Скальпель, карты, третий глаз. Кое-что из жизни студентов-целителей

– Ну вот, – кивнул Поэт. – Связь определенно есть. Помните, как Мирон собрал птиц – или мышей, неважно – в комок и унес с собой?

– Может, спросить у Желенского? – предложила я.

– Вот ты и сходи, – быстро выпалил Поэт, не скрывая радости, что предложение исходило именно от меня. – Ты же Птица. Порасспроси о сородичах, так сказать.

– Давайте лучше бросим жребий, – сказала я.

– Какой еще жребий! – завопили оба лишенца. – Мы тебе доверяем!

– Такой красавец-мужчина, – прицокнул языком Поэт. – А ты кокетничаешь.

Мышь глумливо улыбнулась и мелко закивала головой, соглашаясь с Сашкой.

– Противники, – проворчала я. – Вредники, нахальники и противники. Ладно, я попробую. Каникулы закончатся, и попробую.

– Только попробуешь? – уточнили эти кровопийцы.

– Да схожу я, схожу. А если он ничего не скажет? Надо параллельно искать альтернативные источники информации. Порыться в библиотеке. Исподволь поспрашивать других преподов. Раскинуть карты, в конце концов.

Мышь материализовала колоду. Как фокусник достает из шляпы стадо кроликов, а из рукава роту солдат, так и Варька извлекала невесть откуда заветную коробочку с Таро.

– Иерофант, – сказала Мышь. – Колесница, маг и иерофант.

– Переведи, – потребовала Поэт. – Иерофант – это кто?

– Это высшее духовное лицо.

– Предлагаешь сходить на исповедь? Совершить обряд экзорцизма?

Мышь посмотрела на нас снисходительно:

– Иерофант советует обратиться к опытному наставнику.

– Ну так и я говорю про Желенского! – воскликнул Поэт. – Третий глаз – алмаз!

Вообще-то, про Мирона вспомнила я.

Виолетта в соседней комнате аж рот открыла, силясь понять, о чем идет речь. Я приложила палец к губам, подошла к стене и долбанула со всей силы кулаком по месту прилегания тарелки на той стороне. Послышался лязг клацнувшей челюсти, и соседка отскочила с прытью, достойной кисти Айвазовского, сжатой в разящий кулак.

Поэт укоризненно покачал головой и повертел пальцем у виска.

Я согласно кивнула. Такая уродилась, что поделать. Не люблю чересчур любопытных.

– Желенский – это маг, – отмела Поэтову гипотезу Мышь. – А наставник… Опытный и мудрый наставник… Это…

– Настасья Изяславна, – сказала я.

– Точно, – кивнул Поэт.

Мышь закусила губу. Нет, она не упрекала, что мы совершили экскурс в прошлое без нее. Но…

– К Изяславне идем все вместе, – сказал Поэт решительно.

Мышь просияла.

– А потом все вместе к Желенскому, – в тон ему добавила я.

Энтузиазма на дружеских физиономиях поубавилось.

– Тогда все вместе в библиотеку, – смилостивилась я. – Получать знания.

– Потому что они – наша сила и оружие, – поддержал Поэт.

– Это цитата? – осведомилась я.

– Кажется, да, – не очень уверенно сказал Поэт. – Только я не помню, откуда.

Дверь резко распахнулась (мы аж подпрыгнули), и возникшая на пороге Виолетта гневно возопила:

– Из поэмы «Владимир Ильич Ленин»! Не знать этого просто стыдно!

Подозреваю, хозяин Поэтовой комнаты смылся на северА не столько за длинным рублем, сколько от остеохондрозных ушей Виолетты.

– Пора менять квартиру, – подытожил Поэт.

Настасья Изяславна занималась дыхательной гимнастикой.

Дверь у темпоральной путешественницы по обыкновению была открыта. Преодолев, как и в прошлый раз, глубокие сугробы аки три ледокола преодолевают торосы приполярных широт (ледокол «Мышь» чуть было не потерпел крушение, и его пришлось вытаскивать за кормовую надстройку) мы с валенками, полными снега, ввалились в избушку в полном изнеможении.

