Английский аристократ на русской охоте

Повесив двустволку за спину, спрятав фонарик в карман куртки, чтоб не выдать свое присутствие раньше времени, он стал осторожно открывать дверь, не исключал выстрела и стоял от двери сбоку, намеревался сразу дверь захлопнуть и не дать открыть, если поймет, что браконьер к двери бросится. Браконьер мог устремиться тогда к окну с выбитой рамой. Петрович крикнет, предупредит: «Не вздумай что-либо предпринимать, пристрелю, мне терять нечего.» Хотя, конечно, выстрелить в человека Петрович не способен, рассчитывал: как малый, так и клиент не слабохарактерные, и все же оставшийся в избе должен побояться, что его действительно отправят на тот свет. Ну а если… У Петровича было время скрыться в темноте, если браконьер все же полезет через окно.

Никто на Петровича не кидался, человек в избе продолжал замученно стонать.

Подперев дверь плечом, Петрович достал из кармана фонарик, зажег, направил свет в глубину избы.

На дальних нарах дергался главный браконьер, со связанными за спину руками и связанными ногами, по лбу стекала кровь, заливая левый глаз и нос.

Смелея, Петрович в избу зашел.

Он светил на браконьера фонариком, а тот, похоже, еще не полностью пришел в себя, лишь стонать перестал, не ругался, не требовал, чтоб его немедленно освободили.

Можно было догадываться, что случилось в избе: клиент надумал уехать, уже не верил, что охота получится успешной, не исключал возможных для себя осложнений, мог оказаться и свидетелем мокрого дела, если убью человека, а малый отговаривал уезжать, потом встал возле двери, не пускал, понимая, что лишится хорошего заработка, хуже того, бизнесмен предостережет других охотников побывать на нестандартной охоте, не такой привлекательной и безоблачной, как рекламировал малый. Драка закончилась тем, что массивному мужчине удалось одолеть противника, похоже, ударил бутылкой по голове, действовал решительно, не привык с людьми церемониться. Потерявшего сознание малого он отволок на нары, на всякий случай связал, чтоб не помешал собраться и сбежать.

Петрович смотрел на дергавшегося браконьера и не возникало желание помочь, даже появилась злорадная мысль: так тебе и надо, эта поездка на незаконную охоту хоть чему-то тебя господина промысловика научит, закончишь свой бизнес, очень хотелось на это надеяться.

– Это ты, москвич? Чего стоишь? Развяжи меня.

Вот сейчас, похоже, браконьер окончательно пришёл в себя, узнал вошедшего, стал приподниматься и неловко спускать связанные ноги на пол.

– Я развяжу, а ты на мне свою злость и выпустишь, хотел убить, когда я случайно выстрелил в потолок, потом убежал, так что, извини, выпутывайся сам.

Объяснив свое отношение к происходящим событиям, Петрович подошел к нарам, под которыми его рюкзак, вытащил, затем отошел к столу забрал свою кружку, котелок, вернулся, в рюкзак упаковал, завязал, деловито закинул за спину.

– Прощай.

– Да постой! – закричал малый в отчаянье.

Видя, что на его просьбу не обращают внимание, малый зло высказался, используя мат.

Петрович дверь закрыл, зашагал прочь, светя фонариком, намеревался уйти подальше, разжечь костёр, возле огня провести ночь, торжествуя победу, светло стало на душе, пока не решил, стоило ли ставить палатку. Утром он отправится к трассе, доберется до Мирного, объяснит, где браконьера могут найти.

Однако далеко он не ушёл, остановился. Малый с пробитой головой мог нуждаться в срочной медицинской помощи, мог не продержаться, не дождаться прихода людей, тем более оставаясь связанным. Хотя малый и злостный браконьер, наказание заслужил, и всё же нехорошо поступать бесчеловечно и по отношению к преступнику.

Потомок варваров

Ну и внешность у незнакомца! Плечи шириной с оконный проем, глаза навыкате, давно не брит и густая щетина, пощадившая лишь щеки, делали его похожим на первобытного человека каменного века. На незнакомце рубашка давно нестиранная, непонятно какого цвета, старые заплатанные штаны, непричесанные волосы топырились на голове, передние спадали на лоб, а вместо левой ноги торчала деревяшка, напоминавшая перевернутую бутылку, сыромятные ремни крепили ее к обрубку. Человек врыто стоял под матерой елью и издали походил на пень. Наверняка он давно наблюдал за плывшей вдоль берега байдаркой, сидевшими в ней тремя парнями. «Егерь!» – метнулась в голове Горюна пугающая мысль. Перестав грести, он схватил двустволку, которую помещал перед собой, чтоб иметь возможность сразу стрелять, если увидит дичь, сейчас лучше оружие спрятать от греха подальше. Нет, прятать поздно.

