Когда Жребий падёт на тебя

– И что? – севшим голосом спрашивает Алиса.

– Я думал, он загнётся, а тут раз! Анька-то Исаева, глумная эта прибежала, остановила кровь ему. Он-то её потом и обрюхатил. Ты часом, не его дочка? Уж больно похожа! – хохочет, стуча себя по коленям, – Ладно, дамочка, шучу я, хотя глаз у меня верный. Меня через этого Сашку в тюрьму забрали. Пока сидел, куковал, всё и случилось. Откинулся, а от дома еёного одни горелушки. Вот какую важную информацию по вопросу текущего момента я поведал вам, граждане судьи, – снова глумливо ржёт, – а за информацию платить надо, за стол платить надо, вы налейте Андрею Сергеичу и он спокойненько уйдёт. Да, красивая? А что это ты в платке? – Он тянет к Алисе руки, но её взгляд останавливает его.

– Андрей! Ты как себя ведёшь?! – кричит Митрофановна.

– Они в моём доме, мама, они должны меня уважать.

– За что тебя уважать? – говорит Алиса, – За то, что ты сидишь на мамкиной шее? Сколько тебе лет? Сорок? Пятьдесят? Наверное, меньше, но выглядишь на пятьдесят. За что тебя уважать? За то, что ты бухаешь, как лошадь? За то, что какие-то посторонние люди заехали и накололи тебе дров?

Андрюша Сергеич хлопает глазами в недоумении, с опаской смотрит на босса и снова покидает поле событий, только уже через дверь в сени.

– Ой, – говорит хозяйка, – может, вы его пристыдите. А то же он меня совсем не слушает. Жена у него была, с дочкой теперь уехали. Ему всего-то тридцать пять. Поздненький он у меня. Тяжело достался.

– Боюсь, стыдом тут дело не обойдётся, – говорит Алиса.

– И вот куда этот оглоед побежал? Господи, прости грехи мои тяжкие.

Оглоед не заставил себя долго ждать: дверь распахнулась и в проёме показалась его фигура.

– Сейчас я нарублю вам дров, – дико смеётся, глаза горят как у кота, а в руке – топор, которым босс совсем недавно колол дрова, – Дррровишек нарррублё!

Ну, думаю, это он зря. Бедняга.

Андрюша, неся перед собой топор, как олимпийский огонь, бежит на босса. Босс неуловимым движением ринулся навстречу. Всё! Сейчас пойдёт членовредительство.

Но босс в невероятном гибриде танго и спортивного рок-н-ролла произвёл какие-то страстные танцевальные движения, во время которых топор из руки Андрюши выпал со слабым лязгом, а его конечности беспорядочно мелькали, как у тряпичной куклы, которою треплет щенок. Топор сразу же прибрала старуха, а босс продолжил свой головокружительный для оглоеда танец невероятным па, после чего Андрюша впал в бессознательное состояние. Сходство с танцем было ещё в том, как элегантно Андрюша откинулся на руке и бедре босса. Что-то похожее есть в латинских танцах. Босс его укачал?! Как младенца? Он же его ни разу не ударил! Что это? Айкидо?

Лицо Андрюши Сергеича приобрело спокойный вид, одутловатые черты его разгладились.

– Что ты с ним сделал? – кричит Митрофановна.

– Всё в порядке, мамаша, укачало его. Вестибулярка слабая. Странно, что его не стошнило.

– Вот же оглоед! Хорошо, что он сюда пришёл, а не порубил вашу машину!

Это мысль! Смотрю в окно, но там ничего не видно, лампочка отсвечивает. Как там Птичка? Успокаиваю себя мыслью, что Андрюша вернулся с топором очень быстро. Если бы он пошёл рубить машину, то это увлекательное дело заняло бы не менее десяти искромётных минут. И мы бы услышали.

Босс подхватывает Андрюшу на руки.

– Куда его?

Хозяйка и босс уходят за занавеску.

