Осенний жираф

Облака окончательно исчезли, и сознание стало проясняться. Улыбнувшись в ответ, девушка протянула руку. «Хари, – сказала она. – Я Хари, а это мой пес Кельвин». «Я тоже Кельвин», – радостно сказал я, и выпустив руку Хари из своей, полез целоваться к уже захрапевшему было сенбернару. Хари засмеялась. Моя красивая свежевыглаженная небесно-голубая форма пилота королевских авиалиний буквально за минуту покрылась травой и частино шерстью собаки. «Я с двумя Кельвинами, значит, могу загадать желание», – произнесла Хари и на секунду закрыла глаза.

«О боже, как она прекрасна!» – подумал я, но кто-то сбил меня с этой заманчивой мысли и настойчиво лизнул в ухо. «Я угадаю Ваше желание», – решил я не терять удачный момент. Хари внимательно смотрела на меня. «Вы хотите мороженое в компании двух Кельвинов. Я знаю прекрасное кафе неподалеку»…

Как быстро летит время. Постой! Мы не ценим тебя в минуты радости и ругаем в минуты скорби. Как все зашло так далеко? Мы сыграли с Хари свадьбу через месяц после знакомства, ее пес, наш Кельвин, ушел в его пятнадцать лет, что немало по собачьим меркам. Я бросил летать и снова засел за учебники, уже в финансовом, пять лет работал ночами, подрабатывая то сторожем, то вышибалой, а Хари научилась вязать и делала что-то особенное на заказ.

Потом выпуск, первая работа брокера в инвестиционном банке и тяжкий путь к успеху… Ушли родители, ушел Кельвин, мы перебрались из домика на колесах в приличный дом. Затем Всевышний подарил нам нашего первенца, нашего сына. Мы назвали его Икар. Я погасил ипотеку, ушел из банка и, рискнув всем, создал фонд. Свой собственный инвестиционный фонд имени Кельвина. «Это в память о нашем хвостатом Кельвине», – сказал я Хари.

Затем еще 20 лет, и вот уже сын – пилот королевских авиалиний. Он не хотел вникать в цифры и опционы. Он любил летать, и летал, как древнегреческий сын Дедала и его тезка Икар – дерзко, рискованно и красиво, не слушая никого.

Затем, как и сына Дедала, его не стало. Хари держалась молодцом, но в один из дней ушла за сыном, уколов себе что-то в вену. Я не стал слушать нудные отчеты врачей и полицейских. Зачем? Но я помню, как вошел после работы домой и увидел ее в кресле с откинутой безвольно рукой. Увидел шприц и черную точку от укола, зиявшую на безупречной бронзовой коже черной воронкой…

Я не мог позволить себе даже минуту слабости, и работал как вол, пропуская выходные и праздники, иногда забывая о времени года и путаясь в днях недели. Затем успех, почетный серебряный трофей лучшего фонда года, и имя Кельвин с нарисованным рядом долларом на обложках всех финансовых журналов. Мой дом был полон гостей, а в друзья мне старались попасть даже политические знаменитости. Автографы, фотографии, лекции для студентов Гарварда. «Мы строим мир, – говорил я им, – и важно использовать для стройки хороший кирпич. Но самое важное – фундамент, все держится на нем».

Затем – ипотечный кризис и банкротство. Я продал все, что имел. Продал дом, перебравшись в дом на колесах, продал серебряный трофей, предварительно смяв его и скатав скалкой в слиток серебра. Но все это не покрыло убытков фонда.

И дальше банально: друзья бросили меня, вкладчики, что ранее, казалось, произносили мое имя с благоговением, пытались меня линчевать. Один из них оказался неплохим юристом и сумел объединить потерпевших вместе со мной крах в общее целое и напасть на меня единым фронтом. Газеты смешали меня с грязью, и прокурор в суде блистал красноречием. «Кельвин виновен не в том, что украл деньги, – говорил он. – Он виновен в том, что украл у наших граждан веру в страну, веру в ее развитие. Он откинул нас на столетия назад, и этому преступлению есть только одна кара. Вы знаете ее, Ваша Честь».

