Осенний жираф

Колея

Тем, что я ее сам углубил,

Я у задних надежду убил

В. Высоцкий. Чужая колея

Маат, любимая дочь бога-творца Ра, сидела у него в ногах в ту великую ночь, когда Ра создал Солнце и Землю. Ей нравилось наблюдать за работой отца, как неспешно проводит он рукой по небесам, раскрашивая пустой небосклон лучиками звезд, или устилает травой еще пока пустующую твердь Земли. Как прекрасен ее отец, особенно сейчас, в миг творения. Его лицо, его взгляд наполнены такой силой, что горы вырастают на Земле и звезды загораются на небе, предугадывая взгляд повелителя сущего. Маат знала, казалось, все об отце, но каждый раз она не могла перестать наслаждаться сущностью творения – когда мысль, фантазия превращались Ра в окружающий нас мир.

Такое можно увидеть и теперь, неторопливо выкуривая трубку у мольберта, пока художник наносит слои краски на белый лист. Вот мастер отступает от холста на шаг, и пред вами предстает созданная из вечного хаоса картина, а значит, еще одна крохотная частичка неопределенности была поймана в сети и, будучи покорна мысли творца, послужила основой, строительным материалом новому созданию, порядку, пришедшему в наш мир первый раз волею Ра.

Ра-творец существовал вечно – вечной была его мысль, носившаяся по безбрежным просторам окружавшего ее хаоса. Из хаоса Ра создал сам себя, создал богов и людей, звезды и планеты. Но вот работа закончена, и усталость озарила лицо отца Маат. Как верный щенок, почувствовавший печаль хозяина, Маат закрутилась вокруг отца и, устроившись у него на коленях, поцеловала в нос. Улыбнувшись, Ра отогнал печальную мысль и погладил дочь по волосам. Затем с ловкостью заправского фокусника он щелкнул пальцами, и перо украсило прическу Маат. Тихонько ойкнув, она нащупала украшение рукой и стрелой умчалась к ближайшему зеркалу любоваться отцовским подарком.

«Девчонка есть девчонка, даже если она богиня», – подумал Ра. Но печаль, нахлынувшая на него мгновение назад, отступила, растворилась в поцелуе дочери, и бог неторопливо прошествовал за Маат, встав у нее за спиной. «Женщины, похожие на тебя, будут на Земле почитаться первыми красавицами, – сказал он ей на ушко. Дочь замерла, как статуя, перед зеркалом. – Перо же, подаренное тебе сегодня, станет единственным мерилом правды. Запомни, Маат, можно обмануть бога, но не твое перо. Сердце, что перетянет его на чаше весов, отправит его владельца назад в хаос, превратит в ничто. Если же созданное мной перо уравновесит сердце или окажется тяжелее его, значит, его владелец не причинил зла, помыслы его чисты. Я создал сегодня весы из звезд, посмотри, они будут всегда между созвездиями Скорпиона и Девы, служа одной тебе вечно. Весы и перо – это мой дар тебе…»

Дары богов. Боги дарят, боги отбирают. Как писал Публий Вергилий Марон: «Timeo Danaos et dona ferentes» (боюсь данайцев, и дары приносящих). Боги даруют нам силу, молодость, красоту, богатство, да и саму жизнь как таковую. Они же и отбирают свои дары назад, когда придет срок. Это же не дар, а аренда получается какая-то, причем на сильно невыгодных условиях: ни сроки заранее неизвестны, ни цена. Вдруг, с бухты-барахты, постучится владелец в окно, хвать свое майно – и бежать в лес, а на подоконнике счет с шестью нулями и банковскими реквизитами. Несправедливость! Так нет, никто не спросит, может, я не хочу за такую цену брать что-то, никто не поторгуется.

Живут родители, в чаде своем души не чают, в попочку целуют, бантики или галстук повязывают. Как же – Господь им ребеночка подарил, их плоть и кровь. Тяжело им приходится, как и всем нам, потом и кровью каждый божий день дорожку в мир ребеночку прокладывают, чтоб чистым был путь, без сучка и задоринки. А тот шагает по жизни как по проспекту на радость папе и маме, свет кругом, чистота. Присядут, бывало, родители на завалинке, обнимутся, на звезды вместе посмотрят. Вспомнят жизнь свою, путь проделанный, и так, с грустинкой, скажут друг другу: «Пусть не мы, так дети наши… А как же, им-то, соколикам, не так уж тяжко будет, оставили им стартовый капитал, не придется детям нашим скороварке радоваться, как нам пришлось».

