Скальпель, карты, третий глаз. Кое-что из жизни студентов-целителей

– Думай вопрос, – мрачно сказала Мышь, терзая колоду. – Хорошо думай, не отвлекайся.

Я не успела хорошо подумать. Потому что – правильно! – отвлеклась.

В дверь без стука ввалился Поэт.

И сообщил такое, что Мышь застыла с недотасованной колодой, а я погрузилась в темные воды печали.

– Печать печали на челе на птичьем, – изрек Поэт, когда тягостная пауза превысила все допустимые пределы.

– Прекрати стиховать, Радищев, – сказала я. – Не до поэзии сейчас.

Поэт прекратил. Он, к счастью, уяснил еще со школы: если я называю его по фамилии, значит, сильно не в духе.

Печать печали на птичьем, то есть моем челе объяснялась просто: нам кровь из носу требовался костоправ.

Нам – это мне, Поэту и Мыши, целительской группе скорой помощи. Травматолог Бабулин категорически отказывался с нами работать после памятной благодарности от Настасьи Изяславны Светлоокой. О своем решении (как по мне, очень необдуманном и скороспелом) он сообщил Поэту, а тот соответственно – нам. По пятИфону за практику Бабулин нам, конечно, выписал, но больше, сказал, ни-ни. «Ни-ни», как вы понимаете, относилось не к приему горячительного. А жаль.

Так что нам предстояло срочно вырастить бабу Ягу в своем коллективе.

– Нет, – сказала Мышь. – Никогда.

– Ты сможешь, – сказал Поэт тоном гипнотизера. – Это совсем несложно.

Мышь гневно поблескивала глазами-бусинами и мелко, но отрицательно трясла головой.

– Никогда, – повторила она. – Не смогу. Сил не хватит.

– Мышцу подкачаешь, – уверенно заявил Поэт, мысленно составляя график мышовых тренировок. – Слышь, Мышь, соглашайся. А то Птица мрачнеет не по часам, а по минутам.

– Кончай, Поэт, – сказала я. —Мышь хороша на своем месте. Если станем ее перепрофилировать, то и провидца лишимся, и костоправа не обретем.

Мышь посмотрела на меня с благодарностью.

Я вздохнула.

Хорошие, посредственные и таксебешные мануалисты-костоправы разобраны давным-давно. Их на факультете намного меньше остальных специалистов. К тому же совсем не хотелось искать кого-то четвертого в нашу дружную и сработавшуюся группу: нетрадиционник и диагност Поэт, экстрасенс я и провидица Мышь. Нет, мы, конечно, знали, что нужен четвертый, но…

Но.

Работать втроем нам, скорее всего, не разрешат.

Отказаться от дежурств на скорой целительской помощи можно.

Но.

На мою стипендию и пенсию бабы Оли мы вряд ли проживем. Первый семестр первого курса, когда других доходов у меня не было, вспоминался как фильм ужасов или период из жизни голодающих Поволжья. Поэт порывался написать моей маман, но натыкался на мой холодный взгляд и резко передумывал. Робко скребся в дверь с сумками, полными продуктов – его папахен не жалел денег на прокорм единственного сына – которые я, скрепя сердце, принимала через раз, обещая все возместить.

И частично возместила, когда мы начали работать на СЦП.

Больше полуголодную жизнь с подачками от Поэтова папахена я не вынесу.

– Мышь, – сказала я, – давай.

Она кивнула и вновь принялась терзать колоду.

Согласитесь, здорово, когда мы понимаем друг друга с полуслова, с полувзгляда. Именно так было в нашей тройке. Приживется ли кто-то еще – неизвестно.

Наблюдать за Мышью во время работы одно удовольствие. На месте робкого стеснительного создания как Феникс из пепла возникает сказочная фея, повелевающая судьбами. И вот уже ее руки ткут узор событий будущего – шесть карт вдоль, четыре поперек плюс хвост из маленького креста три на три карты.