Изяславна резко и ритмично втягивала носом воздух.

– Девяноста шесть, – произнесла она наконец и перевела дух.

– Это ваш возраст?

Не самая удачная шутка, согласна.

Но бабка Настасья не обиделась:

– Что ты, Женечка, намного больше. Да я и не скрываю.

Поэт вскочил, выхватил из кармана ручку (у него, как у ковбоя – кольт и лассо, всегда были с собой стило и маленький блокнот для записи удачных рифм), взял ее наподобие микрофона и протянул Настасье Изяславне:

– Наши радиослушатели интересуются секретом вашего долголетия!

Изяславна подбоченилась и продекламировала тоном учительницы начальных классов:

– Если хочешь долго жить, надо правильно дышать.

Поэт поморщился от корявой рифмы и предложил более благозвучный вариант:

– Может, лучше так: «если долго жить хотите, правильно всегда дышите»?

– Можно и так, – великодушно согласилась бабка Настасья. – Если с интервью покончено, садитесь пить чай да рассказывайте, чего явились.

Самовар на углях стоял на небольшом столике возле печи, а большой обеденный стол словно ждал нашего прихода: чашки количеством четыре, печенье, конфеты, мед, варенье…

– Спасибо, – пискнула Мышь. – Можно я вам помогу?

И не успели мы моргнуть глазом, как Варька уже разливала по чашкам пахучий травяной чай, раскладывала по вазочкам варенье, а в завершении вытащила из сумки припрятанный кусок своего офигительного пирога с капустой и грибами. Я готова была поклясться, что мы съели весь. А вот поди ж ты.

– Молодец девка, – приговаривала Настасья Изяслявна, и от похвалы Мышь принималась летать по избушке еще быстрее. – Она мне нравится, ох, как нравится… Что ж вы раньше эдакое сокровище прятали?

Сокровище наконец угомонилось, и мы сели к столу.

Пока пили чай, рассказали про черных птиц и Рафа, а также высказали наши догадки, что эти явления как-то связаны между собой.

– Определенно связаны, – задумчиво произнесла Настасья Изяславна. – Не знаю, как, но да. Так вы говорите, этот ваш Зеленский…

– Желенский, – хором сказали мы.

– Именно. Так он, значит, предположил воздействие?

– Порчу.

– Вот как. Даже порчу. Направленное воздействие, то есть. И не спросил, откуда оно взялось?

– Нет.

– Собрал в шар и унес?

– Точно.

– Все это очень-очень странно. Сама я ни первую птичью стаю, ни вторую не видела, в отлучке была… Недалеко тут, вы знаете.

– Ага, – кивнули мы. – Как здоровье повелителя?

– Все отлично. Огненные железы в норме, но пускать фейерверки мы ему пока не разрешаем. Он ругается, рычит, но терпит. Пусть еще маленько потерпит, ничего с ним не случится…

– Привет передавайте.

– Непременно… А про птиц я вот что хочу сказать. Порча действительно может выглядеть как некие одушевленные существа. Птицы, рыбы, тараканы, пауки. В зависимости от того, кто и каким образом ее навел, что за ритуал был проведен. В черной магии я не сильна. Те, кто с ней связывается, сам не понимает, с какими силами ведет игру, кого или что может вызвать. В библиотеке вы, конечно, поройтесь и Веленкого вашего порасспросите…

– Желенского.

– Ну да. А я со своей стороны рвану в Бор-град, к тамошним колдунам на аудиенцию. Имеется у них книга, очень редкая и, что немаловажно, очень мудрая. Говорят, будто в ней содержится все знания земные и все печали, которых, как вы, наверное, знаете, имеется довольно во многих знаниях… В книге найдется также ответ на каждый вопрос…

– Библия, что ли? – спросила я.