– Ты видела?

– Да уж, не слепая.

– У тебя уставший вид.

– Устала.

– Ты опять плакала.

Она смотрит мне в глаза и молчит.

– Что ты видела там? Что узнала?

Она отрицательно вертит головой:

– Я не могу сказать.

– Ладно, босс будет вести машину, а ты можешь поспать.

– Так и сделаю. Ой, киса, ой, ещё одна! Мои хорошие.

Приятно смотреть, как три красивых грациозных существа общаются. Спустя какое-то время вернулись босс со старушкой.

– Вы потом выйдете нас проводить, я вам передам кое-что, – босс похож на доктора Айболита, прооперировавшего собаку и дающего рекомендации хозяйке.

– Ой, спасибо, добрый человек, – видно, что босс за это короткое время произвёл на неё впечатление, у неё в глазах загорелась надежда, сделав их моложе.

Чай с сушками допили в тишине. Наполнили термос. Потом вышли к Птичке. Над домами висит жёлтая убывающая луна, что даёт достаточно света за счёт отражения в луже. Пока мы устраивались по местам, босс передал Митрофановне маленький свёрток. Потом они обнялись. Босс сел в тачку, и мы поехали, посигналив на прощание.

– Йо, – пронзает меня, – надо было ей денег оставить!

– Хватает ей денег, – говорит босс, – ей внимания не хватает, сына не хватает.

– И теперь будет хватать?

– Чем мог – помог.

Рытвины в контрастном свете фар преобразились в таинственный лунный пейзаж. И мы со скоростью лунохода преодолеваем его. Когда началось Булгаково, стало возможным прибавить скорость.

Когда мы пересекли мост, босс сказал:

– Алиса, пока тебя не было, мы с Иваном поспорили по поводу музыки, я отстаивал классику, а Иван – альтернативу. Я понимаю, что спорить о вкусах глупо, но проблема стояла в изъятии магнитолы. Я тогда аргументировал свои действия тем, что мне нужна тишина.

– Вполне весомый аргумент, – говорит Алиса, – я тоже выберу тишину. Вся эта глупая чушь по радио, поданная с тоном первейшей истины. Нет ничего безнадёжнее радио в дороге: за час песни повторяются по несколько раз, хорошо хоть не подряд.

– Именно это я имел в виду, когда требовал тишины, – продолжает босс, и я понимаю, куда он клонит: переманивает её на свою сторону. Она не поддастся, вряд ли она любит классику, к тому же босс говорил – нет специализированных радиостанций.

– Я и сказал Ивану, что верну магнитолу, если мы будем слушать классику.

– Я тоже выберу классику. Хотя мне не мешает тишина.

Блин! Предательница!

– Вы не понимаете! У меня в голове, если я не говорю, постоянно играет музыка. Я как-то ди-джеил под герычем, много музла переслушал, вот оно и всплывает. Ладно, если бы полностью песни шли, нет, сэмплы зацикленные, в основном, мозолят мозг. Я только для этого и прошу магнитолу. Радио, согласен, не нужно, можно диск какой-нибудь на заправке купить.

– Ваня, – говорит босс, – ты не представляешь, как изменится твоя жизнь, когда у тебя в голове зазвучит Моцарт.

– Тогда давайте так! Нам всё равно заправляться, если будут какие-нибудь диски, посмотрим.

– Идёт, – быстро соглашается босс, – тем более у меня есть флешка с моей музыкой. Магнитола с USB-портом.

Босс!!! Как? Я даже не подумал про USB! Просто из-за того, что моя флешка с музыкой погибла в огне, я не успел её взять.

– Соблюдём правила игры, и поставим магнитолу на заправке, – подвела итог Алиса.

На заправке перед нами предстал мини-маркет. Удивительно, как может такое количество никчёмных вещей умещаться на относительно мизерной площади. Там были даже детские раскраски! Были и диски. Их было пять. «Дорожные хиты. mp3», «Убойный Шансон. mp3» на двух дисках, «Ласковый май. Все альбомы. mp3». И… этого не может быть! Откуда?

