Когда Жребий падёт на тебя

Мы поднимаемся на третий этаж, квартира слева. Так и есть – номера квартиры нет, только чёрный дерматин двери, походящей на диван, поставленный на попа. Звонка тоже нет, лишь корпус, оплавленный чьей-то безжалостной рукой, кнопка вырвана с мясом.

Бесперспективно стучу – лишь глухой стон. Ни разу не стучали в диван?

– Дай-ка я, – говорит Алиса, демонстрирует мне замысловато свитый из серебряных змей перстень на указательном пальце правой руки и стучит им по дверной ручке. Теперь звук отчётливый и резкий.

Какое-то время в подъезде, залитом неярким уже солнцем, стоит тишина, но вот из недр задиванья раздались звуки. Дверь отворилась, и на пороге возник здоровенный дентина с угрюмым лицом. За ним мелькнула тень, и из-за его спины возникла женская голова ничем, кроме густо намазанных губ, не примечательная.

– Вам кого? – спросила она.

– Нам хозяина, – говорю.

– Я хозяин! – говорит здоровяк, голос у него неожиданно высокий для такой внушительной основы.

– Нет, – говорю, – Акимыч старше.

– А, – глаза здоровяка потеплели, – вы к Акимычу пришли? Только его уже лет пять, как схоронили. Это вот племянница его.

Неожиданно. Новость застала меня врасплох. Я даже и подумать не мог о таком раскладе. Оглядываюсь и убеждаюсь, что Алиса тоже явно не готова к такому повороту событий.

Видя неподдельные эмоции чужих людей на известие, племянница заговорила:

– Да, почти пять лет прошло. А вы кто ему будете?

– Дружили мы, помогли друг другу очень. И как это случилось?

– Да вы пройдите, что мы на лестничной площадке разговариваем.

Мы входим. Да, это та самая квартира, только обои, наверняка другие, и мебель лишняя.

– Тёмное дело. Знаете, как у нас? Если труп – то самоубийство. Вот и списали на самоубийство. А так, убили его. Вы ж его друг, знали, наверное, что Акимыч сам ни за что не убился бы.

– Ну да, весёлый был, в Бога верил.

– А за что убили, неизвестно. И допытываться никто не стал. Так-то. А вам Акимыч зачем?

И снова их глаза похолодели.

– Помог он мне. Что уж теперь? Спасибо.

Алиса выступает вперёд:

– Если вы не возражаете, вас же Марина зовут?

Племянница удивлённо кивает.

– А вас Игорь?

Здоровяк делает странный жест головой:

– Егор.

– Извините, Егор. Хотите знать, как вашего дядю убили? Он вот стоит у вас за спиной. Залысины глубокие, брови густые, глаза большие чёрные. В костюме с бабочкой.

Ай да Алиса! Марина сразу изменилась в лице, обернулась в пустой угол и заплакала. А Егор осоловело хлопает глазами.

– Хоронили в бабочке, да! – сказала Марина сквозь слёзы.

– У него же и кликуха была Артист, ну, пока он… – Егор опять делает тот странный жест, похоже, нервный тик. Присматриваюсь. Да, явная контузия. Сопоставляю комплекцию, возраст. Похоже, Чечня. Первая кампания.

– И что? Вы, правда, его видите? – спрашивает Марина.

– Да. – Алиса смотрит куда-то в сторону, лицо отрешённое, правая рука с перстнем поглаживает какое-то невидимое животное, большую собаку – Он говорит. Всё быстро произошло. Не успел среагировать. Человек был знакомый, он верил ему. Был разговор. На повышенных тонах. Тот его убеждал что-то сказать или, наоборот, о чём-то молчать. Акимыч не согласился, тот его ударил сзади по голове, а в бессознательном состоянии его повесили. Потом ещё двое пришли. Они вешали, а этот распоряжался.