– Не библия. Гораздо древнее библии. Слыхала я, она схожа с Книгой Мертвых. Знаете про такую?

Я неуверенно кивнула:

– Какие-то древнеегипетские заклинания. Чтобы фараонам было комфортно переселяться в потусторонний мир.

– Вот именно. Наша книга тоже открывает переходы… Сообщается со всемирным информационным полем. Написана она на истинном языке и не каждому по силам. Может, и нам не дастся. Но, говорят, всем, кто нуждается в помощи, сообщает если не ответ, то намек на ответ. Попробовать стоит. Как считаете?

Мы считали точно так же.

Глава 6. Пора помыть

Все правильно. С точностью, да наоборот

– Раф. Это уже не смешно.

Он стоял на пороге нашего с бабой Олей дома, всем своим видом опровергая сказанное – сиял, как голый зад при луне.

– Я соскучился, Птица, – радостно заявил этот балбес. – Если бы ты знала, как сильно я по всем вам соскучился!

– Видимо, по мне сильнее?

Сияние чуть притухло – Раф изволил задуматься:

– И по тебе тоже. Мышь я уже видел в общаге, с Поэтом встретился по дороге… Птиц, да что с тобой? Вот шел мимо…

Ну да, как обычно. От товарища, с которым уроки готовит.

– Зайдешь? – спросила я обреченно.

– Конечно! – он аж подпрыгивал от нетерпения, потряхивая увесистым пакетом. – Я гостинцы из дома привез. Как раз чай попьем.

Я вспомнила про заветную Пашину бутылочку и решила – сейчас самое подходящее время. Надо наконец избавиться от столь навязчивой опеки.

Гостинцы заняли целый стол. Я аж засмотрелась, пока Раф выкладывал продуктовую корзину. Не иначе, его пакет бездонен и напрямую соединяется с каким-нибудь продуктопроводом «Безье-Париж». Продуктопровод сегодня предлагал меню небольшого трактира: домашняя колбаса, сало соленое, сало копченое, сыры трех видов: сливочный, с травами, с пряностями, молоко сгущенное, сметана деревенская, творог, хреновина. Не хватало только горилки с перцем.

– Ты с ума сошел? – спросила я, обалдевая от подобного изобилия, даже и не снившегося честному строителю коммунизма.

– Да ладно, Птиц, это ж от чистого сердца! – он, кажется, немного оскорбился.

– Это ведь тебе на месяц выдали. А то и на два, – прозорливо заметила я.

– Какой месяц, – он махнул рукой. – Щас только вытащи, полобщаги сбежится. Через час и намека не останется. А вам с бабушкой точно на месяц хватит. А то и на два.

Если я сейчас сложу сии деликатесы в холодильник, то придется приглашать Рафа на ежедневную совместную трапезу. Видимо, он на это и рассчитывал. Сначала мы очень мило будем обедать, потом ужинать, а потом…

– Так, – отрезала я. – Принять столько добра я не могу.

– Можешь, – настаивал Раф.

– Хорошо. Могу. Но не хочу.

Он снова чуть приуныл:

– Ну я же от чистого сердца…

– Угу.

– Ну не тащить же обратно.

Я изобразила усиленную работу мысли, наморщила лоб, сдвинула брови и, словно до чего-то додумавшись, заявила:

– Хорошо. Но с одним условием.

Раф закивал:

– С любым.

Не знал он моего коварства!

– Ты выпьешь вот это.

Заветный пузырек с антиприворотом я держала наготове, выискивая подходящий случай применить его по назначению.

– Хорошо.

– Это горько.

– Хорошо, – Раф протянул руку. Рука дрожала от нетерпения.

Он махнул отвар одним залпом. Поставил бутылку на стол, да так и остался с открытым ртом. Спросил хрипло:

– Что это было?

Неужели Паша опять ошиблась и подсунула что-то не то?

Надо было как-то выкручиваться.