– Какое хорошее издание! – босс хлопает меня по плечу, Алиса смеётся, – Сергей Васильевич Рахманинов. Золотая коллекция. На двух CD. Что тут у нас? Всенощное бдение и фортепианные концерты. Отлично! Ваня, пришло время познакомиться с настоящей музыкой. Помнишь, у «Наутилуса»? «Эта музыка будет вечной…».

Алиса сзади обнимает меня за талию и говорит:

– Ванечка, не расстраивайся, но Рахманинов – один из моих любимых композиторов. Ты, если попсу и шансон не слушал, поймёшь и оценишь. А Всенощное – вообще улёт! Прозреешь.

Ладно, если это так же приятно, как её объятие, я согласен.

– Может, чего другого выберешь? – подкалывает босс.

– Ну, уж нет! Эти мне чисто визуально больше нравятся, – говорю.

– Вот и отлично! Держи! Классный выбор! Иди, оплачивай, а я поставлю магнитолу на место.

Покупаю сидишный двойник Рахманинова. Запечатан в фирменную целлофановую упаковку. Откуда? Откуда в чистом поле за Тамбовом сидишный двойник Рахманинова? Я ожидал и шансон, и попсу, как же без них, но надеялся хотя бы на западные рок-баллады или, на крайний случай, «Антологию русского рока». Но Рахманинов! Почему не Вертинский или Шаляпин?! Нет, ну сами поймите, какова вероятность? Опять босс меня сделал! Я его пока ещё не превзошёл. Ведь каждый ученик стремится превзойти Учителя. Мне ещё далеко.

Что ж, доверюсь двум своим любимым людям. Они мне плохого не посоветуют. Иду и думаю, что бы я сам хотел послушать и совершенно теряюсь. Потому что моя дискотека стоит на автовыборе. Я неволен выбирать треки, звучащие в моей голове.

Когда я сажусь в машину, босс уже устанавливает подключённую магнитолу, слышу продолжение диалога:

– … конечно, не всё, – говорит Алиса, – всё Бдение нужно слушать в церкви, на Пасху, когда все ритуалы разбавляют хор. Опять же весь церковный антураж, дополняя, смешивает впечатление от музыки. Просто так слушать Всенощное тяжело – слишком сильный концентрат прекрасного. Нервная система не справляется с таким обилием.

– В принципе, согласен, – говорит босс, – меня тоже не хватает на концовку – все эмоции выплёскиваются в первых десяти номерах. Последние уже не воспринимаются, как в начале, на свежую голову, а «Взбранной воеводе» как будто и не он писал.

Они развели целую дискуссию на этом Рахманинове. Мне уже самому интересно. Я показываю им диски.

– Поехали! – босс, по своему обыкновению, давит в пол и машина, визжа покрышками, стартует с лёгким захватывающим дух заносом.

Мы быстро покидаем освещённую зону заправки и летим в полной темноте, исключая свет наших фар и огоньки на приборной панели.

– Ну, что, готов? – спрашивает босс, – доставай первый диск.

Меня начинает несколько раздражать их стремление заострить моё внимание. Я чувствую себя девственницей, которую заволок в свой гараж опытный стареющий ловелас. Или как неофит на сборе секты.

Я достаю диск и скармливаю его проголодавшейся магнитоле, если честно, я сам изголодался по выстроенным в красивый ряд звукам, но эта восторженность босса и Алисы настораживает.

Диск начинает играть. Там звучит какой-то хор, поющий на старославянском языке, половину слов не понять. Пока я не чувствую ничего необычного. Хор как хор, поющий что-то божественное. Я прислушиваюсь к музыке, прислушиваюсь к себе, но ничего не ощущаю, как со света входишь в тёмную комнату. В голове мелькают эпизоды прошедшего дня, но постепенно биение сердца упорядочивается, ритм дыхания замедляется, подстраиваясь под ритмику песнопения.

