Теория поля

В общем, идея была. Пока только идея. Предстояло сначала научиться сохранять информацию из спонтанного сновидения при частичном пробуждении, как-то осознать ее, затем преобразовать рациональные данные в чувства и потом уже, проснувшись окончательно, попытаться осуществить обратное преобразование. Оставалось воплотить эту задумку на практике.

Чем больше молодой ученый думал над этим, тем сильнее крепла в нем уверенность, что наша память не локализована внутри нашего тела. Что наш мозг – это лишь прибор для считывания информации, разграниченной в соответствии с некоторыми неизвестными правами доступа. Очевидно, что извлечь можно лишь ту информацию, которую ты сам положил на хранение. Это было вполне привычно и знакомо из области информационных технологий. В любых системах автор информации определенно имел права на доступ к своим данным. Он же и управлял доступом других. А может быть, вся информация общедоступна? И мы еще до сих пор не открыли всех законов только лишь потому, что не умеем правильно искать во всем этом безграничном многообразии. Нужно просто сесть и подумать. Подождать, пока нужная мысль придет в голову, а затем суметь ее распознать и проанализировать.

Скорость обработки информации в нашей голове ограничена. Ограничена чисто физическими, естественными причинами. Каким бы мощным ни был процессор в компьютере, сколько бы ни увеличилась в ходе научного прогресса его тактовая частота, в материальном мире неизбежно существует предел возможностей для любых приборов и организмов. Значит, придется ограничивать и скорость ее поступления. Ведь если сломать эти искусственные барьеры, как знать, что может случиться с человеком? Что будет, если данные начнут поступать к нам быстрее, чем мы сможем их обрабатывать? Возможно, человек просто сойдет с ума, станет неадекватен, «зависнет» от объема знаний, которые он будет не в состоянии «переварить».

С Малаховым Арсений встретился на Казанском вокзале. Был ясный субботний день, один из последних еще относительно теплых дней поздней осени. Коллеги собрались на профессорскую дачу, чтобы вдали от посторонних глаз, в спокойной уединенной обстановке поэкспериментировать со своими далеко неоднозначными идеями. Евгений Михайлович был настроен более скептически, чем его юный друг, но плох тот учитель, который не позволит ученику самостоятельно убедиться в собственных заблуждениях.

Несмотря на хорошую, солнечную погоду, электричка оказалась почти пустой. Москвичи завершили дачный сезон, полностью погрузив себя в хлопотный, суетный ритм большого города. Наступившая осень изменила их привычки, а вместе с ними и обычное времяпрепровождение выходных дней. Загородные прогулки и свежий воздух сменились походами по магазинам, детскими мероприятиями, театрами и выставками, ресторанами и ночными клубами. Московские дороги, в летние выходные неправдоподобно пустынные, теперь забивались пробками даже в ранние утренние часы.

– Знаешь, о чем я тут думал, Арсений? – устроившись в вагоне пригородного поезда, почти сразу начал привычный разговор Малахов. – Я пытался представить себе, что же такое элементарные частицы в рамках нашей новой теории. Что если они принадлежат не нашему трехмерному пространству, а другому, четырехмерному, миру? Что если наше пространство, надвигаясь в своем расширении на все новые и новые участки информационной матрицы, вызывает из нее частицы к реальной жизни и использует их для реализации материи? Ведь мы не можем пометить электрон, чтобы чуть позже с уверенностью утверждать, что это по-прежнему та же самая частица? Вдруг струны не увлекаются пространством вовсе, а оно лишь заставляет их вибрировать в нужной моде в течение кратчайшего промежутка времени их пространственного совмещения, воспроизводя тем самым заданную программу в материи? И мы каждый раз наблюдаем по факту уже другие частицы, рожденные другими струнами. Преемственность состояний макрообъектов лишь иллюзия, которая проявляется потому, что близкие сечения информационной матрицы поддерживают гладкость видимых переходов.

– Ну а как же ускорение частиц на синхротронах? Или другие эксперименты? Мы же задаем условия и обнаруживаем результаты их поведения в строго определенных, ожидаемых рамках, – возразил Арсений.