И тут же Горюн устыдился своей паники. Откуда егерю взяться в таежной глухомани, на затерянном озере, обозначенном на карте маленьким кружком? Какой головотяп надумает создавать здесь приписное хозяйство и его охранять? И разве одноногого возьмут на службу? Удивительно вообще, как инвалид сумел доползти сюда, на здоровых ногах человек устанет материться, если надумает добираться до этого озера, идя тайгой, придется преодолевать и сырые моховые болота, а на одной ноге – караул через километр закричишь.

Да и что инвалид мог сделать трем здоровым парням, если разобраться? В Горюне почти сто килограммов, физически здоровый, хотя перестал заниматься боксом после полученной травмы, а о спорте не забывает, продолжает баловаться с двухпудовой гирей, Серега в легкой весовой категории, зато как угорь проворный; правда, на помощь этого парня рассчитывать не приходилось, даже обрадуется, если действительно встретили егеря, тот начнет придираться к тому, что туристы плавают с оружием в запрещенное для охоты время, потребует предъявить охотничий билет; и Никиту нельзя назвать хилым, хотя он худой и малокровный. Горюну ясно, чем инвалид здесь занимался, не восходом и закатом солнца любовался, добравшись до этого озера на одной ноге.

Успокоившись окончательно, Горюн гребанул веслом, намереваясь подогнать байдарку к берегу. Лодка воротила нос в противоположную сторону. Рулил сидевший на корме Никита, владелец этой байдарки, вроде как капитан (одно название, был слабохарактерным, командовал в походе не он).

Обернувшись, Горюн увидел: Никита застыл, словно изваяние, не спуская испуганного взгляда с инвалида, забыл, что должен рулить, поэтому байдарку разворачивало.

– Ты что, от страха ошалел, одноногого никогда не видел? Как бы тебе от избытка храбрости не пришлось стирать штаны.

А вот Серега хотя тоже перестал грести, а смотрел на инвалида с интересом.

Не дожидаясь, когда Никита очнется, Горюн мощно гребанул правой лопастью, поворачивая байдарку в нужном направлении. Рассекая воду, лодка наехала узким носом на песчаную отмель. Горюн поднялся в рост и прыгнул на берег, стараясь не замочить кеды.

– Надо осмотреться. Как раз намеревались встать где-то здесь, устроить дневку и остаться до завтра. Место для стоянки вообще-то подходящее. «Заодно познакомимся с местным жителем, проявим культурность, кем бы тот не был», – сказал он, хотя, честно говоря, не было желания располагаться рядом с человеком, который вряд ли отнесется к не званным пришельцам приветливо.

Ружье на всякий случай прихватил, перекинул через плечо и валкой походкой, умышленно не спеша, направился к инвалиду, забираясь на косогор.

– Здорово, дед! – издали крикнул.

Вместо ответа одноногий неожиданно расхохотался. И такого смеха Горюн в жизни не слышал: раскрылся губастый рот, из него повалил громоподобный рык, тело при этом так содрогалось, что ель, под которой инвалид хоронился, и та, казалось, закачалась. Куличок копался в сырости, корм отыскивая, испуганно сорвался с облюбованного места и помчался прочь, истошно пища. Так может хохотать лишь человек, окончательно одичавший, и не ясно, что от такого можно ждать. Горюн не из робких, много раз на боксерском ринге дрался, а по спине будто проскребли острыми альпинистскими кошками. Замедляя шаг, он взглянул назад. Ребята оставались в байдарке, наблюдали. Не желая позориться, Горюн решительно направился к одноногому.

– Горюном меня зовут, – представился он, подойдя.

Тот руку не подал, захохотал снова. На этот раз Горюну стало немного досадно из-за того, что помимо желания остерегался этого человека.

– Ты, дед, одичал, что ли? Такой впечатление, что голоса человеческого давно не слышал и радуешься, что кто-то явился. Туристы мы. Или никогда таких не видел? – умышленно грубо сказал Горюн.