Как все зашло так далеко? Я мог уйти за Хари, но не сделал этого. Не знаю, почему. Я не был трусом. Даже наоборот – я хотел испить чашу неудач до дна и опять выйти на лестницу, по которой можно карабкаться вверх. Я хотел, чтобы хвостатый Кельвин, Хари и Икар стояли, отлитые в бронзе, на пороге вновь отстроенного фонда. Но слушая приговор суда, я ясно осознавал несбыточность моих надежд. На носу была избирательная кампания, и судья метил на пост губернатора.

«Вы положили плохой фундамент», – сказал Ваша Честь. Наверное, это так. Я понял и принял свой приговор, я увидел его в глазах суда. Зал ахнул, и даже прокурор, похоже, не ожидал услышать это. Но я никогда не был трусом. Я не упал в отчаянии и не выстрелил себе в висок.

Когда Ньютон получил яблоком по голове, в его светлые мысли пришло не только понимание всемирного тяготения. Нечто гораздо большее, что потом окончательно развил и трансформировал Эйнштейн, было тогда сформулировано вслух. Мир есть непрерывная смена времени, материи и энергии, проистекающая от начала времен и длящаяся до его конца. Ученым тогда удалось описать в одной формуле весь миропорядок, объясняющий легенды и верования всего человечества, начиная от вечной жизни и жизни после смерти до путешествий во времени. Все оказалось достаточно прозаично: время связано с материей и энергией в единое целое, и оно также никуда не девается и не исчезает, являя собой единый замкнутый круг сохранения. Каждый прожитый нами миг не уходит безвозвратно, образуя параллельную Вселенную.

Представьте выложенные в ряд бусы. Каждая бусинка – это наш мир в единицу времени. То есть всегда есть мир, где вам пять лет, и мир, где вам пятнадцать. Просто мы не видим и не чувствуем этого. А бусы лежат в бесконечном ряду времени, и ничто не мешает путешествовать, перескакивая с бусинки на бусинку. Нет, конечно, вы не встретитесь с самим собой, мотнувшись на 5 лет назад – просто перенесется ваше Я, и вы очутитесь в теле и мире пятилетней давности, забыв прошедшие годы навсегда. Силы Вселенной сотрут из памяти прожитое, как ластиком стерев вас из миров, следующих за точкой возврата. И вы начнете свою жизнь с этой точки заново, не подозревая ни о чем, как и окружающие вас люди, заново вписывая себя в историю мира, создавая свои вечно живущие копии во времени и пространстве, заполняя образовавшуюся брешь. Как на месте отрезанной ветки дерева вырастает новая, так и вы вновь заполните собой миры будущего.

Разве что только ваша жизнь будет другой. Мир всегда наполнен роем случайностей, и только ими определены события вокруг. Вот вернулся ты в свои пятнадцать и начал жить опять. Ты легко можешь не поступить в вуз или не встретить любимую, стать великим гением или ужасным убийцей – на все воля случая. Как шарик в рулетке не будет выпадать одинаково, бросай ты его с одной силой в одно и то же время каждый день. Чтобы совершить такой переход, нужно знать Закон Сохранения, построить соответствующую машину и обладать поистине колоссальной энергией, превращая ее потом во временной сдвиг.

Это выдающееся открытие вначале привело к упадку все мировые религии, ведь воочию можно было убедиться, что вечной жизни в традиционном смысле не существует – ты не умираешь никогда, так как жив в параллельных Вселенных, каждый день в которых тебе где-то пять, а где-то пятнадцать. Стала понятна история предсказателей и провидцев, их выдающийся природный дар использовать окружающую энергию для путешествий по параллельным Вселенным.

Но как человек, открывший металл, не виновен в том, что из него сделали гильотину, так и Эйнштейн не виноват в появлении современной машины для казни преступников – «Стирателя». «Стиратель» принудительно вернет вас в прошлое, в так называемую точку перелома, в которой, по мнению суда, сломалась, пошла наперекос ваша жизнь, в точку, где в фундамент был заложен плохой кирпич.

На первый взгляд гуманное решение повергло в ужас преступников, чьи деяния могли заслужить этот приговор. Как бы ни была тяжела твоя жизнь, риск забыть все плохое сопровождался риском не встретить в новой попытке и ничего хорошего, что было так дорого тебе, что удерживало на плаву. Многие предпочитали до конца своих дней гнить в тюрьме, не рискуя переписать свою жизнь заново. Но Кельвину суд не оставил выбора – никакой альтернативной меры, никакого «на выбор подсудимого». «Стирание» – вот был его приговор.