– Да, но кто сказал, что эти рамки обязательно выполняются для одной и той же частицы? Ведь мы не наблюдаем частицу постоянно в процессе эксперимента, а лишь обнаруживаем следы ее присутствия в некоторые, сугубо определенные, моменты времени и места.

– Я не очень понимаю, что вы хотите сказать, профессор.

– Представь, что ты смотришь старый легендарный футбольный матч в кинотеатре и видишь мяч, который перелетает из правой части экрана в левую. Экран плоский, он отражает проекцию объемного, трехмерного мяча на плоскую пленку. Сколько мячей существует?

– Где?

– Вопрос в точку. Именно что «где»! В нашей трехмерной жизни мяч один. Он летит себе слева направо и в ус не дует. А сколько мячей в иллюзорном двухмерном мире киноэкрана? Их столько, сколько кадров успевает пробежать перед лучом проектора за то время, пока мяч пролетает из одной части экрана в другую. Один мяч умирает, уходит в небытие, если небытием считать пленку, намотанную на катушку. Но его тут же заменяет следующий, рожденный в экранном мире пусть немножечко, но уже в другом месте.

– Ну так это же кинематограф. Он изначально дискретен. Не хотите же вы сказать, что и наш мир тоже прерывен?

– А почему нет? Это вполне возможно. Если существует понятие атома в древнегреческой интерпретации как конечной, более неделимой субстанции, то и мир должен быть дискретен, то есть прерывен по определению. А если он дискретен в пространстве, почему бы ему не быть дискретным во времени? Тем более что в нашей теории время – лишь одно из направлений пространства.

Арсений задумался. Несколько минут молча размышлял, уставившись в окно электропоезда. За окном мелькали промышленные урбанистические городские пейзажи. Аргументов для возражений не находилось.

– Ну хорошо, допустим, вы правы, – вернул он разговор с гипотетической кинематографической аналогии обратно, в сугубо научное русло. – Что же получается, какая модель мира?

– Все то же самое. Вместо нашего трехмерного мира – четырехмерное суперпространство. Вместилище информационной матрицы. Сама матрица – кинопленка. Наш привычный трехмерный мир – экран. Пространство – луч проектора. Расширяясь, а значит, двигаясь, оно накрывает собой все новые и новые «кадры» информационного поля, возбуждая струны, заставляя их колебаться в нужной моде. До этого они лишь знают о том, как именно предстоит колебаться, но непосредственно колебаться, превращаясь в материю, начинают только от воздействия нашего пространства. В информационной матрице электрон один, существует лишь одно его представление, но струн в четырехмерном мире, его реализующих, множество.

– А матрица может изменяться сознанием! – воскликнул обрадованно Козырев.

– Да, а матрица – то единственное, на что мы можем влиять своим сознанием. Ну и как же, скажи пожалуйста, должен вести себя электрон, если мы вдруг влезли со своим сознанием и изменили матрицу прямо у него перед носом?

– В этом случае ему будет все равно!

– Точно! В рамках этой теории ему будет без разницы! Новый электрон просто родится в другом месте. Но информационная матрица допускает изменения до последнего момента, а значит, и положение вновь рожденного электрона не определено окончательно. Точнее, поскольку матрица, все ж таки каким-то образом ограничивает бесконечное число возможных переходов, то определены возможные места его появления. В строгом соответствии с волновой функцией. А если по какой-то причине матрица вдруг четко определилась, электрон редуцирует. Это микропроявление фатализма. В данном случае редукция будет означать, что мы все своим сознанием полностью определили состояние этой части матрицы на некоторое обозримое время вперед, не оставили более ни себе, ни природе возможности выбора. Пусть даже всего лишь для одной конкретной частицы.

В вагон зашли контролеры. Арсений напряженно переваривал услышанное. Задумавшись, он будто бы растворился полностью в новой идее, покинул пределы грязного, громыхающего вагона. К действительности его вернул грубый казенный голос:

– Билеты предъявляем, молодой человек!

Арсений достал было билет из кармана, но вдруг остановился. Посмотрел на кондуктора. Неопрятный мужчина лет под пятьдесят хамовато взирал на него из-под потертой форменной фуражки. На груди висела синяя бляха размером с чайное блюдце. Убрав обратно уже протянутую было руку с билетом, Козырев ответил:

– Вы забыли сказать «пожалуйста»!

