Сделай это нежно

…Ресницы у Елизаветы покрылись инеем и стали длинными-длинными, как у сказочной Снегурочки. Сквозь них было так интересно наблюдать за тем, как красив мир – будто соткан из кружева. А еще было интересно слушать тишину – такую тихую-тихую, как будто сидишь внутри яблока.

Вот интересно, думает Елизавета, как же будет ТАМ – то есть после того, как она умрет? Конечно, кашей ее не будут кормить, и это хорошо. И Саша не будет донимать ее утром, стягивая с нее одеяло. И папа не будет заставлять чистить зубы.

Бабушка не будет заплетать косы и мыть их заваркой, чтобы они блестели. И мама не будет читать ей на ночь «Винни-Пуха».

Словом, будет Елизавета сама себе хозяйка: хочешь – спи, хочешь – лезь на пожарную лестницу и виси вниз головой, сколько душа пожелает, – хоть сто лет подряд!

«Пер-спек-тива…» – сказал бы папа.

Елизавета не знала, что такое «перспектива», но слово ей не нравилось – оно было колючим и скучным.

Снег действительно пах яблоком, и Елизавета с удовольствием начала сгрызать его с подмерзшего воротничка. Во-первых, это было вкусно, а во-вторых, приближало к цели – похолодеть изнутри.

Над Елизаветой закружилась ворона. Она была единственной черной точкой в этой белизне. Она – да еще одинокая Елизаветина голова, торчащая из-под сугроба. Ворона примостилась на ветке и внимательно смотрела вниз, разглядывая Елизавету.

У нее были умные черные глаза.

«Пер‑спек-ти‑ва» – презрительно каркнула она.

Наверное, ей тоже не нравилось это слово.

Ворона наблюдала за Елизаветой до тех пор, пока небо не стало синим, а в нем не начали зажигаться маленькие свечи. А потом полетела к своим детям. У нее их была целая куча – зачем же ей приглядывать еще и за Елизаветой?

А Елизавета уже передумала кучу разных мыслей, и без вороны ей стало скучно.

Снег вокруг нее покрылся тонкой ледяной коркой.

Елизавета сломала ее и принялась выбираться из-под сугроба.

Ей было обидно: никакого холода она не испытывала. Вероятно, его испытывали только шуба и шапка, которые лежали рядом и покрылись стеклянными ледяными трубочками.

Елизавета надела шубу, обгрызла с перчаток сосульки и бесславно поплелась обратно, домой.

У дверей своей квартиры она нащупала на шее веревку с ключом.

Ключ был совсем холодным и не слушался ее рук – никак не хотел попадать в замочную скважину.

И Елизавета вдруг почувствовала, что и сама стала твердой и холодной, как этот ключ.

За спиной услышала шаги, а потом кто-то крепким подзатыльником просто-таки втолкнул ее в квартиру.

Елизавета влетела в прихожую, как ракета.

– Вот она, сама объявилась! – крикнул Саша в глубь квартиры и снова дал Елизавете крепкий подзатыльник: – Весь район из-за тебя обежал, замерз, как собака! У‑у‑у…

И он показал Елизавете кулак.

Навстречу им уже выскочили мама и бабушка.

Лица у них были такие взволнованные, такие испуганные, что Елизавете стало стыдно за то, что она хотела вот так неожиданно бросить их на произвол судьбы.

С Елизаветы медленно начали стекать ручейки – с шубы, с варежек, с валенок, с ресниц и волос. Она стояла посреди целого озера и думала, что сейчас она вся стечет водой на пол, как сосулька.

Елизавету раздевали в шесть рук.

Повесили все вещи в ванной комнате, чтобы с них стекла вода, напоили горячим чаем, одели в теплую пижаму и шерстяные носки.

И поставили в угол. Именно туда, где по обоям ходили-бродили нарисованные ею зверушки.

Елизавета стояла в углу.

Саша играл на компьютере, папа ужинал перед телевизором, мама разговаривала по телефону, бабушка вязала свитер.

Никто даже не догадывался, что сегодня Елизавета решила умереть.

Ничего, теперь это будет ее тайной, подумала Елизавета, вздохнула, достала из кармана фломастер и принялась рисовать ворону…

Кримпленовое пальто с перламутровыми пуговицами

Из Прибалтики позвонила мамина подруга тетя Александра и сказала, что передаст поездом что-то особенное.

Все утро, пока мама была на вокзале в ожидании поезда, Зоя не находила себе места – все время подходила к окну и выглядывала, не идет ли.