Инвалид смущенно заерзал выпуклыми глазами, не засмеялся, нет, лишь в горле заклокотал хриплый звук. В самое яблоко Горюн угодил, выражаясь снайперским языком. Может, инвалида развеселило услышанное имя? Отец назвал сына Горюном, осчастливил на всю жизнь. Побуждения у родителя были хорошими – хотел увековечить память о погибшем друге Горюнове (тот, как и отец, был летчиком), только не учел того, что с таким именем, похожим на кличку, сыну придется жить.

– Может, скажешь, как величать тебя?

– Гы-ы!

– Не хочешь – не надо, мы люди столичные, обойдемся без гостеприимства. Здесь мы решили остановиться, хочешь ты этого или нет.

Говорил развязно, стараясь показать, что встреча не обескураживала. Дедом величал, а инвалид не стар, лоб, щеки не морщенные, не сутулился старчески, широкие плечи распрямлены. Раз обещал обходиться без гостеприимства, то надо заглянуть в избушку, хотя осматривать ее не хотелось, сразу решил, что лучше расставить поблизости палатки, пускай инвалид не считает себя здесь хозяином.

Решив так, Горюн крикнул ребятам, чтоб выбирались из байдарки, сам направился к низкорослому строению под тесовой крышей. Шел и затылком ощущал тяжелый взгляд. Пока поднимались по речке Икса, то встречали еще одну избушку, только та прогнила, рухнула, превратилась в груду преющих бревен, а вот эта сохранилась, присматривали за ней.

Дверной косяк низкий, пришлось нагибаться. Зато внутри избушка показалась достаточно просторной, отапливалась железной печуркой, сделанной из бочки, возле лежанки самодельный столик, по стенам на гвоздях висело барахло. Жить можно, только ералаш порядочный: на столике груда рыбных костей, единственное окошко треснуто, мухами засижено, инвалид придерживаться гигиены не стремился, дикарь и есть дикарь.

– Лучше остановимся не здесь, поплывем до конца озера. И не пустят нас в избушку, – пробормотал сзади Никита, тоже надумавший заглянуть в это строение.

– Пустит, куда он денется. Не станет пускать, вторую ногу ему поломаем, – так сказал Горюн, хотя сам окончательно убедился, что, конечно, останавливаться в избушке не стоит.

– Тише говори! Инвалид может услышать.

– Пускай слушает. И чего ты заранее паникуешь. Думаешь, он туриков здесь караулит? Очень мы ему нужны. Разве что ночью в наших рюкзаках пороется. А что у нас брать? Запасные штаны я так отдам, если попросит. Это он должен нас остерегаться, не мы его. Почему он в такую глухомань забрался, ты прикинул? Гляди, обе лежанки застелены лосиными шкурами. Наверняка лосятину солит и где-нибудь хранит, выгоду получает.

– Рыбу он ловит и заготовляет, – сказал Серега, тоже зашел в избушку.

– А, и ты тут. Умные мысли высказываешь, мы без тебя никак не могли догадаться: зачем, думаем, сети на берегу сохнут и вобла на бечеве между деревьями развешана… А что это за тетрадка? Никак инвалид ведет дневник наблюдений? Посмотрим.

Подойдя к столику, взяв тетрадку, Горюн начал читать вслух:

«Утка в легкие ранена ныряет и воду в себя набирает тонет под конец не цепляется клювом за водоросли как говорят. 8 октября. Похолодало и мокрый снег повалил. Утром вышел и не узнал вокруг бело. Поднял двоих гусей пока на челне плыл должны были раньше улететь. Один заболел гусак подругу не покинул отбились от стаи. Меня испугались к северу замахали дуралеи где совсем холод. Может сообразят и повернут к теплу до юга доберутся».

– Лирику даже использует, что-то похожее на научные наблюдения ведет, а обходится без знаков препинания, не сосчитать ошибок, чувствуется – грамотей, – иронически заметил Горюн, перестав читать. – Описан и это год:

«23 мая. Ухожу в баню. Вернусь через три дня».

– Вот дает! В баню на одной ноге за пятнадцать верст, кажется, на таком расстоянии ближайшая единственная таежная деревенька в этой местности, судя по карте. Большой любитель париться.

– Дай мне, – заинтересовался Никита.

– Чего тут смотреть. Развлекается дед от скуки. О своих крупных делах не пишет, не придраться к нему.

– Ты хотел бы придраться? – враждебно спросил Серега. – Как раз он может поинтересоваться, почему ты с ружьем за месяц до открытия охоты.