Тут первый номер заканчивается, табло переключает номер трека на «02», звучит очень стройное, нежное, чарующее «Аминь», и я в восторге замираю – этот аккорд напомнил мне далёкое детство, когда в цирке перед началом представления гаснет свет, оркестр даёт тон, настаёт тишина, после которой наступает волшебство. «Аминь» утихло, наступила пауза, сделавшая меня маленьким восторженным мальчиком, а потом… потом я перестал видеть, мощно, глубоко, обширно вступают басы: «Благослови», дух захватывает, и меня добивает солистка своим бархатным: «Благослови душе моя, Господи»: брови стремительно летят вверх, челюсть отвисает, откуда-то с затылка разбегаются по хребту и всему телу возбуждающие толпы мурашек, а из глаз, распахнутых в крайнем градусе восхищения и удивления, брызгают крупные капли слёз! Господи, боже мой! Я никогда до этого не слышал такой красоты!

– Ага! – слышу голос Алисы у самого левого уха, – Пациент созрел!

А я не могу понять, что со мной: по всему телу, покрытому гусиной кожей, бегают волны сладостного озноба, из глаз хлещут слёзы, а губы растянуты в глупой улыбке счастья. Неужели такое с человеком может сделать музыка?

– Охти, – слышу босса, – сподобился еси.

– Поздравляю, Ваня, – говорит Алиса, – тебя тоже торкнуло.

Да, ощущения неожиданные: мне холодно до озноба, но в то же время сладко.

Мне неловко за свою реакцию, и я спрашиваю Алису с излишней агрессивностью:

– Тебе почём знать?

– Я в своё время на скрипке играла, так что всё это мне не чуждо. Да и Илья любил Рахманинова, часто слушал в своём кабинете. Он любил «Вокализ». Красота неземная.

Тут не могу не согласиться, то, что я слышу, действует на меня непредсказуемо.

– Ты не сдерживай себя, – говорит Алиса, – хочется плакать – плачь, хочешь смеяться – смейся. Это катарсис.

Я и сам чувствую, как мне становится легче, что нет сейчас ничего более важного, чем музыка, я и моя реакция.

– Поставь «Богородице Дево, радуйся», – требует Алиса.

–Пусть слушает по порядку, там же ещё «Ныне отпущаеши»– отбивается босс, а я не обращаю на них внимания – всё оно отдано музыке. Удивительно, что могут делать люди своими голосами, и каково это – самому быть инструментом? Какая красота!

– А я считаю, что центральной вещью всего бдения является «Благословен еси, Господи», – говорит босс и я, ещё не слыша этого номера, верю, что оно – божественно.

Когда дело дошло до этого номера, и хор спел: «Благословен еси, Господи» я слушал музыку, рождаемую человеческими голосами, а воображение рисовало какие-то прекрасные, и в то же время строгие в своём величии картины. Целый клип. Что-то с горами, облаками и морем. Не помню, сколько прошло времени, сколько минуло песен, какой вид темноты проплывал за окном.

Когда повисла тишина, я воскликнул в замешательстве, удивившем меня самого:

– Что, всё?!

Алиса засмеялась:

– Браво! Отличная реакция!

– Только один диск с хоровым пением, – говорит босс, – второй – фортепьянные концерты. Не так сильно, но тоже очень красиво.

Второй диск не уступил по гармоничности, музыкальности и мурашкам первому, только инструментов было гораздо больше, нежели четыре голоса хора. Но первый диск мне понравился больше. Что меня поразило: я вслушиваюсь в музыку, в своё «Я», отзывающееся на эту музыку и, только начинаю замечать, что мне становится скучно, как в школе, на уроке музыки, когда тебя заставляют сидеть на месте и слушать скучное треньканье, а в это время тебе требуется забивать голы, покорять гаражи и рвать штаны на стройках. Только становится скучно, как пассаж меняется, ритм убыстряется, и мелодия делает головокружительный поворот, и уже интересно: что же там придумал этот человечище. Чувство гордости, что я такой же как он переполняет и воодушевляет. Я уже не замечаю слёз. Сердце трепещется, как блик от волнующейся воды. Здорово!