Как-то я не удержалась и посмотрела на Мышь через астрал, пока она священнодействовала. Ахнула, зачарованная увиденным. Девчонка реально сияла, как тысячеваттная лампочка, к тому же парила над своим собственным телом метрах в двух. Поток света вырывался из макушки подобно мечу джедая и устремлялся вверх, пронзая пространство.

– Все хорошо, – сказала Мышь, вернувшись из астрального путешествия, – Сегодня найдется тот, кто нам нужен.

– Стопудово? – обрадовался Поэт.

– Сто не сто, а за девяносто восемь пудов ручаюсь.

Поэт навис над раскладом. Прошелся носом по каждой карте, принюхиваясь, как пес, идущий по преступном следу.

– Где, – спросил он, – где, поведай мне, о Мышь, тут написано про девяносто восемь пудов и про сегодня? Уж не здесь ли?

Он резко ткнул пальцем в девчушку, облаченную в расшитое золотом зеленое платье, которая поливала из лейки денежное деревце.

– Нет, – сказала Мышь, отводя поэтов палец. – Семерка пентаклей, в которую ты тычешь обгрызенным ногтем, сообщает: наш четвертенький будет дюже трудолюбив.

– Ого! – восхитился Поэт. – В пристанище лентяев сих появится вдруг работяга!

– Только тех, кто любит труд, костоправами зовут, – подтвердила я. – Как еще характеризовали карты нашего будущего товарища?

– Честолюбив, женолюбив, активен, имеет не очень большой, но богатый опыт. Не дружит с деньгами, хотя по натуре игрок. Легок на подъем.

– Ты уверена, что такой тип нам необходим? – спросила я с подозрением. Игрокам я не доверяла ни в малейшей степени.

– Я – нет, – Мышь посмотрела на меня незамутненным взором. – Я всего лишь читаю расклад.

– Что еще? – нетерпеливо спросил Поэт.

– Еще… Еще… Ой!

– Что? – хором выдохнули мы с Поэтом.

– Нет, ничего, – торопливо пискнула Мышь и молниеносным движением сгребла карты. – Это не имеет значения.

Мы грозно нависли над Мышью с коварной целью выдавить из нее признание любой ценой.

Но…

Ох уж эти «но».

Вечно вклиниваются в самый неподходящий момент.

В коридоре кричали. Звали на помощь. Слышался топот ног, шум, визг, писк, звон разбитого стекла. Кто-то колотил в стену, кто-то, судя по звуку, падал с кровати.

Как минимум половина студентов разъехалась по домам до сессии – начинается она аккурат в Татьянин день – вторая же половина, кажется, вознамерилась разнести трехэтажное здание общаги до основанья, а затем…

– Что случилось?

Мы высунулись из комнаты. И поняли: столько шуму производит всего один человек, Паша Пашина, фармацевтка из параллельной группы. Обладательница редкого имени Павла, она была на редкость экстравертно-эмоциональной – моментально освобождалась от беспокойства, щедро выплескивая его на окружающих.

– Человеку плохо! – закричала она тоном прокурора, словно мы были в этом виноваты.

Мы попятились, тут же ощутив себя виноватыми. Спросили:

– Какому человеку?

– Я не знаю, – сбавила тон Паша и пожала плечами. – Ко мне зашли, сказали, что плохо. А вы тут сидите и водку пьете.

Водку! Если бы!

Но мысль свежая.

Тем более, старый новый год.

За окном блещут фейерверки, бухают петарды, орут гуляющие и (почему-то) коты.

– Где человек? – спросили мы.

Человек оказался на первом этаже.

Сначала, правда, мы ошиблись дверью и с трудом разглядели сквозь плотную завесу табачного дыма четырех парней.

– Играем распасы, – посмотрев на нас красными прищуренными глазами, басом уведомил лысоватый бугай с веером карт в правой руке. Кажется, он учился на курс старше.