– Тебе не надоело каждый день это повторять? Или не можешь понять, что мне на твое мнение наплевать, юный натуралист! Я стреляю, и буду стрелять. И одно дело, если я добуду несколько поднявшихся на крыло уток, и другое, если мужик занимается заготовками, все тут уничтожает, нельзя сравнивать, – объяснил Горюн. – Ладно, повеселились слегка и хватит. В таких хоромах останавливаться действительно не сахар, оставим их инвалиду. Что будем делать?

– Надо плыть дальше, – снова поспешил предложить Никита.

А Серега с вызовом смотрел на Горюна, в его карих глазах змеилась враждебность, на губах застыла понимающая усмешка, молчал, но все равно его мысли ясны: Ты стараешься изображать храбреца, на самом же деле первым хочешь уплыть отсюда, подальше от инвалида. Горюн почувствовал, как в нем темной волной поднимается неприязнь к напарнику по походу, решительно заявил:

– Вот что, пошли выгружаться.

– Зачем? Доплывем до конца озера. – снова заговорил Никита.

– Раз я сказал – завязано, ты капитан, а я – твой первый помощник. И вот что еще: выгрузимся, и я пробегусь по окрестностям, устроим ужин из дичи, разведите костер, подготовьтесь делать жаркое.

До этой минуты Горюн не думал об охоте, с утра гребли, тащили против течения на многочисленных перекатах байдарку, решив добраться до озера, на нем остановиться, и сейчас было желание посидеть возле костра, расслабиться; мысль поохотиться возникла только сейчас, потому что очень захотелось насолить Сереге, зная, как тот отнесется к подобной затее. И полезно оставить напарников с инвалидом, дружественной беседы между ними наверняка не получится.

– Может, с ружьем не надо? Здесь чужой человек, вдруг чего, – забеспокоился слабохарактерный Никита.

– И инвалида угостим дичью, не откажется. К тому же ты не только капитан, и завхоз, постоянно плачешь, что тушенки взяли в поход мало.

– Лучше в следующий раз. И погода неподходящая.

Погода на самом деле не радовала. Низкие грязноватые тучки жались одна к другой, как овцы в отаре, неслись на восток, с полчаса назад даже заморосил мелкий противный дождик, к счастью прекратившийся, плащи с себя сняли. Дождь мог цедить снова, мокнуть – удовольствие маленькое, но раз Горюн собрался проучить Серегу и обещал накормить дичью, то теперь от задумки не собирался отказываться.

Он срок себе задал – вернется через полтора часа, и пошел берегом озера около воды. Почти сразу начались тростники. Ружье он держал наготове, очень важно увидеть уток первому, попытаться к ним подкрасться, выстрелить по сидячей, если же крякуша поднимется не крыло, то опять не беда, Горюн неплохой стрелок, главное, не зазеваться, и шевельнется в груди радость, когда матерая уронит крылья, камнем падет, гулко ударится об упругую воду и застынет навечно. Горюн продвигался и пробуждалось чувство, называемое охотничьи азартом, увлажнившимися ладонями сжимая шейку ложа и холодный ствол ружья, мечтал о добыче. Временами он забирался в озеро, когда тростник далеко отходил от берега, мелко, брел, осторожно рассекая воду болотными сапогами (отправившись на охоту, переобулся, в кедах ходить не стоило). Дно, как по заказу, песчаное. Изобилием уток такие озера не отличаются, но простору много, выводки должны гнездиться.

А уток не было. Ясно – одноногий истребил, обшаривая озеро на челноке, не учел Горюн этого, обещая устроить ужин из дичи.

Но в конце концов повезло, долгожданный выводок прятался в заливчике недалеко от втекавшей в озеро речки Иксы, бравшей начало в болотах выше этой местности, озером разрывавшейся. Вовремя пригнувшись, Горюн пытался понять – заметили его пернатые? Вроде паника среди них не наблюдалась, расстояние до них большое. И помог сырой ветряк – как раз пролетел над тайгой, припал к озеру, и заплескалась рябь, подтачивая стебли зарослей. Горюн, крадучись, низко пригибаясь выбрался из воды и тут же повалился на сыроватую землю, ползком стал добираться до ближайших среднерослых сосенок и буйного ягодника. Приподнявшись и обернувшись, он убедился – утки по-прежнему не встревожены. Теперь он начал подкрадываться к добыче, маскируясь за сосенками.

Оказавшись напротив выводка, он пополз по открытой пойме, где жидкая травка едва укрывала охотника, полз с единственной мыслью – подстрелить, ружье все время переставлял перед собой. Важно не засорить стволы, иначе при выстреле может стволы порвать.