Бабушка тоже была в приподнятом состоянии. Ведь все, что касалось Прибалтики, было необычным и даже немного чужим, как другая планета. Зоя видела в кино, что у людей, которых называют «из Прибалтики», особая речь – с мягким иностранным акцентом.

Зоя и сама часто копировала этот акцент, чтобы казаться во дворе загадочной. Еще бы! Не у всех мам подруги жили в самой Прибалтике!

И вот наконец мама появилась на асфальтовой дорожке, ведущей к подъезду, в руках она несла бумажный пакет, туго обмотанный серой веревкой.

Когда она вошла в квартиру, бабушка и Зоя уже ждали ее на пороге.

– Ну что там? – спросила бабушка.

– Еще не знаю, – сказала мама и дала пакет Зое: – Отнеси в комнату, сейчас посмотрим.

Зоя несла пакет в комнату и тихо ощупывала руками, что там может быть? Пакет был мягким и почему-то пах почтовым сургучом.

Бабушка принесла ножницы и разрезала веревку, смотала ее в клубок, мол, в хозяйстве все когда-нибудь пригодится, и стала разворачивать плотную коричневую бумагу. Зоя не могла дождаться, пока она так же аккуратно не расправит и не свернет бумагу.

Под бумагой оказался прозрачный целлофан, внутри которого что-то белело. Зоя почему-то решила, что это костюм Снегурочки.

Бабушка сняла целлофан и осторожно – кончиками пальцев – подняла то, что было в нем завернуто. И перед глазами Зои действительно возникло платье Снегурочки – но слишком длинное и большое, на маму или бабушку. И обе безумно обрадовались.

– Это настоящее кримпленовое пальто! – радостно воскликнула мама.

– С перламутровыми пуговицами… – восторженно добавила бабушка.

– Модное… Сейчас такое носит наша директриса… – выдохнула мама.

Бабушка взяла пальто за воротник, на котором висела этикетка, и даже присела на диван:

– Ого! Девяносто рэ!

Мама тоже сразу присела рядом с ней:

– Ого. Это же вся моя зарплата.

– Хорошая у тебя подруга, – тоненьким голосом сказала бабушка. – Наверное, хочет показать, как хорошо ей там живется, раз может делать такие дорогие подарки.

Мама вздохнула и ничего не сказала. Она не любила противоречить бабушке.

Зоя не знала, что такое это «рэ», но не могла отвести глаз от белого чуда – пальто было плотное, как из картона, с вытисненными по всему подолу цветами, а главное, на нем сияли такие же белоснежные переливающиеся пуговицы. Никогда еще Зоя не видела подобного чуда.

Вот бы мама с бабушкой взяли и перешили из него для Зои десять маленьких платьев или юбок! Ведь они всегда что-то придумывают, перешивают, добавляя к старой одежде какие-нибудь оборки, – и поэтому Зоя всегда ходит гордая и модная.

Но тут же Зоя поняла, что перешивать это пальто они не собираются.

Просто сидят и поглаживают его руками. Она тоже погладила и даже лизнула пуговицу, та показалась ей сладкой.

– Не шали, – сказала мама и тихо добавила, обращаясь к притихшей бабушке: – Если хотите, можете взять его себе…

Бабушка сначала обрадовалась, но потом сказала так:

– Нет. Сделаем иначе. Вещь слишком дорогая, чтобы ты каждый день носила ее на работу. Это непрактично. Лучше продадим это пальто Майе Витольдовне из третьего подъезда, она работает в районо – деньги у нее есть, и носить она его будет каждый день.

Зоя видела, что мама немного расстроилась. Но бабушка добавила:

– Продадим не за девяносто, а за сто двадцать! И на эти деньги купим себе по обновке. Это, по-моему, правильно.

– И мне? – спросила Зоя.

– Конечно, – с важным видом кивнула бабушка.

Это Зое очень понравилось. Хотя она представила, какой бы красивой была мама в этом белом пальто. Красивой, гораздо красивее, чем ее начальница – директор школы.

– Вот и хорошо, – сказала бабушка, – пойду схожу к Майе Витольдовне.

И она пошла в соседний подъезд, где жила эта очень важная женщина. Она была бабушкиной ровесницей, но ходила на высоких каблуках, в белых блузках и узких темно-синих юбках. В руках у нее всегда был портфель, а на голове – такая «снежная баба» из двух шаров блестящих черных волос.

Зоя и все во дворе всегда вежливо здоровались, проходя мимо Майи Витольдовны, и очень смущались, когда она спрашивала, как дела, или делала замечания.