Кельвину не разрешалось узнать, в какой возраст его вернут. Священник, чья вера была непонятна уже и ему самому, посетил Кельвина в ночь перед казнью. «Сын мой, тебе дадут новый шанс. Тебе все простится, и ты начнешь жизнь вновь. Ты снова будешь молод, и вся жизнь, прекрасная и ужасная, будет лежать перед тобой. Ты не трус и не принял яд, как многие из приговоренных. Тебе ли печалиться перед завтрашним днем?»

«Вы ведь не скажете мне, в какой миг вернут меня, отец мой?» «Нет». «Да, милосердие… Это конечно… Меня не убьют и дадут новый шанс. Почему же тогда приговоренные принимают яд, и пришедших к «Стирателю» прикручивают ремнями? От меня ушли Кельвин, Хари и Икар. Я разорен, а мое имя втоптано в грязь. Что держит меня в этом мире? Почему мне с радостью не взойти на «Стиратель», отдав себя воле случая и могуществу Вселенной?! Я отвечу Вам. После казни я могу прожить заново новую и счастливую жизнь. Все на всем временном участке стирания мгновенно забудут обо мне старом и увидят нового, думая, что так было всегда. Может, каждый из нас уже сотни раз проходил через эту машину, или это мой первый приговор. Кто знает? Но перед тем, как палач нажмет кнопку, я хочу, чтобы Вы, святой отец, осознали происходящее.

Человека можно убить, но не память о нем. В этой жизни я и все вокруг будут помнить лай Кельвина, улыбку Хари, и как летал мой сын Икар. А секундой позже это все будет стерто. Будут другие девушки, собаки и дети. Но этих, моих, скорее всего, уже не будет. Какова вероятность шарика в казино выпасть на одно и то же число? Я не знаю, когда все пошло не так, где тот камень, что был плохо положен. Я и сейчас валялся бы в форме с хвостатым Кельвином на лужайке у ног Хари, я отвел бы Икара в летное училище, основал бы свой фонд. Сейчас Вы скажете что-то о милосердном Господе, натолкнувшем Ньютона и Эйнштейна на это открытие и создание «Стирателя», чтобы прощать людей и давать им второй шанс. Знайте же: это не Он! Он не был бы так жесток с нами».

«Я прощаю тебя, сын мой, и буду молиться за тебя перед Господом, пока не нажата кнопка „Стирателя“, пока я помню тебя таким», – промолвил святой отец.

Меня не пришлось заставлять силой. Я сам взошел на эшафот. «Поехали, – сказал я в лицо палачу. – Запомните меня и моих любимых такими, пока Вы не стерли наши жизни из этого времени и из своей памяти»…

Мне 25, и я уже пилот королевских авиалиний. Небесно-голубая форма красиво смотрится на подтянутом теле. Особенно сегодня, в яркий летний день. Какое-то странное чувство у меня сегодня с утра, как будто перистые облака застилают мой взор. Надо прогуляться и прийти в себя, стряхнуть тяжелый осадок. Гроза, набежавшая с утра, ушла, и дышится легко. «Вы снитесь мне каждую лунную ночь», – начал я разговор с незнакомкой в парке, что смешно, по-турецки, сидела на полянке, охраняемая толстым сенбернаром, лениво зевавшим у ее ног. Улыбнувшись в ответ, девушка протянула руку.

Генерал

Я выбираю Свободу —

Но не из боя, а в бой,

Я выбираю свободу

Быть просто самим собой

Александр Галич. Я выбираю свободу

Генерал плакал, уткнувшись в спину супруги Клавдии, как побитый щенок, ища у нее защиты и спокойствия. Супруга лежала молча, дав ему выплакаться и успокоиться. Когда же Генералу полегчало, он обнял Клавдию в поисках тепла и мирно уснул. Осторожно сняв руку Генерала, Клавдия встала с постели и прошествовала на кухню. По дороге она мельком заглянула в зеркало и неуловимым движением руки поправила челку. «Бабье лето» смотрело на нее из зеркальной глади. Сорок лет вернули Клавдии тот озорной блеск глаз и легкую походку, казалось, уже утраченные навсегда в перипетиях прошедших лет. Фигура, за которой явно следили, все еще радовала глаз, а ухоженная кожа и подтянутый живот могли все так же свести с ума любого мужчину. «Хороша», – сказала Клавдия своему отражению, и, послав сама себе воздушный поцелуй, вернулась к бытовым заботам.

