяшка, совершал какой-то языческий ритуал. Честно говоря, наблюдая за инвалидом Горюну стало не по себе, хотя он не из робкого десятка. Показываться одноногому нельзя – неизвестно, что деревенщина предпримет, ясно, что сейчас инвалид намеревался кровь пускать из живой животины, перед этим проделывал странный обряд.

Инвалид посадил утку на воду. Утка не шелохнулась. Видимо, крылья, лапы у нее спутаны. Нет, зашевелилась. Чуть проплыла вперед. И вдруг исчезла, оставив на воде расходившиеся круги.

Она вынырнула метрах в семидесяти от берега. Воздух глотнула и ушла в глубину опять. А когда показалась второй раз, замельтешила крыльями, помчалась быстроходным глиссером, вот-вот взлетит.

А одноногий? Расхохотался. Так он хохотал вчера, когда пнем хоронился под елью, встречая подплывавших туристов, на этот раз Горюн разобрал в диковатом смехе доброту.

Да разве без доброты станешь отпускать почти заматеревшую утку, не сегодня, так завтра поднимется на крыло. И гробить время, клепать из алюминиевой ложки кольцо утке на лапу, с любовью царапать на нем надпись, надеясь этим принести какую-то пользу биологам, занимающимся изучением странствования перелетных птиц. Как утка оказалась у инвалида, можно догадаться – запуталась, ныряя, в рыбацкой сети.

Прячась за соснами, Горюн незаметно отступил. Отвязал от ремня свой висевший на веревочке последний трофей. Хлопунец почти умещался в кулаке, тонкая шейка беспомощно обвисала, этой уточке уже не лететь на юг, не расскажет она там о своей родине, где много глухих речек, голубых озер, похожих на глаза, не принесет на следующий год весну на своих быстрых крыльях.

Вернулся Горюн без добычи. Об инвалиде не сказал ни слова. Избегал на ребят глядеть. Потом греб, а глаза его были далеко-далеко.

Медвежатники

Об охоте на медведя я не мог и мечтать, охоте необычной, опасной, запомнится на всю жизнь, но так получилось, что по воле случая стал медвежатником уже в юном возрасте.

С четырнадцати лет я, изображая охоту, часами бегал по лесам с подаренным духовым ружьем, из которого можно было убить разве что воробья. Я много об охоте читал, теоретически был к охоте подготовлен. Хотя мой отец, чиновник, страсти к охоте не испытывал, говорил – об учебе нужно думать, у меня же в голове черте что, однако, в конце концов, догадался, его настойчивые нравоучения лишь укрепляют мое желание стать охотником, если не хочет испортить отношения, то должен с моим стремлением смириться, обещал купить мне ружье, когда мне исполнится шестнадцать лет.

Страсть к охоте, как подозреваю, мне досталась от дальних предков, бегавших по лесам с каменными топорами за мамонтами, однако повлияли и охотничьи рассказы деда Матвея.

Дед Матвей имел звучную и редкую фамилию – Старобогатов, и имя, как у него, встретишь не часто, был моим дальним родственником. Я подрастал и уже один, без сопровождения мамы приезжал в гости к своей бабушке и родной тете, в праздники или в школьные каникулы, в небольшой рабочий поселок с текстильной фабрикой, построенной еще в царские времена, сразу за кирпичными домами начинался лес. При любой возможности я спешил по проселочной лесной дороге в деревеньку, в которой жил дед. Мое стремление можно понять – дед был охотником, хотя постарел, во рту осталось несколько гнилых зубов, жевал, а из-за беззубости лицо сжималось, губы мягко выпирали вперед, двигался даже нос, но несмотря на преклонный возраст продолжал охотиться, в душе оставался молодым. Он всегда радовался моему приходу, был для него находкой, доверчивым слушателем, лишь когда подрос начал относиться к его рассказам без прежнего доверия. Своих детей он не имел, а имел склонность с детьми дружить. На саму охоту с ним я с ним ни разу не попал, хотя он готов был со мной сходить на ту же вальдшнепиную тягу, то я был в пионерском лагере, когда охоту разрешали, то дед Матвей хворал.