– Не играем, – хором откликнулись мы и ретировались.

В следующей комнате – судя по бардаку и запаху табака, перегара и стоячих носков, тоже мужской – находился нужный нам человек. Он тихо-мирно лежал на кровати. Не кричал и не бился в конвульсиях.

– И что? – спросила я.

– Да, – поддакнул Поэт. – И что? Человек спит. Все нормально.

– Нет! – жестко возразила Паша. – Он только что вопил, аж стены тряслись!

– А мы думали, это ты, – заметила Мышь.

– Я?! – закричала Паша и постаралась уничтожить Мышь взглядом. – Я – кричу?! Да я вообще самая тихая на факультете!

Мышь спряталась за спину Поэта.

– А ты сама что же помощь не оказала? – спросила я.

– А я что? Я вам что, экстрасекстка, что ли? Если надо лекарство по вашему рецепту соорудить – тогда хеллоу-плиз. Кстати, нате.

Она сунула мне бутылочку, в которой плескалось какое-то зелье – мутное и темное.

– Это что? – спросила я.

– Дадите ему, когда очнется.

– Так мы ж еще диагноз не поставили.

– Это универсальное!

Паша исчезла почти моментально, и мы еще некоторое время постояли, размышляя – а была ли девочка?

– Ладно, – вздохнула я, – пойдем посмотрим, что там с этим болезным.

Существуют несколько способов экстрасенсорной диагностики. Например, контактная. Самая простая и максимально доступная. Положи руки на предполагаемый больной орган и читай его, как книжку. Тут очаг, тут повреждение тканей, тут невралгия. Никакое особое зрение подключать не надо; наоборот, с закрытыми глазами легче.

Или вот дистанционная. Ее можно проводить даже по фотографии и образцу почерка. Но только в самых крайних случаях – вероятны искажения полей и астральные помехи. А вот стоя или сидя в непосредственной близости от спящего объекта лучше всего воспользоваться экстрасенсорикой с подключением собственного биополя.

Я оценила обстановку (объедки, кучки одежды вперемешку с книгами, конспектами и порножурналами) и решила: быстренько пробегусь по энергетической оболочке третьим глазом, удостоверюсь в ложности вызова и пойду вместе с Поэтом и Мышью встречать старый новый год и нашего еще незнакомого четвертенького.

Обстановку-то я оценила, а вот себя, увы, переоценила.

Во-первых, нарушила первое правило диагноста – очистить руки, помыслы и мысли. В свое оправдание могу сказать только одно.

Нет, не могу. Нет мне оправдания. Целитель не должен морщиться от вони и вида несвежего исподнего.

А я говорю, не должен!

Во-вторых, не поставила защиту.

Потому что раньше прекрасно обходилась без нее.

Да ладно, обходилась. Кого ты хочешь обмануть, Птица? Забыла, вот и все.

Первые минут пять все проходило просто отлично. Начинай сканирование с ног, не уставал напутствовать нас Мирон Мефодьевич Желенский, преподаватель ментальной и мануальной диагностики.

К которому – не буду скрывать, чего уж там, ха-ха-ха – я испытывала довольно смешанные чувства. Как, впрочем, и многие наши девчонки.

Отвлеклась, простите.

Сканирую ноги, ожидая увидеть перелом, вывих, ушиб. Нет, всего лишь старый разрыв мениска, довольно неуклюже залеченный. Видимо, не проводили реабилитацию. Спортсмен? Драчун?

Иду выше. Свежий шов справа на животе. Скорее всего, аппендицит. Брожение в кишечнике. Парень недавно из-за праздничного стола – там столько всего намешано, что меня едва заметно затошнило.

На полминуты прерываю сканирование. Хочется отдышаться, но воздух тут такой спертый… И я, кажется, знаю, откуда именно его сперли.