– Это очень полезная настойка, – затараторила я. – Прекрасное лекарство. Отличный очистительный эффект. Все хвори снимает как рукой.

– Нет, Птица, – Раф медленно покачал головой. – Это не лекарство.

– А… что?

– Это отрава.

Он схватился за горло.

Тут уже я испугалась по-настоящему. Могла ли Паша приготовить яд? Могла. Но как она посмела подсунуть его мне?!

Я бросилась к Рафу и приобняла его за плечи:

– Тебе плохо?

– Да, – хрипел он. – Мне очень, очень плохо…

А вот артист из Ромки никакой. И голос звучит фальшиво, и поза нарочито картинная, и глазом хитрющим на меня искоса поглядывает – как среагирую.

– Врун несчастный.

Он прекратил паясничать. Сказал:

– Пошутить нельзя, да? А надо мной изгиляться можно? То одну дрянь подсовываете, то другую. Я вам опытный образец, что ли? Спасибо, один раз уже поучаствовал в эксперименте, еле жив остался. Больше не хочу.

– Ты участвовал в эксперименте? – живо заинтересовалась я, расставляя чашки и включая электрический чайник. – И где? В своей деревне?

– Чего сразу в деревне? Здесь, в городе. В институте.

– Давно?

– Чуть больше года, перед академом… Не, ты не подумай, там все официально было. Бумаги подписывали, договор… Извини, не могу рассказать, дал соглашение о неразглашении, секретность, туда-сюда… Слушай, Птиц, а может, мы бабушку пригласим на чай?

Я закусила губу. Если бы могла, я бы ее и чай пить, и обедать, и ужинать приглашала.

– Раф, ты же знаешь, у нее ноги…

– Я перенесу в кресло. Можно?

Баба Оля смущалась. Но и рада была невероятно. Она то улыбалась, то низко опускала голову, то на ее глаза наворачивались слезы.

– Все хорошо, – тихо сказала я, положив ладонь на ее маленькую худую кисть.

– Откуда такое изобилие, Енюшка?

Баба Оля время от времени называла меня «Еня» – как Базарова. Это имя нравилось мне еще меньше, чем Женя или Евгения, но я привыкла.

– Рома угощает, – сдала я Рафа с потрохами. – Произвел собственноручно в своем натуральном хозяйстве.

– Женя шутит, – отозвался парень. – Не я, а мои родители. Да вы кушайте, Ольга Сергеевна, все вкусно же.

Все действительно было вкусно. Почему он не догадался позвать Мышь и Поэта? Устроили бы заодно очередное заседание нашей до сих пор никак не названной группы.

– А что у вас с ногами?

Кусок застрял в горле. Я закашлялась.

И почему я раньше ему не сказала? Поэт с Мышью были в курсе и никогда не задавали подобных вопросов.

Баба Оля беспомощно посмотрела на меня. Сказала неохотно:

– Паралич. Много лет уже как.

– Слушайте, – воодушевился Раф, не замечая моих подмигиваний и подергиваний головой. – А массаж пробовали? Есть же методики специальные. Неужели внучка не говорила?

Баба Оля мелко заморгала. Я сказала уверенным тоном:

– Конечно, пробовали. Некоторые улучшения определенно есть… Слушай, Рома, можно тебя попросить? В погребе стоит бочонок с груздями, пойдем со мной, поможешь достать.

Он с готовностью кивнул, мы накинули по телогрейке и вышли в сени.

– А где… – начал парень, но тут я цепко ухватила за воротник и, дернув, повернула к себе:

– Слышь ты, костоправ недоделанный. Тебя кто просит язык распускать?

– Ты че? – он, не ожидавший подобного напора, попытался вырваться. – Ничего я не распускал. Спросить нельзя, что ли? Птиц, ты чего как бешеная?

Я успокоила дыхание. Сказала:

– Не надо спрашивать у больного про его болезнь, если он сам не жалуется. Усек? Он, может, и так считает себя ущербным, а ты масла в огонь… У меня сначала спросить западло?