Генерал любил засыпать, обнимая супругу, Клавдия же, прирожденная «сова», принимала этот ритуал, и уходила затем в ночь гулять по дому. Ночная жизнь принимала ее в свои объятия, принося покой и обильную пищу грезам. Когда дом с его челядью, детьми, собаками и Генералом наконец-то усыпали, генеральша, как с завистью называли за глаза ее немногочисленные подруги, могла посвятить время себе. Никто не мешал просто подумать, помечтать с закрытыми глазами, пошелестеть страницами книг или порыться в Интернете, в общем, делать все то, чего желает душа именно в эту секунду, не задумываясь над рациональным объяснением происходящего. А душа желала моря, его белого просеянного песка под испепеляющими лучами солнца, полуденного дрема и вечерней прохлады. Еще очень хотелось небольшой романтический адюльтер или хотя бы томный шепот воздыхателей за спиной, и конечно, любовь под лучами восходящих звезд.

Генерал слыл апологетом здорового образа жизни, и каждый раз укорял супругу за вредные привычки, в частности курение, выработав в ней за годы совместной жизни рефлекс, свойственный доброму домашнему псу, сто и более раз прослушавшему лекцию, что писать нужно на улице в травку, а не на паркет. Такому псу всегда ужасно стыдно за свое поведение, и этот стыд отчетливо читается на морде заранее, когда пол еще чист, но собака уже мостится сделать свое мокрое дело. Для Клавдии выкуренная сигарета была наркотиком, той возможностью забыть о своих девичьих мечтах, и с двенадцатым ударом кукушки, как Золушка, увидеть тыкву вместо кареты, а затем, отпустив мечты на волю вместе с сигаретным дымком, привычно лечь в постель рядом с храпящим генералом, своим первым и пока что единственным мужчиной.

Сегодня сон не шел, но привычка, выработанная годами супружеской жизни, делала свое дело за Клавдию. Услышав бой часов, она затушила сигарету и поднялась в спальню, где еще долго лежала с открытыми глазами. Под утро усталость сморила ее окончательно, и генеральша забылась тяжелым сном.

Молодость Генерала была тревожна в соразмерности с лихими временами, сопутствовавшими им. В двадцать еще кадет, в тридцать он возглавил военный переворот, приведший его на вершину власти. Его текущая должность носила скромное название Лидер, но по своим полномочиям явно превосходила столь краткий титул. Придя к престолу во главе заговора военных и тайной полиции, он получил в руки всю полноту правления страной, сделав карьеру почище Наполеона.

Придворные историки окрестили случившийся военный переворот «Революцией братьев», пытаясь укрепить в сознании подданных Лидера мысль о всеобщем братстве, воцарившемся после победы заговорщиков, но термин не прижился, уступив место народному названию «Банановый переворот». Название, как ни странно, не несло в себе никакой связи с цветными и фруктовыми революциями, прокатившимися в ту пору по странам Европы, а было связано исключительно с плодом, называемым «банан», с ботанической точки зрения являющимся ягодой.

Имея в среднем 15 см в длину и 3—4 см в диаметре, цилиндрической формы, с характерной желтой кожурой, банан известен каждому ребенку с малых лет. Но сам по себе невинный плод был использован учительницей на уроке биологии для иллюстрации нюансов отношений между мужчиной и женщиной. Двенадцатилетняя дочь Генерала, воспитанная в достаточно пуританских традициях, получила настоящий шок, увидев, как ловко одевает презерватив на недозрелый банан молодая учительница, а также услышав ее пояснения о дальнейшем примененит «вооруженного банана» и опасностях незащищенного секса. Шок у ребенка был настолько силен, что Генералу пришлось впоследствии обращаться за помощью к психиатрам, чтобы ребенок перестал шарахаться от проходивших рядом мальчиков и плакать ночами.

Но в тот вечер, когда он увидел заплаканное дитя на коленях у Клавдии, переступив после службы порог дома, услышав ее сбивчивый рассказ о «вооруженном банане», его вначале посетила мысль, что некий подонок надругался над его дочерью. Вникнув в суть истории от Клавдии более подробно, предварительно уложившей ребенка в постель и напоившей его легким успокаивающим вперемешку со снотворным, Генерала начало отпускать. Но место отхлынувшей тревоги лавиной начала занимать лютая ярость к людям, заставившим пережить подобный шок.