– Спасибо! – произношу я первый звук за последний час.

– Не за что, – говорит босс.

– Всегда пожалуйста, – говорит Алиса.

– Я побывал в детстве, – говорю.

– Да, ты плакал как ребёнок, я тебе завидовала.

Я благодарен ей за эти слова. Она видела мои слёзы… я сам уже забыл, когда щёки увлажнялись извне без воды. Это чего-то стоит. Стоит? Думаю, стоит. А Сергей Васильевич прекрасен. Его клавишные завораживают.

– Рахманинов был двухметровый дядька, – говорит Алиса, словно слыша меня, а так и есть – она же слушает одну со мной музыку, – он ладонью мог спокойно октаву на фоно брать, ничто не звучит так сильно, как октава. Дай посмотреть оглавление. О, Ваня, поставь последний трек. Это «Вокализ». Я буду плакать. Не смотри на меня в это время.

– Почему? Ты же на меня смотрела.

– Это другое.

Бессмысленно спорить с женщиной, она смыслит шире, и на любой твой довод найдёт десятки взаимно исключающих друг друга, не совсем логичных, но весьма убедительных аргументов, на которые ты не сможешь ответить. Некоторые бьют женщин просто от бессилия.

Я включаю последний трек, и с первой же нотой грудь сжимает, в носу чешется, волосы по всему телу встают дыбом, и я снова теку глазами. Ай да Рахманинов! Ай да сукин сын!

Босс с довольным видом ведёт Птичку, и я по мелькающим в свете фар столбикам на обочине определяю, что наша скорость довольно высока. На спидометре сто девяносто! Под «Вокализ» стойкое ощущение полёта и никакого страха, только слёзы по щекам. Алиса отвернулась к окну, её плечи подрагивают. В порыве чувств откидываю спинку кресла и перелезаю на заднее сиденье к ней. Она же сегодня уже не в первый раз плачет!

А Ростропович терзает виолончель и наши нервы. Алиса оборачивается ко мне рывком и всем телом. Как и ожидалось, её лицо мокро.

– Не смотри на меня, – говорит она еле слышно, – я не красивая.

– Чёрта с два! Ты прекрасна, как никогда!

– Прекрати!

Я обнимаю её.

– Сама прекрати! Мы же теперь – одно целое, нам нужно научиться доверять друг другу.

Она смотрит на меня и грустно улыбается.

– Я вам доверился и прозрел, когда услышал эту музыку.

– Я же говорила.

– Вот и расскажи, что ты видела. Я чувствую, как это тебя гнетёт.

Она, уже расслабившаяся и устраивавшаяся головой на моей груди, снова напряглась.

– Не спрашивай! Мне надо обдумать всё. Поспать, наконец! Сны всё покажут. Зююд л харуулах! Не мучь меня.

– Хорошо, – говорю и чувствую, что где-то в районе грудной клетки расплывается по телу теплая медовая истома, целую её в висок, – спи, королева, я постерегу твой сон.

– Я поставлю свою флешку, – слышу голос босса, – хочу послушать «Реквием» Моцарта. Помогает думать.

Я не против. Я признал музыкальный вкус босса. Всё как всегда, всё как всегда…

Знаете, Моцарт оказался тоже фирмач! Несмотря на латынь, я понимал эмоции, вложенные композитором. А короткая историческая вводная босса об этом произведении заставила внимательнее прислушаться в божественную гармонию звуков. Ещё бы, посмертное творение великого мастера! А когда начала звучать Lacrimosa – номер, который Моцарт не успел дописать, я снова прослезился. Lacrimosa47 же! Алиса уже спала у меня на груди. Мне было невероятно приятно. Я чувствовал необыкновенный душевный подъём. Может, от музыки. Я подумал, что боссу нужно лечить такой музыкой. А может, от того, что самое прекрасное существо в мире доверчиво посапывает, положив голову мне на грудь.