Поэт догадывается чуть приоткрыть форточку. С улицы тут же радостно влетает стая снежинок, кружится по комнате и опускается на лицо спящему парню – его кровать точно под окном. К счастью, тот лежит смирно, не шелохнется. Все, можно продолжать.

Выше я тоже не обнаруживаю никакого криминала кроме разве небольшого шрама возле ключицы.

Это началось, когда я добралась до головы.

Точнее, до лба.

Расслабившись – мол, Паша подняла ложную тревогу, и все с парнем нормально – я просто для порядка решила проверить область третьего глаза.

И вот тут-то на меня и посыпалось.

Из точки, которую индусы называют «бинди», торчало нечто черное, похожее на маленькую щепку, занозу. Едва я коснулась «занозы» ментальным продолжением указательного пальца, как она незамедлительно начала расти, выползать изо лба наружу, увеличиваясь в размерах, и я с ужасом поняла: никакая это не щепка. Это перо! Большое черное перо большой черной птицы. Которая вылетела из головы парня, словно потревоженная клуша из гнезда, и ринулась на меня.

Парень дико закричал.

Я заорала с ним в унисон.

Как в замедленной съемке видела: птица – ворона? галка? – бросается на меня в атаку. Подняла руки, намереваясь закрыться от страшной пернатой хищницы. Поняла – бесполезно.

Защиту-то не поставила.

Что за гадость вылезла из парня и готовится поразить меня, я не имела ни малейшего понятия. Никогда ни с чем подобным не встречалась, слава сияющему Хорсу.

Я смотрела в черные пустые глаза твари, жуткие черные дыры, и внутренне цепенела. Нет, в них не было ни холода, ни жажды, ни голода. Зато было нечто потустороннее, от которого веяло безразличием и неотвратимостью… смерти?

Клюв был нацелен в мой лоб.

Эй, хотела сказать я, мы с тобой одной крови… Ну ладно, не крови. Но ведь я тоже Птица!

Ей, впрочем, это было совершенно безразлично.

Не долетев до моего лба каких-нибудь пару сантиметров, она врезалась во мгновенно возникшую на ее пути голубую полупрозрачную сферу.

– Поэт, – прошептала я. – Поэт, ты моя прелесть.

– Я не мог дать тебе погибнуть просто так, – ответил моя прелесть.

– А мне? – пискнула Мышь, прижимаясь к моему боку с другой стороны.

– И тебе, конечно.

Она благодарно вздохнула.

Так мы и стояли, притиснувшись друг к другу, и наблюдали, как из головы парня, который вопил не замолкая, лезли все новые птицы, а потом пытались добраться до нас, атакуя раз за разом защитную сферу.

– Что будем делать? – просила Мышь.

– И вообще, что это за дьявольщина? – пробормотала я.

– Давайте попробуем сердечной чакрой.

Я знала этот прием только теоретически. Зеленым цветом анахаты можно гармонизировать любое пространство, уничтожить ментальную грязь и побороть довольно много заболеваний.

Единственное но – данной практикой мы почти не владели.

Поднапрягшись, я сумела-таки соорудить в области груди небольшой зеленый шарик и запустить его в особо надоедливую тварюгу. Та успешно увернулась, и заряд полетел прямо в лоб парню, отчего последний наконец-то заткнулся. Черные птицы, кажется, в его голове закончились, и я не без удовлетворения увидела чистый и пригодный к работе третий глаз.

– Я так не смогу, – с завистью сказала Мышь.

Можно подумать, я могу!

К счастью, кто-то догадался сбегать в преподавательский корпус общежитского городка.

Дверь распахнулась, и в проеме возникла зловещая темная фигура, которая издала горловой звук и нараспев прочитала заклинание на странном неизвестном языке. Птицы, как подкошенные, попадали на загаженный пол.

Фигура шагнула, и мы опознали Желенского. Как всегда, красивого, аккуратного и неприступного.

– Бездари, – не поздоровавшись, бросил он нам, презрительно искривив губы. – Вы куда полезли?