– Не западло, конечно, но… Птиц, ну правда, можно ведь попробовать массажи, мануалку… Ты только скажи, я как пионер, всегда готов.

Неужели ты, Роман Фокин, думаешь, что я не попробовала все возможные методы лечения, все процедуры, растирания и экстрасенсорику? Да я, можно сказать, ради того, чтобы вылечить бабу Олю, и пошла на ФИЦИ. Первый семестр первого курса жила впроголодь, получая одну стипендию, сжимая зубы, но старалась докопаться до истоков бабушкиной болезни. Все знания на ней опробовала. И массаж, и лечение биополем, и традиционные методы – озокерит, солевые компрессы, травяные настои. Не одну ночь проплакала, понимая – ничегошеньки не помогает.

Лишнюю копейку откладывала, хотела нанять хорошего мануалиста-экстрасенса. Сеансы безумно дорогие, особенно с выездом на дом. Но я упорно коплю. Еще немного – и накоплю на весь курс.

– Ты готов, да ОНО не готово, – проговорила я.

– ОНО?

– Я не знаю, что это, понимаешь? – я стукнула кулаком по бревенчатой стене. – У бабы Оли крестцовая часть позвоночника… Она словно опутана черной колючей проволокой.

– Ты пыталась ее убрать?

– Конечно. Не один раз.

– И?

Каждый раз все заканчивалось одинаково. Меня словно било током и отбрасывало от больной бабушки. Работала ли я контактно, на расстоянии или даже по фото – результат всегда один. ОНО не хотело отпускать бабушку. Убрать ЭТО, чем бы оно ни было, я не могла – то ли сил не хватало, то ли умения.

– Думаю, тебя оно тоже шибанет, если полезешь.

– А приглашать других костоправов не боишься?

– Нет, ОНО их не трогает. Я как-то позвала одного врача. Может, знаешь, Бабулин, травматолог, он с нами раньше на СЦП работал. Сделал два сеанса массажа. Результата никакого.

– Так, – деловито сказал Раф. – Предлагаю объединиться всем вместе. Проработать вопрос мозговым штурмом. Чего-то я не особо верю в неизлечимость болезни… Ты хоть знаешь, с чего все началось?

Я знала. Но очень не любила вспоминать. Потому что считала себя отчасти виновной в ее заболевании.

– Раф, давай отложим этот разговор. Я замерзла. Пошли в дом.

– А грузди?

На физиономии приятеля я прочитала такое разочарование – вот, мол, выманила хитростью и обманом, а грибов пожалела. Но как ни силилась, не могла понять, подействовало отворотное зелье или нет.

– Кстати, завтра у нас день практики, ты не забыла? – спросил Раф, когда мы перемывали посуду.

Нет, не забыла. Первый день учебы. И первая практика в больнице.

И – тут сердце предательски подпрыгнуло – нашим руководителем назначен обожаемый всеми Эмэмжо. К которому у нас имелись несколько вопросов.

– Все собрались?

Мы топтались в вестибюле городской больницы. Желенский придирчиво осматривал нестройные ряды.

– Все! – крикнул Раф, вбегая в двери.

Он врезался в общую кучу, пожал руку Поэту и чмокнул в щечку не успевшую уклониться меня, а потом Мышь. Я не без удивления заметила, что Варька прямо-таки расцвела от дружеского знака внимания. Хм. Если ее поцелую я, она тоже расцветет или в живот двинет?

– Не галдите, – сказал Мирон Мефодьевич, хотя мы и не думали галдеть. Так, бормотали вполголоса. – Все знают, что такое паллиативная помощь?

– Облегчение боли умирающим и неизлечимым больным! – с готовностью выкрикнула неугомонная Паша.