Бабушка вернулась довольно быстро.

– Покупает! – радостно сообщила она. – За сто двадцать – без разговоров! Я, правда, для пущей важности сказала, что мы должны получить посылку на почте, ближе к вечеру.

– А зачем? – удивилась мама.

– Как зачем? – удивилась бабушка. – Пойду куплю белые пуговицы в магазине – перешьем. А эти оставим себе.

– Ура‑а-а‑а! – закричала Зоя и подумала, что бабушке, так же, как и ей, больше всего нравятся эти удивительные пуговицы.

Мама с сомнением покачала головой и начала собираться на работу в школу.

Бабушка тем временем быстрыми движениями срезала пуговицы с пальто и сложила их в ящик. Без пуговиц пальто стало немного подслеповатым, но все равно красивым.

Бабушка пошла за пуговицами.

А Зоя еще некоторое время наблюдала, как мама крутится перед зеркалом в этом белом пальто и вздыхает.

А потом она сказала Зое:

– Я возьму его в школу – хоть девочкам покажу! А ты подойдешь через часок, когда у нас будет перемена, и отнесешь пальто домой. Наверное, к тому времени бабушка вернется с пуговицами.

Зоина мама работала неподалеку – в школе. И все ее подруги тоже были учительницами младших классов. И ни у кого не было кримпленовых пальто!

Зоя послушно кивнула.

Мама завернула пальто в несколько газет и пошла с ним на работу…

Когда стрелка на часах дошла до той цифры, которую назвала мама, Зоя пошла в школу.

Шла быстро и мечтала о том, что на обратной дороге станет единственной обладательницей такой сказочной собственности.

В школе мама быстро отдала ей пакет и приказала бежать домой не останавливаясь.

И Зоя побежала через стадион, засеянный мелкой зеленой травкой. А посреди стадиона остановилась. Ей так хотелось еще раз рассмотреть пальто. Ведь потом она будет видеть его только на Майе Витольдовне и делать вид, что их семья не имеет к нему ну никакого отношения. От этой мысли Зое стало обидно. Она развернула газеты, и белое, самой модное в мире пальто обдало ее своим неземным кримпленовым ароматом.

Зоя надела его на себя. И сразу утонула в сияющем и немного колючем, как у Снежной Королевы, наряде. Рукава были длинные, а подол накрыл землю вокруг, как парашют. И Зоя помчалась по зеленой траве, освещенная солнцем, счастливая и похожая на белого лебедя. Ей даже казалось, что белые крылья пальто приподнимают ее над землей!

Набегавшись, Зоя свернула пальто, обернула газетами и быстро, как велела мама, пошла домой.

…А во дворе ее встретила Майя Витольдовна.

Она стояла прямо на дороге и внимательно рассматривала разгоряченную Зою, а еще внимательнее – пакет, который та несла под мышкой.

– Ты, наверное, с почты идешь? – сразу спросила она. – Пальто несешь?

Зоя замерла и крепко прижала пакет к себе.

– Молодец, что помогаешь родителям, – сказала Майя Витольдовна. – Давай его сюда.

– Но… Но мне сказали, что надо идти с ним домой… – пробормотала перепуганная Зоя.

– А зачем? – пожала плечами Майя Витольдовна. – Все равно это уже принадлежит мне. Мама и бабушка в курсе.

Перед глазами Зои всплыла картинка, как бабушка щелкает ножницами и перламутровые пуговицы сыплются ей в руку.

– Ну? – сказала Майя Витольдовна и протянула к Зое свою большую ладонь.

…К своей квартире Зоя поднималась очень долго. Так долго и так медленно, что ей показалось, что на улице наступила зима, ведь внутри у нее все заледенело.

– Зоя, ты не видела, где это пальто? – спросила бабушка и показала ей россыпь купленных белых пуговиц, лежавших на диване. Они были бледные и совсем не белые – какие-то мутные, как вода из крана.

Бодрым голосом Зоя рассказала, как мама взяла пальто в школу и как она, Зоя, несла его обратно.

– Ну и где же оно? – спросила бабушка глухо, пристально глядя на притихшую Зою.

Зоя сказала, что пришлось отдать пальто Майе Витольдовне, ведь та встретила ее во дворе. Будто нарочно ждала. Она такая, эта Майя Витольдовна…

Бабушка завертелась по комнате волчком, бессмысленно выкрикивая что-то о необрезанном ценнике и обрезанных пуговицах. Потом она угомонилась и попросила Зою принести ей бутылочку с валерьянкой. И до прихода мамы лежала с компрессом на лбу.

