Сделай это нежно

Он это сразу понял, как ее увидел: стоит вся такая неприкаянная, ртом дождь ловит…

– У тебя не выработана модель общественного поведения! – так и сказал ей сразу, как увидел.

Глаз у него – алмаз.

Вот и имеет теперь!

Каждый вечер усаживаются на кухне, и заводит Лерик интересные разговоры – о высоком и разумном. А чтобы было понятно, то графики чертит, а то и на простых «наглядных пособиях» (скажем, берет стакан, вилку и кусок хлеба) показывает, как бы он перестроил композиционное решение того или иного произведения. Какого – не важно! Лерик может дать любой совет любым «Эйнштейнам» от искусства и науки.

Первый год Евгения слушала и радовалась – наконец-то есть с кем пообщаться.

И не о чем попало, а о том, что давно ее саму волновало – о загадках мироздания. Даже учебу немного забросила – училась в консерватории на композиторском отделении, «на диплом» композицию писала под странным названием «Последняя прогулка Моцарта». Легкая такая композиция: идет себе Вольфганг Амадей из таверны, ничем не озабоченный, веселый, слегка навеселе, ночь такая лунная, звездная, ясная – и слышит, как насвистывают ему звезды что-то бесшабашное. И Моцарт сам насвистывает в темном переулке что-то легкомысленное – так, для себя, ведь он счастливый и хмельной.

За два дня до смерти…

Лерик послушал, расчертил систему координат:

– Смотри: вот твой Моцарт – тот, которого ты сама себе сочинила, а вот – настоящий, историческая личность…

Синусоиду провел – рваная получилась, неровная.

– Видишь? – говорит. – Несовпадение стопроцентное! Ляп и полная ерунда! Как там у вас – аллегро-адажио? Не совпадает! Драматизма маловато. Вот здесь, – тычет пальцем в точку посередине, – тромбон вступает! Тромбон!

Евгения на тромбон вовсе не рассчитывала. Но послушалась, кивнула: тромбон так тромбон. Спорить – только время тратить. Стала играть, когда Лерик со своими подопечными на тренировку выезжал, он же работал инструктором по плаванию в юношеской спортивной школе.

Труднее было, когда Лерик учил ее «общественному общению».

Вот едут они в автобусе, жара, духота, Евгения к тому же еще и беременная. Стоит, держится за перила на потолке – там, где люк открывается, висит на одной ноге, как цапля. Лерик выжидает, многозначительно поглядывая на нее. Евгения знает, чего он от нее ждет: нужно приблизиться к тетке или парню, которые развалились на сиденье, и уверенным голосом, выставив вперед живот, сказать:

– Позвольте, граждане!

И дело не в том, что сделать это самому для Лерика – сущие пустяки. Дело в ней, в Евгении, в ее неумении «взять свое». Этому Лерик ее учит-учит и никак на положительный результат не выйдет! Конечно, ему жалко, что Евгения по́том истекает и красная вся, как помидор. Но принцип есть принцип. Если от него отступиться, то что дальше? Пропадет Евгения как полноценная личность!

Евгения дергает ручку люка вверх – но силы не те, шепчет Лерику: «Открой, пожалуйста, а то задохнусь!»

Лерик ласково улыбается и отвечает одними губами, чтобы никто не слышал: «Громко скажи!» И кивает глазами на дядю, который рядом с люком стоит: ему скажи! Пересиль себя! Мне же это сделать – раз плюнуть, ты знаешь, а вот ты его сама попроси. Слабо́? Ты только за своим пианино можешь сидеть и о Моцарте ерунду придумывать? Тогда езжай так, как едешь. Сама этого хотела!

А еще любит Лерик, когда она в транспорте кричит водителю, чтобы тот остановился. То есть Лерик это любит, но она, Евгения, никогда на это не решается. Будто глупая, будто языка нет.

Однажды, из чистого принципа, они так пять лишних остановок проехали!

До самой конечной.

– Ну, ты чего? – спросил он. – Что, трудно было крикнуть? Сколько же можно учить?

– Как-то неудобно кричать на весь салон, – оправдывается Евгения. – И голос пропал.

– Это плохо, – говорит Лерик. – Неконструктивно.

Евгения с ним полностью согласна, но немного беспокоит ее то, что говорят со всех сторон, что она «за Лериком» как за «каменной стеной». Возможно, это действительно так – надо только научиться, как говорит Лерик, «быть человеком».

В наказание шли обратно пешком все пять остановок. В кино опоздали. Будет ей наука на будущее!

Ну, и ест Евгения совершенно неправильно. Как-то купила селедку и еле до дома донесла – так хотелось прямо на улице съесть. Серебряная селедка, аж блестит, спинка толстенная, жирная, как у кабанчика. Будь Евгения кошкой, впилась бы в эту спинку зубами, забилась бы под ванну, чтобы никто не видел, как она непристойно наслаждается!

Но пришлось на доске разложить и аккуратно почистить под неутомимым руководством:

– Голову сначала отрежь! Теперь кожицу снимай! Да не так – как чулок! На спинке сделай несколько надрезов – тогда кости мелко посекутся, легче есть будет! Теперь брюшко надрезай! Да куда ты в рот эту гадость тащишь – потерпеть не можешь, что ли? Оботри салфеткой. Лучше. Еще лучше! Пленочку вон ту черненькую – видишь? Обчисть, она горчить будет. Теперь за хвостик тяни – так, чтобы пополам разорвать. Резче! Так, чтобы все кости на позвоночнике остались! Теперь режь. Да не так крупно, деревня! Маслом полей. Уксусом взбрызни! Лучком присыпь.