Но вот, когда мне до шестнадцати лет оставалось ждать год…

В то лето на полях хозяйства начал хозяйничать медведь. Он не столько поедал, как мял посадки созревавшего овса, нанося своей разбойничай деятельностью общественному хозяйству заметный убыток. Для борьбы с пришельцем вечерами на поле стали посылать баб, чтоб создавали шум, стуча половниками по пустым кастрюлям. Так медведь лишь перемещался на другой конец поля и продолжал кормиться.

Именно дед Матвей, будучи когда-то лучшим охотником во всей округе, так он постоянно говорил, не поленился отправиться в районный центр, несмотря на возраст, захватив с собой составленные в правлении хозяйства нужные бумаги, и получил разрешение медведя отстрелять. Он ходил в библиотеку рабочего поселка и изучал способы охоты на медведя, о существовании которого до сих пор лишь слышал. Я как раз приехал в рабочий посёлок и, как всегда, на следующий же день заспешил в деревню к деду. Узнав, что дед намеревался охотиться на медведя, я стал умолять, чтоб он и меня взял строить лабаз, потом разрешил на лабазе сидеть, медведя караулить. Я готов был давать любые обещания, волновался ужасно, так хотелось на охоту попасть. Дед твердил – охота опасная. Несмотря на юный возраст, я сообразил, что нужно говорить: какая может быть опасность, если буду с ним, с охотником выдающимся! Такое мое высказывание деду понравилось, и я же лучше деда вижу, слышу, это может очень пригодиться.

Мою мечту едва не разрушила жена деда, бабка Татьяна. Она при нашем разговоре вначале присутствовала, хлопотала по хозяйству, ничего не говоря, только нехорошо на нас поглядывала, из избы ушла. Когда она вернулась, то увидела мое светящееся счастьем лицо, все поняла и не промолчала:

– Ты на старости лет совсем сошёл с ума! – накинулась она на деда. – Своей головы не имеешь, занимаешься глупостями, теперь ребенка решил погубить! Ладно, если медведь задавит тебя. Так хоть не трогай ребенка. И вообще, я постоянно говорю, ребенка портишь, только и твердишь об охоте. Кому нужна твоя охота! Всю жизнь цеплялся за нее для того, чтоб бездельничаешь, не заниматься делами. Вот и сейчас придумал – медведь ему нужен. В деревне несколько мужиков с ружьями, и все моложе, а вызвался лишь ты… И в кого ты такой! Вон Иван, наш сосед, нашего же возраста, глупостями не занимается, по хозяйству успевает всё делать, корову подоит, если надо, у нас же – печка дымит, забор валится, тебе хоть бы что, даже не знаешь, где у коровы вымя, хотя она у нас своя, и на ферме прежде работал.

Я недолюбливал бабку Татьяну потому, что всегда выступала против охоты, и меня продолжала считать ребенком.

Как раз в то время в избу зашел сосед Иван, которого бабка Татьяна только что хвалила, что-то хотел попросить, сообразил, о чем разговор, и тоже решил высказаться:

– И в самом деле, ты, Матвей, лезешь не туда, куда надо. Ну, какой ты медвежатник! Даже не знаешь, что это за зверь, спутаешь с кем-нибудь. Ты не видел медведя и в зоопарке, там никогда и не был. Для тебя знакомые звери – овца да корова, и то если их покажет Татьяна. Молись Богу, чтоб медведь тебя не задрал. Татьяна верно говорит – и ребенка погубишь. У него-то есть шанс спастись, молодой, проворный, тебя же медведь точно подомнет.

Бабка Татьяна ценила своего соседа не только потому, что тот прежде работал лесником, сохранял статность, наверняка в молодости нравился женщинам, она не была исключением, у них совпадала оценка деятельности деда Матвея, отличие лишь в том, что она была мужем вечно недовольна, сосед же был способен над охотничьими подвигами деда Матвея посмеяться, и в тот раз улыбался…

Лабаз мы сооружали на рослой ветле, росшей с края овсяного поля. Как раз в том месте медведь выходил из леса кормиться в предыдущие дни. Учитывая важность задуманного мероприятия, хозяйство дало деду лошадь и телегу, благодаря этому мы могли подвезти к нужному месту необходимые для строительства доски, инструмент, а после охоты забрать медвежью тушу.