Вечером в квартиру пришла Майя Витольдовна с белым пальто в руках.

Его подол почему-то был зеленым и грязным. Зоя тихо закрылась в туалете и приникла ухом к щели.

Слышала, как Майя Витольдовна что-то говорит о «спе‑ку-ля‑ци‑и», об отрезанных пуговицах и о том, что все пальто испачкано травой. А еще сказала, что, «зная вашу семейку», специально следила из окна – даже на работе отгул взяла! И рано или поздно она всех нас «выведет на чистую воду». Слышала, как мама предложила ей забрать пальто «за просто так».

Но «за просто так» Майя Витольдовна не захотела и взяла с мамы еще пятьдесят «рэ» в придачу – «за моральный ущерб».

Что такое «моральный ущерб», Зоя не знала и на всякий случай еще час просидела в туалете.

…А перламутровые пуговицы, кстати, бабушка так и не отдала!

Одна из них до сих пор хранится у Зои Павловны в ящике.

Зеленый кит в синюю полоску

У Юры в альбоме есть фотография.

На ней двухлетний Юра сидит на берегу моря на большом ките, а папа держит его под ручки, чтобы кит ненароком не поплыл в волны, не унес за собой Юру.

Но кит не унес, ведь он был резиновый – зеленый в синюю полоску, хоть и большой – в три раза больше Юры.

Он и сейчас большой, если надуть и поставить его на хвост – выше Юры на целую голову.

Шикарный, одним словом, кит! Только старый уже.

Лежит на антресолях, пылью покрывается. Раньше Юра его часто надувал. Особенно зимой. Надует и лежит на нем посреди комнаты – лето представляет. А потом другие игрушки появились да и вырос Юра из тех развлечений.

И вот сегодня достали-таки этого кита с полки! А все дело в том, что Миша пригласил Юру на свой день рождения. В первый раз пригласил. И это нерядовое событие, ведь раньше в Мишин дом нельзя было и на порог зайти – такая там в квартире красота, что и ступить страшно. И родители Мишины искоса всегда поглядывали, чистые ли у Юры сапоги, вымыты ли руки и не станет ли он этими руками обои трогать.

Когда однажды нужно было Мишу подождать, пока тот завтракать заканчивал, так Юра полчаса в прихожей стоял напротив Мишиной бабушки.

Бабушка стул вынесла, села на всю ширину коридора, взяла в руки толстенную книгу – «Разведение лосей в условиях субконтинентального климата» и читала, посматривая на Юру поверх очков.

А Юра смотрел в глубь квартиры и видел, как оттуда идет какой-то теплый голубой свет. Так хотелось пройти дальше: что там и как?

И вот теперь наконец Миша торжественно пригласил Юру в гости.

И не только его. Оказывается, ему разрешили собрать дома полкласса. Ведь девять лет – почти юбилей!

И торт будет не какой-нибудь, а из мороженого! И желе с фруктами. И что-то такое, название чего Миша не запомнил.

Юра с самого утра пребывает в волнении, ведь пока неизвестно, что он подарит другу.

Все – мама, папа и старший брат сидят себе, своими делами занимаются, на Юру внимания не обращают. Если бы у Юры были деньги, он бы побежал в магазин и сам что-нибудь купил.

А так приходится ждать решения взрослых. А они говорят: не переживай, будет тебе подарок, нашел проблему. Всем сейчас некогда: папа что-то чертит за столом, Стасик, брат, в наушниках сидит, мама на кухне возится.

Как не переживать, если эти «гости» – впервые в жизни? И не на пороге – а в самой середине, там, где голубой свет светится!

Миша друг хороший. Выходит во двор и сразу белые гольфы снимает, скатывает в аккуратные трубочки и в карман кладет и еще ладони о стену трет, чтобы чистюлей не дразнили. А потом, вечером, когда набегаются, снова гольфы натягивает, руки в луже моет и маленьким гребешком, который всегда у него в кармане, расчесывается на «косой пробор». Подмигивает Юре, мол, пусть о нем дома лучшего мнения будут! Ведь родители у Миши серьезные.

Папа – конструктор на каком-то заводе, его на машине возят, а мать, как идет через двор, всегда нос платком прикрывает – мол, от свалки очень пахнет, и не позволяет Мише карбид в лужу бросать. На это действо Миша только издалека смотрит – как этот карбид в луже шипит и пенится.