И он подобрался к уткам достаточно близко. Начал осторожно приподниматься. Утки продолжали беззаботно кружить, не ведая, что в сорока метрах от них скрывается добытчик. Ну, не медли, Горюн, не промахнись!

Одна забилась. Вторая, подранок, сунулась было в тростник, да Горюн не дал уйти.

А вот остальные почему-то не поднялись на крыло, суматошно бросились прочь, как птенцы глиссируя, ныряли.

И в самом деле – хлопунцы, притом позднего выводка, мамашу ухлопали раньше, поэтому неопытные утята близко подпустили охотника. Горюн держал трофей, достав из воды, а радость не испытывал. Да и откуда взяться радости, если добыча почти умещалась в кулаке, крылышки тонкие, неоперившиеся, стыдно за такую добычу. Утки странные: шеи тонкие, клювы удлиненные и зубастые, загнутые на конце. Кажется, крохаля. Что делась с такой добычей – сунуть под куст и забыть? Потом придумал: ощипать, головы и лапы отсечь, в полуфабрикатном виде хлопунца про размеру могли сойти за чирков. Добычей не наешься, в лучшем случае получится жиденький супчик с дичным запашком без жиринки. Ну что же, нужно охотиться дальше, подстрелить хотя бы одну матерую крякву, тогда не будет стыдно, должен Горюн доказать, что не трепач он, на самом деле добытчик. Серега, этот защитник природы, конечно, снова от жаркого принципиально откажется, и Горюн сможет лишний раз поиздеваться над ним: голодай, голодай, нам больше с Никитой достанется.

С еще большим рвением он пустился в поиск, решив искать дичь вдоль Иксы, рассчитывая, что одноногий вряд ли сюда забирался.

Выяснилось, и очень скоро, что и на речке пустынно, поднял единственную уточку, которая несколько раз взлетала и тут же плюхалась на воду, вроде позволяя охотнику приблизиться и выстрелить по сидячей, а под конец взлетела и умчалась прочь. Горюн плюнул с досады, несмышленого чирка упустил. На речке постарались туристы, проплывавшие здесь раньше, больше некому. Развелось туриков как собак нерезаных, и есть, конечно, такие, которые, как и Горюн, стремятся поохотиться в недозволенное время, берут ружья. Придется искать счастье в лесу, так решил Горюн, водные туристы от речек вряд ли отходят, одноногий тем более избегает пешие маршруты.

Отойдя от речки, он углубился в таежный бор. Вскоре поднял выводок рябчиков. Шустрые бестии почти одновременно из ягодника поднялись, сунулись в сосновую густоту, будто приклеились к веткам, не разглядеть. И они неожиданно срывались, когда охотник, выслеживая их, подходил ближе, и неслись прочь серенькими метеорами, удивительно, как на такой скорости им удавалось нырять между ветками, хотя Горюн держал ружье наготове, а успевал лишь вскинуть стволы, рябчик исчезал, ни разу не выстрелил. В общем, выводок разлетелся. Да для приличного жаркого рябчиков нужно штуки четыре, и Горюну ясно – такого количества не добудет, даже если попадутся следующие выводки и будут менее осторожными. Только глухарь мог выручить. Во взрослом мошнике до шести килограммов. И глухарята успели подрасти, каждый теперь размером с петуха. В непуганом выводке непременно окажется один беспечный, поднимется с земли и почти сразу усядется на сосну, и остальные еще младенцы, опыта не набрались, не улетают далеко. Горюн год назад забирался Вологодскую область до начала открытия охоты, немного разобрался, как на глухарей можно охотиться. Сейчас неудача ожесточала, Горюн был готов отрешить от жизни любую дичь. И подвешенные к ремню на веревочках крохаля постоянно напоминали о неизбежном позоре, если не добудет стоящую птицу.

А охоты не было.

Между тем пора было возвращаться.

По компасу и карте, – носил с собой, – он определил, что сделал порядочный крюк, лучше взять направление на северо-восток и возвращаться к озеру напрямую. С неудачной охотой приходилось мириться, объяснит, что другие туристы истребили дичь, одноногий промышляет и никого не щадит. Конечно, Серега злорадно возликует, увидев охотника без добычи, придется злорадство стерпеть.