Контролер впал в ступор. Его мозги, ограниченные формальными инструкциями, а также долголетней монотонной работой, не смогли быстро обработать неожиданно возникшую ситуацию. Нет, он отнюдь не был робким скромнягой, мог постоять за себя и за свое дело, знал, как обуздать любителей покачать права, умел грамотно обращаться с «зайцами» и вообще привык чувствовать себя в родных поездах хозяином положения. Но у этого необычного пассажира билет явно был, и тем не менее тот сознательно шел на конфликт, провоцируя неприятное столкновение. С одной стороны, ничего такого сверхъестественного от опешившего ревизора не требовали, спорить с этим было бессмысленно, но с другой – получалось, что он должен был извиниться перед пассажиром и вновь попросить билет, но уже вежливо. На это упертый кондуктор пойти никак не мог. Его ложные представления о собственном достоинстве не перенесли бы такого унижения. Помявшись несколько секунд на месте, так и не придумав подходящего ответа, он молча перешел в соседнее отделение вагона.

Козырев перевел взгляд на Евгения Михайловича. Тот беззвучно смеялся. Арсений, выдернутый из своих размышлений бесцеремонным вторжением, убрал невостребованный билет обратно в карман куртки. Вернулся к прежнему разговору.

– Ну хорошо. А как же нелокальность? Каким образом объяснить этот известный феномен в рамках нашей новой теории?

– Нелокальность? Отлично, давай обсудим нелокальность. Помнишь эксперимент, предложенный Джоном Уиллером[41]?

– Джон Уиллер? Как же! Это тот, который «Все из бита»?

– Что значит «Все из бита»?

– А, ну была у него такая теория. Называется it for bit. Идея в том, что в основе всего сущего, в самом изначальном ее аспекте, все сводится к ответу на бинарный вопрос: да или нет, нолик или единичка. Или, если по гамбургскому счету, то «быть или не быть». А уж из этих ответов строится вся наша реальность. Фактически он провозгласил информацию как первоисточник бытия. Что в принципе вполне согласуется с нашими идеями.

– Да? Любопытно… Я этого не знал. Но он в соавторстве с Эдвином Тейлором написал очень хороший учебник по специальной теории относительности. Называется «Физика пространства-времени». Книга написана необыкновенным, непринужденным языком, очень легко читается. И при этом весьма строгая и деловитая. Ты, кстати, можешь легко рекомендовать ее своим вечерникам, не пожалеешь. Но я сейчас не об этом. В 1978 году он предложил один любопытный эксперимент, эксперимент «отложенного выбора», который позднее удалось осуществить нескольким независимым группам исследователей. Суть его заключается в следующем. Луч когерентного света, лазера, например, попадает на полупрозрачное зеркало. Этим зеркалом он разделяется на два луча одинаковой интенсивности, каждый из которых следует своим маршрутом, через череду обычных непрозрачных зеркал на детектор. Тут все понятно. Свет когерентный, на детекторе будем наблюдать интерференционную картину, то есть регулярное чередование областей повышенной и пониженной интенсивности света. Теперь будем испускать фотоны по одному. Как полетит фотон? С вероятностью 50 процентов он отразится от зеркала и пойдет по первому маршруту. С такой же вероятностью он преодолеет зеркало и пойдет по второму маршруту. Это с точки зрения детерминистских подходов, которые строго определяют однозначные связи между причиной и следствием и не допускают вероятностных трактовок. Но мы-то знаем, что на самом деле один фотон пойдет как бы по двум путям одновременно и будет интерферировать сам с собой. А теперь добавляем на одном из маршрутов, для определенности на втором, сверхбыстрый переключатель, например ячейку Поккельса, которая переключит маршрут, переведет стрелку на рельсах движения фотона и направит его в новый детектор. Теперь самый главный момент! Переключение будем осуществлять лишь после того, как фотон пройдет полупрозрачное зеркало, когда у него уже не будет возможности избрать способ поведения в момент его преодоления. Реализуем, так сказать, отложенный выбор, сделаем его в тот момент, когда фотон свой выбор уже должен был бы сделать. Так вот, при выключенной ячейке наблюдается интерференционная картина, а при включенной фотон редуцирует, превращаясь в детерминированную частицу. Это дополнение известного эксперимента дает нам еще одно, чрезвычайно важное, уточнение. Поведение частицы не зависит от момента нашего выбора! Не важно, когда именно мы приняли решение понаблюдать за ней. Пусть бы даже непосредственно перед самим детектором, когда, казалось бы, повлиять на выбор самой частицы уже невозможно. Если использовать привычные подходы квантовой физики, то получается, что сам фотон обладает сознанием и способен предугадать наш выбор. Но мы-то с тобой уже знаем, что скорее всего дело обстоит несколько иначе.