Мы так и стояли в голубой сфере, робко оправдываясь, мол, вот, пришли помочь товарищу, а тут такое…

Желенский протянул руку над мертвым птичьим воинством и произнес еще несколько жутковато звучащих слов. Казалось, эти слова ввинчиваются в мозг, проникают в каждую клеточку и резонируют с телом.

Разинув рот, я наблюдала, как черные тушки поднимаются в воздух и образуют плотный ком, который, вращаясь, ужимается все больше и больше, уменьшается до размеров теннисного мячика и исчезает в ладони Желенского.

– Мирон Мефодьевич, а что это было? – пискнула Мышь, когда препод повернулся, чтобы уйти.

– Воздействие, – сухо бросил Желенский. – Ментальные птицы – это чаще всего целенаправленное воздействие, появляющееся в результате не случайно брошенного проклятия, но специально проведенного обряда.

– И… кто его провел? – поинтересовался Поэт.

– Откуда же я знаю? – раздраженно ответил Мирон Мефодьевич. – Думаете, эти пакостники оставляют свои визитки – вот он я, берите меня тепленьким? А вы что, так и будете теперь в защитной сфере ходить?

Он посмотрел на нас чуть презрительно и вышел.

Поэт снял сферу. Воцарилась тишина. В которой раздался незнакомый голос:

– Вы кто?

– Очнулся, – облегченно сказала я. – Как голова?

Он потер лоб:

– Так… Нормально. А до этого болела, жуть. Наверное, третья бутылка была лишней.

– Наверное, – кивнула я. – У меня есть отличное средство от похмелья.

И протянула Пашину бутылочку.

– Ты кто? – спросила я парня, когда он расправился с зельем и благодарно воззрился на меня.

– Да я… – замялся он. – Я брал на год академ, дома жил. Семейные обстоятельства, понимаешь…

– А по специальности кто?

Во мне уже зародилась и начала теплиться надежда. Которая меня не обманула.

– Мануалист я. Сейчас вот снова на второй курс придется идти, многое повто…

– Чей? – я старалась подавить нахлынувшее волнение.

– Чей? – удивленно переспросил этот балбес. – Да ничей, пожа…

Он не договорил. Потому что я подошла и крепко его обняла.

– Ты наш, – нежно прошептала я ему на ухо. – Ты только наш. И не вздумай сказать, что ты чей-то еще.

Почувствовала, как его руки сначала неуверенно, потом все более настойчиво обнимают меня и уже принимаются опускаться ниже талии. Решительно отстранила парня. И залепила крепкий щелбан.

– Ты чего? – возмущенно спросил он, потирая лоб. – Сама же первая начала!

– Ты меня неправильно понял, дурашка, – ласково сказала я. – Ты не мой лично, а наш! Наш общий!

– Групповуха?! – в его глазах сверкнуло любопытство, смешанное с азартом.

Поэт тут же разбил все его радужные мечты, сунув под нос кукиш.

– Наш, – пояснил он, – это значит, отныне ты состоишь в нашей целительской группе. И попробуй сказать нет. Обратно всех птиц затолкаем.

– Зачем заталкивать? – спросила Мышь. – У нас своя есть. Одной вполне хватает.

Парень смотрел на нас, как на тронутых. Помолчал, подумал, по нашим взглядам понял, что лучше не спорить, и смирился с неизбежным.

– Имя, брат, имя, – потребовал Поэт.

– Роман Антонович Фокин. Можно просто Раф.

Так в нашей группе появился четвертенький.

– А сколько глаз у нас? Четыре! – подозрительным по стихрованию тоном проговорил Поэт.

– Мы циклопы? – уточнила Мышь.

– Это я про третьи глаза! – встопорщился Поэт. – У нас же их четыре, правда?

– Без базара, – припечатал Раф. И посмотрел на меня влюбленным взглядом.