В первую очередь мы должны были сколотить высокую лестницу. Я работал с приподнятым настроением, с увлечением. Хотя не забывались пугающие пророчества бабки Татьяны и соседа, а мне нисколько не было страшно, ждала охота, причем необычная. Вероятно, правильно говорят: в молодые годы не ощущается возможность смерти, поэтому до безрассудства смелы, готовы на поступки опасные и дерзкие.

Когда я забрался на ветлу, то дед руководил, стоя внизу и задирая голову, оказывал и помощь —подавал мне, сидящему на ветле, жерди, доски, призывал проявлять осторожность, не забывал, что я школьник. Раскидистые ветви старого дерева позволяли строить лабаз. Мешавшие строительству ветви я отпиливал. Работа нелегкая, не все хорошо получалось, дважды ронял доску. Одна чуть не убила деда. Не имея нужного навыка, я отбил себе молотком пальцы, постарался это скрыть, хотя было очень больно.

Во время перекуров дед, конечно, не молчал. Хотя он получил лишь неполное среднее образование, а умел рассказывать, причем своим рассказом увлекался, все лицо двигалось, рот широко раскрывал, руками размахивал, вспоминая захватывающие сцены, в которых действовал и как герой. На медведя он охотился первый раз, зато…

В который раз он вспомнил, как под его руководством обкладывали волчью стаю. Волков в тот год расплодилось несметное количество, обнаглели до того, что резали скотину прямо в деревне, населению пришлось прятаться в избах. Для борьбы с опасными хищниками собрали лучших охотников не только из рабочего поселка, приехали из района, и – да, руководил ими дед. Волк не медведь, но тоже зверь серьезный.

Провели разведку. Перелесок, где залегли на ночь звери, окружили флажками. Дед расставил охотников по номерам, сам встал на номер.

Спугнутые загонщиками, из местных мужиков, волки вышли как раз на деда, не подозревали, что вышли на выдающегося охотника, и за это поплатились – одного он сразу уложил, второй оказался таким здоровым, как годовалый теленок, что жакан до сердца не достал. Так этот матерый хищник хотя был ранен, а кинулся на деда, оскалив зубы, опрокинул в снег. Ружье дед перезарядить не успел, и не ожидал такой наглости от зверя. Дед отличался как сообразительностью, так и ловкостью, успел сунуть в пасть зверя руку, тому не удалось охотника загрызть. Хотя туша придавила, глубоко осадила в рыхлый снег, а дед сумел изловчиться, вытащил висевшую на поясе финку, перерезал зверю горло. С трудом из-под зверя выбрался, сам весь в крови, одежда – лохмотья. И вдруг видит – еще два волка, запоздавших, к нему приближаются, тоже в снегу увязают. Дед на ноги не успел подняться, волки его не замечали. Дед скорее вытащил из снега лежавшую рядом пушку, – так называл свою доисторическую двустволку, – скорее зарядил. И эти волки стали его. Итого трофеи – четыре здоровых зверя. Охотников было восемь душ, не считая деда, и такая орава добыла всего двух волков, а дед один взял четырех, показал, как нужно охотиться. Ему завидовали, его мастерством восхищались. У него и фотография была из районной газеты, где он красуется с убитыми хищниками, куда-то подевалась, его баба ту газету вероятно сожгла в печке.

Как и всегда дед, рассказывая, увлекался, тряс бородкой, руками показывал, как вскидывал ружье, резал волку горло.

Я из детского возраста вырос и давно перестал слушать деда с приоткрытым ртом, услышанному веря, даже начал относиться к хвастовству деда снисходительно, почем бы старику не похвастать.

Дед охотился на волков и самостоятельно – запрягал лошадь, садился в сани, у него на коленях поросенок в мешке, сзади саней на веревке прикреплен потасток, тряпка с поросячьим запахом. Дед заставлял поросенка кричать, на этот крик волки из леса выскакивали, на потасток набрасывались… И с этой охоты дед возвращался с богатыми трофеями… Лошадь выстрелов не боялась, пастух летом ездил на ней, пас коров, имел ружье, постреливал.

Дед расхваливал себя не первый раз. Был случай, когда бабка Татьяна деда высмеяла. Рассказ был как раз об облаве на волков. Дед всегда рассказывал, когда его жены в избе не было, в тот раз бабка в избу незаметно вошла, сразу нам не показалась.