– Вот. А следователь сказал, что сам повесился, а пока в конвульсиях дёргался, головой и ударился. Правильно вы говорите, – в Марининых глазах восхищение. Я, признаться, тоже поражён. Я впервые увидел её за работой. – Я же правильно отпела его, как меня не отговаривали! Знала, что не сам он! А за что убили, не видите?

– Нет. Давно было. Можно на кладбище съездить. Там можно посмотреть, информация дольше сохраняется.

– А вы из этих? Из экстрасенсов?

– И да, и нет. Я не из передачи.

Марина и Егор понимающе кивают, хотя явно ничего не понимают. А кто бы понял?

Н-да, ситуация… Мы приехали к Акимычу, чтобы перекантоваться и сделать себе новые документы и лица. Но этот план лопнул, как МММ.

– Слушайте, какая ситуация возникла, – говорит Алиса, – мы ехали, чтобы Акимыч помог нам с жильём на зиму…

Тут Марина что-то поняла, она сразу подобралась, построжела:

– Вы, наверное, из тех, из прошлой его жизни? Когда он Артистом был? Только учтите, я его дел не знаю, и Егор не причём, он и так раненый.

– Нет, Марина, уверяю вас, всё не так как вы подумали.

– Я познакомился с ним, когда он уже отошёл от криминала, – говорю, – мы помогали друг другу как раз в то время.

– Я продолжу, вы меня перебили, – говорит Алиса. – Нам негде ночевать, а внизу стоит машина с нашим человеком. Мы можем съездить на кладбище. Я помогу вам, а вы поможете нам с ночлегом. Идёт?

Лицо Марины расслабилось, и она утвердительно кивнула.

– Конечно, поможем. А своего человека зовите, пообедаем. А после можно на кладбище.

Мы с Алисой вышли из квартиры.

– Алиса, что это за благотворительность? Мы же не должны высовываться.

– Ты ехал за помощью? Вот тебе помощь. К тому же, нь эрвээхэй нь хуучин хюн нь туслах. Монгол сказал: Помоги старику с бабочкой. Ты видишь старика с бабочкой? А я вижу.

1 сентября, 19:31

В машине нас трое: я, Алиса и Марина. Мужчин решено было оставить, так как нечего им там делать во время сеанса. Опасно. Марину и ту взяли только из-за того, что родня, а вовсе не из-за знания дороги. Я спросил: а как же я? Ты – другой, тебе можно, ответила Алиса.

Кладбище, где лежал Акимыч, называлось Лесным. И буквально было в лесу. Мы ехали лесом минут двадцать, прежде чем остановились перед большущей поляной среди смешанного леса, уставленной могилами и прочими кладбищенскими аксессуарами. Чтобы его достичь, потребовалось ехать двадцать километров из них четыре – по лесу.

Нет ничего менее перспективного, чем описание кладбища – обычное кладбище, только в лесу. Что отличает его от городского – отсутствие внешней ограды, а так – те же могилки, оградки, венки, ещё туман, довольно густой. Мы же в лесу, скоро сядет солнце, вот туман и поднялся. Я понимаю, что пытаюсь найти отговорку, чтобы оправдаться за этот туман. Густой, жирный, холодный, клубящийся.

– Странный туман, – говорю.

– Какой туман? Туман поднимется позже, – отвечает Марина.

– Вы не видите туман?

– Не вижу.

– А почему я вижу?

– Ты же на кладбище, – говорит Алиса.

– Я никогда раньше не видел такого.

– Зато видел другое.

– Хочешь сказать, что у меня усилилось восприятие?

– Не знаю, у меня усилилось. Ладно, потом поболтаем.

Ого! Получается, что её присутствие рядом усилило мои сенсоры и наоборот? Интересно! Получается, я начинаю видеть и чувствовать то, чего не мог раньше? Очень интересно!

– А это ничего, что мы в ночь на кладбище приехали? – спрашивает Марина, – Страшновато.

– А чего бояться, они же мёртвые, – отвечает Алиса, – к тому же со мной вам бояться не нужно.

Мне кажется, что Марина и не думает бояться, она не закрывает рот, постоянно что-то говорит. Хотя, это, скорее, доказывает обратное: она в панике, вот и щебечет.