Лёжа головой на удобной ручке дверцы, я посмотрел в узкий просвет окна. В нём горела звезда, весело подмигивая мне. От этого дружественного знака на душе стало легко и сладко. Я закрыл глаза и отдался саундтреку босса, уводящему в радужное царство грёз.

Наутро.

Что-то разбудило меня. То ли изменение скорости до нуля, то ли грозовая атмосфера нависшей опасности. Босс сидит прямо и смотрит в боковое зеркало. Алиса сосредоточенно роется в своём рюкзаке, перебирает свои финтифлюшки. У меня ощущение, что она снаряжает магазин патронами.

– Ваня, не выглядывай, – говорит босс одними губами. – Нас тормознули дэпэсы. За превышение, скорее всего.

– Нам светиться нельзя, что делать? – спрашивает Алиса.

– Спокойно, не дёргайтесь, положитесь на меня, – говорит босс.

И я вижу с того самого ракурса, в котором уснул, как в просвете заднего окна появляется фигура, исчезает и появляется в боковом окне, где сидит Алиса.

– Старший сержант Омельченко, – слышу я, и вижу светлые глаза дэпээсника, гуляющие по салону и нашим лицам, – предъявите водительское удостоверение и документы на транспортное средство.

– А в чём причина остановки? – спрашивает босс.

– Вы нарушили скоростной режим, – говорит полиционер, – я понимаю, трасса, можно разогнаться, но двести двадцать два километра в час, это слишком, – показывает боссу экран радара, – видите?

– Может, замнём, начальник, очень спешу?

– С таким рекордом? – усмехается сержант, – извини, но такой результат надо зафиксировать. Для истории. Квитанция придёт, штраф заплатишь и всё. Предъявите водительское удостоверение и документы на транспортное средство.

– Ну, хорошо, – босс лезет в бардачок, а я-то знаю, что у него нет водительского удостоверения, нет прав! Что будет?! Желудок делается каменным. Алиса тоже сидит ни жива, ни мертва.

Босс достаёт из бардачка какой-то журнал. Атлас автодорог. У меня захватывает дух, а босс передаёт эту «липу» в протянутую руку сержанта, и дотрагивается до него. Сержант берёт предложенный атлас, удивлённо вскидывает брови и переводит взгляд на босса, но смотрит не на него, а в какую-то точку. Глаза остаются уставленными в эту точку, а лицо исполняет бешеную пляску. Особенно пугает контраст между немигающим вцепившимся в точку взглядом и непрестанно двигающейся нижней частью его лица. Иногда он даже показывает язык. Мне становится по-настоящему жутко. Озноб охватывает затылок. Алиса сидит, уставившись на сержанта с крайней степенью удивления. А старший сержант Омельченко стоит, пуская слюни, и корча рожи. Его жезл недвусмысленно уставился в центр Земли. Полная недееспособность.

– Эй, сержант, – говорит босс, – какое нарушение?

Задавать этот вопрос было так же бессмысленно, как просить совета у статуи. Босс переключил скорость и, плавно тронувшись, поехал, ежесекундно повышая обороты и передачи.

– Что это было? – задаёт Алиса свой вопрос, а я смотрю назад.

Фигура, наконец-то стала шевелиться, а именно, трясти головой. Она быстро удалилась.

– Я сделал отвод глаз, – говорит босс обыденным голосом, будто сказал: я положил рюкзак в багажник.

– Здорово получилось! – говорит Алиса, и я с ней солидарен, – Ни разу не видела, как это происходит.

– Это было жутко! – говорю, – До сих пор мороз по коже!

– Они по-разному реагируют, зависит от интеллекта, стереотипов и так далее.