– Не путайте паллиатив стационара и хоспис, – наставительно произнес ЭмЭмЖе. – Да, они родственны, но не тождественны. И не вздумайте относиться к здешним пациентам как к умирающим. Придумали тоже. Множество хронических заболеваний, не поддающихся полному излечению, позволяют человеку жить довольно долго при своевременной помощи. С их обострениями и борется паллиативная медицина.

Евлалия Архипова, везде таскавшаяся хвостом за Желенским, посмотрела на Пашку презрительно, а на своего кумира – влюблено. Я фыркнула и отвернулась. Кому нужна помощь, так это Лальке. От непроходимой тупости.

Птица, да ты никак ревнуешь?

Никак не ревную. Глупости.

– Нечего презрительно морщить нос, Голубева, – Мирон по-своему понял мое фырканье. – Да, в облегчении страданий, пусть и целительскими методами, много крови, грязи и гноя. Тем не менее, лекари всегда и везде стремились уменьшить боль, вывести из комы, отогнать черные мысли и уничтожить энергетических, а также физических паразитов. Чем мы и займемся сегодня. Евлалия, распределением студентов по палатам займешься ты, а я пока побеседую с заведующим.

Нам с Мышью досталась палата номер шесть (кто бы сомневался). Четверо женщин – три из них возраста бабы Оли – смотрели на нас настороженно.

– Вы кто, деточки? – спросила одна.

– Студенты, – пискнула Мышь.

– Будущие врачи?

– Почти, – отозвалась я. – Фельдшера.

Неизвестно, как они отнесутся к целителям. На всякий случай нам дали установку представляться будущими фельдшерами.

– Фельдшера-а-а… – протянула сухонькая седая старушка. – А разве сейчас готовят фельдшеров? Вот раньше да, готовили.

– С картошкой и луком, – проворчала, отворачиваясь к стенке, относительно молодая женщина.

– На ускоренных курсах, – поправила старушка. – После первой мировой и гражданской требовалось много фельдшеров, много. Мой папа тогда на фельдшера выучился. Очень уважаемый человек был. Очень!

С нее мы и начали. Мышь достала тетрадь, на обложке которой для конспирации крупно вывела «ФЕЛЬДШЕРСКАЯ ПОМОЩЬ». Задавала вопросы и записывала ответы, а я начала с пальпации.

Старушку звали Марфа Тимофеевна. Восемьдесят четыре года. Реабилитационный период после инсульта. Не очень внятная речь, замедленные движения, левая половина тела довольно долго была неподвижной, впоследствии подвижность частично восстановлена.

Сопутствующие: диабет, гипертония.

В общем, да. О полном выздоровлении речь не идет, только о поддержании жизненно важных функций.

– Я ведь пожила уже, хватит, – с легкой улыбкой говорила старушка, не выпуская мою руку. – Все видела, и голод, и войну. И счастье было, и горе, все было.

Я кивала, а сама потихоньку принялась сканировать. Очень осторожно. Во-первых, необходимо следить за нитью разговора и в нужных моментах адекватно реагировать, иначе пациент мигом потеряет доверие. Во-вторых, изношенные ткани требуют бережного к себе отношения, чувствительны к любого вида воздействиям и крайне уязвимы.

Ну, в общем, да. Проблема в сосудах. Причина инсульта скорее всего – оторвавшийся тромб. Задета часть мозга справа, я вижу его как темный пульсирующий сгусток. Словно там поселилась тушка черного спрута, протянувшего тонкие нити-щупальца по всему телу Марфы Тимофеевны.

Я осторожно дотронулась до тушки ментальным импульсом.

– Ой, – сказала Марфа Тимофеевна, – вот опять. Иногда как иголкой в голову колет.

– Давно? – спросила Мышь, не переставая строчить. Она роман там, что ли, пишет?

– Ох, давно. С молодости еще. Как сейчас помню. Первый раз случилось аккурат перед свадьбой. Сильно тогда волновалась. Нынче говорят, стресс. А в ту пору мы никаких стрессов не знали, ну, понервничаешь немного, и дальше живешь…

С молодости, значит. Нет, не тромб. То есть, может, и тромб, но первопричина не в нем.