– Вы так уверенно идёте, хотя ни разу здесь не были, – говорит она и нервно хихикает.

– Меня ваш дядя ведёт, – говорит Алиса, и Марина затихает. – Вы, кстати, если боитесь, можете вернуться в машину. На ней лежит защита.

– Знаете, я, наверное, так и сделаю, раз вы так хорошо ориентируетесь – поспешно соглашается Марина.

Мы остаёмся одни.

– Что за защита? – спрашиваю.

– От злых духов. Надо же мне было избавиться от этой болтливой бабы. Я думала, она нормальная.

– Боится человек.

– Вот и пусть сидит в машине и не боится. Там же защита.

– Значит, нет защиты?

– Ватман, не утомляй, если ей нужна защита, значит, она есть!

Сердится.

– А этот туман, это что?

– Ну, Ватман, ну, миленький, я же сказала, поговорим потом! Тебя что, тоже в машину отправлять?

– Нем, как могила.

Бешеный взгляд в ответ. Огромные глаза сверкнули! И я застыл, поражённый. Да уж, ощущения усилились! Она сногсшибательна! Готика какая-то: кладбище, туман, прекрасная дама.

Меж тем, Алиса выбралась к обычной могильной плите. С неё глядел хитроватым взглядом Акимыч, Акимов Алексей Петрович. Вот как, оказывается, звали Артиста.

– Тот туман, что ты видел, энергия мёртвых. Вероятно, ты только начинаешь видеть их. Я, например, вижу их отчётливо, только у них нет плоти, они, как цветные позитивы на плёнке – прозрачные.

– И давно ты их видишь?

– Так чётко совсем недавно, после посещения маминого дома. А нечёткие – с детства.

– Ты изменилась после того посещения. Про это постоянно спрашивает Иван?

– Да. Иван… – она копается в своём рюкзачке, – Иван… я знаю, что он в меня втрескался, но я не могу на него положиться, понимаешь? Он хороший, верный… но он… как-то это… помнишь, когда на трассе на нас наехали?

Нашла же время и место!

– Как тут забудешь.

– Я и ты знали, что делали, то есть, рисковали согласно обстановке, а Иван был готов словить пулю из-за меня!

– И что плохого?

– Да всё тут плохо! Умер бы ни за что, и всё! Конечно, проще простого, я – герой, за даму сердца умер! Да пошёл ты, герой! А даме сердца потом, как хочешь, так и выкручивайся! Герой, мать твою! Вон их сколько, героев!

Туман. Клубится, шевелится. Я вижу, что он не сплошной, а островками.

– Это же чистой воды эгоизм, – продолжает Алиса, – мне же не геройство его нужно, а помощь, которую он окажет, будучи рядом. Крепкое плечо, а не могильный холмик. Поэтому, я боюсь ему доверять, понимаешь?

Она достаёт из рюкзака свёрток.

– Иван уже надоел этим вопросом: что ты видела! Он как щенок преданно смотрит в глаза и спрашивает: что ты видела, что ты видела! Баараг болгоомжил. Вот что я видела! Опасайся влюблённого! Хайр боолчлол биш юм. Любовь не рабство.

– Монгол?

– Монгол. Он часто что-то говорит.

– А ты уверена, что правильно переводишь?

– У меня подстрочник, да и жесты с мимикой у него красноречивые, – разворачивает свёрток и достаёт пару свечей, – ты себя чувствуй, как дома, только линию, что проходит через свечи, не пересекай. Надо поритуалить.

Я отступаю на шаг назад и осматриваюсь, пока она устанавливает и поджигает свечи. Идущее к закату солнце освещает лишь верхушки самых высоких деревьев оранжевым светом, а могилы, что на дне поляны уже в глубокой тени. Птицы провожают светило колыбельными гимнами. Слышно, как Алиса начинает бормотать какие-то заклинания, и я увидел, как тень сгустилась, а столбики тумана контрастнее выступили на фоне надгробий. Стало холоднее. Алиса договорила какую-то длинную фразу и замолчала.