– Постой, а как же второй? – меня передёрнуло, – Они же не имеют права быть без напарника.

– Не волнуйся, будь с ними третий, и третьего так же проняло.

– Но как – спрашиваю, – этого, понятно, через прикосновение, а второго как?

– За компанию.

– Ты расскажешь, как это делать? – спрашивает Алиса, – Возможно, нам есть чему друг у друга поучиться.

– Не сейчас.

Офигеть! Какой-то долбаный Хогвартс! Смотрю в окно. Там мелькает мост и название реки. «Балашейка», успеваю прочитать. Мы проскакиваем мост, босс жмёт на сигнал.

– Мы почти на месте.

А перед глазами успевает мелькнуть большой стенд с надписью: «Добро Пожаловать! Самарская область». Я с удовлетворением понимаю, что в моей голове ничего не играет.

Часть 3

Новые виражи

Воин.

1 сентября, 17:42

Мы въехали в Самару, и я подивился почти пустым улицам. Все города, что мы проехали до Самары, густо обставившие берега Волги, были наводнены нарядными детьми: сегодня детвора пошла в школу. Они были умилительны, как котята. Белые рубашки, банты, ранцы, цветы. Весёлые лица, горящие глаза. Жизнь бьёт ключом. Приятно глазу. А в Самаре пусто. Уже вечереет. Праздник завершён.

Я, следуя внутренней навигации, магнитной тропинке, что ведёт меня, поворачиваю направо с проспекта Юных Пионеров на улицу Металлистов. То, что проспект называется Юных пионеров на водит мысль о существовании Пионеров Ветхих. В мозгу встают образы старой сталинской пятиэтажки и костяшки домино, чёрной с красными вдавленными полусферами баллов. Пятёрочный дубль. Возможно, это дом пятьдесят пять по улице Металлистов.

– Где-то здесь, – говорю, – смотрите пятиэтажку номер пятьдесят пять. Она по моей стороне.

– Шестьдесят пять… шестьдесят три, – отсчитывает Алиса за спиной, – пятьдесят девять… странная у них планировка. О, вот пятиэтажка пятьдесят пять!

Действительно, дом тот самый, из мыслеобраза.

– Да, это здесь.

– Фух! – говорит Иван, счастливо улыбаясь, – добрались, босс! Не спалились! На душе легче стало!

– Не спеши радоваться, – голос Алисы сгоняет улыбку с лица Ивана.

– Ты видела? – этот вопрос он задаёт ей уже бессчётный раз, – Что ты видела?

– Энэ нь та харах юм бол тийм биш юм, – отвечает Алиса.

– Опять чёрный всадник? Давай переведём.

– Я уже перевела. Всё не так как ты видишь.

– А как? – машинально переспрашивает не на шутку заинтересованный Ваня.

– Всё не так, как ты видишь.

– А как я вижу?

– Ваня, не тупи!

Иван хлопает себя по лбу:

– А! Это перевод! Блин, и что?

– Вот и я говорю, надо разобраться. Всё не так, как ты видишь.

Я подъезжаю к дому с лицевой стороны и останавливаю машину возле второго с этого края подъезда. Мыслеобраз совпадает с действительностью. Пока всё так, как я вижу.

– Так, – говорю, – Ваня, останься пока здесь, а мы с Алисой сходим в разведку.

– Думаешь, мне надо идти?

– Я не был здесь около десятка лет. Может, твоё присутствие поможет найти дорогу. Раньше у меня не было таких отчётливых картинок.

– Правда? Пойдём, конечно.

Мне понравилась её реакция. Она узнала, что помогла, и искренне обрадовалась этой возможности – помочь.

Мы только входим в подъезд, а я в мыслях уже мгновенно пролетел пять лестничных пролётов. Может быть, всё у меня с памятью в порядке? Именно так она и должна работать? Лежать себе где-то, а в нужный момент выводить тебя на цель. А пока она не нужна, ты даже не подозреваешь об её существовании.