Идя по компасу, он вышел на просторное моховое болото. Желание охотиться пропало, ружье закинул за плечо. Подмятый ступнями мох не распрямлялся полностью, оставалась цепочка следов. Горюн до того набегался, – и греб, таскал на перекатах байдарку полдня день, тоже надо учесть, – что не особенно спешил. Обратил внимание на торчавший вдали предмет, по форме напоминавший бочку, и направился к нему.

Оказывается, через болото проходил зимник, на мху угадывалась колея, наверняка зимник вел от находившейся в пятнадцати километрах отсюда заброшенной деревеньки до озера, на которое забрался инвалид. По зимнику Горюн доберется до озера быстро, плутать не придется.

Правда, болото сырело, выступала под ступнями вода, потом дерн начал покачиваться, но это ненадежное место когда-то предусмотрительно застелили бревнами, по ними и пошел Горюн. Может, тысячи лет тому назад жило здесь озеро, гнили растения, торф заполнил чашу, сохранился лишь неширокий рукав с водой, затянутый плавуном. Под тяжестью человека настил начал слегка оживать. Горюн шел осторожно, опасался оступиться на одряхлевших, кое где зараставших мхом бревнах, лишь на несколько сантиметров торчавших над поверхностью болота, и то не везде. Возможно, зимник до сих пор использовали зимой, добирались по нему из деревеньки до озера за рыбой, так зимой все промерзало, проехать легко, летом перестали этим путем пользоваться, и бревна не правили, опасно стало здесь проходить, похоже, летом до озера добирался лишь одноногий, теперь единственный здесь хозяин. Ружье с плеча Горюн снял, держал в руке. Подняв глаза и заметив торчавшую впереди вешку, частично засосанную болотом, обозначавшую, где проходила дорога, он захотел увидеть вешку следующую и перестал смотреть под ноги.

Тогда левый сапог и пошел вниз, не найдя опору на краю настила. Возможно, бревна с этого места были положены более узкие, чего Горюн не заметил, продолжая глядеть вперед, замахал руками, пытаясь устоять на правой ноге.

И он не устоял.

Повалившись боком, он продавил телом тонкий плавун и стал погружаться в кисельную темную жижу. Сгоряча он рванулся, надеясь тут же выбраться. От такого рывка сразу увяз в вязкой грязи глубже. Он не успел опомниться – грязь уже по грудь, обильно пузырилась болотным газом. Горюн раскидал руки в стороны, ружье не выпускал, опирался и на него, ружье погружалось в жижу вместе с рукой. Трясина вязкая, обхватывала тело, мешала повернуться и дотянуться до настила, связала ноги и не намеревалась выпускать, сдавливала грудь, дышать трудно, сердце колотилось ненормально, гул отзывался в висках. В скверную историю Горюн попал, хуже придумать трудно. На помощь надеяться не приходилось, кругом болота и глухая тайга. Можно изловчиться и выстрелить в воздух, да опасно, стволы забиты грязью, если и удастся выстелить, так наверняка ребята решал, что Горюн продолжает охотиться, нужно стрелять подряд с интервалами, чтоб заподозрили – случилась беда, а подряд не удастся, патроны в патронташе на поясе, не достать.

Горюн задергался в отчаянье. Толку никакого, трясина душила сильнее, беспощадно и настойчиво всасывала в гнилую бездну.

Словно издеваясь, на краю болота захохотал самец куропатки. Откуда-то прилетела пичужка, прицепилась к камышинке, с подозрением рассматривала странно торчавшее из болото верхнее туловище человека, голову. Потом она пискнула и упорхнула прочь. Обессилев, Горюн перестал сопротивляться. Тяжесть топи уже невыносимо давила грудь, выжимала кровь к затылку. К утру на этом месте останется в трясине лишь свежее окно.

Когда он сообразил, что ноги уперлись в твердое, то не сразу поверил. Но твердое было. Было! Похоже. это валун, притащенный сюда в ледниковый период, появлялся шанс спастись.

Смелея, опираясь на твердое, нечеловечески напрягаясь, загребая грязь руками, Горюн стал разворачиваться. Мешавшее ружье удалось бросить, должно упасть на настил. Надежда давала силы.

Благодаря упорной настойчивости и воде он, в конце концов, не только развернулся, а дотянулся до настила и ухватиться за одно из бревен. Обдирал ногти, чуть не ломал пальцы, он начал вытягивать себя из болота. И валун ближе к настилу оказался выше, позволял переставлять ноги. Вот ему удалось закинуть руки на настил. Бревна подгнили, отростки сучков сохранились, за них Горюн и цеплялся.