Ужас оказался призрачным, но Генерал несколько минут переживал случившееся как вполне реальное событие, и гнев требовал немедленного выхода. Он позвонил дежурному в часть и поднял ее «в ружье». Затем он прыгнул в машину и дал полный газ. Мчащаяся навстречу автострада наводила дикую тоску, и гнев, скопившийся у Генерала внутри, закипал и грозил вырваться из горла огненной лавой. Вид построенных и вооруженных солдат несколько остудил пыл разъяренного отца, и сугубо по-деловому Генерал выслушал доклад дежурного. Получив команду «по машинам», солдаты прыгнули в БТРы, и колонна выдвинулась в город.

Генерал изначально занял место во главе колонны и держал курс в школу, но очищающийся от гнева рассудок подсказал ему, что там давно уже никого нет, а в Правительственном дворце власть присутствует круглосуточно, и реальные виновники сидят именно там. Он вспомнил в тот момент все: свое голоштанное детство, скудный кадетский пансион, две бутылки шампанского на всю свадьбу, и все невзгоды судьбы легли у него, как карты Таро перед опытной гадалкой. Его гнев и скоропалительное решение смести власть были импульсивны и просто не дали возможности кому бы то ни было проведать о заговоре и донести. Опешившая охрана не успела даже сказать «Ой!», как Генерал был у рычагов управления страной.

Проведав о случившемся, большая часть военных и тайной полиции примкнула к Генералу, в спешке рассчитывая на повышения и более значимый кусок пирога. Прежние же власть имущие видели во всем хорошо разработанный заговор и трусливо бежали в страны, где мирно ждали их ранее припасенные деньги и недвижимость. Власть перешла к Генералу сама, по сути, без единого выстрела и хоть какого-то вразумительного плана на первое время. А текучка первых дней победы «Бананового переворота» захватила его настолько, что страх от сделанного пришел к нему уже где-то через полгода, когда пост Лидера был прочно закреплен за ним наспех собранным новым составом парламента.

С чего-то нужно было начать, это Генерал знал своим военным чутьем, он чувствовал необходимость немедленных и решительных действий, как чувствует хищник добычу задолго до того, как невинная жертва увидит приближающуюся угрозу. «Действовать нужно немедленно и решительно, – сказал он собравшимся. – «Наша страна – это одна большая семья, и семейные ценности, утраченные в погоне за миражами прогнившего западного мира, должны вернуться, стать основой нашей повседневной жизни».

Генерал всю жизнь недолюбливал масонов. Толком не зная никого из «вольных каменщиков» (масонов), Генерал представлял их себе в виде неопрятных и злобных старцев, правящих миром и каждый божий день посылающих неприятности в контролируемые ими территории. «Изгнание, освобождение от гнета масонов и семейные ценности, вот ближайшая задача пред нами!», – закончил Генерал свою речь под бурные аплодисменты.

Расправа с масонами прошла быстро и была в целом встречена привычным одобрением в стране, так как созданный специально люстрационный суд видел агентов тайных обществ среди людей зажиточных. Публичная порка виновных заканчивалась арестом осужденных. Семьи же преступников власти переселяли в лачуги на окраинах городов, разрешая взять с собой только вещи первой необходимости. Затем толпа могла разграбить «осиное гнездо» и унести по домам «найденные сувениры». От обычных погромов люстрация отличалась, в первую очередь, тем, что Генерал твердо запрещал насиловать или избивать попавших под длань люстрационного суда. Семейные ценности не вязались со слишком лихими активистами, приверженцами старых методов погрома, и слишком ретивых пришлось усмирить банальным расстрелом, введенным Генералом в стране вновь для поддержания и укрепления морали.

Генерал никогда не относил себя к малообразованным прямолинейным воякам и по праву считался человеком начитанным. Оперируя цитатами из Шиллера и Гете, он мог здраво рассуждать о работах Юнга и Фрейда, заканчивая сказанное чем-то из современного, скажем «Четвертой промышленной революции» Клауса Шваба. Однако налаживание процесса избавления от масонов тайных и явных далось ему сильно проще, чем семейные ценности, ради которых он и сверг предыдущую власть. Ценности ускользали и просачивались сквозь пальцы как струи дождевой воды.