Я поворачиваюсь к могиле Акимыча. Алиса стоит перед памятником и смотрит чуть выше него. Перед ней я вижу очертание фигуры, закутанной в туман, действительно, похоже на фотоплёнку с дефектом, и слышу какой-то шелест, будто деревья шумят перед грозой. Алиса смотрит на фигуру и слышит этот шелест. И понимает его. От неё веет жаром в пику холоду тумана. В свете двух свечей она прекрасна. Меня сковывает странное оцепенение. Только шелест и туман. И тьма, что настырно лезет в голову. Вдруг я понимаю, что название этого города отпечатается в моём мозгу прочно, ибо то, что происходило раньше, всего лишь окончание начальной школы: всё серьёзное ждёт впереди. И Самара-городок подкинет нам испытаний.

1 сентября, 20:53

Когда меня отпустило, было уже действительно темно.

– Ты как? – спросила Алиса.

– Был в каком-то трансе.

– Это в порядке вещей. Для нас транс – рабочее состояние.

Я вспоминаю, как работаю я. Действительно, каждый раз были пограничные состояния. Они приходили не с бухты-барахты, я вызывал их. Дыханием. А здесь он наступил сам собой. Вероятно, под влиянием Алисы.

– Совместные практики могут нам помочь, – говорит она.

– Я думал об этом.

– Ты каким-то образом усиливаешь мои способности.

– А ты – мои. Я видел. Ты говорила с Акимычем.

– Да. Мы должны помочь старику с бабочкой. – Она сворачивает свои вещицы. Кладёт свёрток в рюкзак, достаёт чехол, из него – фотоаппарат. – Фото на память, – делает снимок.

– Темно же. Что ты в темноте сфотографируешь?

– Не волнуйся. Фото получится на славу. Мне этот фотоаппарат подогнали по хорошему знакомству. Эта «мыльница» фотографирует невидимое глазу. Всё выглядит словно брак в фотобумаге, в плёнке или в объективе. Только в разных местах изображения, пятна разного размера и формы. Ходячий брак. Живой, свободно и непредсказуемо перемещающийся по пространству кадра. Иногда их два, иногда несколько. Можно видеть эти засвеченные места, и пользуясь снимком, как я, пользуясь mms-ками Ивана, нашла его на линии электропередач, найти эти места в реале. – Она прячет свой фотоаппарат в рюкзак, – Там, действительно чувствуется энергия. Смерти, конечно. По ней много чего можно прочитать. Единственная проблема – фотолаборатория. Неохота вдаваться в подробности в фотоателье, объясняя рабочим, что за странный брак запечатлён на всех тридцати шести кадрах.

Пока мы идём обратно, Алиса говорит:

– Марина права – дело тёмное и грязное. У Акимыча был знакомый, тоже легализовался, пошёл в политики. Все, кто мог, так делали, Акимыч не стал. Акимыч что-то знал про него. Узнал позже. Хотел он Акимычу предложить забыть это что-то, но это было настолько грязным, что скрыть такое – навек запачкаться. Акимыч отказался. И тот его убил.

– А что за грязь-то?

– Дети. Похищения, возможно, убийства.

Ох ты, Господи! Сердце трепыхнулось, пропустив такт.

– И человек этот высоко стоит. Таких у нас не судят.

– Он сам их убивает?

– Нет, но он знает. И покрывает.

Час от часу не легче!

– Это всё?

– Он сказал, что замешан родственник этого убийцы, в смысле, в похищения и убийства детей. Он маньяк.

– И скольких он убил?

– Какая разница, одного достаточно.

– А тот его покрывает, значит?

– Родственник же шишки! У нас родственные связи очень сильны.

Вот где бесы!

– И что мы теперь Марине скажем?

– А что мы можем сказать? Правду. Что тут можно сочинить?

– А нужна им будет эта правда?

– А ты как думаешь? – останавливается и смотрит в глаза.