– Уж лучше бы ты молчал! – воскликнула она, представ перед нами. – Волков убил не ты, другие охотники. Сфотографироваться с ними мог любой, только трепотней занимаешься. Охотник! Одно название. Еще странно, что ты на ту охоту решился пойти. Волки рыскали по деревне, так ты прятался в избе, за водой на колодец и то отказывался выходить, только языком постоянно молотишь, изображаешь из себя героя, похоже, сам уже веришь, что действительно волков настрелял. Тебе надо вступить в общество болтунов, если такое есть, придумывают всякое сообща…

Вот с таким человеком предстояло застрелить медведя.

Солнце, между тем, опустилось за лес, оставив на небе тающее зарево. Баб с кастрюлями и в тот вечер выгнали на поле, чтоб обстановка была обычной, медведь не насторожился. Дед заранее дал им указания: велел стучать по кастрюлям пореже, иначе он мог прослушать приход медведя и как тот станет овес жевать; с бабами оставил лошадь, придет за ней, когда нужно будет грузить на телегу медвежью тушу.

Хотя лестница получилась не очень прочной, но не сломалась, нам удалось благополучно забраться на лабаз. И дед, и я были не атлетического сложения с большим весом тела. Я был тогда долговязым юношей, уже в пятнадцать лет выше деда, излишне худым, комплекцией мало отличался от усохшего деда.

Наконец-то я оказался на настоящей охоте! И по-прежнему я нисколько не боялся. Мы непременно добьёмся успеха.

Но пока мы сидели на лабазе…

Стыдно признаться, я переставал гореть желанием на медвежьей охоте присутствовать. На землю тяжелым камнем опустилась ночь, нас сверху созерцала пугающая бездна вселенной, а свет забравшегося на небосвод обломка луны слабо выделял мрачно толпившиеся за нашими спинами деревья молчаливого леса, засаженное овсом поле казалось ровной массой, среди которой мы должны вовремя увидеть зверя. И ведь было ясно, что метко стрелять удастся лишь в том случае, если плавающие по небу облака не заслонят обломок луны. Все, что окружало нас, дополнительно усиливало ощущение – подстерегает опасность, встреча с ней неизбежна, еще вопрос, кто на этой охоте окажется победителем. Бабы то и дело переставали бить по кастрюлям, и дополнительно пугало погружавшееся вокруг нас в тишину пространство. Повезет, если медведь станет вести себя так, как нам хотелось, дикий зверь способен преподнести непредвиденный сюрприз. Из-за подстерегавшей нас неизвестности уже мерещилась всякая чертовщина, даже вспомнил легенды о леших и прочей нечисти, опасной для нормальных людей… Выходит, не совсем правы те, кто говорят – молодость не знает страха, храбрость у меня куда-то девалась. Вероятно, повлияло длительное ожидание, заставлявшее находиться в напряжении.

Зато дед нисколько не боялся.

– Буду стрелять дуплетом. И целиться в глаз. Зверюгу завалю! – высказался дед, и голос у него был твердым.

– Он близко от нас вряд ли окажется, глаза не рассмотреть, – засомневался я.

Стыдно признаться, но прежде чем сказать эту фразу мне пришлось облизать пересыхавшие губы.

– Ничего, изловчусь! Никуды от нас не денется! Я хоть сейчас уже не Ворошиловский стрелок, стрелять не разучился.

Да, в отличие от меня дед настроен решительно, была надежда, что бабка Татьяна унижала его напрасно, считая никудышным охотником, и хотелось верить, что дед не растерял свои прежние охотничьи навыки, несмотря на возраст, только в этом случае медведь не растерзает нас

– По деревьям медведи лазают? – вдруг шепотом спросил дед.

Посещая библиотеку, он изучал способы охоты на медведя, а жизнь самого зверя знал плоховато.

– Маленькие могут, старшим трудно, вес у них большой, – так же шепотом объяснил я, мог объяснить, будучи юношей начитанным.

– Медведь – зверь. Наш лабаз не тако высок. Он и ветлу может попытаться поломать, если только раню его, не завалю. Взять кабана. Обычно он человека боится, а раненый… У меня был случай, – не помню, рассказывал тебе или нет, – преследовали раненого секача. Он уходит и уходит. Меня наняли двое из города, утроил для них кабанью охоту. Я с одним из приехавших решили охоту закончить, а друг его оказался настойчивым. Так мы этого друга нашли на следующий день. Всю ночь просидел на дереве. Раненый кабан на него напал. Если секач разгонится, то быстро остановиться не может. А нападает он с разгона. Друг оказался проворным, схоронился в сторону, кабан проскочил мимо. У друга было время забраться на дерево.