Может, набрать на стройке этого карбида, думает Юра.

Миша наверняка обрадуется.

Но что это за подарок? Может, велосипед отдать? Жалко.

А время идет и приближается к заветному часу, хоть плачь.

Наконец мама от кухни оторвалась, а папа от чертежа.

Начали судить-рядить. И наконец решили: достала мама того кита с антресоли, протерла.

– Как-то неудобно, – говорит папа. – Кит старый…

– Ничего неудобного. Кто об этом знает? – говорит мама. – Это же формальность! Я хорошенько упакую, лентой перевяжу, ну и все. У них своего добра полно! Тратиться на них не собираюсь!

Юре чуточку жаль своего кита – он ему как брат. Все детство на нем по ковру проплавал. А с другой стороны – другого выхода нет и в магазин бежать поздно. Но никто и не собирается бежать – до папиной зарплаты еще две недели. А мама Мишиных родителей не любит, это ясно.

– Ты, как придешь, положи свой подарок в общую кучу и сразу к столу иди, чтобы внимания не привлекать, – учит мама, собирая Юру в гости.

Упаковала кита в целлофан, красную ленту пристроила, на бант завязала – такой красивый подарок получился!

По дороге к Мишиной квартире Юра поглаживал этот целлофан, мол, отдаю тебя, друг, в хорошие руки.

На пороге встречает гостя Миша, за его спиной уже толпятся ребята из их второго «Б», все ждут, что Юра имениннику даст. Они уже свои подарки вручили и теперь все внимание на Юру.

Мама с папой даже вышли, бабушка выглядывает из кухни.

А Юрин подарок шуршит, светится в целлофане сине-зеленым. Схватил его Миша, развернул:

– Ого! Да это же целый кит!

Так обрадовался, даже запрыгал на одной ножке, Юре сразу захотелось это «ого» отобрать, жалко стало – еще как!

Мама сказала подарить и сразу к столу идти. Но Мише не до стола.

– Давайте его надуем! – кричит.

– Котлеты остывают, – кричит мальчикам бабушка.

Но они уже в комнате – дуют поочередно в кита, смеются.

Юра сразу успокоился – наверное, самый лучший у него подарок вышел. Даром, что старый. Да кто об этом знает?

Кит внутри от времени склеился – никак надуваться не хочет. Немного неловко и тревожно Юре.

Но ничего, пришел папа-конструктор, как дунул, так кит сразу и расправился.

Начали его рассматривать. Такой большой китяра! Только одному Юре видно, что цвета на нем уже не те, не такие яркие. И синие полосы кое-где пооблезали. Давно же Юра его не надувал!

Лег Миша на кита, руками размахивает, будто плывет.

Пока все не полежали – никто за стол не пошел.

Вот и хорошо, думает Юра, пусть окончательно его запачкают. Ведь только теперь он видит, как выцвел его старый кит, а на боках даже черные пятна проступили. И резиной очень попахивает. А сбоку – только Юра это слышит! – потихоньку воздух выходит…

Мать Миши заглянула, платок у носа держит:

– Что у вас тут так воняет? Идите лучше к столу.

Пошли к столу.

Юра ест и думает: вот было бы хорошо, если бы о ките все забыли. Он бы тогда его снова сложил, упаковал и куда-то под кровать сунул – не скоро найдут.

И торт из мороженого ему не в радость, и то, название чего трудно произнести, тоже. Даже о мамином наказе забыл – хорошо рассмотреть, «что у них там такого, что они людей на порог не пускают». Глаза опустил, о ките думает, как бы так сделать, чтобы о нем все забыли.

Но не забыли!

– Айда в пиратов играть! – говорит гостям Миша. – Будем на ките кровать штурмовать!

Побежали.

И видит Юра, что лежит посреди комнаты вместо кита грязная резиновая тряпка.

– Ну, ничего, – успокаивает Мишин папа, – вы во что-нибудь другое поиграйте…

…Утром Миша за Юрой не зашел, чтобы вместе в школу бежать.

А когда Юра вышел, он увидел, что на мусорном контейнере лежит его кит – аккуратно расправленный, прикрывает своим брюхом мусор.

Осмотрелся Юра, чтобы никто не видел, и стянул оттуда своего кита. Свернул в трубочку и быстренько домой отнес. Только на антресоли не положил – спрятал у себя под кроватью.

Чтобы в следующий раз не пришлось его опять кому-нибудь дарить…

Сладкое молоко

Богдану восемь лет.