– Наверное, нужна.

– Вот и я так считаю.

Продолжаем брести сквозь тьму и туман.

– И что нам делать дальше? Наш план обломался.

– Думаю, будет ночь, и будет пища.

– Монгол?

– Монгол. Вот, почему монгол?! Впрочем, я уже привыкла. А язык? Похож на язык орков из «Властелина колец».

– Всё стало очень странно после нашей встречи, – говорю, – Я чувствую, что не контролирую ситуацию.

Она остановилась, остановился и я. На кладбище нет проспектов. Лицо у Алисы мечтательно-хитрое, будто она видит видимую только ей картинку.

– Доверься снам. Итгэл мёрёёдёл.

– Тоже увидела во сне?

– Нет, только что прозвучало в голове.

Офигеть!

Она поёжилась, я тронул её за предплечье, оно было горячим.

– У тебя жар!

– Нет, всё нормально, просто меня прёт! Со мной никогда так не было! Ты необыкновенно действуешь на меня! Я сама в себе сейчас открываю страницу за страницей! И знаешь, почему? Мы же на кладбище!

Да, я чувствую, что сейчас могу видеть больше, чем в полнолуние. Каждый из нас является катализатором наших способностей. Я чувствую, что наше взаимное обучение породит неимоверные плоды. Я чувствую, что этот месяц станет вехой в моей жизни. Что университеты окончены, началась реальная жизнь.

1 сентября, 21:01.

Мелькание могильных оградок различной высоты, узкие тропки меж них и непредсказуемое их виляние очень утомляют. Мне уже начинает надоедать всё это, если бы не очертания Алисы, необыкновенного человека. Чутьё мне подсказывает, что нас ждёт серьёзная заварушка. Что мне нужно быть готовым на все сто пять процентов! Алиса сегодня на кладбище показала себя с весьма привлекательной стороны. Если бы не серьёзность ситуации, я бы увлёкся Алисой. Думаю, любой, кто с ней когда-либо общался, поддавался её чарам, и был от неё без ума. Если бы не серьёзность ситуации… и если бы не Иван. Я видел, как засверкали его глаза. После героина в них не хватало искорки, а Алиса зажгла эту искорку в его глазах. Мне нельзя отвлекаться. Дело молодое – дело молодых. Будь что будет.

Наконец, из тумана, который уже слегка светился зеленоватым светом, возникла машина. В тёмном салоне отчётливо виднелось белое лицо Марины, выглядывающей в пространство между передними сидениями. Оно напоминало мою маску, только дыры глаз были круглыми от страха. Конечно! Она, бедняжка, не знает, как включить свет! Вот это защита! Без света человек беззащитен.

– Ой, как хорошо, что это вы! – слышно из салона, как она кричит, и она действительно, рада, что это мы. Интересно, кого ещё она ожидала увидеть?

– Как хорошо, что это вы! – начинает Марина череду повторяющихся слов. Когда её скороговорка перевалила за десяток, Алиса со словами «У неё истерика», поднимает руку.

Я перехватываю размах:

– Неэтично бить пациентов.

А у самого уже работает мой рентген, только он в 3D и в цвете! Я вижу страх Марины, он красный с чёрным подобием вен, он охватил её сердце, диафрагму, оба мозга и конечности. Сбой программы. Царапина на пластинке. Ничего, поможем. И без всякого рукоприкладства. Я вижу, как мои руки нагреваются! Мне становится весело, словно ребёнку, пробующему новую игрушку! Но я чувствую, что игрушка мне великовата! После такого придётся отсыпаться! Я касаюсь правой рукой спины манекена могущего говорить одну фразу. На уровне сердца. А левой тыльной стороной ладони пальцами вверх, накрываю её лоб, аккуратно центром ладони в центр лба, где индийцы ставят точку. Теперь, не закрывая глаз, я могу видеть, что происходит. Руками, как тряпку я загребаю её страх, как тряпку выжимаю, выкручиваю, и как тряпку отбрасываю прочь. И так несколько раз.