А ребеночек вырос уже, семью свою завел, свои детки есть. И закрутилось, понеслось: то – не так, это – не этак. И вот уже вскоре бывшие детки сидят на завалинке и говорят друг другу: «Пусть не мы, так наши дети». И так из поколения в поколение, из века в век. И нет края и конца этому порочному кругу, поколения уходят, а счастье своим детям так и не построили.

А как его построишь? Мы не в силах купить детям счастливую семейную жизнь, удачную работу, здоровье, богатство. Представляю себе такое объявление в газете, скажем: «Куплю дочке красивого, богатого, молодого, здорового, образованного, любящего мужа гарантирующего крепкое потомство, вечную любовь и верность». Так и до сумасшедшего дома недалеко. А значит, надежда только на богов и их дары, что подарят, и когда придут за расплатой. А их моли, не моли. Коль уж Ра свою любимую дочь Маат обрек на вечное служение правде, а значит, каждодневный труд грехи людские взвешивать, в гадостях ими сделанных разбираться, то будет ли он милостивее к нам, к нашим мольбам?..

Можно ли смириться с таким положением дел? Кто как, а я против. Я, если угодно, объявляю вызов обитателям небес, их божественной воле. Я не пришел на войну с пустыми руками, бросив вызов в пьяном бреду или горячке. Засев за книги, я перечитал все известные истории восстаний против высших сил – от поражений, как при падении Трои, до победы принца Сиддхартха, более известного под именем Будда Шакьямуни. Согласно легенде, Будда достиг полного представления о природе и причине человеческих страданий – невежестве, а также о шагах, необходимых для устранения этой причины.

Прочитанные книги сменялись одна за одной, победы и поражения проплывали как в калейдоскопе, и чем больше картинок сменялось, тем сильнее и сильнее крепла во мне уверенность об отсутствии универсального общего решения задачи. Общей была только дорога поражения – покориться, спустить паруса на своей бригантине. К победе же каждый приходил своей, протоптанной именно им дорогой. Думаю, во многом и потому, что победа была, есть и будет для каждого своя, наполненная глубоким личным смыслом. Таким образом, для победы в первую очередь требуется определить, что именно победа для тебя, чего хотел бы ты достичь.

Раздумья уносили меня в необъятные просторы мечтаний, но в конечном счете, пожалуй, я выбрал для себя самым главным уйти от чувства сожаления. Порой мы сожалеем об упущенном времени, неверно сделанном выборе, да и мало ли о чем еще. Следующей мыслью я пришел к выводу, что сожалеть можно только о прошлом. Вы не можете сожалеть о будущем, перед грядущим можно испытывать страх, но никак не сожаление. Сожалеть можно только в настоящем времени о делах минувших дней, каких не вернуть и не исправить. Соответственно, далее задача делилась на две: перестать даже всуе думать и переживать о прошлом, недоступном для исправлений и переделок, и не делать в настоящем, по возможности, ничего такого, о чем потом я бы мог сожалеть.

С настоящим, как мне кажется, разобраться было проще всего. Я взял на вооружение опыт древнего Рима, где за возвратившимся с победой полководцем шел раб, периодически выкрикивая фразу: «Memento mori» (Помни о смерти). Главный свой дар – жизнь – боги могут отобрать в любую секунду, самым случайным и нелепым образом. Нелепая смерть, даже если она не пришла с косой и в черном саване, а явилась на порог в наряде хипстера, все равно остается смертью. А значит, каждую секунду жизни стоит жить как последнюю, наполняя ее любимым делом, общением с друзьями, любимыми и родными людьми, безумными путешествиями, о которых ты мечтал и смотрел только по телевизору, всем тем, о чем чаще всего сожалеешь потом как о несделанном и неисполненном.

Тяжелее всего оказалось не сожалеть о прошлом, сделать выводы, чтобы не повторять ошибок, и после этого отмахнуться от минувшего рукой как от назойливой мухи, что норовит беспрестанно жужжать под ухом в летний солнечный день, мешая наслаждаться дневной идиллией. Но муха была терпелива и подлетала всякий раз, как только я ослаблял свое внимание. Борьба с мухой превратилась для меня в детскую нерешаемую задачку, в которой ребенку позволяли выйти из угла, как только он перестанет думать о желтом слоненке. Желтый слоненок бегал за мной, как привязанный, и не думать о нем не получалось.