«Государство должно жить так же, как живет обычная семья, с теми же приоритетами и задачами. Вот наша цель, вот наш единственный путь». Но семьи, как мыши в норках, норовили жить по-разному, внося сумятицу в ровный строй выдвигаемых Генералом тезисов. Проведя мозговой штурм, Лидер выбрал свою семью как образцовую. Рассуждал он в целом здраво: «Пусть даже есть кто и достойнее, но я таковых не знаю, а времени на поиск у страны нет. Значит, будем жить все, как я, мои жена и дети. Что плохого?»

«Я не пью, не курю, – говорил Генерал о себе, – у меня верная и любящая супруга, что блюдет дом и детей. Мои дочери знают, что Господь их не создал одинаковыми с мальчиками. Они могут быть сто раз равны во всех гражданских правах, но они девочки, будущие матери, и должны вести себя соответственно, не противясь своему естеству. Задача женщины быть опорой мужу, матерью его детей, а мужчине Господь приготовил роль добытчика и защитника. К чему же эта западная ложь, способствующая распутству среди молодых и взрослых? Что плохого в том, что девушка вступает в брак девственницей, выбрав своего суженого вместе с родителями на общем семейном совете? Если не это, то что может уберечь институт брака от окончательного распада, лавины разводов и детей, ставших ненужным бременем расставшимся супругам? Призрачная свобода полового поведения и выбора спутника жизни неокрепшим умом приносит столько же пользы, как и наркотик, дурманящий разум и открывающий в момент опьяняющего сна дорогу эфемерных наслаждений. Нужно вернуть скромность девушкам и мужественность парням, вернуть в общество мораль, утраченную ранее засунутыми масонами сквозь Окна Овертона (рамки допустимых мнений в публичных высказываниях) разрушительными идеями вседозволенности в личной жизни. XXI век не сделал и не сделает никогда допустимыми однополые браки больных извращенцев, большую часть которых и представляют тайные агенты масонских лож. Человек прекрасно понимает и так, что хорошо, а что плохо. Его сбили, испортили, подставили подножку в пути, и он свернул на топкую дорожку с хорошо проторенного и освещенного пути. Значит, надо вернуть его на путь семьи и ее устоев, путь нравственности и труда, уважения к Закону. Нарушители же такого порядка есть никто иные, как тайные враги нашей страны, и поступать с ними нужно не иначе, как с врагами».

Генерал остановился и знаком показал, что запись сегодняшнего выступления можно считать оконченной. Его необычайному вдохновению способствовала утренняя беседа, проведенная им с бывшей учительницей его дочери, так ловко управлявшейся с бананом. Кривая революции занесла ее на службу в администрацию Лидера, и Генерал любил приватные беседы с ней. Будучи ярым противником насилия, он принял ее добровольное служение ему лично, позволявшее снимать свое повышенное рабочее напряжение и показать педагогу, как на самом деле должен выглядеть «вооруженный банан». Иногда, после особенно бурных показов, он даже подумывал о том, чтобы реформировать действующую систему и позволить легально иметь мужчинам наложниц или вообще пойти на принятие закона о многоженстве.

«Почему женщина должна страдать, – думал Генерал. – Не встретила она, скажем, нормального мужика, ведь таких, как я, немного, очень немного. Что ж теперь делать – и не жить вовсе? Да и от мужика ведь не убудет, особенно если он зарабатывает на всех. И главное, никакого насилия, это недопустимо».

Что-что, а насилие Генерал действительно не любил. «И семью к этому тоже нужно готовить. Мужик должен уметь забить гвоздь, а девушкам неплохо бы овладеть наукой о домохозяйстве, скажем, вести дом как его Клавдия и заниматься любовью как его „банановая“ учительница». Генерал представил сначала обеих женщин, преподающих житейскую науку детям в школе, а затем в широком генеральском ложе. Странно, но мысль об этом не казалась ему уже столь отвратительной, как годом ранее. «Но общество, оно не готово, решительно не готово к таким назревшим переменам. Нужно с детства, с пеленок прививать малышам новые знания, новый мир, который откроется им под началом Лидера, то есть Генерала. Пожалуй, надо сделать „банановую“ министром образования – она справится, она потянет».