Мне очень захотелось поймать Пашу и расспросить, какое-такое зелье было в той бутылочке. Есть подозрение, что приворотное.

Глава 4. Ключ от телефона

«Предсказываю будущее по зачетной книжке!»

Мышь, но кто-то уже сказал это до нее

– Приду поздно, – сказала я, вышла из дома, закрыла дверь на ключ.

И сразу почувствовала взгляд.

За забором, возле калитки, стояли и смотрели на меня в дыру меж досок.

Забор покосился, доски разболтались, калитка еле держится, в который раз не без досады подумала я. Крикнула:

– Эй, таинственный незнакомец, а таинственный незнакомец!

Ни звука в ответ.

Прошла к калитке, открыла. Чуть не прилипла к железной скобе голой рукой. Быстро согрела дыханьем ладонь, натянула перчатку – рука сегодня пригодится. Показала зубы невинно хлопающему глазами Рафу.

– О, – делано изумился наш четвертенький. – Женя! Привет! А ты что, тут живешь?

А то ты не знаешь.

Не люблю, когда меня называют по имени. Маман, видите ли, всегда хотела, чтобы ее ребенка звали Женей – как подругу смелого и честного Тимура Гараева с известной командой, героя ее детства. В общем, хотела она, а крайней оказалась я. Ничего не имея против дочери красного командира и даже где-то любя популярную некогда повесть, я все же назвала бы свою дочь по-другому.

«Родишь свою – называй как хочешь», – сказала маман в ответ на претензию наследницы.

– Привет, Рома, – а получи-ка ты ответочку за «Женю».

Раф принял «Рому» стоически. Даже улыбнулся кончиками губ.

– Ты, конечно, просто мимо проходил.

Я не спрашивала – констатировала факт.

– Точно, – с готовностью кивнул он. – Я – мимокрокодил.

– У друга, поди, ночевал.

– Ага.

– Вместе к экзамену готовились, – продолжала я сеанс ясновидения.

– Женька, ты молодец. Прям как Мышь, все знаешь.

Вот интересно, почему Мышь у его Мышь, а не Варвара?

– И где же твой друг?

– Так у него завтра экзамен, – не моргнув глазом ответил Раф.

Молодец, подготовился.

Надеюсь, к экзамену тоже.

– Пошли, – вздохнула я.

Дела не позволяли прийти в общагу, отыскать Пашу Пашину и выспросить про содержимое той бутылочки. Неужели действительно приворотное?

С самой первой встречи, когда мы вытащили из его головы целую стаю, Раф упорно мозолил мне глаза. Я пряталась в библиотеке, не выходила из дома, пробиралась в магазин огородами, невзирая на препятствия – в огородах лежали нехилые такие сугробы, и все равно натыкалась на него постоянно и повсеместно. Он предлагал вместе готовиться к экзаменам, а то, видите ли, за год все забыл и может завалить сессию. Я подсовывала ему Поэта, который радостно соглашался помочь товарищу. Раф скрипел зубами, но преследований не прекращал.

Сегодня, в Татьянин день, мы сдавали методы диагностики.

– Ты бы хоть телефончик дала, – как бы невзначай сказал Раф. – Мало ли что.

– Мало ли что – это что? – уточнила я.

– Могу забор наладить, – с готовностью отозвался Раф. – Ваш-то совсем покосился. А я на все руки мастер.

– На все? – переспросила я, исподволь разглядывая парня – не торчат ли откуда-нибудь еще несколько пар конечностей.

– Их всего две, – уточнил на всякий случай «мастер». – Зато какие! Так что, телефончик дашь?

Мой телефончик предназначался для связи только с одним человеком, о чем я честно сообщила.

Раф приуныл, задумался. Спросил:

– И кто этот счастливчик?

Я пропустила вопрос мимо ушей.

Кстати, «пропускать мимо ушей» целители употребляют в смысле «видеть третьим глазом». Хотя иногда – довольно редко – используют как троп, то есть, в переносном смысле.