В эту трудную минуту мне на помощь пришла моя старая приверженность любви к животному миру. Зачем мне бегать от слоненка, это же мой слоненок? Не лучше ли принять этот факт, со всеми вытекающими из этого плюсами и минусами. Пусть мой слоненок не всегда вел себя хорошо, иногда был больше слоном в посудной лавке, чем порхающим мотыльком. Но это же мой, родной, желтый слоненок – мое прошлое. Каким бы оно ни было, но единственный способ не сожалеть о нем – это полюбить его всем сердцем, как любим мы больного, израненного, грязного уличного пса, забирая его домой, вычищая его щеткой и залечивая раны.

Мое прошлое – мой пес, и каким бы оно ни было, необходимо вспомнить, что это твое прошлое, обнять, прижать его к себе, и залечив то, что поддается лечению, шагать с ним за руку, не оглядываясь назад. Я не могу на сегодня сказать о намеченном пути как о пройденном и исполненном. Но я не планирую спускать ни один парус на бригантине, и пусть боги трепещут пред ней.

К читателям же я хочу обратиться словами Владимира Высоцкого:

«Эй, вы, задние! Делай, как я.Это значит – не надо за мной.Колея эта – только моя!Выбирайтесь своей колеей».

Зербина и Дон Жуан

Я был бы раб священной вашей воли,

Все ваши прихоти я б изучал,

Чтоб их предупреждать…

А. С. Пушкин. Каменный гость

Сын Урана и Геи (Неба и Земли) титан Кронос приходился Зевсу отцом. Повелитель сущего, Кронос не мог и представить себе, что явит миру прообраз будущей цивилизации, где так же принято поедать плоды своих деяний, пока на очередном витке развития результат труда человека не погубит его самого – будь то ядерный взрыв, невиданная болезнь из лаборатории, глобальное потепление или что-нибудь этакое. И созданный Кроносом Зевс, как ни старался титан избежать этой участи, низверг вместе с новыми богами всех титанов в Тартар (глубочайшая бездна, находящаяся под царством Аида) навечно.

Выбрав себе для царского трона гору Олимп, Зевс был гораздо осмотрительнее отца, и уже своих детей наделял лишь толикой божественной силы, не позволяя им представлять для него самого реальную угрозу в будущем. И если отец Зевса Кронос относился к творению наследия как приятной, но, тем не менее, неизбежной работе титана, то царь богов любил прекрасный пол сильно по-человечески, нередко наставляя рога своей супруге богине Гере, до сих пор считающейся покровительницей брака и материнства. Будучи очень просветленным и прогрессивным богом, именно Зевс ввел некую моду среди мужской половины истолковывать свои сомнительные амурные похождения как невинный поступок, в целом даже направленный на благо – укрепление семьи, но параллельно и оплодотворение самых красивых и сильных женщин, для всеобщего человеческого блага, разумеется.

Царя богов не смущали некие моральные преграды, которых тогда, по всей видимости, еще и не придумали, и представ в облике героя многих войн Амфитриона, он проник в альков его красавицы жены Алкмены. Так хороша была Алкмена, и так жаждал ее Зевс, что превратил два дня и две ночи в одну сплошную ночь любви, и даже шелест трав или крик ночной птицы не доносились в ту ночь, не мешая Алкмене услаждать ненасытного Зевса. Плодом этого союза и стал впоследствии полубог и получеловек, названный древнегреческой мифологией Гераклом.

Гераклу же принадлежит честь быть отцом-основателем испанского города Севилья, расположенного по обе стороны реки Гвадалквивир. Севильские похождения Геракла ускользнули от пера летописца ввиду осмотрительности молодого полубога. Но именно Севилье, как это странно не покажется на первый взгляд, принадлежит честь появления на свет аристократа по имени Дон Хуан Тенорио.

Будучи прямым наследником Урана, Кроноса, Зевса и Геракла, Дон Хуан впитал эту гремучую смесь как губка, а многовековой испанский шарм и красота испанских грандов создали из этой невообразимой смеси титанов, богов и греков поистине нечто совершенное. Собственно, и рассказ будет посвящен нескольким страницам жизни прямого наследника титанов и богов, короля всех обольстителей, любимца женщин и грозы мужей, Дон Хуана, нам же более известного под именем Дон Жуан.