– Тогда получается, что не так важен сам факт переключения ячейки Поккельса, сколько наши ожидания от этого переключения?

– Ну это ты уже лучше меня знаешь, как надо правильно воздействовать на нашу реальность.

– Ну да. Я теперь понял, что вы хотите сказать, профессор. Если исходить из нашей теории, то фотон, находясь на одном из маршрутов, создает иллюзию движения, исчезая и рождаясь в новом месте, бесконечно близком к предыдущему. Собственно, при изменении информационной матрицы, например в момент переключения ячейки Поккельса, новый акт исчезновения происходит, а факт рождения осуществляется уже в ином месте.

– Именно так! Хотя, строго говоря, ему вообще необязательно двигаться, пока мы за ним не наблюдаем. Для кого спектакль, если нет зрителей? Впрочем, наверное, он может устраивать представления и для пустого зала. Не знаю. Может быть, мы так никогда и не узнаем, что же происходит там, куда мы не смотрим. Ибо если мы знаем, значит, мы так или иначе «посмотрели». Хотя, возможно, когда-нибудь мы научимся узнавать о чем-то «не глядя». Это вопрос философский. Для начала нужно понять, что именно с точки зрения природы будет являться тем фактом, что мы за ней наблюдаем.

Технократические городские пейзажи за окном электрички сменились невысокими постройками московских пригородов. Машинист объявил следующую остановку.

– Малаховка, подъезжаем, – встрепенулся Евгений Михайлович. – Да, слишком близко у меня дача расположена от города, толком и поговорить не успели.

– Ничего, – успокоил его молодой друг, – еще будет время наговориться. Не зря же мы удрали с родительских проводов.

– Да уж, нехорошо получилось. Я надеюсь, они не обиделись на нас.

– Я их еще успею проводить. А за вас пусть на этот раз Людмила Александровна отдувается. Зато нам никто не помешает.

Они вышли из вагона, прошли несколько метров по старому, растрескавшемуся асфальту платформы и очутились на небольшой автомобильной стоянке, где представители различных народов бывшего Советского Союза активно и напористо, перебивая друг друга, завлекали потенциальных клиентов в свои таксомоторы.

– Евгений Михайлович, давайте возьмем машину, – предложил Арсений.

– Вот еще, тут прямой автобус ходит.

– Да от этого автобуса еще полчаса пешком идти!

– Ну это ты загнул, от силы минут двадцать, да и то если медленным шагом. К тому же пешие прогулки полезны для здоровья. Давай-давай, не ленись. Я вот, видишь, в какой хорошей форме в свои годы. Это все благодаря физкультуре, пешим походам. А ты уже в свои двадцать начал вес набирать.

Арсений покачал головой, они преодолели навязчивых водителей и расположились на автобусной остановке.

* * *

Отъезд Козыревых-старших за границу совпал с очередным днем рождения Нонны Алексеевны. Супруги решили отметить эти два события в одной встрече и собрать друзей в последний раз перед длительным отсутствием.

В отличие от традиционных вареников, на этот раз подготовка к юбилею осуществлялась без использования рабочей силы приглашенных. Вика была единственной помощницей, привлеченной Нонной Алексеевной к процессу приготовления праздничного стола. Вика с удовольствием согласилась помочь юбиляру в приятных предпраздничных хлопотах, а заодно и заменить Арсения на дне рождения его матери.