Готовит Евгения это блюдо и начинает ее тошнить.

Ведь чувствует, что это она лежит на доске, а ласковый голос из нее все кишки выматывает – так же, как она сейчас эту сельдь препарирует: вот лежат все ее выпотрошенные внутренности, вот – плавники-перышки, вот – скелет с кусками живого мяса…

Но если так вот красиво потом все это на тарелке выложить, маслом и уксусом побрызгать, да еще сверху выложить аккуратные колечки лука – совсем неплохая картина получается! Ради этого стоит и помучиться Лерику с Евгенией: кожу снять, почистить как следует, салфеточкой обтереть со всех сторон, лишнее удалить, нужное – добавить, зеленью посыпать. И будет Евгения в полном ажуре. Ешьте, люди добрые, теперь я такая, как надо!

– Ну, ты чего не ешь? – спрашивает Лерик, накалывая кусок на вилку.

– Расхотелось… – говорит Евгения и идет к своему пианино.

На нем плюшевое одеяло лежит, чтобы звук тише был и никому жить не мешал.

Тяжело вздыхает Лерик:

– Непостоянство в желаниях – признак начальной стадии самодурства.

И за бумажку с карандашом хватается, мол, вот сейчас увидим, какой график получится. График самодурства Евгении за последние два месяца.

Там много чего накопилось.

Скажем, те вот куры…

Принес как-то домой пакет с непотрошеными курами. Радостный такой, гордый. Высыпал на стол, а там их семь штук! Все в белых перьях, гребешки красные на бок свисают, глазки – у кого открыты, у кого – закрыты, желтые лапки поджаты.

Чихнула Евгения и сама глаза закрыла.

– Зачем так много? – спрашивает.

Лерик смотрит на нее, будто мамонта в пещеру принес:

– Это отец одного из моих учеников принес. За то, чтобы я его сынка на сборы взял. Он директором птицефабрики работает! Теперь всегда будем с бесплатным мясом!

Смотри Евгения на это бесплатное мясо и говорит:

– Но это не честно. А вдруг тот парень бездарный и всю команду подведет?

– Ну да, – говорит Лерик. – Конечно, бездарный. Разве за одаренного столько бы кур дали?

И радуется, как ребенок.

А Евгения думает: а как же их разговоры о «высоком», о Маркесе с Борхесом, о достоинстве – мол, никогда не поступай нечестно, никогда ни у кого ничего не бери «даром, чтобы открыто людям в глаза смотреть», о принципиальности.

– Берись, хозяйка, за работу! – говорит Лерик. – А я тебе Бердяева вслух почитаю.

Весь вечер читал, пока Евгения над теми курами плакала-причитала. Руки все в крови.

Дважды в ванную бегала…

В конце концов Лерик сам их потом порезал, солью присыпал и в три баночки сложил – на будущее, обозвав Евгению «чистоплюйкою». Из голов и лапок велел холодец сварить, чтобы ничего не пропало.

Размышлял над «круговоротом природы»: куры едят траву, люди едят кур, а когда умирают – сами превращаются в траву и куры – опять же! – едят траву. Итак, таким образом, куры… людей едят. И нечего сопли над ними распускать! Большой мирового масштаба смысл в этом! Решила Евгения тех кур не есть, чтобы хотя бы для себя этот «круговорот» прекратить. Должен же он на ком-то кончиться – поэтому пусть это будет она.

Тогда уже ребенок у них был.

Евгения вся то в стирке, то в кормлении, ничего не успевает!

Засыпает – головой на спинке кровати, синяки под глазами. А еще дописывает композицию о Моцарте, который идет по темному переулку Зальцбурга и насвистывает веселую, легкую мелодию в ночное звездное небо.

Одним словом, неорганизованная.

Берет Лерик отгул, чтобы доказать, какая она неорганизованная, как время зря теряет.

Отпускает Евгению к маме – на целый день! Говорит, придешь в семь и сама все увидишь, как надо делать, чтобы все успевать.

Отоспалась Евгения у мамы, пришла ровно в семь.

А дома – Лерик сияет, ребенок спит. Дает ей Лерик свою тетрадь с графиками. А там все по пунктам расписано: когда встали, когда поели, когда покакали, первый прикорм, второй, первый сон, второй – так уже вместе с малышом хорошенько выспался.

И – никаких проблем!

– Видишь, не умер! – радуется бодрый, как огурец, Лерик.

Смотрит Евгения на этот график, и так ей обидно становится – почему у нее так не получается?

Правда, не учтено здесь несколько незначительных пунктов: магазины, общие завтрак-обед-ужин, мытье пола, да еще кое-что зашить-погладить надо – Лерику на сборы, пару часов занятий на закрытом одеялом пианино, несколько десятков телефонных звонков – ведь подрабатывает Евгения на одной фирме диспетчером, парочка перчаток из ангоры – ведь вяжет Евгения их на продажу в другую фирмочку – с национальным орнаментом, спросом очень пользуются в ее исполнении, несколько аранжировок для нескольких коллег – ведь и там Евгения в хвосте не плетется. Ну и парочка страниц книги – для души.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.