«Хорошее дело браком не называют», – фраза из старых добрых анекдотов времен СССР. Пожалуй, не ломали бы копья на протяжении веков и даже нашего социалистического прошлого, где семья была ячейкой общества, писатели и философы всех мастей, если бы кто-то нашел правдоподобное объяснение проблем союза мужчины и женщины. Сколько счастливых семей вокруг, но, как ни странно, это не мешает пропорциональному росту домов терпимости, мужских клубов, массажных салонов, эскорт-сервисов, модельных агентств и института содержанок. Я уж не говорю о мормонах и других сектах, практикующих полигамию.

В современном мире палитра отношения к супружеской верности представлена достаточно широко – от смертной казни через избиение камнями неверных жен до легальной проституции и «Квартала красных фонарей». Но даже там, где пуританство до сих пор в почете, дело Дон Жуана живет и здравствует. Не будем уподобляться примитивистам и сводить эту проблему исключительно к вопросам секса, важность которого никто со счетов не сбрасывает. Дело бы не зашло так далеко, если бы вопрос упирался только в физику процесса. А Дон Жуан не оставил нам своих мемуаров, так что нам предстоит только догадываться о секретах его популярности среди прекрасной половины человечества.

Вступая в брак, молодожены клянутся в любви до гробовой доски, что не мешает супругам впоследствии предаваться утехам адюльтера. Что же происходит с нами, бурлит ли в нас кровь Зевса и Геры, или еще есть некое объяснение необъяснимого? Что, скажем, не хватало Зевсу, для чего он злил всемогущую Геру? Гера, как любая богиня, была вечно молода, умна и хороша собой, ей не грозили проблемы целлюлита или иные беды, неизбежно приносимые возрастом простым смертным. Что же искал король всех богов, зачем?

Порывшись в Интернете, мы можем также задаться вопросом о причинах супружеской неверности Келли Брук перед Джейсоном Стетхемом, главным героем фильмов «Механик» и «Перевозчик». Такое не измеряется деньгами, властью и положением, подкачанными мышцами, молодостью и новеньким «феррари», хотя все эти «излишества» никого не портят. Вероятно, проблема глубже и сложнее, и в каждом конкретном случае имеет некое личное объяснение, при этом произрастает из корня одного и того же дерева, имя которому – разнообразие.

Создатель мира сотворил его удивительно разным, полным красок и цветов, и как бы ни был сладок выбранный вами аромат, рано или поздно он приедается, как не заставить человека питаться исключительно черной икрой, как бы дорого не стоил ее грамм. Заплесневелый сухарь приестся, конечно же, раньше, чем надоест икра, но процесс в целом различается только временным лагом. Самая прекрасная богиня или внимательный и галантный рыцарь, предупреждающий прихоти предмета своего обожания, рано или поздно становятся обыденностью, и королеву можно увидеть с садовником, а боги спускаются с небес в постель к простым пастушкам.

Наши спутники (как, впрочем, и мы сами) конечно же, не идеальны. Но главное, что тяготит нас, – это ощущение некой изученности, обыденности, сменяющее любовь на привычку с годами. Маркиз де Брюйер из романа Теофиля Готье «капитан Фракасс» заманил к себе в содержанки актрису Зербину из провинциального театра, дававшего представление в его дворе. Но через некое время вернул ее назад, что не мешало маркизу и впредь волочиться за театром и юбкой любимой актрисы. Ведь обладая женщиной, он обладал только Зербиной, а вернув ее на подмостки, он снова обладал Лизеттой, Мартон, Маринеттой, блеском улыбки, восторгами и вожделением публики. Fugax sequax, sequax fugax (Убегаешь – тебя ловят, ловишь – от тебя убегают). И древо разнообразия снова зацвело для де Брюйера, украсив свои ветви всеми цветами мироздания.

Дон Жуан же был, есть и будет для женщин идеальным любовником, некой мечтой, рождаемой гораздо более скромной по своей сути женской природой, требующей разнообразия в гораздо более утонченном виде, чем в своей массе сильная половина, удовлетворяющая свою тягу к неизведанному иногда и на окружной. Дон Жуан никогда и никому не станет мужем. Он, конечно, может связать себя узами брака, но тогда, как и Зербина, утратит большую часть своей привлекательности, перестав быть идеальным любовником и мимолетным видением, самым проклинаемым, но при этом и самым желанным разрушителем женских сердец.