До чего же дед Матвей разговорчивый, ждали медведя, находились в засаде, а он… И лучше бы рассказывал не пугающие истории.

– А ведь ты помешаешь мне поразить зверя, – снова зашептал дед через какое-то время. – На лабазе вдвоем едва умещаемся. Мне и ружье вскинуть несподручно. Похоже, тебе надо идти к бабам. Тем более если с тобой что-то случится… Татьяна заест меня с потрохами. Если медведь задавит меня – ладно, жизнь прокукарекал, у тебя она вся впереди.

Дед Матвей своей суровой супруги опасался, и сейчас не забывал о ней.

Конечно, я отказался идти к бабам, скрыл охватывавшие меня чувства, трусость позорный поступок.

– Лады, оставайся, а то пойдешь краем леса, медведь выскочит, нападет, а я что? И помочь не смогу.

Я вызвался забраться на дерево выше, там сесть на ветвь, за другую ветвь стану держаться.

Дед обрадовался моему умному предложению:

– Не тако станет тебе опасно.

Он даже помог выполнить задуманное – подталкивал снизу, упираясь рукой в мой зад.

Сидеть на ветви оказалось очень неудобно, и шевелиться нужно реже – услышит медведь, пошумим его. Он, возможно, затаился поблизости, разбирался в обстановке, прежде чем выбраться из леса на поле. У меня затекали не только ноги, и спина. Я мужественно переносил возникшие трудности. Скверно то, что меня теперь донимали еще более паршивые мысли, чем прежде. Даже воздух казался необычным – не пахло поспевавшим овсом, почему-то улавливалась сырость, хотя не заметно, чтоб на землю садился туман. Не только на моей спине, а и на лице выступил пот, непонятно откуда берущийся, жары не было. Даже если б дед на самом деле оставался Ворошиловским стрелком, даже если облака не закроют кусок луны, все равно света недостаточно, трудно прицелиться в голову зверя или в сердце. Раненый медведь действительно представляет повышенную опасность, наверняка попытается забраться на вербу.

У меня полностью пропало желание быть медвежатником.

– Если я и не угожу ему в глаз, то башку разнесу, моя пушка стреляет добротно, проверенная… У меня пытались ее купить. Теперешние ружья разве сравнить с прежними. Тяжеловато она, зато надёжное. Зверя завалю, никуды не денется!

В моей голове мелькнула мысль: не храбрится ли дед? Он засомневался, что охота получится успешной, поддерживает себя нужными словами, очень хотелось, чтоб было именно так, не я один трус.

Ружье у деда действительно было не современным, с ним охотился его батя, времен Первой империалистической войны, а то и раньше, стволы длиннющие. Ружье дед никогда не чистил, стволы проела ржавчина, попорченное ложе починено с помощью шурупов и железного обода. Патроны он снаряжал сам, причем порох сыпал на глазок горстью. Порох использовал дымный, его в патроне вмещается раза в три больше, чем пороха бездымного, так что ошибка в один, два грамма стволы не разрывала. Дед давал мне стрелять из своей пушки. Хотя я прижимал ложе к плечу как можно плотнее, все равно отдача при выстреле была такой, что меня чуть не валило с ног, плечо слегка опухало, с неделю ныло. Но, конечно, когда дед меня так баловал, я считал себя самым счастливым юношей на свете.

– Лошадь потом сюда подгоним, баб приведем, одну из баб пошлю в деревню, кликнет мужиков, всем семейством как-нибудь тушу на телегу затащим… Шкуру пускай сдирают наши мужики охотники, не даром берут мясо… Мясо раздадим. Себе оставим поболи. Ты в поселок своей бабке возьмешь, мясо в крапиву завернем, подсолим. Медведь весом сколько тянет?

Я не сразу вопрос понял, дед шептал, шамкая беззубым ртом, разберешь слова не сразу.

– И когда же он появится? Кабы знать. У меня зад затекает, поясницу ломить начинает, – через какое-то время дед пожаловался. – И руки становятся того, медведь на нас полезет – ружье не подниму. Я-то ладно, а ты… Все же может спустишься вниз, пойдешь к бабам?