Алиса в это время включает свет, и я вижу, как белое потное лицо Марины розовеет, она начинает часто дышать, прикладывает руку к ходящей ходуном груди.

– Ой, я такого натерпелась!

– Вы извините, мы как-то не подумали про свет, – говорит Алиса.

– Да что вы?! Всё отлично! Я теперь бабам такое расскажу! Представляете, стемнело, я сижу. Совсем темно стало! Я не хуже вашего уже туман видеть стала! Страшновато, знаете ли! Ладно, на городском кладбище, там хоть люди рядом, а здесь?! Темнота. Я нажимала тут какие-то кнопочки, не работает!

Алиса с виноватой гримасой бренчит ключами:

– Извините.

– Да что вы?! Всё отлично! Я теперь бабам такое расскажу! Сижу я в темноте, даже припевать начала со страха и вот буквально перед вашим приходом как начал кто-то выть! Да не один! Ой, я такого натерпелась! Так выли! Волки что ли? Или эти? – её глаза снова округляются в ужасе. – Вурдалаки? Акимыч? Вы не слышали?

– Всё в порядке, Марина, – говорит Алиса, – Извините, пожалуйста, мы вас напугали. Никто не выл, просто со страху всякое бывает, птичка чирикнет, а кажется, что архангел Гавриил вострубил, правда?

Марина зачарованно кивает.

– А Ватман вам поможет. Ватман, помоги женщине.

Я снова касаюсь её лба правой рукой, только пальцы параллельны линии бровей, большой палец вниз. Посылаю оранжевый тёплый мягкий клубок энергии, выплывший из центра ладони, из точки, где пересекаются линия судьбы и линия головы. Как только клубок покинул меня, Марина перестала таращить глаза. Лицо её разгладилось, ресницы смежились, и она мирно уснула.

– Может, внушить ей, что ей это приснилось? – спрашиваю.

– Ты что?! Лишить её удовольствия бабам такое рассказать?! Ну, ты изверг, Ватман! Садись спереди, поехали. Нам ещё пилить…

1 сентября, 22:34

Назад мы доехали продуктивно: сегодня из-за того, что уже поздно, мы никуда не поедем – останемся у Марины с Егором, как-нибудь разместимся, а завтра нас определят к другу Акимыча – одинокому старику, живущему в «хрустяшке48» в трёхкомнатной квартире. Только авторитет сохранил ему жизнь, и жизнь в этой квартире. Сколько его сверстников заселили многочисленные кладбища Самары в девяностые, когда решались многие вопросы, в том числе, и недвижимости. А он выжил. Всё это нам предоставила Марина, проснувшаяся уже в черте города. Она мудро не стала спрашивать о результате поездки, всё Алиса расскажет, когда мы соберёмся вместе.

Когда мы вошли в квартиру, я увидел Ивана и Егора, двух закадычных друзей, прошедших огонь, воду и медные трубы, съевших не одну собаку с парой-тройкой пудов соли. Не разлей вода. Я отметил, что у Ивана то же, что у Алисы, умение располагать людей к себе. Что ж, они, наверное, созданы друг для друга.

Всё дело оказалось в том, что парни уже успели сбегать за коньяком, и уже изрядно познакомились. На вопрос о коньяке, Марина приняла предложение, Алиса воздержалась, а я не пью.

– Только, ребята, – говорит она нам с Мариной, – давайте, я вам всем всё сначала расскажу, а потом уж и выпить не грех. Марина, ты, пока трезвая, слушай и запоминай. Всё очень серьёзно! Эти остолопы вряд ли поймут всю глубину проблемы. Так что, придётся тебе.

Марина, а с ней и я подобрались, как кошка перед броском.

– Ой, Алисочка, да разве это в первый раз? – тараторит Марина, – Вот, говорят, мужики – сильный пол! Какой сильный? Если б не я, Егор пропал бы давно. Вон, ранили его, так он решил, что так и надо и давай бухать! Мол, я отдал здоровье, могу и жизнь отдать! И пьёт от бессилия! Не берут на работу-то! И пьёт! На его массу сколько водки надо?! А печень-то одна! Хорошо, хоть, понимает, что без меня пропадёт. А сколько не понимают! – Марина отмахивается от мыслей.