Хотел бы сразу заметить, чтобы мои слова не были превратно истолкованы ревнивцами традиционных семейных ценностей. Я, как, думаю, и большинство из нас, тоже считаю семью основой существования человеческого общества, и не оправдываю супружеских измен или легкомысленного отношения к созданию семьи, заменяя ее так называемой свободной любовью. Именно это отношение и побудило меня написать все вышеизложенное. Ведь причудами нашего образования дети 11—12 лет обучаются в школе и 4—6 лет затем в высших учебных заведениях. За это время им раскроют тайну атома и далекого космоса, но не научат, как жить на белом свете.

У нас не принято учить, как построить семью или отношения с друзьями, коллегами и партнерами, и каждый начинает на своем тернистом пути наступать плюс-минус на одни и те же грабли, больно получая ими в лоб. И далеко не всякому достаточно наступить на грабли один раз.

Также я, естественно, не претендую на изобретение некого универсального всемогущего рецепта семейного счастья, что позволит построить идеальный мир или идеальную супружескую пару. Но вызывает внутреннее отторжение бесчисленное количество курсов и тренингов, коучей и наставников, что выдают свой личный опыт и некие сомнительные утверждения за истину в последней инстанции, окончательно запутывая попавших к ним в сети, превращая их в зомби или адептов очередной секты.

Встретив проблемы в семейной жизни, прежде чем окончательно расстаться, западный мир считает модным сходить за советом к психологам, изрядно поправив их материальное положение. Мы по старинке ограничиваемся друзьями и подругами. Но мне кажется, что лучше не дать погаснуть огню любви и теплоте ваших чувств, ведь два раза Прометей огонь не украдет. И если брак все еще дорог, меняйтесь каждый день. Начните петь, играть на гитаре, скакать на лошади или читать книги, возьмитесь за кисть у мольберта или утоните в ритме вальса, прыгайте с парашютом или спускайтесь под воду с аквалангом, учите итальянский или заведите собаку, отпустите волосы, похудейте, займитесь спортом. Будьте Дон Жуаном или Зербиной друг для друга, составьте себе план изменений и следуйте ему, не сворачивая с курса. Бросьте вызов судьбе, начните меняться и вы, ведь самое главное отличие живого от мертвого – непрерывный процесс изменений.

Высокий суд

Но Добро, как известно, на то и Добро,

Чтоб уметь притвориться и добрым, и смелым,

И назначить, при случае, черное – белым,

И веселую ртуть превращать в серебро

Александр Галич. Заклинание Добра и Зла

Ваша Честь! Подать иск к Ответчику, на стороне которого общественное мнение, кое, к моему глубокому сожалению, способно оказать влияние на самый непредвзятый суд, и даже на этот Высокий Суд, есть уже вызов к существующему порядку вещей, следствием которого я легко могу превратиться из обвинителя в обвиняемого и быть признан виновным.

Виновным в чем? В том, что я воспользовался своим правом высказать несогласие, иметь свое собственное мнение, причем держать его не глубоко в себе, а высказать публично, предлагая Высокому Суду вынести свой вердикт. И все же я принял решение бросить перчатку, и стою сейчас здесь перед Вами.

Не скрою, моя собственная судьба все еще заботит меня, и я рассчитываю, что чаша весов склонится в мою пользу. Но если доводы мои будут тщетны, то я приму Ваш приговор с мыслью о том, что Суд Вечности есть высшая инстанция над всеми судами, в том числе и над этим Высоким Судом. Миллиарды лет уйдут в небытие, а Суд Вечности будет раз от разу пересматривать Ваше решение, каким бы оно ни было.

Но довольно. Я обвиняю Добро. Поверьте, кто-кто, а я имею право на это. Пусть Вас не смущает клеймо преступника, украсившее мое чело на века, его нанесли мне всего лишь люди. Я мог выжечь его, и мой лоб украшал бы сейчас шрам, говоривший всякому о карьере воина и храбреца. Но заглядывая в себя, я видел бы отравленный ложью родник, выложенный горным хрусталем и стразами. Хрусталь радует взгляд прохожего, но пить из этого родника приходится только мне.