Закрыла глаза. На минуту расслабилась и попыталась отстраниться от происходящего.

Девочка с двумя торчащими косичками. Веселая, загорелая. Едет на двухколесном велосипеде. Под горку.

Скорость все нарастает, нарастает. Девочка понимает, что не справляется с управлением. Улыбка исчезает, вместо нее – испуг, а затем и самый настоящий ужас… Падение, крик, скрежет металла. Темнота.

– Ой, – голос Марфы Тимофеевны возвращает меня в настоящее. – Почему-то вспомнила, как я училась кататься на велосипеде… Надо же. Вы про болезнь спрашиваете, а у меня велосипеды какие-то…

– Все правильно, Марфа Тимофеевна, – мягко говорю я. – Тот велосипед имеет прямое отношение к вашей болезни. Вспомните, ведь у вас было сотрясение, да? В больницу вас возили?

– Да, – растерянно говорит она. – А вы откуда знаете?

– У вас тогда не только сотрясение было, но и небольшое кровоизлияние. Крошечное совсем, с горошину. Но именно оно и явилось причиной нынешнего инсульта.

– Надо же, – качает головой старушка. – Кто бы мог подумать.

– Да врут они все! – неожиданно низким голосом заявляет та из женщин, что помоложе. – Ты про велосипед вспомнила, вот они и сделали свое гениальное «открытие». Ишь, придумали. Чего вы тут голову ей морочите? Она разговаривать-то недавно только начала, до этого мычала, что твое Муму.

Мышь укоризненно смотрит на говорящую и краснеет – она всегда краснеет от несправедливости – а я продолжаю работу со спрутом.

Можно ли с ним договориться? Можно ли хотя бы уменьшить?

Если и да, то моих умений не хватает. Повреждены мелкие сосуды, ресурсы организма на пределе, и мне придется делиться своими, чтобы облегчить состояние больной.

Осторожно, очень осторожно начинаю легко прикасаться к черному тельцу, попутно подергивая отдельные самые длинные щупальца. Спрут шевелится, шипит, но сдаваться не собирается. Надо с ним поговорить, приходит шальная мысль. И я начинаю длинный монолог, словно пастырь-экзорцист, изгоняющий дьявола. Заранее знаю, что результат, скорее всего, будет нулевой, но что-то не дает мне остановиться.

Сколько раз я вот так же пыталась убрать колючую проволоку, опутавшую ноги бабы Оли. От бессилия сбивала костяшки в кровь, понимая – ничего не получается. И все равно раз за разом пробовала и пробовала, искала новые подходы, испытывала новые методы…

Нет, нельзя быть слишком заинтересованной в результате. Нельзя лечить и с нетерпением ожидать улучшения. Все-таки кроме чистых рук должна быть еще и холодная голова…

Голова. Птица, не отвлекайся. Голова Марфы Тимофеевны вдруг стала нравиться мне все больше и больше. А черное пятно становилось все меньше и меньше. И щупальца уже не так агрессивно охватывали организм. Кажется, еще немного, и они, вялые, сдадутся на милость победителя.

Но это только кажется. Сейчас они отступили и затаились, но любое новое потрясение придаст им силы.

Но тут я уже ничем не могла помочь.

– Надо же, голове стало полегше, – удивленно проговорила Марфа Тимофеевна. – Вот поговорила с вами, и полегчало.

Она с таким обожанием посмотрела на Мышь, что та снова покраснела.

Мы уже собирались переходить ко второй пациентке, как нас прервали.

– Идите сюда.

В дверях палаты нарисовалась встревоженная физиономия Поэта.

– Чего? – не поняли мы с Мышью.

– Сюда идите, говорю!

Поэта отправили в соседнюю, седьмую палату, где размещались трое мужчин. Раф с другими костоправами ушел в травматологическое крыло, и Поэт не стал его разыскивать.