Мужики не теряли время даром, и не зря выпили свой коньяк: нас ждал не мудрёный, но с голодухи – шикарный ужин. Жареная картошка, яичница с куриным филе и овощной салат, приправленный чудесным оливковым маслом. То, что нужно уставшему путнику, после Лесного кладбища.

Алисе не удалось сразу рассказать о контакте с духом Акимыча. Причина банальная: голодные, уставшие люди. Пока все насыщались, я увидел, что контузия затронула сосуды мозга Егора, произошёл гормональный сдвиг, тестостерон стал вымещаться эстрогеном, отсюда высокий голос и низкое либидо. Что же держит Марину рядом с Егором? Оказывается, Марина любит Егора со школы, ждала из армии, потом ездила по госпиталям, спала рядом с ним в одной палате. Оказывается, болезнь прогрессировала со временем, а после госпиталя, демобилизации и свадьбы Егор успел сотворить с Мариной новую жизнь. Дочка. Иришка. Сегодня пошла в последний класс, сейчас гуляет с одноклассниками, а ночевать пойдёт к бабушке.

– Марина, позвоните дочери, – говорит Алиса, – Пусть срочно идёт домой или к бабушке. Немедленно!

Я вспоминаю о маньяке, и весьма солидарен с Алисой, хотя чутьё мне подсказывает, что его охота циклична. Как и моя. А что ещё на земле может определить какой-то цикл? Только луна. Или полнолуние, или новолуние будет пиком его активности, а сейчас безопасно.

Марина звонит дочери, убеждается, что та у бабушки, Егоровой матери. Все успокаиваются, и Алиса рассказывает им правду из уст Акимыча, точнее, его духа.

– У вас, кстати, всё нормально с квартирой? – спрашивает Алиса у притихших и быстро протрезвевших по ходу её рассказа хозяев.

– Иногда бывает так холодно, что даже летом приходится обогреватель включать. Накладно.

– Ваш Акимыч уже пять лет мается. Эта тайна не даёт ему успокоенья. Потому, что он мог остановить это, но не смог. А похищения продолжаются. Вы что-нибудь слышали?

– Нет, – говорит Егор.

– Из соседнего дома девочка года три назад пропала. Ей тогда двенадцать было. Вернулась, правда через неделю. Но всё плохо: психолог сейчас ею занимается, репетиторов нанимают, и главное, ничего от неё добиться не могут. Что с ней произошло? Вроде смышлёная, и не совсем двинулась, только мало с кем общается, и про случившееся с ней не рассказывает.

– Вы за Иришкой лучше следите, – советует Алиса.

– У неё ухажёр есть. Самбист. Думаю, в обиду её не даст.

– Дай-то Бог. Но лучше следите. На самбиста надейся, а сам не зевай.

Мой 3D-сканер высвечивает патологии Егора, и они не дают мне покоя.

– Егор, пойдём-ка выйдем.

В их сталинском доме недурные квартиры: просторные комнаты с высокими под стать площади потолками. В гостиной их двухкомнатной квартиры можно уложить на полу отделение солдат. В этой комнате мы и уединились.

– Егор, – говорю, – твои проблемы я вижу. У тебя с Мариной как?

Егор, двухметровый детина, уже оплывший в талии от гормонов, совсем сник. Капли поползли по его щекам.

– Да как-то… никому бы не сказал – тебе скажу: хреново, братан! Не мужик я больше! Уже несколько лет! Знаешь, как мне Маринку жалко, я с пониманием там, и руками, и языком, и приспособами разными пытаюсь ей помочь. Вот сегодня дочку к бабушке отправили. Да это ж всё так… ничто не заменит болт. Я ей говорю, найди хахаля себе. Люблю только тебя, говорит.