Каждое лето он приезжает к бабушке в деревню. И все здесь кажется странным.

В частности, сама бабушка – совсем не похожа на другую, которая осталась в городе, – без помады на губах, без кудрей в опрятной прическе. Эта бабушка – полная, в фартуке и платке, с большими ладонями, которые всегда пахнут чем-то вкусненьким.

Богдан спит в маленькой, чисто побеленной перед его приездом, комнатке.

Окно здесь открыто всю ночь.

Отсюда ему слышно, как в хлеву тихо вздыхает корова. Когда комары заводят свою песню, Богдан думает: «Ешьте – только быстрее!» – и лежит тихо, не шевелится.

Когда комары наедаются и улетают спать, уже ничего не мешает Богдану слушать ночь.

В углу, у иконы, шуршат бумажные цветы – это дует ветерок.

Откуда-то слышно «хруп-хруп» – это хозяйничает мышь.

И, конечно, повсюду поют сверчки!

Богдан дружит с соседским мальчиком Колей.

Коля старше его на один год и поэтому, без всяких возражений со стороны Богдана, становится то Бэтменом, то Спайдерменом, то Гарри Поттером. И все дни напролет берет Богдана в плен, наскакивает на него с хворостиной и побеждает, таранит, отпускает подзатыльники.

Однажды Коля предложил накормить их корову Майку сахаром, чтобы молоко было сладким.

Целый день они бегали на луг, где паслись коровы, и подсовывали Майке хлебные корки, посыпанные сахаром.

Вечером Коля сказал:

– Айда к нам пить сладкое молоко!

И они ушли.

Колина мама очень красивая.

Волосы у нее гладкие, с красным отблеском, в ушах висят огромные серьги с профилем египетской царицы. Все платья у нее яркие, в цветах.

Она как раз шла в хлев с большим эмалированным ведром и влажным полотенцем в руках.

– Ма, пусть Богдан у нас попьет молоко, – сказал Коля, и они все вместе вошли в хлев.

– А ваша корова пришла? – спросила Колина мама.

– Да. Ее бабушка доит.

– А ты, значит, к нам? За нашим молочком?..

– Ага.

Коля подмигнул Богдану, мол, сладкое будет молоко!

Колина мать резкими движениями начала вытирать коровье вымя полотенцем и, видимо, сделала ей больно, потому что Майка повернула голову и недоуменно посмотрела на нее.

– Что смотришь, зараза? Стоять! Вот скотина! – приговаривала Колина мать, еще резче орудуя полотенцем.

Потом она ткнула корову в бок, чтобы та развернулась удобнее, бросила рядом табурет, звякнула ведром и наконец уселась доить.

– А ей не больно? – спросил Богдан Колю, глядя, как сопит женщина, дергая корову за вымя.

Тот пожал плечами.

– А моя бабушка всегда дает нашей Розке корочку хлеба, перед тем, как доить, – сказал Богдан.

– Обойдется! – зыркнула из-под коровы Колина мать. – Корочку ей! Твари такой! Стой смирно, я сказала! А ты, детка, помолчи – бабке своей будешь под руку говорить!

Коля ободряюще похлопал Богдана по плечу и снова подмигнул: а молоко у нас будет сладкое!

– Ма, я кружки принесу, – сказал он.

– И без них напьетесь – из ведра! – сказала мать.

– Нет, ма, из кружек больше будет!

– Ишь, жадный какой, – сказала Колина мать.

Коля побежал за кружками.

Богдану было жаль корову, которая с каждым новым пинком скашивала глаза в его сторону. Но и интересно было – действительно ли молоко будет сладким?

Наконец ведро до краев наполнилось теплой пеной, будто снежной шапкой покрылось. Колина мать рванула его, и немного пены выплеснулось корове под ноги.

– Тварь жадная! – сказала Колина мать и понесла ведро к садовому столику.

Серьги качались в ее ушах, как люстры при землетрясении.

Она бухнула ведром на стол, и из него снова вылилось немного пены.

Коля подал кружки. И снова подмигнул Богдану – сла‑а-адкое будет…

Колина мать обтерла кружку и опустила ее в ведро.

«Буль», – сказала кружка.

Коля схватил ее, сделал глоток и прищурился.

Вторую кружку женщина не обтерла, а просто стряхнула с нее рыжего муравья.

«Буль», – сказала вторая кружка, и на столе перед Богданом цокнуло ее глиняное донышко. Молочная лужица просочилась сквозь щели стола и закапала на босые ноги Богдана.