Методы диагностики принимал Желенский с двумя ассистентами. Сегодня ими были аспиранты Евлалия Архипова и Кандид Грач.

Мы с Рафом поднялись на пятый этаж, привычно покрутили кольцами, хором произнесли «ФИЦИ». Сработал базис, привязанный к колечкам, и перед нами появилась скрытая от посторонних глаз заветная дверца. Прошло полтора года, а меня все еще восхищает таинство проникновения в святая святых. Только фицки и фицики могут попасть в недра секретного пятого корпуса! Безмерно радует, что я – одна из них. А ведь всего этого могло бы и не быть, отшей я тогда Догса, нашего декана, который, как мы успели выяснить, несколько старомоден, довольно нелюдим и очень, очень загружен научной работой.

Раз уж я упомянула базис, следует дать необходимые пояснения.

Вот только как их дать-то? По всему выходит, базис – это «то, чего на белом свете вообче не может быть». Временная копия предмета (человека тоже, но в виде голема), явления, события, привязанная к ключу и активируемая паролем. В нашем случае ключом были кольца с большой буквой «ц», а паролем – ФИЦИ. Базис открывал спрятанный от лишних глаз факультет.

Но вернемся к экзамену. В коридоре уже толпились наши.

– Лалька валит по-черному, – прошелестела трясущаяся как осиновый лист Мышь. – Даже Эмэмжо ее одергивает.

Эмэмжо – Мирон Мефодьевич Желенский – и сам любил позверствовать на занятиях. Как надо валить, чтобы он одергивал, я не представляла.

– По азбуке вызывают или рандомно? – уточнила я.

– По азбуке, – вздохнула Мышь. – Так что готовься. Мы с Поэтом пока загораем.

– Я тоже загораю, выходит, – констатировал Раф. – Жаль, хотел Женю проводить после экзамена.

– Чего трясешься? – я приобняла Мышь за плечи. – Вероятностные линии смотрела?

– Ага.

– Ну и?

– Да вроде все тип-топ.

– Чего тогда?

– Мне сам процесс не нравится.

Процесс вытряхивания из головы знаний мне тоже не очень нравился. Но этот неизбежный этап получения специальности обойти никак не получится. Поэтому, Мышь, мужайся. Лалька та еще стерва, согласна. Знать бы раньше про такой подарочек, я бы колданула на ее замену. Но в том-то и фокус, что имена ассистентов держались до экзамена в строгом секрете.

Тут я заметила в конце коридора Пашу Пашину и рванула было к ней – выяснить насчет той бутылочки, точнее, содержимого. Но Пашка, кажется, тоже меня заметила и мгновенно испарилась. Через стену, что ли, прошла?

Я решила так дЕла не оставлять и вывести ее на чистую воду.

Но тут некстати из аудитории высунулся Кандид и громко крикнул:

– Голубева Евгения!

– Ни пуха, – шепнула Мышь и мелко меня перекрестила.

– К черту! – грозно ответствовала я и маршевым шагом протопала на лобное место.

Никаких билетов на диагностике не предусматривалось. Дают тебе объект, ты выясняешь, что у него и где, в какой оно степени запущенности, и накидываешь примерный планчик целительских процедур.

Объект уже стоял возле кафедры и ехидно смотрел на потенциальную жертву. Жертва, то есть, я, обошла объект со всех сторон. И лишь потом громко поздоровалась со всеми чохом и с каждым по отдельности.

ЭмЭмЖо выглядел как всегда великолепно – черный костюм, элегантный и блестящий (и не в некоторых местах, как у доцента Петрушко Леонида Трофимыча, а полностью), белая рубашка и ярко-синий галстук с золотым зажимом. Нет, точно золотым. Чуть волнистые темно-каштановые волосы тщательно уложены. Гладко выбрит и надушен дорогим парфюмом, новинкой сезона – «Мечта мага». А сам – мечта любой студентки.