Случалось ли Вам, Высокий Суд, испытывать прежде азарт – то несравненное чувство, когда все тело трепещет от предвкушения, и сердце отстукивает каждую секунду выстрелом в висках? Испытавший его хоть раз никогда не вернется к прежней пресной жизни, размеренной и спокойной. Величайшие мира сего ставили на кон все, и даже саму жизнь, ради секунд страсти и воодушевления. Кто выиграл, а кто проиграл. Но верни проигравшему все вспять, и он снова сделает ставку, снова рискнет, доказывая себе, что все еще жив и может сдернуть недрогнувшей рукой зеленую скатерть с игрового стола.

Те слабаки, выбравшие спокойную и размеренную жизнь, не испытавшие огня любви, огненной страсти, безумия риска, чувства ошеломляющей победы и ужаса поражения, – разве не видят они во снах себя в сияющих доспехах с копьем наперевес на лихом коне, встречающим лицом к лицу целые армии недругов, ведомых огнедышащим трехголовым драконом? Разве не снятся по ночам старым девам истории любви, обжигающей небеса и низвергающей небо на землю?

Я, Высокий Суд, был и есть разбойник. Так окрестили меня люди, так было и есть по сей день. Но я не прошу прощенья, и даже сейчас, клейменый, в клетке и кандалах, я – обвинитель, и требую справедливого суда и приговора. Я не прожил свою жизнь лавочником или пастухом, не был ремесленником или врачевателем. Темный лес, горы, пустыня давали мне и моим собратьям приют. Я грабил караваны и убивал всякого дерзнувшего мне противиться, я брал жемчуга, шелка и девушек ровно столько, сколько было угодно моей душе, как бы ни молили меня о пощаде. Но делал ли я это ради одного только обладания? Задайте себе этот вопрос. Разве есть у меня дворцы с сундуками, ломящимися от серебра и злата, скрывающие за своими дверьми прекрасных одалисок? Кровь, сама жизнь требовали от меня каждый день завоевывать женщин и пиастры, вырывая их из рук тех, кто оказался слабее. Разве пронзенные моим клинком не умирали с тем же стуком крови в висках, разве не я дарил им искусство по-настоящему наслаждаться жизнью? Прощальный поцелуй любимой перед тем, как ринуться в неравный бой и принять смерть от руки бандита. Он стоит всех поцелуев мира и разве не я дарил им возможность обрести его?!

Снимите улыбку с лица, Ваша Честь, ее одеть Вам дают возможность мои кандалы, клетка и охрана суда. Это не делает Вам чести. Я совсем не Робин Гуд, и не раздавал бедным награбленное, считая, что тем самым окажу им только медвежью услугу. Я рад был смельчаку, примкнувшему ко мне, и не считал достойным сожаления раба, влачащего жалкое существование, независимо, был ли этот раб бедняком или господином.

Да, я не благородный преступник, и клеймо на моем лбу скажет об этом всякому. Но даже у самого неблагородного в моей стае было то, чего нет у многих из вас. Я мог захватить силой караван и, убив близких красавицы, увлечь ее в свой шатер. Но после, когда пыл битвы остывал, и кровь возвращалась в жилы, самый красивый жеребец уносил под моей охраной пленницу к ближайшему поселению, а в седельной сумке было столько драгоценных камней, что многие короли рождаются и умирают беднее.

Всю свою жизнь, сколько я себя помню, я был Закон для себя и для всех, до кого дотягивался рой моих неуловимых смельчаков, готовых рискнуть жизнью при малейшей возможности, какая только может им представиться. В наших краях смерть первым находит труса, такие погибают в первой стычке, испугавшись охраны каравана и показывая ему спину. Стоит ли о них говорить? Те же, кто не свернул, пили мед в честь своих побед или умирали с улыбкой на устах, воздавая дань небесам за возможность насладиться безумством жизни.

Лавочники ждут от Вас суровый приговор, но кого или что они хотят осудить, и готовы ли Вы, Высокий Суд, стать на их сторону? Здесь судят не меня, здесь чернь пытается получить индульгенцию, исписанную чернилами бумажку, что их жалкая жизнь, вечерняя выпивка и свисающее брюшко, свиные глазки, лень, зависть, трусость и подлость – все то, чего с лихвой хватает в вашей обыденной жизни, есть Добро, за которое они так стоят и ратуют. Степень моего презрения так велика к ним, что я не смогу и не буду отвечать на их жалкие обвинения. Более того, построив свою речь на обвинении Добра, я отмою своего противника (Добро) от этой мерзости, какую чернь пытается в него запихнуть.