Евгений Михайлович, подстрекаемый юным другом, последовал его примеру и на юбилей Нонны Алексеевны отправил супругу Людмилу Александровну в одиночестве. Оба ученых очень увлеклись новой темой. Для них возможность провести несколько часов вдвоем, без надоедливых родственников и знакомых, постоянно отвлекающих от любимых дискуссий и рассуждений, была гораздо привлекательнее очередной встречи давно знакомых и хорошо известных друг другу людей.

Таким образом, в список гостей, кроме уже упомянутых Виктории и Людмилы Александровны, входили Петр Степанович Бурлак, Владимир Петрович Николаев, который на этот раз явился без супруги, Иван Иванович Платонов, Валентин Владимирович Косаченко и старинная подруга Нонны Алексеевны, Томила Михайловна.

К выбору праздничного подарка мужчины подошли творчески, со всем присущим им энтузиазмом, загрузив на целую неделю работой знакомых университетских мастеров-механиков. На вопрос Павла Тимофеевича, что, собственно, в качестве подарка юбилярша хочет получить на свой день рождения, Нонна Алексеевна ответила, что подарок должен быть оригинальным, неизвестным заранее и что она не имеет намерений ограничивать мужа какими бы то ни было пожеланиями, что мужчина должен проявлять изобретательность, а для женщины нет ничего приятнее неожиданного сюрприза. Вероятно, глава семейства понял супругу слишком уж буквально.

Перед вручением он встал и торжественно произнес слова поздравления, которые явились одновременно и первым тостом:

– Дорогие друзья! Сегодня мы отмечаем юбилей нашей дорогой Нонны Алексеевны, Нонночки. Глядя на нее, не остается сомнений в том, какой именно юбилей мы отмечаем. Конечно же, тридцатилетие! Тем более что ее «малолетний» сын, который мог бы своим видом зародить некоторые сомнения в этом непреложном факте, сегодня отсутствует. Скажу честно, годы, прожитые рядом с этой замечательной женщиной, уж точно нельзя назвать скучными. Ее жизненный оптимизм, ее неуемная энергия и жажда деятельности, ее широчайший круг интересов часто заставляли меня внутренне содрогаться от очередной «гениальной» идеи, которая на поверку оказывалась… да-да, вы правильно подумали, действительно гениальной. И вот сегодня мне наконец-то представилась возможность устроить небольшой сюрприз для нее. Тем более что это вполне соответствует ее пожеланиям. Мой сегодняшний подарок представляет из себя сюрприз в его чистом виде. Один только сплошной сюрприз и ничего более, кроме самого сюрприза. Поэтому давайте поднимем этот тост за нее, за ее замечательные качества и пожелаем ей как можно дольше сохранять эту потрясающую жизнерадостность, это великолепное обаяние, которое так притягивает к ней всех хороших людей, то есть нас с вами!

Все тут же радостно загалдели, поднялись со своих мест, потянулись рюмками к юбилярше. Отовсюду послышались одобрительные возгласы подтверждения сказанному и радостное возбуждение в ожидании обещанного сюрприза.

Павел Тимофеевич закрыл шторы и погасил свет. В комнате наступил полумрак, в котором, впрочем, отчетливо различались люди и предметы. Таинственно удалившись, он вскоре вернулся с черным ящиком довольно большого размера. Поставил его на стол перед виновницей торжества.

Нонна Алексеевна внимательно изучила необычный предмет, да и все окружающие тоже были явно заинтригованы происходящим. Ящик не выделялся ничем примечательным. В полумраке помещения женщине удалось обнаружить маленькую щель, отделявшую крышку от основания удивительного подарка. Сверху на крышке располагался небольшой переключатель всего лишь с двумя позициями: «Вкл» и «Выкл». Находился оный в положении «Выкл».

Не обнаружив более никаких возможностей для использования черного ящика, юбилярша приняла естественное в этой ситуации решение и передвинула рычажок в положение «Вкл».

Изнутри послышалась приятная музыка, и крышка начала медленно подниматься. Свет из расширяющейся щели окрашивал комнату в приятные, голубовато-зеленые тона. Музыка становилась громче, цвета насыщеннее.

Когда крышка поднялась на довольно большой угол, из ящика высунулась механическая рука, удивительно точно передававшая анатомические особенности человека. Рука выгнулась причудливым образом, дотянулась до переключателя, перевела его в положение «Выкл» и немедленно спряталась обратно в ящик. Свет погас, музыка прекратилась, крышка вернулась на прежнее место.