Стыдно признаться, я идти к бабам был готов. Так и дед, похоже, уже не особенно был рад, что отправился на опасную охоту, продолжал оставаться на лабазе потому, что боялся – деревенские жители поднимут его на смех, бабка Татьяна тем более станет вредничать, мне очень хотелось, чтоб было именно так, боюсь не только я.

Приход медведя мы прослушали и просмотрели из-за того, что бабы стучали половниками по пустым кастрюлям продолжительнее, чем их просили, а обломок луны на какое-то время закрыло облако. Я разглядел нашу добычу первым. Еле слышно сообщил об этом деду. В отличие от деда я ходил в зоопарк, имел представление – зверь огромный. Наш показался особенно страшным, по размерам не зверь, гора. Сейчас он уничтожал ценные посевы от нас метрах в… расстояние в полутемноте определить было трудно.

– Стрелять или обождать, пущай подойдет поближе? – прошамкал дед, обращаясь ко мне с советом.

По его торопливым движениям, по тому, как начал крутить ружье, я понял – он заволновался. Так от нехорошего предчувствия я волновался еще сильнее, уже вся одежда промокла от пота.

– Обожду, хотя моя пушка и бьет дельно. Сейчас целиться могу только в тушу. И глаз не тот… Да я справлюсь, мне мушку разливать необязательно, привык вскидывать и стрелять.

Вероятно, зверь услышал шептание деда, насторожился, перестал жевать овес. Подождав, он повернулся и стал удаляться. Раздумал встречаться с человеком. Значит, он не такой опасный, как мне мерещится.

Я чуть вздохнул с облегчением.

Правда, радоваться было преждевременно, медведь залег, затаился, мы перестали различать на однородной массе поля его силуэт.

Как долго мы с дедом сидели, вслушиваясь и всматриваясь? Толком не знаю. Никто на нас не нападал, и нападать не собирался, и мое отношение к происходящим события начало меняться. Я уже говорил, что про охоту много читал, зачитывался рассказами канадского писателя Сетон-Томсана о животных, рассказы учили не только сочувствовать попадавшим в беду зверям, и любить их. Я вспомнил рассказ о медведе гризли. Его мать убил охотник. Медвежонка поймали. Люди развлекались, спаивая медвежонка пивом, натравливая на него собак, заставляли драться с буйволом. Ему удалось убежать. И началась его борьба за выживание. В него стреляли, ранили. Вырос огромный медведь. Он предпочитал питаться не корнями и ягодами, а мясом, наносил пастухам большой вред, убивая овец, свиней, коров. Такие его поступки и у меня не вызывали восхищение. Он удивлял всех своим умом. Выдающийся медведь. Была обещана большая награда, если медведя поймают живым. И вот его окружил большой отряд всадников, пытались медведя пленить с помощью лассо. Он убил нескольких лошадей и людей и сумел спастись. Этот его поступок я оправдывал – вынужден был защищаться. В конце концов, его обманным путем удалось пленить, привезли в город, посадили в клетку. Он ничего не ел. Сторож не позволял медведю умереть. Но несчастный гризли уже не жил, ходил и ходил внутри клетки, не замечая глазевших на него людей.

И вот мы с дедом сидели на лабазе, караулили мишку, тоже намеревались поступить жестоко. Наш мишка никому не угрожал, он просто хотел кушать, поэтому и приходил на это поле, что людям не нравилось, хуже того, надумали мишку убить.

Я окончательно перестал бояться.

А через какое-то время понял: мы не должны быть жестокими, убить нашего медведя не имеем права.

Только как сделать так, чтоб дед отказался от охоты?

И я придумал.

– Дед, это же медведица с медвежонком. Разве медвежонка не видел? Медведица опасна втройне. Если ты её ранишь, а, еще хуже, по ошибке подстрелишь медвежонка – она пулей ринется на нас, растерзает обоих. Я читал рассказ, к грибнику пристали два медвежонка, развлекались, родительница сидела рядом и наблюдала. Начни грибник от медвежат избавляться – медведица сразу бы вмешалась. Грибник оказался мужчиной мужественным, медвежата спустили своими шершавыми языками кожу в обеих его рук, а он стоял и терпел. И остался живым. Медвежатам надоело развлекаться, мать их увела. Медведицы очень опасны.