После небольшой паузы комната наполнилась дружным смехом. Нонна Алексеевна, осознав, что возможность практического применения у подарка отсутствует, с наигранным возмущением, смеясь, стукнула мужа по плечу:

– Вот всегда ты такой, нет чтобы подарить жене что-нибудь полезное! Одни лишь забавы на уме! Все-таки правильно говорят: все мужчины – большие дети! Им бы только играть да развлекаться!

Тосты и шутки посыпались как из рога изобилия. Удачное начало было положено. Когда первые эмоции немного улеглись, и беседа вошла в спокойное, размеренное русло, Иван Иванович попросил слова, встал и поднял руку с наполненным бокалом вина.

– Друзья, я хочу поднять тост за ту атмосферу, которую создает хозяйка этого дома. За то, что всегда, когда бы ты ни пришел сюда, попадаешь в удивительный микромир, я даже не знаю, как сказать, в необыкновенно комфортную атмосферу. Это трудно объяснить словами, но я уверен, все присутствующие здесь гости отлично меня понимают. И это не свойство конкретной квартиры, нет. В тяжелых, жарких и влажных климатических условиях Африки, когда не то чтобы кондиционера не было, часто не было даже света и воды, все равно в доме у Козыревых в любое время было очень и очень приятно! Нонночка, за тебя, за твою доброжелательность, за твое умение обаять и очаровать любого человека, за то, что рядом с тобой ощущаешь себя уверенно и спокойно!

Гости одобрительно закивали и с готовностью подтвердили сказанное Платоновым. Но после того как бокалы были поставлены обратно на стол, Бурлак спросил:

– Иван Иванович, вот ты сказал только что: «У Козыревых всегда хорошо». Я с тобой согласен. Но вот какой вопрос хотел бы я задать всем. А что такое это «хорошо»? И что есть обратное?

– Петр Степанович, мне кажется, ответ на этот нехитрый вопрос дети интеллигентных родителей узнают обычно еще в детстве. «Что такое хорошо и что такое плохо». Ты что, не читал своим детям Маяковского? – удивился Николаев.

– Нет, Владимир Петрович, стихотворение я читал. И я прекрасно знаю, что считается у нас хорошим и что считается плохим. Но я спрашиваю сейчас вовсе не об этом. Я, если хочешь, имею в виду физику явления.

– Не знаю, как с физикой, – ответил Николаеву Платонов, – а вот с точки зрения психологии, тут, по-моему, все просто. Если поступок вызывает положительные эмоции окружающих – то он хороший, если отрицательные – то плохой. Надеюсь, разницу между положительными и отрицательными эмоциями никому объяснять не требуется?

– А что это значит? – не унимался Бурлак. – Каким именно образом наши слова и поступки вызывают эмоции у окружающих? Что это за тип взаимодействия такой? Из известных мне я не могу подобрать подходящий!

– Есть один вариант, – включился в беседу Косаченко. – Это, конечно, пока еще только гипотеза. Незавершенная теория. Я говорю о торсионном взаимодействии. Есть в физическом вакууме нечто, некая неизвестная пока сущность, которая предположительно посредством вращения может взаимодействовать с нашим сознанием. Частичка, обладающая одним только спином, без массы, без энергии. Если упрощенно, то мы своими поступками, словами или даже мыслями способны изменять направления вращения этих микросущностей. С другой стороны, своим мозгом, или еще чем-то, мы точно так же можем улавливать текущее состояние этой системы, состоящей из огромного количества микроскопических вращающихся объектов. Правое вращение – благоприятное, левое – наоборот.

– А что есть правое или левое в нашей изотропной Вселенной? – удивился Павел Тимофеевич. – Правое или левое имеет смысл только с определенной точки зрения. Если сделать часы с прозрачным циферблатом и посмотреть на них с обратной стороны, с тыла, так сказать, то мы увидим, что стрелки идут в обратную сторону. Так что понятие правого и левого весьма относительно в нашем мире.

– Так это что, получается, что добро и зло тоже относительно? – удивился Платонов.